Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Demon's Souls |#7| Dirty Colossus
Demon's Souls |#6| Fool's Idol
Demon's Souls |#5| Leechmonger
Demon's Souls |#4| Adjudicator & Tower Knight

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Русская фантастика - Виктор Пелевин Весь текст 19 Kb

Водонапорная башня

Следующая страница
 1 2
Виктор Пелевин.

                            Водонапорная башня

     Водонапорная башня  вполне  может  оказаться  тем первым,  с чего
начнется все остальное,  потому что предметы появляются  тогда,  когда
становятся  известны  их  названия,  и  происходящее  за  окном  сразу
приобретает смысл  -  солдаты  заканчивают  работу,  выкладывая  белым
кирпичом  число "1928" на толстой верхней части каменного цилиндра,  и
даже не догадываются,  что кто-то следит за тем, что они делают, думая
об этом почти без помощи слов, но очень серьезно: любая башня или даже
труба сначала строится таким образом, будто должна подняться до самого
неба,   чем   обязательно  завершилось  бы  простое  добавление  новых
кирпичных колец изо дня в день,  если бы не решение  строителей  уйти,
приводящее   к   тому,  что  какой-то  кирпич  обязательно  становится
последним,  а я - единственным свидетелем остановки работ,  потому что
во всем доме напротив только я понимаю,  что означают пустые леса,  от
вида которых возникает такое странное чувство,  что взгляд  сам  собой
переходит  вправо,  туда,  где  кончается деревянная коробка с землей,
утыканной  яблочными  семечками,  и  обои  чуть  отстают   от   стены,
приоткрывая   другой   слой   обоев   и   желтый   край   газеты,  еще
дореволюционной,  оставшейся с тех времен,  когда бородатые господа  в
шляпах удивительной формы и с цепочками на жилетах,  предчувствуя свой
конец,  пили шампанское среди раздетых женщин и измученных рабочих,  а
Ленин  со  Сталиным  стояли  у  окна  и  читали первый номер "Правды",
предвидя все на свете и, может быть, даже то, как когда-нибудь на свет
появлюсь  я  и  бесконечно длинным летним днем буду наклеивать полоски
сиреневой папиросной бумаги на узкие фанерные крылья, сидя на теткиной
кровати,  глядя  за  окно  и  почти  не обращая внимания на ее путаные
рассказы о том,  как в село вошли белые,  потом красные,  потом  опять
белые,   а   потом   какие-то  непонятные  "наши",  которых  почему-то
представляешь себе мужиками в малиновых  рубашках  каждый  раз,  когда
видишь  справа от пыльного крыла ее фотографию и пытаешься сообразить,
что это на самом деле значит - взять и умереть,  как умерла она и  как
можем  умереть  мы все,  если не останемся вечно жить в своих делах по
способу Антонины Порфирьевны,  даже протирающей после этих  слов  свои
очки,  отчего возникает короткая пауза в ее многолетнем рассказе о так
называемых материках, возвышающихся над серыми пространствами океанов,
где даже самый большой в мире линкор покажется крохотным,  как спичка,
если вдруг поглядеть на него из неба,  заполненного летящими в  Канаду
журавлями,  боевой авиацией и черными пятнами, возникающими от долгого
наблюдения за солнцем,  медленно меняющим свой цвет при приближении  к
воображаемой  точке,  где  оно,  уже  красное и огромное,  оказывается
только в июне,  чтобы на несколько минут коснуться шкафа, осветить его
верхнюю  половину  и  превратить  его во что тебе хочется,  начиная от
бастиона Великой Стены и кончая скалою где-то в Америке - смотря  куда
ты переносишь свою жизнь из этих мест,  хрюкающих на тебя всеми своими
свиньями,  когда  ты  идешь  по  грязной  улице  со  своей  коллекцией
спичечных  коробков  и размазываешь по лицу сопли пополам с кровью,  а
тебе вслед орут все те,  кто уверенно чувствует себя среди этих  косых
заборов, обещая вломить тебе завтра еще разок так же безнаказанно, как
сегодня, потому что жаловаться все равно некому и для любого взрослого
нет разницы между избивающими и избиваемыми детьми,  раз те и другие в
галстуках,  с барабанами и горнами,  оставив  отцов  допивать  вонючее
пиво,  уходят в будущее даже тогда,  когда просто стоят шеренгой перед
пионерлагерными бараками и щурятся от бьющего в глаза света, глядя кто
на  ползущий  вверх  по  шесту флаг,  кто на кота,  крадущегося по уже
горячим жестяным листам на крыше столовой,  чтобы спрыгнуть  в  кусты,
где   вечером   делят  собранные  за  день  окурки,  курят,  спорят  о
конструкции женских внутренностей и заедают синий дым зубным порошком,
вкус  которого остается во рту еще долго после отбоя,  запоминаясь как
приложение к истории о синем  ногте  в  котлете  и  чекистах,  которые
приехали  слишком  поздно только потому,  что спустила шина,  и пока в
темном дворе меняют колесо,  они сильно стучат в дверь, а потом уходят
в  такой спешке,  что соседу приходится одеваться в коридоре,  как раз
напротив  твоей  замочной  скважины,  в  которую  он  вполне  мог   бы
напоследок  ткнуть  карандашом,  раз  до этого подсыпал битое стекло в
сливочное масло и отравлял колодцы,  чтобы ты пил из них тифозную воду
и полгода лежал в кровати, глядя в окно и угадывая за пушистой завесой
падающего   снега   очертания   водонапорной   башни,    похожей    на
приставленного к городу часового, стерегущего твой покой и заодно тебя
самого,  чтобы  ты  случайно  не  скрылся   в   собственном   будущем,
воспользовавшись   теплой   весенней   ночью,   в  которую  появляется
возможность,  почти не касаясь земли,  углубляться  в  черные  заросли
неизвестно откуда взявшегося леса и уже почти узнать то, к чему бежишь
со всех ног,  перед тем как  проснуться  и,  поглядев  на  приоткрытую
дверь,  за  которой  слышны  бодрые  утренние  голоса и свист примуса,
подумать,  что  каждое  утро  к  ней,  как  трап,  придвигают  забитый
сундуками   и   комодами  коридор,  выход  из  которого  ведет  в  тот
единственный дневной мир,  который тебе известен, и чем лучше ты с ним
знаком, тем реже дверь твоей комнаты будет раскрываться куда-то еще, в
места,  названия которых ты не знаешь и не узнаешь никогда, потому что
уже  давно  похож  на  человека,  стоящего  на подножке разгоняющегося
трамвая и думающего,  что чем быстрее  тот  едет,  тем  труднее  будет
спрыгнуть  и  пойти  своей  дорогой,  пока  слова  "своя  дорога"  еще
сохраняют некоторый смысл,  а  точнее  -  отблеск  понятного  когда-то
смысла,  иногда мелькающий в глазах стоящих рядом, но раз они все-таки
едут дальше,  то,  наверно,  на что-то надеются,  а они думают  то  же
самое,  глядя на тебя,  пока один разливает по чашкам водку,  а другой
пытается играть на гитаре, под которую так надежно затвердевает вокруг
тот  мир,  который  ты выбрал,  не успев ни с чем его сравнить и поняв
только,  что все в нем случается крайне  быстро,  а  время  суровое  и
величественное,  и  хоть Утесов поет,  что тот,  кто с песней по жизни
шагает,  тот никогда  и  нигде  не  пропадет,  люди  пропадают  целыми
оркестрами,  так  и  не дошагав туда,  куда они шли,  и все-таки попав
именно туда,  в чем нет ничего удивительного,  раз страна движется  от
одного крутого перелома к другому,  еще более крутому,  и все по линии
партии, отточенной и прямой, как угол твоей комнаты, где стоит патефон
с  десятком  пластинок,  позволяющих  тебе время от времени нелегально
обнять утомленное солнце, вырезанное кем-то из последней на всю страну
оранжевой  картонки,  и догадаться,  что если уж ты простился с чем-то
навсегда,  то оно тоже простилось с тобой,  и, обернувшись, ты увидишь
на  столе  воблу  на мятой "Правде",  бутылочку пивка и больше ничего,
потому что другого  не  положено  на  стол,  и  именно  это,  по  всей
видимости,  и придется защищать, если завтра война, потому что никакая
твоя защита не нужна ни качающейся за окном  сирени,  ни  узкому  лучу
света,  падающему  на  расщепляющее  его  стекло,  за  которым застыло
красно-сине-желтое лицо Горького, большого приятеля нашей державы, так
и  не  успевшего  описать  в  своих книгах,  как ты и такие как ты,  в
спортивных рубашках и белых кепках, с миллионов порогов улыбнутся ей и
таким  как  она,  в простых платьях из ситца в цветочках,  и все сразу
прояснится,  потому что все  печальное  и  непонятное  имеет  свойство
проходить,  а жизнь содержит именно тот смысл,  который ты придаешь ей
сам, с ясной целью впереди сидя за всенародными брошюрами, недосыпая и
рискуя навсегда опоздать на работу и сесть в тюрьму, к глупым блатным,
еще не понявшим, что в стране, где на деньгах нарисован вглядывающийся
в  тревожное небо летчик,  быть богатым просто невозможно,  потому что
даже целая  армия  этих  летчиков  в  кармане  не  заставят  замолчать
раскрытый клюв репродуктора, который так страшно слышать даже не из-за
смысла долетающих слов,  а из-за  неожиданной  догадки,  что  с  тобой
сейчас говорит диктор,  фокусник, зарабатывающий себе на жизнь умением
заставить тебя на несколько секунд поверить,  будто к тебе  обращается
что-то огромное и могущественное,  готовое позаботиться о тебе,  когда
на самом  деле  ты  и  такие  как  ты  нужны  этому  огромному,  чтобы
заботиться о нем и защищать,  закрывая это неживое и непонятное,  даже
не  догадывающееся  о  собственном  существовании,  той   единственной
попыткой,  которой  на  самом  деле является и твоя жизнь,  и жизнь за
стриженым затылком,  в который ты глядишь,  стоя в длинной толпе перед
призывным  пунктом  и  теряя  мелькнувшую  на  секунду мысль,  узнав в
человеке  впереди  бывшего  одноклассника,  опять  оказавшегося  твоим
товарищем, которого надо хотя бы оттащить в сторону, чтобы он не лежал
у перевернутого грузовика ногами на дороге,  а головой в еще довоенном
подорожнике  и  муравьи  не  ползли по его лицу,  которое вспоминается
тебе,  когда над головами гудят невидимые самолеты или когда  мимо  по
платформе  ведут  очень  похожего  на него окруженца в мирных калошах,
полезшего сдуру искать начальство, а потом сдуру побежавшего от конвоя
и  свалившегося  в  трех  метрах от последнего вагона,  уносящего тебя
навстречу  зиме,   лыжам   ленинградской   фабрики   и   карнавальному
маскхалату,  в  котором ты встречаешь Новый год,  глядя из сугробов на
две красные ракеты,  блестящие в прозрачном ночном небе,  как  елочные
шары, пока ты думаешь о том, что оставленный на минуту в покое человек
может вдруг оказаться так далеко от оставивших его  в  покое,  что  те
найдут  на  его  месте  кого-то  другого,  уже совершенно не желающего
углублять окоп,  а пытающегося вместо  этого  повернуться  к  стене  и
заснуть,  позабыв,  что никакой стены возле его койки нет,  а есть два
узких прохода,  как раз подходящих  для  того,  чтобы  заново  учиться
сгибать  и  разгибать  ноги,  а  потом  стоять,  ходить  и  бегать  за
притормаживающими  грузовиками,  катящими  навстречу  летнему  солнцу,
погонам  на плечах и походящему на веник с врезанной консервной банкой
автомату,  из которого ты ни разу не выстрелил за два года, потому что
видел  перед  собой большей частью заваленную списками живых и мертвых
поверхность то школьной парты,  за  которой  когда-то  сидел  писавший
фиолетовыми  чернилами  Чугунков  Коля:  "седьмой  класс - дурак",  то
переделанного бильярда,  сукно которого с  такой  скоростью  впитывает
вылившийся из опрокинутой гильзы бензин,  что успеваешь поверить,  что
ты не опытный вредитель,  как намекает взглядом  товарищ  Кожеуров,  в
просто сраный разгильдяй, твою мать, только тогда, когда уже неделю то
на  голодных  детей,  по-прежнему   считающих   его   материалом   для
строительства  снеговиков и крепостей,  то на военкора,  смотрящего на
незнакомый город  из-под  черного  эмалированного  полукруга  с  таким
видом,  будто  перед  ним  не  несколько  случайных  трупов  на мокрой
обочине,  а и впрямь заря победы с пограничными столбами,  прочитав  о
которых во фронтовой газете,  ты поймешь,  что есть люди,  старательно
оформляющие местность,  по  которой  ты  в  последний  раз  бежишь  на
пулемет,  из-за чего им,  наверно,  приходится говорить между собой на
особом языке,  совсем как офицерам железнодорожных войск,  обсуждающим
какие-то кубометры и максимальное число вагонов теплым майским вечером
на игрушечной железнодорожной станции,  каких у нас просто не  бывает,
потому что по эту сторону границы все наоборот: что-то железнодорожное
есть в детских игрушках,  и люди делают свои  дома  чуть  похожими  на
Следующая страница
 1 2
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама