"Для чего вы делаете эти полоски?"
А что на это ответить?
Что ответил на такой вопрос сам Клэй? Они же наверняка и его спрашивали об этом. Не о том, как он их делает, ибо, если речь идет о колдовстве, подобный вопрос задавать не положено. Но ~для чего~ - об этом спросить можно. Не о таинстве самого колдовства, а о цели, которую преследует своими действиями колдун.
- Для того, чтобы мы узнали,- произнес Лэтроп, подбирая слова,- чтобы все мы - и вы, и я, и жители других планет узнали, каким существом (человеком?) был Клэй.
- Он был... (добрый?). Он был нам близок. Мы любили его. Это все, что нам нужно знать о нем.
- Все, что нужно знать вам,- возразил Лэтроп.- Но этого недостаточно для других.
Хотя, вероятно, не многие прочтут его монографию, когда она будет написана. Жалкая горстка мыслящих существ потратит на это время, если вообще пожелает ее читать.
"Теперь наконец я понял то,- подумал Лэтроп,- что знал всегда, но не хотел признавать это даже в глубине души: я собираю материал о жизни и творчестве Клэя не для других, а для себя. И делаю это не потому, чтобы заполнить свободное время, отработав свое и уйдя от дел, а по какой-то более важной причине, испытывая неутолимую жажду к этому занятию. Из-за некоего неизвестного фактора, а может, желания (которого у меня, честно творя, прежде не было) удовлетворить эту пока не объяснимую для себя потребность. Чтобы достичь цели, смысл которой, несомненно, поразит меня, если мне дано когда-либо понять, в чем он заключается .
Гном вернулся к печи и снова взялся за свою стряпню, а Лэтроп продолжал сидеть на земляном полу, прислонившись спиной к стене пещеры. Только теперь он почувствовал, насколько он устал. У него сегодня был трудный день. Само по себе ~полтирование~ не требовало особых усилий, его процесс субъективно казался легким, однако человека он выматывал. Вдобавок, чтобы добраться до этой деревни, Лэтроп прошел пешком миль двадцать.
~Полтирование~ могло бы не отражаться на самочувствии человека, если бы работа над усовершенствованием его процесса некогда не была приостановлена из-за каких то ошибочных представлений, а избавились от них только тогда, когда удалось покончить с рядом суеверий и надуманных предубеждений, которыми человек прикрывал свое невежество. Так уж повелось: если люди не понимали сути какого-либо явления, они относили восприятие его к категории суеверий и не пытались объяснить с научной точки зрения. Род человеческий мог с легкостью избавиться от того или иного суеверия, но не мог без чувства вины отмахнуться от очевидных фактов.
Из туннеля донеслось шарканье, и в пещеру вошли четыре гнома. Они несли грубо сделанные орудия для полевых работ, которые прислонили к стене, и, замерев, молча уставились на сидевшего на полу человека.
Старый гном произнес:
- Это еще один, такой, как Клэй. Он будет жить с нами.
Все четверо подошли к Лэтропу и стали полукругом, обратив к нему лица. Один из них спросил стоявшего у плиты гнома:
- Он поживет с нами и умрет?
- Этот, кажется, пока не умирает, - возразил другой.
Похоже, они заранее предвкушали его смерть.
- Я не собираюсь здесь умирать, - поежившись, заявил Лэтроп.
- Мы бы тогда... вас, - произнес еще один из четверки, повторив то слово, которое объясняло, что они сделали с Клэем, когда тот скончался; причем таким заискивающим тоном, словно предлагал человеку взятку за то, чтобы он остался с ними и умер.
- А вдруг он не захочет? - предположил другой гном.- Клэй сам сказал, чтобы мы так сделали. А этот может не захотеть.
От слов, произнесенных гномами, от их выжидающих взглядов в пещере повеяло ужасом, и у Лэтропа забегали по спине мурашки.
Старый гном прошел в дальний угол пещеры и поднял с пола какой-то мешок. Вернувшись, он поставил этот мешок перед Лэтропом и потянул за шнур, которым была затянута его горловина. Остальные благоговейно наблюдали за тем, что он делает. Было ясно, что для них это событие огромной важности, и если бы можно было бы вообразить, что эти приземистые, неуклюжие существа способны торжественно приосаниться, то сейчас они выглядели так, будто всецело прониклись величием происходящего на их глазах действа.
Старый гном наконец распустил шнурок, перевернул мешок и, схватив его за низ, вывалил содержимое на земляной пол. В образовавшейся куче Лэтроп разглядел кисти, множество пустых тюбиков от масляных красок (почти из всех краска была полностью выдавлена), потрепанный бумажник и еще какой-то предмет. Гном поднял его с пола и протянул Землянину.
Лэтроп взял его, внимательно осмотрел и вдруг понял, что они сделали с Клэем, понял, ни на миг не усомнившись в том, какие великие последние почести отдали Клэю гномы, когда он скончался.
В горле у Лэтропа что-то заклокотало - не хохот над забавным открытием, ибо в этом не было ничего смешного. Он хохотал над превратным восприятием ценностей, над противоречием концепций, над головоломкой, которую преподнесли ему гномы, решив воздать Клэю именно такие последние почести, и еще над своим внезапным прозрением.
Сейчас он даже мог себе мысленно все представить: как они день за днем носили землю, чтобы насыпать холм, который он видел сегодня в поле за деревней; как трудились в поте лица, зная, что их друг, прибывший к ним неведомо откуда, вот-вот умрет; как они обошли всю планету в поисках дерева,- ведь на ней в основном рос чахлый кустарник,- и в конце концов нашли его и принесли сюда на своих согбенных спинах, ибо не ведали, что такое колесо; как они маялись, когда деревянными гвоздями соединяли куски дерева, старательно проколупав для этих гвоздей отверстия, так как не были знакомы с плотницким ремеслом.
Все это они сделали из любви к Клэю, и весь их каторжный труд, все потраченное ими время ничего не значили по сравнению с красотой и величием того, во что они вложили столько любви.
Он взглянул на распятие и, казалось, понял наконец, в чем заключалась странность личности Клэя и причина его бесконечных поисков, безумных лихорадочных метаний от одной солнечной системы к другой; отчасти это даже объясняло, как проявился у него такой неповторимый талант, блестящий талант к столь ясному выражению истины, едва проглядывавшей сквозь многие другие, о которых повествовала его кисть.
Ибо Клэй наверняка был одним из немногих, доживших до этого времени членов благородной древней секты Землян; одним из представителей рода человеческого, ныне мыслящего логически и изучающего лишь те явления окружающего его мира, что доступны чувственному восприятию. Одним из тех, кто некогда был привержен мистицизму и вере. Впрочем, видно, Клэю одной веры было недостаточно так же, как духовные потребности его, Энсона Лэтропа, порой не удовлетворяла реальность предметного мира. И тем не менее ему и в голову не приходило, что порывы Клэя настолько просто объяснить - ведь большинство стараются защитить свою веру от издевательских ухмылок вселенской логики.
Однако ни вера, ни реальность не могут существовать порознь; должно быть, они взаимосвязаны и воздействуют друг на друга.
"Впрочем, - сказал себе Лэтроп,- лично мне вера не нужна. Я долгие годы изучал факты и объяснял их сущность с помощью законов логики. Это все, что человеку нужно. Если у него возникает иная потребность, то ее стимулирует какой-то другой, пока еще не выявленный и не изученный фактор. У нас нет необходимости возвращаться к вере.
Очистите объективную реальность от веры в Бога и поклонения идолам, и вы получите нечто полезное для повседневной жизни. Подобное тому, как давным-давно Человек очистил от насмешек такое явление, как полтергейст, и познал основополагающий принцип ~полтирования`, после чего стал перемещаться из одной солнечной системы в другую с той же легкостью, как в древности, гуляя по улице, доходил до полюбившегося ему бара.
Но Клэй, несомненно, относился к этому иначе: приемля лишь то, что реально существует, он не мог бы писать такие поразительные пейзажи, если б душа его не была согрета верой. Во имя веры он всецело посвятил себя творчеству - вот почему его картины так зачаровывали.
И именно вера побудила его в поисках неведомо чего скитаться по планетам Галактики."
Лэтроп взглянул на картину и увидел, сколько в ней благородной простоты, нежности, счастья и как удивительно прекрасен заливавший пейзаж свет.
"Именно такой свет, правда, выписанный не столь совершенно, я видел на иллюстрациях старинных книг, которые изучал, проходя на Земле курс сравнительного анализа древних религий". Лэтроп вспомнил преподавателя, посвятившего несколько учебных часов толкованию символики света.
Он выронил из руки распятие и поднял с пола три-четыре пустых тюбика из под краски.
Клэй не завершил работу над этой картиной, сказал при встрече Лэтропу гном, потому что у него кончились краски. И верно, тюбики были плоскими и скручены до самых крышечек - можно было даже разглядеть отпечатки пальцев, которые выдавливали из них последние драгоценные капли.
"~Он вихрем летел по Галактике~,- думал Лэтроп, ~но я его все-таки догнал~. И даже после того, как он умер, я нашел его, внюхиваясь, точно ищейка, в остывающий след, который он оставил меж звезд. И я шел по этому следу, ибо я любил его - не человека по имени Клэй (я ведь не знал - да и откуда мне было знать? - каким он был человеком, хорошим или дурным), - я следовал за ним потому, что почувствовал в его произведениях то, на что не обратили внимания искусствоведы. То, что нашло отклик в моей душе. Быть может, во мне пробудилась та самая древняя, ныне утраченная вера. Простая, наивная вера, давным-давно задушенная элементарной логикой.
Но теперь-то я понял Клэя. Понял с помощью миниатюрного распятия, символики его последнею произведения, и грубой реальности холма, что высится на этой нищей планете в поле за деревней.
Понял, почему Клэй выбрал такую нищую, убогую планету.
Потому что в этой нищете, как в самой вере, есть смирение, которым никогда не отличалась логика.
Лэтроп мог с закрытыми глазами представить себе все как наяву: и мрачные облака в пасмурном небе, и унылую пустошь, и торфянистую равнину без конца и без края, и белую фигуру на кресте, и толпу низкорослых существ у подножия холма, на века отмеченных действом, смысла которого они не понимали, но которое вершилось благодаря их необычайно доброму отношению к тому, чья вера растрогала их сердца.
- Клэй когда-нибудь говорил вам, где он побывал перед тем, как появился здесь? - спросил гномов Лэтроп.- Откуда он пришел сюда?
Они отрицательно покачали головами.
- Нет, не говорил.
"Он был там, где растут такие деревья, которые он изобразил на этом полотне. Там, где все преисполнено покоем и чувством собственною достоинства. И где светло".
Человек очистил от шелухи суеверий такое парапсихологическое явление, как полтергейст, и обнаружил под ней рациональное зерно - принцип ~полтирования~. То же самое человек проделал с левитацией, телепатией и многими другими вроде бы необъяснимыми явлениями. Но он никогда не пытался очистить от такой шелухи веру, чтобы найти под слоем этой шелухи какое-нибудь рациональное зерно. Ибо веры самой по себе достаточно, она не терпит реальности. Что же они представляли себе, верующие далекого прошлого? Такие разные по своей психологической структуре, да еще говорившие на разных языках? Счастливую загробную жизнь, рай, ад, небеса, дарованное свыше блаженство? Что из всего этого порождено фантазией верующих, а что, быть может, является реальным фактом? Этого не знает ни одно мыслящее существо, если только оно не живет одной только верой, а сейчас никто, за некоторым исключением, так не живет.
А не может ли оказаться, что на последнем, столь значительном отрезке пути, по которому течет жизнь Галактики и где набираются знания, будет открыт какой-то другой принцип, более важный, чем объективная реальность и вера, - принцип, пока еще никем не познанный, и осмыслят его лишь спустя тысячелетия. Не наткнулся ли Клэй, интеллектом намного опередивший свое время, чей разум не подчинялся законам всеобщего процесса эволюции, на этот принцип, получив о нем некоторое представление?
