Сто двенадцать лет? Празднуют ли еще здесь Новый Год?
Наверное, все-таки праздновали. Как торопливые мыши или дантакские
амбарные игуаны, пробегали последние пешеходы.
Женщину обогнали две весело щебетавшие старушки. Одна напевала на ухо
другой:
- Вандочка, милая, ну нельзя же так, все-таки еще два года, и на
четырнадцатый десяток лет перевалишь, а туда же - лыжи, прогулки. Пора и о
себе подумать...
Женщина словно налетела на невидимую стену и долго смотрела вслед
удаляющейся парочке. Ей, координатору службы ПН, экс-штурману-стрелку
канонерки "Орка", было на три года больше, чем злосчастной Вандочке, но
никто не смог бы назвать ее старухой. Кожаный плащ обрисовывал подтянутую
фигуру, высокие сапоги обтягивали еще привлекательные ноги, по поднятому
воротнику рассыпались густые волосы, в которых равномерно были перемешаны
темно-рыжие и седые пряди, кожа лица была гладкой, словно ее отполировали
лучи всех звезд, что повидала она за свою стотридцатилетнюю жизнь. Правда,
сейчас в прическе преобладал белый цвет - огромные снежинки, легко
соскальзывающие с плаща, все больше залепляли ее.
Похоже, она знала эту Вандочку. Они познакомились в школе, куда
съехались дети со всего побережья - целых сорок шесть человек. Тогда она,
маленькая Злата, жила в этом городе с папой Зигмундом и мамой Дженни одна,
и столько детей сразу были для нее серьезным испытанием. Но стройная
девочка с густой рыжей гривой стиснула зубы и приняла все, как должное,
затвердив на всю жизнь - что бы не случилось, не теряйся. Стиснула зубы и
пошла вперед. Как часто ей приходилось делать это потом.
А эта Вандочка была порядочной плаксой... Все время попадала впросак,
и чуть что - в слезы. А теперь не хочет отдавать себя старости, шушуканью
дряхлых подружек, подкармливанию голубей... Молодец, в ее возрасте. В ее
возрасте?
Злата сдвинулась с места и пошла быстрее, чем раньше. Ее мысли уже не
покидали этого города. Она вспоминала, как бродила по пустынным улицам -
одна на весь город, одна из восьмисот миллионов населения Земли после
Великого Драпа. Папа побаивался за отчаянную дочку, лазающую по
заброшенным домам и садам, мама бранила ее за принесенные в дом вещи -
"Нельзя брать чужое". Злата не понимала, что значит "чужое". Принадлежащее
другим людям? Каким? Кроме них с мамой и папой, в городе никого не было.
Только в одиннадцать лет, совершенно случайно, в результате почти
сказочной истории, она узнала, что ее домашняя, привычная мама -
знаменитая межзвездная пиратка Дженни-Комета, чье имя гремело по всей
галактике добрый десяток лет подряд. Бедная мама вполне оправданно
опасалась, что наследственность взыграет в дочке. И ее опасения
подтвердились. Имя дочери разнеслось по Вселенной так же, как и ее
собственное. Злата Каневски прославилась еще как штурман-стрелок "Орки", а
все последующие ее шаги лишь приблизили превращение в живой памятник.
Памятник... Сейчас Злата шла именно к памятнику, который, как она
слышала, нынешние жители городка поставили великой пиратке, сто тридцать
пять лет назад случайно нашедшей солнечную систему и навсегда оставшейся
здесь. Мама прожила недолго - шестьдесят лет не срок для человека, и Злата
никогда не возвращалась к ней - мама сама, как снег на голову, сваливалась
на планету, ставшую временным пристанищем непоседливой дочке.
Вот и памятник. Злата остановилась перед установленной на невысоком
пьедестале статуей. Дженни-Комета была здесь такой, какой впервые увидела
планету своих родителей. Дочь стала старше старше матери вдвое, а
изображенная здесь задорная девчонка в залатанной кожаной куртке,
мини-юбке, ажурных чулках, разорванных на коленках и драных пластиковых
кедах, была моложе Златы раз в шесть. Такой была Санзи, Александра, в 2132
году на 120Саванне. Санзи могла бы быть ее дочкой. Но у Златы не было
детей, хотя ее детьми могли бы считаться десятки тысяч людей, от которых
отвела смерть межзвездная лучевая канонерка "Орка", которых защищала и
спасала служба ПН.
Снег почти перестал, и казалось, что дерзкая бронзовая девчонка на
постаменте назло снегу и холоду засунула руки в карманы своей куртки.
Тусклый свет едва озарял две фигуры, стоящие напротив друг друга под
падающими снежинками.
Два памятника. Злата уже лет пятьдесят была живым символом. Один из
молодых журналистов, с явными поэтическими наклонностями, как-то написал,
что смерть - не старуха с косой в руках, безносый скелет, а немолодая
рыжеволосая женщина в боевом скафандре с лучевым карабином Рагозина. Это
удачное сравнение стоило Злате еще одной седой пряди надо лбом, и было
первым из толчков, приведших ее сюда.
Злата не жалела, что у нее не было детей. Значительно труднее было бы
вынести разрыв с другим, новым миром, если бы представителями этого мира
являлись родные ей люди. А новый мир разрывал все связи решительно и
неотвратимо. Он не отталкивал координатора службы ПН, ставшую его
неотъемлемой частью, но Злата чувствовала, что она становится частью этого
мира, отдельной от него, вещью в себе
Она еще могла бы принять превращение в старуху физически, дряхлость и
бессилие, как у Вандочки и ее ветхой подружки. В конце концов, через
очередной десяток лет это неминуемо, хотя ей до боли не хочется лишаться
наслаждения жить в полную силу, не задумываясь о том, как это отразится на
здоровье.
Но ей не давала покоя мысль, что вся эта жизнь в полную силу, все сто
двенадцать лет боев, хитрых шахматных ходов, напряженного противостояния
на чашах весов, стрелка которых при любых колебаниях смахивала тысячи
человеческих жизней, не имела смысла.
Девятнадцатилетняя Злата, рванувшаяся в космос с непреклонным
стремлением сделать его мирным и счастливым, не представляла, что
семидесятивосьмилетняя Злата отправит двух мальчишек - изобретателей
страшного оружия убирать то, что осталось от врагов, испытавших это оружие
на себе, что стотридцатилетняя Злата придет сюда, в город своего детства,
сжимая в кармане черное яйцо нуль-гранаты.
Она вынула гранату из кармана кожаного плаща и подкинула ее на
ладони. Встряхнула головой, убирая с глаз тяжелую челку. С челки сорвались
пышные хлопья снега, облепившего Злату за то время, пока она стояла
неподвижно.
От девятнадцатилетней Златы ее отделял целый век. Век и еще
двенадцать лет. И за этот век ничего не изменилось во Вселенной. Все так
же смерть оставалась смертью, враг - врагом, и только сама Злата
изменилась неузнаваемо.
Стотридцатилетняя Злата видела, что служба ПН - Переписи Населения
уже давно стала самодостаточной, и весь остальной мир живет помимо их
усилий, что враг не исчезает, а самосовершенствуется благодаря их
совершенству, что все это замкнулось в бессмысленный круг. Она понимала,
что это не конец, что люди все так же живут, любят, растят детей, а значит
- мир продолжается. Но она выпала из этого мира и не видела смысла в
дальнейшем барахтанье. Она не хотела быть старухой физически, но еще
больше боялась настигавшей ее духовной старости, бессмысленности
доживания. Она сейчас завидовала матери, ушедшей из этого мира внезапно,
на бегу, не дожившей до такого.
Злата выдернула кольцо и нажала алую кнопку. Теперь у нее было четыре
секунды. Она положила сверкающее колечко на угол постамента и отошла на
полдюжины шагов, в последний раз оглядывая небо, заснеженные крыши, фонари
и сугробы.
Яркая вспышка озарила бронзовую фигурку Дженни-кометы. В этом
отсвете, казалось, ее улыбка превратилась из дерзкой в грустную.
Послышался легкий хлопок устремившегося в пятиметровый кратер воздуха.
Потом еще один. И еще. Вспышки постоянно меняли выражение лица бронзовой
Дженни, и казалось, что она то плачет, то смеется, то грустит. В небе
переливался новогодний фейерверк, отмечающий конец последнего дня века.
ЛЫЖНЯ С ЗАКАТА НА ВОСХОД. ГОД 2201
Снежную равнину пересекали следы зверей, с трех сторон горизонт
ощетинился зубцами туманно синего леса, а с четвертой стороны садилось
солнце цвета топленого молока с кровью.
Морозный воздух тоненько звенел, снег скрипел и повизгивал под
лыжами, и кроме этих звуков, ничего не нарушало тишины, покрывавшей
равнину таким же чистым и уютным одеялом, как и глубокий искристый снег.
Так же, как и тишина, белизна снега нарушалась двумя точками: на полпути
от заката к лесу стояло одинокое дерево, к которому приближалась маленькая
фигурка лыжницы. Вот две точки совместились, и девушка стала под деревом,
запрокинув голову к ветвям, бережно удерживающим на весу осыпавший их
снег. Она подпрыгнула к нижней ветке, ударила по ней рукой, обрушив на
себя мерцающий снежный поток, и засмеялась.
Сверкающая морозная пыль медленно оседала, усеивая переливчатыми
блестками пышные светло-шоколадные волосы девушки, которая улыбаясь,
вспоминала сегодняшний день - такой длинный и такой хороший.
По традиции, сегодня, в первый день года, все внуки и внучки дедушки
Питера и бабушки Ягуарунди приходили к ним в гости. Старшие везли на
санках младших, и просторный теплый дом наполнялся детским смехом и
говором. Оля была среди них единственной совершеннолетней - тринадцать ей
исполнилось еще в начале весны кончившегося вчера года. Тогда она еще
сомневалась - стоит ли взрослой девушке принимать участие в детском
празднике. Смешно! Ведь это был праздник дедушки с бабушкой, и кто, кроме
Оленьки, лучше всего поможет сделать его ярким и запоминающимся для
малышей.
Сегодня с утра она успела переделать столько дел, что хватило бы на
весь год. Бедного дедушку хозяйственная суета перепугала до такой степени,
что он закрылся в своей мастерской, пиратским голосом приказав беспокоить
его только в том случае, если в результате этой неразберихи "старое
корыто" - как он назвал дом - начнет тонуть. Но его тут же извлекли
оттуда, заявив, что дом действительно, скоро утонет в сугробах, и
отправили чистить от снега парадную дорожку и заливать каток у пристройки.
Дедушка тем же пиратским тоном ответил, что старого шкипера Пита Сырцова
никогда не пугали волны - морские ли, снежные, электромагнитные или
подпространственные. Натянув свой любимый красно-белый свитер и шапку с
помпоном, которую связала сама Оленька в прошлом году, он отправился на
улицу, свирепо мурлыкая под нос старинную песенку "Дженни-комета" и
посасывая очень разбойничью трубку. Трубку эту ни он, ни кто-нибудь другой
не курил, потому что в свое время, когда насмотревшись телесериалов о
межзвездном пирате Билли-Идеалисте, Питер сделал эту трубку, он по
незнанию не оставил отверстия в чубуке.
Стоя на полузанесенном крыльце, дедушка встречал первых гостей,
помахивая в воздухе шапкой и церемонно раскланиваясь перед самыми
младшими, удивленно-осоловело взирающими на него с санок, напоминая в
своих шубках маленьких пушистых совят. Дедушка подкидывал их в воздух, и
опуская на землю, подталкивал к крыльцу. Старших он валял в снегу и гонял
по дорожке с зверским выражением на лице. Девчонки визжали, ребята
смеялись, но в конце концов все спасались на крыльце, и в клубах морозного
пара попадали в объятия бабушки.
Ольга носилась по всем комнатам, но больше всего времени проводила на
кухне. Конечно, хозяйкой и волшебницей здесь была бабушка, но Оленьке
предоставлялась почетная роль запечного тролля-поваренка. Тем более, что
на кухне действительно была печь. Настоящая, с огнем, заслонкой, вьюшкой,
трубой и дымом. Топилась она специально выведенным древесным стоеросом,
