какому-нибудь незначительному предмету на память. Как сувенир, Гарри
остановил свой выбор на медном подсвечнике-меноре, куда вставляют на Хануку
восемь свечей и каждый день зажигают по одной. Менора была прошлого столетия
из Восточной Европы. Из багажа деда.
Все брали по одной вещи. И Барбаре тоже захотелось что-нибудь взять.
- Можно попугая? - попросила она Гарри, неуместно блеснув порочными
глазами.
Он усмехнулся, пожал плечами.
- Мало тебе хлопот? Возьми.
И стал думать о собственных делах, о предстоящих переговорах с
инвесторами из Торонто, приезд которых он из-за похорон отодвинул на один
день.
Как попугай перенес перелет из Нью-Йорка в Кливленд, они не знали: он
ехал в своей клетке в багажном отделении самолета.
В доме Гарри Блэка клетку с попугаем поставили в гостиной между тумбой
со стереофоническим проигрывателем и высоким торшером: Барбара вычистила
клетку, налила свежей воды, протерла каждый медный прутик, и клетка
засверкала, как пожарный колокол.
А менору с восемью пустыми чашечками для свечей поместили в
противоположном углу, где Гарри собрал коллекцию сувениров, привезенных из
далеких деловых поездок. На стене щерились черные ритуальные маски из
Африки. На полу сидел, расставив круглые колени, упитанный бронзовый Будда,
купленный в Бангкоке. Над ним печально смотрел с креста деревянный распятый
Иисус Христос с длинным удивленным лицом,
которого Гарри раздобыл в Польше. Русская темная икона мерцала тусклой
позолотой оклада. И маленькая менора совсем потерялась в этой коллекции.
Гостиная была большая, просторная, полная света, и воздух был чистый и
прохладный, процеженный через кондиционер. А старый попугай задыхался. Ему
недоставало захламленной тесноты, привычных запахов лекарств, играющих в
солнечном луче пылинок, веток бука, хлопающих по мутному, давно немытому
окну.
Вечером пришли гости. Канадский партнер Гарри из Торонто Сэм Винстон,
такой же высокий и уже начинающий полнеть еврей, как и Гарри.
- Какой он Винстон? - почему-то ухмыльнулся в душе Гарри. - Тоже сменил
фамилию, чтобы выглядеть ВАСПом. Небось, отца зовут Кац или Рабинович.
С Сэмом приехала его секретарша Жаннет - канадская француженка. Не
такая вульгарная, как Барбара, но и зато с меньшим зарядом секса.
И еще одна пара. Кливлендский адвокат Брюс Мортон и его подружка -
коллега по конторе, незамужняя Майра Кипнис. Оба евреи.
Сначала они обедали в загородном клубе. Вечером ввалились к Гарри, уже
изрядно отяжелев от еды и питья. И принялись танцевать, включив на всю мощь
стереопроигрыватель.
Попугай вздрагивал в своей клетке, ерошил перья, втягивал голову в
плечи, высунув лишь желтый, как слоновая кость, кривой клюв.
Барбара, пьяная, заплетающимся языком рассказала гостям о попугае. С
ним попробовали разговаривать. Он не отвечал. Жаннет задала вопрос
по-французски.
- Идиоты! - вспомнила Барбара. - Он знает лишь один язык... еврейский.
- Иврит? - спросил Сэм.
- Нет, идиш, - ответил Гарри. - Моя покойная тетя пользовалась только
этим языком, объясняясь с попугаем. После смерти тети попугай остался
последним могиканином, понимавшим идиш.
Все рассмеялись удачной шутке хозяина дома. Темноволосая Майра
вздохнула:
- Я тоже немножко понимаю. Честное слово. Мой дедушка с бабушкой, когда
хотели что-то утаить от моих ушей, пользовались этим языком.
- Спроси его на идиш, - загорелась Барбара.
- Не умею. Спрашивать не умею. Лишь немножко понимаю.
Они отстали от попугая.
К ночи гости перепились. Женщины утомились от танцев, перегрелись и
стали обнажаться, сбрасывая понемногу с себя всю одежду. Барбара сняла даже
трусики и раскинулась на ковре, широко расставив ноги, подтверждая, что все
в ней натурально, и роскошные волосы - свои, некрашенные, на ее лобке пониже
выпуклого живота кудрявился рыженький пучок.
Возле Барбары клевал носом Сэм Винстон. Без пиджака и без рубашки, но в
брюках. В одной руке он держал бокал с кусочками тающего льда, а ладонью
другой мял плоско опавшие груди Барбары.
Гарри на другом конце целовал секретаршу Сэма - Жаннет, раздевшуюся не
совсем до конца. Брюс и Майра жались на диване. Голова Брюса с закрытыми
глазами покоилась на ее коленях, а голова Майры была запрокинута на спинку
дивана и глаза устремлены в потолок.
Стереофонический грохот, оборвавшись, умолк - кончилась пластинка, и
механический рычаг, потрескивая, переворачивал ее другой стороной. И пока
было непривычно тихо, вдруг послышался скрипучий горестный голос:
- Ай-яй-яй-яй-яй...
Как будто старый, как мир, еврей, хочет пожаловаться на свою судьбу.
И Барбара, и Сэм, и Гарри, и Жаннет, и Брюс, и Майра повернулись к
попугаю.
Старая зеленая птица потопталась серыми скрюченными лапами на
перекладине и изрекла четко:
- Вей из мир! Вос хот геворн мит ди идн! (Горе мне! Что сталось с
евреями!).
- Что? что он такое говорит? - вскочила на четвереньки голая Барбара.
- Он говорит на идиш, - сонно сказала с дивана Майра. - И, если я его
поняла правильно, он сказал мало лестного о нас.
