становится жалом и священным обетом.
Своею смертью умирает совершивший свой путь, умирает
победоносно, окруженный теми, кто надеются и дают священный
обет.
Следовало бы научиться умирать; и не должно быть праздника
там, где такой умирающий не освятил клятвы живущих!
Так умереть -- лучше всего; а второе -- умереть в борьбе и
растратить великую душу.
Но как борющемуся, так и победителю одинаково ненавистна
ваша смерть, которая скалит зубы и крадется, как вор, -- и,
однако, входит, как повелитель.
Свою смерть хвалю я вам, свободную смерть, которая
приходит ко мне, потому что я хочу.
И когда же захочу я? -- У кою есть цель и наследник, тот
хочет смерти вовремя для цели и наследника.
Из глубокого уважения к цели и наследнику не повесит он
сухих венков в святилище жизни.
Поистине, не хочу я походить на тех, кто сучит веревку:
они тянут свои нити в длину, а сами при этом все пятятся.
Иные становятся для своих истин и побед слишком стары;
беззубый рот не имеет уже права на все истины.
И каждый желающий славы должен уметь вовремя проститься с
почестью и знать трудное искусство -- уйти вовремя.
Надо перестать позволять себя есть, когда находят тебя
особенно вкусным, -- это знают те, кто хотят, чтобы их долго
любили.
Есть, конечно, кислые яблоки, участь которых -- ждать до
последнего дня осени; и в то же время становятся они спелыми,
желтыми и сморщенными.
У одних сперва стареет сердце, у других -- ум. Иные бывают
стариками в юности; но кто поздно юн, тот надолго юн.
Иному не удается жизнь: ядовитый червь гложет ему сердце.
Пусть же постарается он, чтобы тем лучше удалась ему смерть.
Иной не бывает никогда сладким: он гниет еще летом. Одна
трусость удерживает его на его суку.
Живут слишком многие, и слишком долго висят они на своих
сучьях. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и
червивое!
О, если бы пришли проповедники скорой смерти! Они
были бы настоящей бурею и сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу
только проповедь медленной смерти и терпения ко всему
"земному".
Ах, вы проповедуете терпение ко всему земному? Но это
земное слишком долго терпит вас, вы, злословцы!
Поистине, слишком рано умер тот иудей, которого чтут
проповедники медленной смерти; и для многих стало с тех пор
роковым, что умер он слишком рано.
Он знал только слезы и скорбь иудея, вместе с ненавистью
добрых и праведных -- этот иудей Иисус; тогда напала на него
тоска по смерти.
Зачем не остался он в пустыне и вдали от добрых и
праведных! Быть может, он научился бы жить и научился бы любить
землю -- и вместе с тем смеяться.
Верьте мне, братья мои! Он умер слишком рано; он сам
отрекся бы от своего учения, если бы он достиг моего возраста!
Достаточно благороден был он, чтобы отречься!
Но незрелым был он еще. Незрело любит юноша, и незрело
ненавидит он человека и землю. Еще связаны и тяжелы у него душа
и крылья мысли.
Но зрелый муж больше ребенок, чем юноша, и меньше скорби в
нем: лучше понимает он смерть и жизнь.
Свободный к смерти и свободный в смерти, он говорит
священное Нет, когда нет уже времени говорить Да: так понимает
он смерть и жизнь.
Да не будет ваша смерть хулою на человека и землю, друзья
мои: этого прошу я у меда вашей души.
В вашей смерти должны еще гореть ваш дух и ваша
добродетель, как вечерняя заря горит на земле, -- или смерть
плохо удалась вам.
Так хочу я сам умереть, чтобы вы, друзья, ради меня еще
больше любили землю; и в землю хочу я опять обратиться, чтобы
найти отдых у той, что меня родила.
Поистине, была цель у Заратустры, он бросил свой мяч;
теперь будьте вы, друзья, наследниками моей цели, для вас
закидываю я золотой мяч.
Больше всего люблю я смотреть на вас, друзья мои, когда вы
бросаете золотой мяч! Оттого я простыну еще немного на земле;
простите мне это!
Так говорил Заратустра.
О дарящей добродетели
1
Когда Заратустра простился с городом, который любило
сердце его и имя которого было "Пестрая корова", последовали за
ним многие, называвшие себя его учениками, и составили свиту
его. И так дошли они до перекрестка; тогда Заратустра сказал
им, что дальше он хочет идти один: ибо он любил ходить в
одиночестве. Но ученики его на прощанье подали ему посох, на
золотой ручке которого была змея, обвившаяся вокруг солнца.
Заратустра обрадовался посоху и оперся на него; потом он так
говорил к своим ученикам:
-- Скажите же мне: как достигло золото высшей ценности?
Тем, что оно необыкновенно и бесполезно, блестяще и кротко в
своем блеске; оно всегда дарит себя.
Только как символ высшей добродетели достигло золото
высшей ценности. Как золото, светится взор у дарящего. Блеск
золота заключает мир между луною и солнцем.
Необыкновенна и бесполезна высшая добродетель, блестяща и
кротка она в своем блеске: дарящая добродетель есть высшая
добродетель.
Поистине, я угадываю вас, ученики мои: вы стремитесь,
подобно мне, к дарящей добродетели. Что у вас общего с кошками
и волками?
Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием;
потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе.
Ненасытно стремится ваша душа к сокровищам и всему
драгоценному, ибо ненасытна ваша добродетель в желании дарить.
Вы принуждаете все вещи приблизиться к вам и войти в вас,
чтобы обратно изливались они из вашего родника, как дары вашей
любви.
Поистине, в грабителя всех ценностей должна обратиться
такая дарящая любовь; но здоровым и священным называю я это
себялюбие. --
Есть другое себялюбие, чересчур бедное и голодающее,
которое всегда хочет красть, -- себялюбие больных, больное
себялюбие.
Воровским глазом смотрит оно на все блестящее; алчностью
голода измеряет оно того, кто может богато есть; и всегда
ползает оно вокруг стола дарящих.
Болезнь и невидимое вырождение говорят в этой алчности; о
чахлом теле говорит воровская алчность этого эгоизма.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худым и
наихудшим? Не есть ли это вырождение? -- И мы угадываем
всегда вырождение там, где нет дарящей души.
Вверх идет наш путь, от рода к другому роду, более
высокому. Но ужасом является для нас вырождающееся чувство,
которое говорит: "все для меня".
Вверх летит наше чувство: ибо оно есть символ нашего тела,
символ возвышения. Символ этих возвышений суть имена
добродетелей.
Так проходит тело через историю, становящееся и борющееся.
А дух -- что он для тела? Глашатай его битв и побед,
товарищ и отголосок.
Символы все -- имена добра и зла: они ничего не выражают,
они только подмигивают. Безумец тот, кто требует знания от них.
Будьте внимательны, братья мои, к каждому часу, когда ваш
дух хочет говорить в символах: тогда зарождается ваша
добродетель,
Тогда возвысилось ваше тело и воскресло; своей отрадою
увлекает оно дух, так что он становится творцом, и ценителем, и
любящим, и благодетелем всех вещей.
Когда ваше сердце бьется широко и полно, как бурный поток,
который есть благо и опасность для живущих на берегу, -- тогда
зарождается ваша добродетель.
Когда вы возвысились над похвалою и порицанием и ваша
воля, как воля любящего, хочет приказывать всем вещам, -- тогда
зарождается ваша добродетель.
Когда вы презираете удобство и мягкое ложе и можете
ложиться недостаточно далеко от мягкотелых, -- тогда
зарождается ваша добродетель.
Когда вы хотите единой воли и эта обходимость всех нужд
называется у вас необходимостью, -- тогда зарождается ваша
добродетель.
Поистине, она есть новое добро и новое зло! Поистине, это
-- новое глубокое журчание и голос нового ключа!
Властью является эта новая добродетель; господствующей
мыслью является она и вокруг нее мудрая душа: золотое солнце и
вокруг него змея познания.
2
Здесь Заратустра умолк на минуту и с любовью смотрел на
своих учеников. Затем продолжал он так говорить -- и голос его
изменился:
-- Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью
вашей добродетели! Пусть ваша дарящая любовь и ваше познание
служат смыслу земли! Об этом прошу и заклинаю я вас.
Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и
биться крыльями о вечные стены! Ах, всегда было так много
улетевшей добродетели!
Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле,
-- да, обратно к телу и жизни: чтобы дала она свой смысл земле,
смысл человеческий!
Сотни раз улетали и заблуждались до сих пор дух и
добродетель. Ах, в вашем теле и теперь еще живет весь этот
обман и заблуждение: плотью и волею сделались они.
Сотни раз делали попытку и заблуждались до сих пор как
дух, так и добродетель. Да, попыткою был человек. Ах, много
невежества и заблуждений сделались в нас плотью!
Не только разум тысячелетий -- также безумие их
прорывается в нас. Опасно быть наследником.
Еще боремся мы шаг за шагом с исполином случаем, и над
всем человечеством царила до сих пор еще бессмыслица,
безсмыслица.
Да послужат ваш дух и ваша добродетель, братья мои, смыслу
земли: ценность всех вещей да будет вновь установлена вами!
Поэтому вы должны быть борющимися! Поэтому вы должны быть
созидающими!
Познавая, очищается тело; делая попытку к познанию, оно
возвышается; для познающего священны все побуждения; душа того,
кто возвысился, становится радостной.
Врач, исцелись сам, и ты исцелишь также и своего больного.
Было бы лучшей помощью для него, чтобы увидел он своими глазами
того, кто сам себя исцеляет.
Есть тысячи троп, по которым еще никогда не ходили, тысячи
здоровий и скрытых островов жизни. Все еще не исчерпаны и не
открыты человек и земля человека.
Бодрствуйте и прислушивайтесь, вы, одинокие! Неслышными
взмахами крыл веют из будущего ветры; и до тонких ушей доходит
благая весть.
Вы, сегодня еще одинокие, вы, живущие вдали, вы будете
некогда народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти
народ избранный и от него -- сверхчеловек.
Поистине, местом выздоровления должна еще стать земля! И
уже веет вокруг нее новым благоуханием, приносящим исцеление,
-- и новой надеждой!
3
Сказав эти слова, Заратустра умолк, как тот, кто не сказал
еще своего последнего слова; долго в нерешимости держал он
посох в руке. Наконец так заговорил он -- и голос его
изменился:
-- Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы,
и тоже одни! Так хочу я.
Поистине, я советую вам: уходите от меня и защищайтесь от
Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул
вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но
уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остается
только учеником. И почему не хотите вы ощипать венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет
уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в
Заратустре! Вы -- верующие в меня; но что толку во всех
верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все
верующие; потому-то всякая вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только
когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам.
Поистине, другими глазами, братья мои, я буду тогда искать
утерянных мною; другою любовью я буду тогда любить вас.
