- Вы уничтожили их всех, - продолжал Тэкк, - тех, кто жил в дереве! Подумайте об этом, капитан. Какое грандиозное достижение! Один удар - и никого не осталось!
- Я не знал об их существовании, - парировал я. Я бы мог, конечно, добавить, что знай я о букашках, их участь бы не изменилась. Но я промолчал.
- И что же, - допрашивал он, - вам больше нечего сказать?
Я пожал плечами:
- Им просто не повезло.
- Отстаньте от него, Тэкк, - попросила Сара. - Откуда ему было знать?
- Он ни с кем не считается, - заявил Тэкк. - Ему ни до кого нет дела.
- Меньше всего он заботится о себе, - сказала Сара. - Он стал проводником вместо вас, потому что вы едва справлялись.
- Нельзя хозяйничать на чужой планете, - провозгласил Тэкк. - Надо подстраиваться под ее законы. Приспосабливаться к ней. Нельзя идти напролом.
Я был готов стерпеть его слова. Монах побрюзжал вволю. Он высказался и облегчил душу. Даже такой ничтожный человечишка, как Тэкк, имеет право почувствовать себя оскорбленным, когда его останавливают на полдороге. Пускай монах обливает меня помоями, если от этого ему легче.
Я с трудом поднялся с камня.
- Тэкк, - сказал я, - я бы попросил вас сойти с лошади. Мне необходимо двигаться верхом.
Он спешился, и пока я пытался усесться в седло, мы оказались лицом к лицу. Его взгляд все еще был полон ненависти, даже более сильной, чем раньше. Едва шевеля тонкими губами, он прошептал:
- Я переживу тебя, Росс! Ты сдохнешь, а я останусь жив! На этой планете тебе воздастся по заслугам.
Я был еще слаб, но во мне осталось достаточно силы, чтобы схватить его и отбросить - он распластался в пыли. Кукла выпала у него из рук, и Тэкк, ползая на четвереньках, старался поднять ее.
Я ухватился за седло, чтобы не упасть.
- А теперь веди нас вперед, - приказал я. - И видит Бог, если ты вновь дашь маху, я спущусь и сделаю из тебя котлету.
10.
Тропа извивалась по поверхности иссушенной земли, пересекая песчаные дюны и растрескавшиеся низины, которые недели и месяцы, а может быть, даже и годы назад заполнялись дождевой водой. Она карабкалась по изломанным, осыпающимся склонам, возвышающимся среди нелепых нагромождений земли, огибала шарообразные валуны. Грунт повсюду был красным и желтоватым, и только кое-где выделялись гладкие черные пятна в местах выхода на поверхность вулканической породы. Далеко впереди, иногда видимая глазу, а иногда сливающаяся с голубизной горизонта, возникала отсвечивающая пурпуром линия, которую можно было принять за горную гряду.
Растительность представляла собой редкий низкорослый кустарник, прижавшийся к земле, с торчащими то там, то здесь колючками. На безоблачном небе продолжало ослепительно сиять солнце, но жара по-прежнему не наступала - было все так же тепло и приятно. Солнце, наверное, было меньшего размера и не таким ярким, как наше земное, либо планета находилась от него на большем расстоянии.
На высоких склонах возвышались куполообразные каменные здания или, по крайней мере, какие-то сооружения, напоминавшие дома. Как будто кому-то срочно понадобилось временное убежище, и он, набрав плоских камней, которыми были усыпаны окрестные склоны, сложил эти хрупкие пирамиды. Камни были незатейливо нагромождены один на другой, причем, видимо, не скреплены раствором. Некоторые сооружения хорошо сохранились, в других часть камней осыпалась, а встречались и такие, что совсем развалились и лежали бесформенной грудой.
Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое из них тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из них.
Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь земля - застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.
Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить равновесие и все время боролся с искушением провалиться в зияющую темноту, которая наплывала на глаза, как только я переставал ей сопротивляться.
- Все в порядке? - спросила Сара.
Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен стараниями не выпасть из седла и одолеть темноту.
Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет, хотя полагаю, что ели. Хорошо помню одно. Мы расположились на участке бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел, прислонившись к земляной стене, перед моими глазами находилась другая такая же стена, и я заметил, что она была образована отчетливо проступающими слоями обнаженной породы различной плотности. Некоторые слои были глубиной не более нескольких дюймов, другие - не менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой неповторимый оттенок. По мере того, как я разглядывал эти слои, я постепенно начинал осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из них представлял. Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой тайне. Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле, сосредотачиваю все свои способности, концентрирую свою энергию и духовные силы на глубоком проникновении в суть времени, которое на моих глазах воскрешает стена. Но переключиться я не мог: по неведомой причине я должен был это делать, вынужден был прилагать все старания, чтобы добиться истины. Я мог лишь надеяться, что где-нибудь на пути познания достигну конечной точки - точки, за которой уже нет дороги вперед, или рубежа, на котором я пойму или почувствую все, что я должен понять или ощутить, подталкиваемый к этому невидимой рукой.
Время стало настолько осязаемым и реальным, что у меня вряд ли найдутся слова, чтобы описать мое состояние. Вместо абстрактного понятия оно выступало в материальных формах, которые я мог не только отчетливо различать (хотя они не были ни видны, ни ощутимы), но также и осознавать. Причем годы и эпохи не прокручивались перед моими глазами, как в кино. Наоборот, они представали передо мной в застывшем виде. Словно хронологическая таблица вдруг ожила и окаменела. Через дрожащую зыбь временной структуры, как сквозь стекло витрины, плохо отшлифованное неумелым ремесленником, мне удалось смутно различить планету такой, какой она была в минувшие века; века, которые очутились не в прошлом, а перешли в настоящее. Я будто бы находился за пределами времени и был независим от него, я, как сторонний наблюдатель, мог разглядывать и изучать его, словно некую материальную форму, находившуюся в одном измерении со мной.
Еще я помню, как проснулся, и несколько секунд мне казалось, что я пробудился от бредового наваждения, в котором мне пригрезилось ожившее время. Но потом я понял, что это не так: перед глазами уже не было земли, я лежал спиной на подстеленных одеялах и был укрыт ими. Мое лицо было обращено к небу. Надо мной нависал небосвод, подобного которому я никогда в жизни не видел. Какое-то время я был просто ошарашен и лежал, пытаясь разгадать открывшуюся мне тайну. Затем, словно кто-то мне подсказал (хотя никто, конечно, не подсказывал), я понял, что передо мной наша галактика, раскинувшаяся на небосводе во всей своей красе. Почти над моей головой сиял ее центр, а вокруг него в водовороте раскручивались щупальца ответвлений и оторвавшиеся от них сегменты. Повернув голову, я увидел, что то здесь, то там, чуть выше линии горизонта, сверкали крупные звезды. И тут до меня дошло - я наблюдаю одно из немногих шаровидных звездных скоплений или, что менее вероятно, космических соседей той самой звезды, вокруг которой обращалась эта планета. Это были изгои, века назад покинувшие галактику и теперь затерявшиеся в бездне космоса на ее периферии.
Костер догорал всего в нескольких футах от меня, рядом, скрючившись, лежал кто-то, закутанный в одеяла. Неподалеку, слегка покачиваясь, стояли навьюченные лошадки. Тусклый свет костра отражался от их лоснящихся боков.
Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я перевернулся. Передо мной на коленях стояла Сара.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Хорошо, - ответил я. Это действительно было так. Я чувствовал себя каким-то обновленным и цельным, голова была чиста, и все мысли пронзительно ясны, словно я был первым человеком, проснувшимся в первый день новорожденного мира, в первый час мироздания.
Я сел. Прикрывавшее меня одеяло сползло на ноги.
- Где мы? - спросил я.
- На расстоянии одного дня пути от города, - ответила Сара. - Тэкк хотел остановиться раньше. Он сказал, что ты не в состоянии путешествовать, но я настояла. Мне казалось, ты бы это одобрил.
Я удивленно покачал головой.
- Ничего такого не помню. Ты уверена, что Тэкк действительно сказал, что мы должны остановиться?
Она кивнула.
- Ты болтался в седле и совсем ослаб, но отвечал, когда с тобой заговаривали. И потом, не было места, подходящего для привала.
- Где Свистун?
- Охраняет. Где-то бродит, наверное. Он сказал, что не нуждается в отдыхе.
Я встал и потянулся. Потянулся так, как тянутся собаки после хорошего сна. Я чувствовал себя прекрасно. Боже, как мне было хорошо!
- Есть чем перекусить?
Она поднялась и рассмеялась.
- Над чем ты смеешься? - спросил я.
- Ни над чем. Над тобой.
- Почему?
- Теперь ясно, что у тебя все в порядке. Я беспокоилась, все мы беспокоились.
- А все этот проклятый Свистун, - вздохнул я. - Это он выкачал из меня кровь.
- Я знаю, - кивнула она, - он мне все объяснил. Ведь он был вынужден это сделать. Другого выхода не было.
Меня аж передернуло, как только я представил, чем вся эта история могла закончиться.
- Невероятно, - сказал я.
- Свистун сам по себе невероятен, - ответила Сара.
- Нам повезло, что мы его встретили, - сказал я. - Подумать только, я ведь почти уже собрался оставить его в дюнах. Хотел было бросить. Мы уже столько всего натерпелись, что даже не хочется думать, сколько еще испытаний нас ждет впереди.
Она первой подошла к костру.
- Разведи огонь, - сказала она. - Я приготовлю что-нибудь поесть.
Рядом с костром лежал хворост и кривые ветви, наломанные с приземистых деревьев пустыни. Я наклонился и подложил несколько ветвей в костер, пламя вспыхнуло, жадно облизывая сухое дерево.
- Сюда бы лазерное ружье, - сказал я. - Без него мы как будто голые.
- Еще осталась моя винтовка, - заметила Сара. - Это грозное оружие. В надежных руках...
- Вроде твоих.
- Вроде моих.
Куча одеял рядом с костром оставалась все такой же неподвижной. Указав на нее, я спросил:
- Как там дела у Тэкка? Никаких признаков избавления от дурных привычек?
- Ты слишком жесток по отношению к нему, - сказала она. - Тебе бы следовало быть к нему снисходительным. Он другой, совсем не похож на нас с тобой... Ведь мы очень похожи друг на друга. Ты не думал об этом?
- Думал.
Она принесла кастрюлю и поставила ее на углу, присев на корточки рядом со мной.
- Мы оба выпутаемся, - сказала она. - Тэкк - нет. Где-нибудь по дороге он сломается.
С удивлением я поймал себя на мысли, что думаю о нем. Тэкк, возможно, утратил часть воли к жизни. С тех пор, как исчез Смит, существование по меньшей мере наполовину потеряло для него смысл. Не потому ли, размышлял я, он так привязался к этой кукле? Очевидно, он нуждался в ком-то, кого он мог бы обнять, к кому он мог бы приникнуть и, наконец, кто, в свою очередь, тоже нуждался бы в человеческом участии и защите? Правда, припомнил я, эта кукла появилась у него еще до исчезновения Джорджа. Да он и не казался особенно удивленным, когда все это произошло.
- Есть еще кое-что, - сказала Сара, - о чем тебе необходимо знать. Это касается деревьев. Ты сам сможешь увидеть, когда рассветет. Мы расположились как раз у подножия холма, а с его вершины отлично видны окрестности, в том числе много деревьев: двадцать, а то и тридцать. Они не выросли сами по себе. Их посадили. Я уверена в этом.
- Ты хочешь сказать, что они представляют собой нечто наподобие сада?
- Правильно, - ответила она. - Что-то вроде сада. Деревья находятся на равном расстоянии друг от друга. Все они посажены в шахматном порядке. У кого-то когда-то здесь был сад.
11.
Мы продвигались все дальше, дальше и дальше. День за днем мы шли с рассвета до заката. Погода не менялась. Не было ни дождей, ни ветра. Местные природные особенности указывали на то, что дожди здесь редкость. Временами изменялся пейзаж. Случалось, мы поднимались и опускались по склонам холмов, шли по изрезанной оврагами местности. А бывали дни, когда мы пересекали равнины такие плоские, что словно оказывались в центре гигантской вогнутой чаши, а точнее - просторного неглубокого блюда, где нас со всех сторон окружали восходящие края горизонта. То, что первоначально представлялось багряным облаком, покоящимся на его северном ободе, теперь, без всяких сомнений, оформилось в отдаленную горную цепь, которая на расстоянии все еще казалась окрашенной в багряные тона.
