звуки не значат почти ничего для этого нового понимания.
Просто он говорил, а мы знали, что он говорит.
"О Нюринга! - подумал я. - Так, значит, дело вовсе не в руке
аль-Мутанабби, и не в том, что мы с Чэном какие-то особенные... уроды, - и
достаточно тому же Заррахиду вместе с Саем и Косом пройти по Пути,
свернуть в нужном месте, погрузиться в "не здесь" и "не сейчас", как
погружаются в разверзающуюся под клинком рану мироздания - и Косу больше
никогда не понадобится переводчик, если ему захочется поговорить с эстоком
или Саем! Ведь если даже Чыда..."
- Да, это так, - ответил Куш-тэнгри, и я не сразу сообразил, произнес
ли я все это вслух, или теперь для нас всех было попросту неважно: вслух
или про себя?!.
Похоже, мы теперь со-Беседники в каком-то новом, непривычном
смысле...
- Отец Ур-Калахай, Безликий! - шаман весь дрожал. - Значит, не просто
можно, а нужно... нужно твоим шаманам, Отец, брать оружие в руки, нужно
сливать воедино Пути и идти дальше, чтобы увидеть другие миры, порожденные
тобой...
- И, может быть, не только видеть, - подхватил Чэн. - Ведь тот
человек, что был там, что имел меч, подобный Единорогу почему он, этот
человек, не убил своего врага? Не потому ли, что за спинами враждующих
незримо стояли мы, не желающие убивать?! И если так - не сможем ли мы
гасить огонь Масуда и там, когда души наши будут дотягиваться до иных
судеб и жизней?!.
- Очень красиво, - проворчал Обломок (видимо, уже осведомленный обо
всем). - Судьбы, жизни, Пути... Там гасить будем - а здесь? Что, у нас
здесь дел мало? Из Диких Лезвий делать Блистающих - раз! Из их Придатков
людей делать - два! И тех, и других учить понимать друг друга - три!
Здесь, здесь Масудов огонь гасить надо, да и то, наверное, не до конца
гасить, чтоб вода Мунира стоячей и затхлой не становилась!..
- Дороги, - неожиданно добавила Чыда. - Дороги нужны. Из Кабира в
Шулму. И обратно.
- Асмохат-та нужен, - через силу улыбнулся Куш-тэнгри. - Вера нужна.
Пусть шулмусы сперва поверят, пусть Дикие Лезвия поверят, они во имя веры
горы свернут, а когда станет видно, что там, за горами! - вот тогда вместо
веры знание придет. Да и вера, пожалуй, останется...
Полог шатра чуть отдернулся, и в образовавшейся щели показались
взволнованное лицо Чин и наконечник Волчьей Метлы.
- Вы Хамиджу не видели? - озабоченно спросили обе.
Мы переглянулись... и расхохотались.
- Да пропала она куда-то, - смущенно бросила Чин, видимо, поняв всю
нелепость своего вопроса. - Ищем, ищем... еще со вчера. Вы ведь уже сутки
спите...
- Будущее, - шаман в волнении встал. - Ах, какое будущее!.. Вот
почему я не видел победоносного похода на мягкоруких! И всего-то надо -
убить Джамуху! Ради такого будущего - одного человека... одного плохого
человека...
Меня как ледяной водой после наковальни окатило.
Чэн протянул руку аль-Мутанабби, коснулся моей рукояти - и я стал
Чэном-Мной.
- Ради будущего, - негромко сказал Чэн-Я. - Ради будущего - одного
человека. Ради будущего Но-дачи и Асахиро отрубили мне руку. Ради будущего
Шото и братья-Саи убивали на улицах Кабира, пока не погибли Друдл с
Детским Учителем. Ради будущей мести Маскин стал Тусклым, а Эмрах
ит-Башшар примкнул к батинитам. Ради будущих побед ориджиты во главе с
Джелмэ-нойоном сожгли деревню Сунь-Цзя, а я ради будущего убил
несговорчивого Джелмэ. Ради будущего, в котором должна была
восторжествовать истина Батин, Джамуха подмял под себя Шулму. И мы видели
будущее, в котором я убью Джамуху - потому что мы заранее знали, что ради
будущего...
Я-Чэн помолчал.
- Нет такого будущего, - твердо закончил Я-Чэн, - ради которого я
убью Джамуху и сломаю Чинкуэду, Змею Шэн. Я не хочу такого будущего.
- Ты не станешь их убивать? - изумился шаман. - А как же...
- Ради будущего - нет. А если и убью - то только ради настоящего. Как
убивал в ночном переулке Кабира, над Друдлом и Детским Учителем. Не зная,
что убью. Не думая об этом заранее. Потому что нельзя заранее делать выбор
между жизнью и смертью. Этот выбор делается лишь тогда...
Чэн-Я оглядел всех и закончил:
- Когда один меч стоит спокойно против неба. Один - против неба. И
только так.
Снова зашевелился полог, и в шатер вошел Асахиро с Но-дачи на плече.
Оба были хмурыми и сосредоточенными, очень напоминая самих себя в тот
мэйланьский вечер, когда они заступили дорогу Мне-Чэну.
- У нас гости, - бросил Но-дачи, большой меч.
- Чэн, одень доспех, - сказал Асахиро Ли.
В шатер протиснулся Кос ан-Танья с доспехом аль-Мутанабби в руках.
Гость ждал нас у священного водоема.
Это был высокий, прекрасно сложенный воин с волчьими чертами лица.
Причем волк был матерый, опытный, прекрасно знавший себе цену. Дикого
Лезвия при нем не оказалось - то ли не пристало послу быть вооруженным, то
ли еще что...
Неподалеку от воина расположились Фальгрим с Гвенилем и ан-Танья с
Заррахидом и Саем. Больше никого не было - ни наших, ни шулмусов. Это не
удивило Меня-Чэна - еще по дороге Но-дачи с Асахиро рассказали нам, как
они разогнали всех любопытных, не дав им толпиться вокруг посла Джамухи; и
Я-Чэн счел этот поступок совершенно правильным.
При виде нас воин нахмурился, с показным равнодушием оглядел Чэна с
головы до ног, и сделал шаг навстречу. Всего один шаг. Надо отдать должное
- посол или действительно ничего не боялся, или умело скрывал свои
чувства.
- Я - тысячник Джангар-багатур, - негромко и властно сказал он, -
глава тумена телохранителей-тургаудов гурхана Джамухи Восьмирукого.
Затем он неожиданно приложил ладони ко рту и пронзительно завыл.
Я-Чэн даже не успел удивиться, как в ответ с северных холмов донесся
такой же вой, только многократно усиленный; и я услышал ржание испуганных
коней.
- Мои люди не хотят тревожить покой священного места, - продолжил
Джангар, когда наступила тишина. - Пускай даже и оскверненного нечистым
пребыванием. Я повторяю слова гурхана Джамухи: пусть тот, кто называет
себя Асмохат-та, поднимется к гурхану и посмотрит ему в глаза. После чего
он сам выберет время и место своей смерти. Я все сказал.
Пришедший вместе с нами Куш-тэнгри передал Чыду Косу, после чего
низко склонился перед Чэном-Мной и повернулся к Джангар-багатуру.
- Не пристало Асмохат-та уподобляться послу самого себя, - произнес
Неправильный Шаман, и Я-Чэн заметил, что невозмутимый Джангар все же
старается не смотреть шаману в лицо.
- Джамуха ведь тоже не сам явился - тебя прислал, Джангар... Я пойду
с тобой, я, слуга Ур-калахая Безликого, я встану перед Джамухой, как
посланец Асмохат-та, и мы определим время и место. А чья смерть наступит
тогда - это еще у Безликого за пазухой...
- Хорошо, - равнодушно согласился Джангар. - Иди ты,
шаман-отступник...
Шаман кивнул и отошел на десять выпадов, остановившись у статуи Мо.
Чэн-Я подумал и двинулся к нему.
- Тебе нельзя туда ходить, - одними губами выдохнул шаман. - Ты не
вернешься. А по степи пойдет гулять легенда, как демон-лжец не устоял
перед взглядом гурхана...
- А ты? - спросил Чэн-Я.
- А я попробую задеть гордость Джамухи в присутствии его
телохранителей. Тургауды - отчаянные бойцы, они не побоятся напасть и на
священное место - но если их вождь преступит закон воинской доблести...
Я-Чэн не мог объяснить шаману, что Джамуха-батинит и Тусклая
Чинкуэда, Змея Шэн, по-своему понимают законы воинской доблести, и
святость места уж наверняка не остановит их; и еще Я-Чэн понимал, что не
могу, не должен идти сам на северные холмы, и не имею права останавливать
Куш-тэнгри.
Я-Чэн только вспомнил слова Неправильного Шамана, когда мы прозревали
неизменную гибель Джамухи.
"Наверное, я умру до того..."
- Меня зовут Чэн, - сказал Чэн, глядя в черные глаза Неправильного
Шамана. - Чэн Анкор.
- Спасибо, - невпопад ответил Куш-тэнгри.
И крикнул послу, тряхнув серебряной гривой:
- Эй, Джангар!.. Пошли, что ли?!
Джангар шагнул было вперед, но Асахиро придержал его за плечо.
- Ты помнишь меня, тысячник Джангар? - спросил Асахиро.
- Да, - кивнул Джангар, стряхивая его руку (что оказалось не так-то
просто). - Я помню тебя, бывший раб, пасынок хурулов.
- Это хорошо, что ты помнишь меня... И запомни, что я скажу тебе
сейчас: если с шаманом что-нибудь случится... я убью тебя, даже если для
этого мне придется пройти насквозь через твой тумен.
Джангар радостно оскалился.
- Тебе не придется трудиться, бывший раб. В бою я обычно нахожусь
впереди своей тысячи.
Сверху на них взирал Желтый Мо.
Полагаю, он был доволен.
Весь оставшийся день я не находил себе места.
Вот оно, пришло, наступило, постучалось в дверь, звякнуло о клинок -
и все-таки, в глубине души, я надеялся, надеялся слепо, глупо, наивно,
прячась в ножны от неизбежного, надеялся, что все как-то обойдется само
собой, и боялся признаться в этом самому себе.
Не обошлось.
И учить некого - ушел Куш-тэнгри, и скучает заново осиротевшая Чыда,
а я поминутно гляжу на северные холмы, постепенно тонущие в вечерней мгле.
Ждем.
И я остужаю рукоять о руку аль-Мутанабби.
В подготовке нашего лагеря к обороне мы не участвовали. И правильно
делали - Но-дачи и Асахиро мигом взяли власть в свои руки (смешно -
Но-дачи - и "в свои руки"...), и весьма скоро каждый нашел свое место и
знал, что ему делать в случае...
Что делать?
Ах, выбор небогат... У деревни Сунь-Цзя два десятка с небольшим
Придатков и чуть большее количество Блистающих остановили двенадцать дюжин
детей Ориджа, и то все наши люди оказались раненными, а пятеро батинитов
навсегда окунулись в Сокровенную Тайну. Сейчас же нас, кабирцев, на
четверть меньше, чем тогда, с нами две-три дюжины шулмусов (хорошо,
пожалуй, что Кулай с частью своих пропал - глядишь, выживут...);
ориджитские и маалейские дети, женщины и старики не в счет; - а против нас
на северных холмах воет отборная стая Джамухи, тысяча воинов-людей, и
вдвое-втрое Диких Лезвий.
Кто мы? Дрова для Масудова пожара?
Просто праздник истины Батин...
Прорицание будущего, провиденье шаманское - глупости все это!.. Ведь
не дойти Мне-Чэну до Джамухи, не дотянуться... сметут, растопчут...
Странное чувство возникло у меня. Чем больше я убеждал сам себя в
неизбежности гибели, в бессмысленности всех наших действий, чем больше я
понимал нелепость своего появления в Шулме в облике Пресветлого Меча - тем
сильнее накатывалась откуда-то из глубины души, из того горна, что внутри
нас, отчаянная радость единственного выпада, когда отступать некуда, и
раздумывать некогда, и жить незачем, кроме как для этого выпада, а потом -
гори оно все в Нюринге, это "потом"! - и гордость Масуда, и мудрость
Мунира, и смысл бытия, и сафьян новых ножен, и ремесло, и искусство, и
волчий вой на холмах!..
Я говорил себе о надвигающемся конце - и видел внутренним взглядом,
как стальная чешуйчатая рука, сжатая в кулак над этим миром, медленно
начинает раскрываться, подобно цветку на заре, и движутся неживые пальцы,
которым не положено двигаться, которым не дано двигаться - но приходит
день, когда мы все безнадежно глупеем, шуты мироздания, и в этот день нам
все положено и все дано!..
...Вечер стал переходить в ночь, и холмы окончательно пропали из
виду.
По всему лагерю горели костры.
А Куш-тэнгри так и не вернулся.
Я спросил у подвернувшейся Кунды Вонг, почему не тронулось с места
