таким связываться опасно. К тому же общая обстановка Испытаний,
когда за месяц личный состав сменился чуть ли не наполовину,
мешала злобе изливаться внутрь отряда. Строго говоря, все они
были смертниками, но надеялись если не уцелеть, то хоть по
возможности продлить свое существование. Все, кроме одного.
Скадли за чужие спины не прятался, однако ему пока что везло. Он
и ранен-то ни разу не был.
...Он еще не понимал, в чем дело, когда их посадили верхом на
заморенных кляч и погнали куда-то. Не понимал, когда им выдали
боевое оружие лишь со слегка притупленными краями. И только
когда тертые и резанные вояки вокруг него по-детски испуганными
голосами затянули смертную жалобу, он огляделся по сторонам.
Перед ними, замыкая отряд в полукольцо, стоял Строй. Глазам было
больно от солнечного блеска на отполированных сплошных доспехах.
И Скадли облегченно улыбнулся. Ну что ж, он сам не мог бы
пожелать себе лучшего конца. Этот вид Испытаний у собаководов
назывался "проба" - завершающая тренировка молодых псов под
руководством опытной Группы на действия в Строю. Только после
таких Испытаний их можно было посылать в бой, поэтому проверка
была максимально суровой. Обычно на "пробе" погибало до четверти
собак, но уж их противники ложились поголовно.
Снова, как прежде, он закрыл глаза и сознание его слилось со
Строем. На этот раз он его видел не оранжевым, а светло-желтым:
псы еще не набрали боевой ярости. Лишь в одном месте, прямо
напротив него, желтизна сгущалась,- значит, там и была Группа,
которая возглавит атаку. Эта Группа...
Скадли не смог удержать стон. Нет, это несправедливо! Ах
сволочи, какие сволочи! И склоняясь на шею коня, и чувствуя как
волосы гривы облепливают его мокрое от слез лицо, он только одно
твердил про себя: сволочи, сволочи!
Успокойся.
Никто ни в чем не виноват, кроме тебя. Группу, потерявшую
ведущего, всегда переводят в Строй, потому что только Нюхач
может привыкнуть к новому ведущему. Малый, как остальные,- не
может, но Малые не нужны и в Строю, поэтому их в таких случаях
убивают.
И никто ничего не подстраивал. Даже если бы кто-то специально
подгадал так, чтобы ты попал на "пробу" одновременно с твоей
Группой, он не мог знать, что ты окажешься в первом ряду. И уж
совсем невозможно было рассчитать, что Группа расположится точно
напротив тебя.
А может, так даже легче - от своих собак. От их мышц, которые ты
сам тренировал, и их клыков, к которым ты прилаживал стальные
наконечники.
Да, пожалуй, это легче.
Он еще раз прошелся по Группе, жадно запечатлевая
неповторимо-знакомый мысленный узор, и вдруг в мозг его
прорвалось собачье растерянное изумление. От горя и отчаянья он
забыл закрыться, и Группа, в свою очередь, нащупала его по
обратной волне.
На холмах взревели барабаны, подавая сигнал к атаке.
А атаки не было.
...Его средние рассыпались по сторонам, обернув морды к Строю,
рычали и взлаивали, останавливая молодняк, сбивая его в кучу,
как пастушьи собаки безмозглых травоядных. Лакхаараа же как был,
так и остался в центре, только прыжком швырнул себя на два
корпуса вперед и теперь показывал замершим рядам обнаженный в
оскале страшный двойной частокол. Молодой глоткой гаркнул кто-то
из строевых догов, бросился вперед, оттирая Лакхаараа плечом,- и
тут же покатился с распоротой шеей. Было видно, как с холмов,
что-то крича на ходу, сбегаются люди, но громадный зверь в
блестящем кованом панцире все так же глыбой возвышался перед
опешившим Строем, ловя малейшее шевеление, не сдвигаясь сам и не
давая двинуться остальным.
(C) Григорий Панченко, 1993.
Григорий ПАНЧЕНКО
ПТЕНЦЫ ДЕРЕВА
Воспоминания приходили обычно под утро, с последними остатками сна,
но теперь и это случалось все реже и реже. Она даже начала сомневаться: да
воспоминания ли это, может быть, грезы? Неужели такое могло быть - она с
подругами, хохоча, бежит вдоль реки, и мягкая утренняя роса приятно
холодит босые ноги... Хоровод вокруг вечернего костра в звенящем гуле
певчих насекомых... Рыжий, обеими руками держа большой венок из цветов,
торжественно надевает его ей на голову...
А потом она и другие подростки их деревни, робея под взглядами важных
незнакомцев из столицы, перебирают выставленные в определенном порядке
странные предметы, пьют безвкусную липкую жидкость, стоят обнаженные перед
лекарем... Вот это точно - было. После этого ее в компании других
счастливцев (или неудачников) и отправили в Рощу. Она оказалась
Устойчивой, а Устойчивых мало, и все они нужны стране.
Хижина, которую отвели ей, была велика - не меньше чем та, в которой
она прежде ютилась с родителями, - и вполне пригодна для жизни, но в ней
не было двери. Вообще, дверей не имело ни одно жилище в поселке. Почему -
она поняла в первую же ночь, когда к ней ввалился один из старожилов.
Тогда она выгнала его - она еще оставалась тверда духом и телом, а он уже
ослаб, да и растерян был таким приемом. Наутро женщины поселка, с усмешкой
наблюдавшие, как она пристраивает на место входа плетенный щит из веток
колючего кустарника, объяснили ей, что в Роще так поступают все. Здесь
никто долго не живет, даже Устойчивые, дряхлость и болезни настигают
человека за считанные годы, а святилища, где произносят брачные клятвы,
все равно нет, так что "завтра-послезавтра сама откроешь..."
Она открыла не завтра и не послезавтра, а примерно через год, когда
ей стало ясно, что это единственный путь самой не превратиться в такую же
высохшую, покрытую шипами веточку кустарника.
Деревья, Деревья, Деревья - громадные, уродливые, толстые, в десятки
обхватов - если бы кто-нибудь решился их обхватить, но Устойчивые знали,
чем это грозит, а преступникам было не до того. В свободное время (а время
все было свободным, работать не приходилось, она ходила смотреть, как их
распиливают осужденные преступники. У основания сердцевина Дерева была
тяжелой и плотной, с тусклым металлическим блеском. Собственно, это и был
металл, который Дерево тысячелетиями высасывало из-под земли плоскогорья,
но то, что из него делали, тоже называлось Деревом. А делали из него
только одно: увесистые отшлифованные до зеркальной гладкости полушария.
Для того чтобы обработать одно Дерево, уходило несколько месяцев.
Преступников меняли каждый день, никто из Устойчивых тоже не протянул бы
весь период обработки.
От Дерева исходило Нечто, приносящее смерть. Достаточно было
коснуться полушария, даже пройти рядом - и сначала вылезали волосы, потом
открывались язвы на теле, а после этого...
Когда она оправилась от родов, то первые дни придирчиво разглядывала
ребенка и наконец вздохнула с облегчением. Почему-то у многих матерей в
Роще рождались дети - уроды, но на сей раз как будто все было в порядке.
Что-то, впрочем, ее смущало, но любовь к маленькому крикливому существу
затопила ее так, что она забыла о своих страхах. К тому же никто в поселке
уже давно не видел обычных детей, а с теми, которые появились здесь,
сравнивать было просто страшно. Наверно, все так и должно быть?
Занятая материнскими хлопотами, она не сразу заметила, что обстановка
вокруг резко изменилась за последние месяцы. Все чаще, почти каждый день,
обитателей Рощи собирали вдали от Деревьев, и очередной человек из столицы
(каждый раз новый) произносил пламенную речь о том, что после Вспышки тот,
кто ее произведет, сядет по правую руку от Наблюдающих С Неба. Проводились
даже тренировки - нужно было резким движением свести вместе два полушария,
посаженные на длинные деревянные (из обычной древесины) рукоятки. Конечно,
эти полушария были отлиты из свинца: настоящие и взять-то в руки можно
лишь один раз, а уж свести - тем более.
Питание тоже стало меняться. Несколько дней подряд осужденные,
впрягшись в телеги рядом со старыми полуслепыми клячами (которым все равно
околевать), привозили для Устойчивых изысканнейшие яства. И объедки - для
себя. Вскоре им объявили причины этого. В страну вторглись пустынные
варвары и теперь Устойчивым, впервые за несколько десятилетий, предстояло
вступить в дело.
Ее и еще несколько человек (вдруг кто-нибудь дрогнет или промахнется)
везли из Рощи на повозках со впряженными цугом конями. Возница сидел на
спине головной лошади, как можно дальше выдвинувшись вперед и боязливо
оглядываясь. Она улыбнулась его страху: через живую плоть Нечто не
передается.
Впервые за несколько лет она покидала Рощу. Привезли их тогда поздно
вечером, и она не видела, как плавно переходит уродливая растительность
плоскогорья в изумрудный веселый луг. Еще более неожиданным оказалось то,
что Роща снаружи была оцеплена сплошным кольцом стражников с дальнобойными
стрелометами в руках. Хотя, конечно - внутри ведь преступники, которые
работают свободно: в саму Рощу может войти либо Устойчивый, либо
обреченный. Впрочем, приближаться к границам запрещалось не только
преступникам.
...И вот они уже стоят на покатом склоне, рассыпавшись на тысячу
шагов друг от друга, а с противоположного склона черной волной
накатывается конная лава. Все ближе, ближе... вот уже можно различить
отдельные фигурки, выгнутые луки в руках... Она широко развела оправленные
в дерево Деревянные полушария и зажмурилась, твердо зная, что в следующий
миг увидит перед собой Наблюдающих С Неба, - но тут же далекий слитный
визг, исполненный невыразимого ужаса и муки, заставил ее открыть глаза.
Сминая саму себя, лавина катилась обратно. Вверх, галопом в гору,
бросая оружие, топча упавших... Скоро из живых перед ними уже не осталось
никого, только вдали еще облаком поднималась пыль из-под бесчисленных
копыт.
Такого не ожидал никто, поэтому повозки за ними приехали только на
следующий день. Еще несколько дней их продержали в готовности, а потом,
когда стало ясно, что враг не просто отступил, а в дикой панике бежал - им
предложили сдать полушария.
(А на холме снова маячили стражники с оружием дальнего действия
наготове. Попробуй только отказаться от возвращения, попробуй пригрози
вспышкой - не успеешь даже поднять руку).
Возвращались они опустошенные. Теперь они не предстанут перед
Наблюдающими С Неба. Вернее, предстанут, и довольно скоро, - как и все,
соприкасавшиеся с полушариями, - но их уже не посадят одесную.
Как правило, Устойчивые не подходили к местам работы преступников, но
теперь она спешила, к тому же лишняя доза Нечто больше не могла ей
повредить.
Она уже видела своего ребенка. Он также заметил ее и, вырвавшись из
рук ухаживающей за ним женщины, на четвереньках бросился ей навстречу, как
вдруг...
- Привет, Косичка! - произнес кто-то сзади.
Она уже давно не носила косу, да и никто здесь не знал ее детского
прозвища. Она и сама-то начала его забывать.
Лицо человека, сказавшего это, было изрыто страшными язвами, волос на
голове тоже осталось немного, но оставшиеся не изменили свой цвет.
- Рыжий?!
Он поднес руку к шевелюре и без труда вырвал золотистую прядь.
- Был - Рыжим.
- Ты попал сюда... ради меня?!!
- Да, - ответил он и тут же замялся:
- Нет. Когда тебя увезли, я собрал друзей и мы решили - так больше не
должно быть. А потом... Ну, в общем, теперь - я здесь. Из-за тебя,
Косичка, но не ради тебя. Не буду врать.
- Ры-жий...
Все вокруг расплывалось от слез, но она все-таки заметила, как глаза
Рыжего остановились на чем-то за ее спиной. Различив в них суеверный
испуг, она проследила за его взглядом.
Ребенок стоял, уцепившись за куст. Первый раз в жизни ее сын встал на
ноги, и только тут она осознала причину своих давних страхов.
