В этот час пассивного сопротивления, закутавшись в плащ, чтобы защититься от сырости, Исаак сидел в одном из углов подземелья. Вся его фигура, сложенные руки, растрепанные волосы и борода, меховой плащ и высокая желтая шапка при тусклом и рассеянном свете могли бы послужить отличной моделью для Рембрандта. Так, не меняя позы, просидел Исаак часа три сряду. Вдруг на лестнице, ведшей в подземелье, послышались шаги.
Заскрипели отодвигаемые засовы, завизжали ржавые петли, низкая дверь отворилась, и в темницу вошел Реджинальд Фрон де Беф в сопровождении двух сарацинских невольников Буагильбера.
Фрон де Беф, человек высокого роста и крепкого телосложения, вся жизнь которого проходила на войне или в распрях с соседями, не останавливался ни перед чем ради расширения своего феодального могущества. Черты его лица вполне соответствовали его характеру, выражая преимущественно жестокость и злобу. Многочисленные шрамы от ран, которые на лице другого человека могли бы возбудить сочувствие и почтение, как доказательства мужества и благородной отваги, его лицу придавали еще более свирепое выражение и увеличивали ужас, который оно внушало. На грозном бароне была надета плотно прилегавшая к телу кожаная куртка, поцарапанная панцирем и засаленная. У него не было иного оружия, кроме кинжала за поясом, уравновешивавшего связку тяжелых ключей с другой стороны.
Чернокожие невольники, пришедшие вместе с бароном, были не в обычном роскошном одеянии, а в длинных рубашках и штанах из грубого холста. Рукава у них были засучены выше локтей, как у мясников, когда они принимаются за дело на бойне. Оба держали в руках по корзинке. Войдя в темницу, они стали по обеим сторонам двери, которую Фрон де Беф собственноручно накрепко запер. Приняв такие меры предосторожности, он медленной поступью прошел через весь подвал к Исааку, пристально глядя на него. Этим взглядом он желал отнять у еврея волю - так иные звери, как говорят, парализуют свою добычу. И точно, можно было подумать, что глаза барона имеют подобную силу над несчастным пленником. Иссак сидел неподвижно, раскрыв рот, и с таким ужасом глядел на свирепого рыцаря, что все тело его как бы уменьшилось в объеме под этим упорным зловещим взглядом лютого норманна. Несчастный Исаак был не в состоянии не только встать и поклониться - он не мог даже снять шапку или выговорить хотя бы слово мольбы: он был убежден в том, что сейчас начнутся пытки и, быть может, его умертвят.
Величавая фигура норманна все росла и росла в его глазах, как вырастает орел в ту минуту, как перья его становятся дыбом и он стремглав бросается на беззащитную добычу. Рыцарь остановился в трех шагах от угла, где несчастный еврей съежился в комочек, и движением руки подозвал одного из невольников. Чернокожий прислужник подошел, вынул из своей корзинки большие весы и несколько гирь, положил их к ногам Фрон де Бефа и снова отошел к двери, где его сотоварищ стоял все так же неподвижно.
Движения этих людей были медленны и торжественны, как будто в их душах заранее жило предчувствие ужасов и жестокостей. Фрон де Беф начал с того, что обратился к злополучному пленнику с такой речью.
- Ты, проклятый пес! - сказал он, пробуждая своим низким и злобным голосом суровые отголоски под сводами подземелья. - Видишь ты эти весы?
Несчастный Исаак только опустил голову.
- На этих самых весах, - сказал беспощадный барон, - ты отвесишь мне тысячу фунтов серебра по точному счету и весу, определенному королевской счетной палатой в Лондоне.
- Праотец Авраам! - воскликнул еврей. - Слыханное ли дело назначать такую сумму? Даже и в песнях менестрелей не поется о тысяче фунтов серебра... Видели ли когда-нибудь глаза человеческие такое сокровище? Да в целом городе Йорке, обыщи хоть весь мой дом и дома всех моих соплеменников, не найдется и десятой доли того серебра, которое ты с меня требуешь!
- Я человек разумный, - отвечал Фрон де Беф, и если у тебя недостанет серебра, удовольствуюсь золотом. Из расчета за одну монету золотом шесть фунтов серебра, можешь выкупить свою нечестивую шкуру от такого наказания, какое тебе еще и не снилось.
- Смилуйся надо мною, благородный рыцарь! - воскликнул Исаак. - Я стар, беден и беспомощен! Недостойно тебе торжествовать надо мной. Не великое дело раздавить червяка.
- Что ты стар, это верно, - ответил рыцарь, - тем больше стыда тем, кто допустил тебя дожить до седых волос, погрязшего по уши в лихоимстве и плутовстве. Что ты слаб, это также, быть может, справедливо, потому что когда же евреи были мужественны или сильны? Но что ты богат, это известно всем.
- Клянусь вам, благородный рыцарь, - сказал Исаак, - клянусь всем, во что я верю, и тем, во что мы с вами одинаково веруем...
- Не произноси лживых клятв, - прервал его норманн, - и своим упорством не предрешай своей участи, а прежде узнай и зрело обдумай ожидающую тебя судьбу. Не думай, Исаак, что я хочу только запугать тебя, воспользовавшись твоей подлой трусостью, которую ты унаследовал от своего племени. Клянусь тем, во что ты не веришь, - тем евангелием, которое проповедует наша церковь, теми ключами, которые даны ей, чтобы вязать и разрешать, что намерения мои тверды и непреложны. Это подземелье - не место для шуток. Здесь бывали узники в десять тысяч раз поважнее тебя, и они умирали тут, и никто об этом не узнавал никогда. Но тебе предстоит смерть медленная и тяжелая - по сравнению с ней они умирали легко.
Он снова движением руки подозвал невольников и сказал им что-то вполголоса на их языке: Фрон де Беф побывал в Палестине и, быть может, именно там научился столь варварской жестокости. Сарацины достали из своих корзин древесного угля, мехи и бутыль с маслом. Один из них высек огонь, а другой разложил угли на широком очаге, о котором мы говорили выше, и до тех пор раздувал мехи, пока уголья не разгорелись докрасна.
- Видишь, Исаак, эту железную решетку над раскаленными угольями? спросил Фрон де Беф. - Тебя положат на эту теплую постель, раздев догола. Один из этих невольников будет поддерживать огонь под тобой, а другой станет поливать тебя маслом, чтобы жаркое не подгорело. Выбирай, что лучше: ложиться на горячую постель или уплатить мне тысячу фунтов серебра? Клянусь головой отца моего, иного выбора у тебя нет.
- Невозможно! - воскликнул несчастный еврей. - Не может быть, чтобы таково было действительное ваше намерение! Милосердный творец никогда не создаст сердца, способного на такую жестокость.
- Не верь в это, Исаак, - сказал Фрон де Беф, - такое заблуждение роковая ошибка. Неужели ты воображаешь, что я, видевший, как целые города предавали разграблению, как тысячи моих собратий христиан погибали от меча, огня и потопа, способен отступить от своих намерений из-за криков какого-то еврея?.. Или ты думаешь, что эти черные рабы, у которых нет ни роду, ни племени, ни совести, ни закона, ничего, кроме желания их владыки, по первому знаку которого они жгут, пускают в ход отраву, кинжал, веревку - что прикажут... Уж не думаешь ли ты, что они способны на жалость? Но они не поймут даже тех слов, которыми ты взмолился бы о пощаде! Образумься, старик, расстанься с частью своих сокровищ, возврати в руки христиан некоторую долю того, что награбил путем ростовщичества.
Если слишком отощает от этого твой кошелек, ты сумеешь снова его наполнить. Но нет того лекаря и того целебного снадобья, которое залечило бы твою обгорелую шкуру и мясо после того, как ты полежишь на этой решетке.
Соглашайся скорее на выкуп и радуйся, что так легко вырвался из этой темницы, откуда редко кто выходит живым. Не стану больше тратить слов с тобою. Выбирай, что тебе дороже: твое золото или твоя плоть и кровь. Как сам решишь, так и будет.
- Так пусть же придут мне на помощь Авраам, Иаков и все отцы нашего племени, - сказал Исаак. - Не могу я выбирать, и нет у меня возможности удовлетворить ваши непомерные требования.
- Хватайте его, рабы, - приказал рыцарь, - разденьте донага, и пускай отцы и пророки его племени помогают ему, как знают!
Невольники, повинуясь скорее движениям и знакам, нежели словам барона, подошли к Исааку, схватили несчастного, подняли с полу и, держа его под руки, смотрели на хозяина, дожидаясь дальнейших распоряжений. Бедный еврей переводил глаза с лица барона на лица прислужников, в надежде заметить хоть искру жалости, но Фрон де Беф взирал на него с той же холодной и угрюмой усмешкой, с которой начал свою жестокую расправу, тогда как в свирепых взглядах сарацин, казалось, чувствовалось радостное предвкушение предстоящего зрелища пыток, а не ужас или отвращение к тому, что они будут их деятельными исполнителями.
Тогда Исаак взглянул на раскаленный очаг, над которым собирались растянуть его, и, убедившись, что его мучитель неумолим, потерял всю свою решимость.
- Я заплачу тысячу фунтов серебра, - сказал он упавшим голосом и, несколько помолчав, прибавил:
- Заплачу... Разумеется, с помощью моих собратий, потому что мне придется, как нищему, просить милостыню у дверей нашей синагоги, чтобы собрать такую неслыханную сумму. Когда и куда ее внести?
- Сюда, - отвечал Фрон де Беф, - вот здесь ты ее и внесешь весом и счетом, вот на этом самом полу. Неужели ты воображаешь, что я с тобой расстанусь прежде, чем получу выкуп?
- А какое ручательство в том, что я получу свободу, когда выкуп будет уплачен? - спросил Исаак.
- Довольно с тебя и слова норманского дворянина, ростовщичья душа, отвечал Фрон де Беф. - Честь норманского дворянина чище всего золота и серебра, каким владеет твое племя.
- Прошу прощения, благородный рыцарь, - робко сказал Исаак, - но почему же я должен полагаться на ваше слово, когда вы сами ни чуточки мне не доверяете?
- А потому, еврей, что тебе ничего другого не остается, - отвечал рыцарь сурово. - Если бы ты был в эту минуту в своей кладовой, в Йорке, а я пришел бы к тебе просить взаймы твоих шекелей, тогда ты назначил бы мне срок возврата ссуды и условия обеспечения. Но здесь моя кладовая.
Тут ты в моей власти, и я не стану повторять условия, на которых возвращу тебе свободу.
Исаак испустил горестный вздох.
- Освобождая меня, - сказал он, - даруй свободу и тем, которые были моими спутниками. Они презирали меня, как еврея, но сжалились над моей беспомощностью, из-за меня замешкались в пути, а потому и разделили со мной постигшее меня бедствие; кроме того, они могут взять на себя часть моего выкупа.
- Если ты разумеешь тех саксонских болванов, то знай, что за них истребуют иной выкуп, чем за тебя, - возразил Фрон де Беф. - Знай свое дело, а в чужие дела не суйся.
- Стало быть, - сказал Исаак, - ты отпускаешь на свободу только меня да моего раненого друга?
- Уж не должен ли я, - воскликнул Фрон де Беф, - два раза повторять сыну Израиля, чтобы он знал свое дело, а в чужие не вмешивался? Твой выбор сделан, тебе остается лишь уплатить выкуп, да поскорее.
- Послушай, - обратился к нему еврей, - ради того, чтобы добыть этот самый выкуп, который ты с меня требуешь вопреки своей...
Тут он запнулся, опасаясь раздражить сердитого норманна. Но Фрон де Беф рассмеялся и сам подсказал ему пропущенное слово:
- Вопреки моей совести, хотел ты сказать, Исаак? Что же ты запнулся?
Я тебе говорил, что я человек рассудительный и легко переношу упреки проигравшей стороны, даже если проигравший - еврей. А ты не был так терпелив, Исаак, в ту пору, как подавал жалобу на Жака Фиц-Доттреля за то, что он обозвал тебя кровопийцей и ростовщиком, когда ты довел его до полного разорения.
- Клянусь талмудом, - вскричал еврей, - ваша милость заблуждается:
Фиц-Доттрель замахнулся на меня кинжалом в моей собственной комнате за то, что я попросил его возвратить занятые у меня деньги. Срок уплаты долга наступил еще на пасху.
