потом, когда я пыталась дозвониться до тебя и в конце концов дозвонилась,
а когда услышала твой голос, не смогла сказать ничего из того, что
собиралась... Это был просто предел. Поверь мне, просто предел. Такое
чувство, что... что все, что могло и не могло, рухнуло в твоей жизни.
- Кому это было надо? Кому до тебя дело, родная? Кому нужносводить с
тобой счеты?
Она метнула в меня свой особенный взгляд - исподлобья, сквозь темные
ресницы.
- Да те. Кто бы Они не были. Те, которые стоят за этим миром и следят
за каждым твоим шагом.
- И живут у тебя в голове?
- Повсюду.
- Ты можешь пройти сквозь толпу на тысячах улицах в сотнях городов, и
никто не посмотрит на тебя искоса, никто не пожелает тебе зла. Так же,
впрочем, как и добра. Им все равно. Все равно, хорошая ты или плохая,
больная или здоровая, мертвая или живая. А те, кто обращает на тебя
внимание, скорее думают, на что ты им можешь пригодиться в своем маленьком
театре. Конечно, на тебе есть ценности: одежда, обувь, украшения, но все
остальное - просто живая плоть, и она ценна только для тебя. А плоть у
тебя прелестная. Так что никто в этом мире не может против тебя ничего
иметь.
- Но это так чертовски угнетает! - воскликнула она горестео.
- Тебя это пугает?
- Да, конечно.
- Но ведь так со всеми. Никто не может ничего сделать с тобой, кроме
тебя самой и твоих призраков. А ты стала такой капризной и издерганной,
что у тебя начались галлюцинации.
Вздохнув, она зевнула и, снова вздыхая кивала моим словам. Ранний
утренний свет золотил ее волосы, халат ниспадал на пол торжественными и
немного смешными складками.
Поэтому я встал, запечатлел у нее на лбу целомудренный поцелуй,
пожелал спокойной ночи и удалился. Я был несколько ошеломлен собственными
успехами в психотерапии. Чувство вины, говорит Майер, дает поразительные
результаты, если оно применено не туда, откудаь взялось. Опять же,
завзятому охотнику не кажется аморальным скормить оленю морковку и тут же
прострелить ему голову...
Добравшись, наконец, до постели в своей студии, я еще по меньшей мере
полминуты не мог заснуть из-за мыслей и сомнений, тревожащих меня. Когда
кто-то приглашает тебя вмешаться в его личную жизнь, сделай это, если
только ты на это способен. Правильно? Правильно? Правильно...
5
Я проснулся около двенадцати в сумраке затененной комнаты, еще
вздрагивая от неприятного сна. Я лежал мертвый на мостовой бара в Клубе
Пикадоров, в моей голове торчал огромный зазубренный гарпун Банни Миллза,
огромные мухи уже кружили над лужей свежей крови.
В своем сне я горько оплакивал себя. Смерть есть смерть. Смерть - это
надогло. Само слово звучит станно и монотонно, как жужание мухи над лужей
крови. Как шуршание ключа в скважине механического пианино, чей механизм
испорчен навсегда. То, кого оплакивали во сне, был, в общем-то, мослатым,
сильным парнем, с бледными глазами и короткими бессвязными мыслями. Майера
моя гибель повергла в размышления. Завсегдатаи к бачков Бахья Мар
соберутся несколько раз, посмеются над сумашедшими надгробиями и
неприменно выпьют за упокой души. Их это утешит, я уверен. В каждой
компании бывают такие моменты, когда не обязательно говорить, чтобы тебя
поняли. И неважно, мужская это дружба или какая-нибудь еще; прав был
старина Рильке: "Любовь заключается в том, что двое оберегают, познают и
радуются друг другу".
...То существо, ну как его, словом, некий как-его-там, живший на
борту своего плавучего дома, который назывался... вот черт, не почему у
меня нет никакой памяти на имена?
И внезапно, сидя на краю постели, я расхохотался. Др рези в животе,
до кашля. Образ неутешного в своем горе Мак-Ги, рыдая, ласкающего свой
пробитый гарпуном череп, был слишком уж комичен.
Но мысли мои упорно возвращались к смерти, причем с каким-то
нездоровым юмором. Гуля говорила о Тех. У меня не этот счет были свои
соображения. Те и в моей судьбе сыграли роль: дали некое место за игровым
столом и смутное понятие о правилах игры. Как и все на свете, в один
перкрасный день я решил, сколько раз и на что я ставлю. Я решил, что я
волен и выигрывать, и проигрывать.
Игорный дом имеет долю во всех ставках. И это неважно, как ты играешь
- честно или жульнически, по своей выработанной системе или наобум. Так
или иначе, раньше или позже, но Те, владельцы притона, окончат твою игру,
как оканчивают игру каждого, кто играет. Мир - этот огромный игорный дом -
рано или поздно обязательно рассчитается с тобой.
Нет, конечно, если ты хочешь, ты можешь делать ставки редко и
продуманно. А можешь враз просадить все свои фишки. Так ты дашь Тем
возможность разделаться с тобой раньше, чем с остальными, но зато уж вволю
пошумишь за столом. Только дети - всех возрастов и национальностей думают,
что их игра будет вечной. Но человек, заранее знающий, что Те разделаются
с ним, не будет приближать слишком ретиво миг расплаты. А расплата может
быть самой неожиданной и внезапной: рак, паралич, водородная бомба, в
конце концов. Все остальные твари играют за своими столами, поменьше, но
играют решительно все: от зеленой мухи до шустрой рыжей лисы.
К тому времени, когда я взялся за бритву, дурацкие мысли уже не лезли
в мою голову. Сон, приснившийся накануне, может исказить целый день. Все
было очень просто: я побывал на "Лани", вспомнил наши поиски, а с ними и
Банни Миллза. Скорее всего, он никогда не был в состоянии убить человека,
ни в тот момент, ни до, ни после. Просто так сложилось время и место.
Иногда именно время и место делают убийство возможным, даже необходимым.
Меня спасли реакция и расторопность Теда, Господь на этот раз не опустил
карающую десницу. Но Банни и вправду чуть не пригвоздил меня, и, вероятно,
память об этом сильнее, чем я думал, врезалась мне в психику.
Я уже закончил бриться, как вдруг раздался требовательный звонок в
дверь. И еще один. Я завернулся в большое желтое купальное полотенце и
пошел открывать.
В комнату ко мне впорхнула Гуля, порывистая, взволнованная, с
улыбкой, так быстро пробежавшей по лицу, что это было похоже на гримасу.
Она была одета во что-то белое и короткое. Голос ее взлетал и падал, она
говорила очень быстро. Она расхаживала по маленькой студии взад и вперед,
как нетерпеливая собака, которую позвали на прогулку, но почему-то все не
ведут и не ведут. Она беспрестанно встряхивала головой и кривила губы. Ну
да, она с восьми утра на ногах - проснулась сразу и сразу вскочила, просто
поняла, что больше спать не может. Она поняла, что больше не может спать,
и что я прав. Совершенно прав. Да. Теперь ей все равно.
- Ты видишь, большой вопрос, любила ли я его вообще когда-нибудь.
Одно дело - смириться с мыслью, что у тебя галлюцинации и думать, как это
ни ужасно и печально, что ты потихонечку сходишь с ума; и совершенно
другое - рассортировать это все по полочкам и высказать вслух. Решить,
пойду ли я обратно к нему и предложу ли начать все сначала? Ладно,
предположим, все это были галлюцинации и так далее, и на самом деле ничего
не случилось. Что же из этого следует? Что я предпочту? Быть теперь на
яхте вместе с ним, плыть на юг от Гавайев и несть дальнейшую чушь? Идти
дальше с огромным чемоданом, набитом в полном смысле этого слова ничем,
потому что я боюсь себе сказать правду: голубушка, ты только вообразила,
что влюблена? Ну уж нет, это не так, Трэв! И да что ж это т-такое, я не
м-могу даже...
- Расплакаться?
- О Господи. Ну вот, а я столько времени потратила на свои глаза.
Взгляни на меня.
- Я и так смотрю на тебя.
- Я имею в виду, взгляни не так, как ты обычно смотришь.
- Если тебе не нравится, выйди за дверь, сосчитай до десяти, войди и
мы начнем все снова. Лу Эллен.
- Я уже здесь. И со мной такая куча прблем!
- Тебе не следавало, в таком случае, столь коротко меня ними
знакомить.
- Знаешь, из всего того, что мне следавало бы делать, можно составить
список, длиной в милю!
- Тогда мой будет в две.
- Ох, черт бы все побрал, Трэвис. Черт бы все побрал, мой милый.
Моя память, созвучная нынешним нашим проблемам, снова унесла меня в
ту ночь, когда мы плыли по темному заливу, а Левеллен нервничал у
Полуденного ключа. Она сидела, такая маленькая и несчастная на носу
"Молнии", а я ощущал задумчивое желание, глядя на ее фигурку, на стройные
бедра, едва прикрытые белыми шортами. Это и все другие воспоминания о ней
странным образом сочетались с непосредственной и чудесной реальностью ее
присутствия, с ее здесь-и-сейчас, так что мне казалось, что я нахожись в
настоящем и прошлом одновременно. Но минутой спустя она вдруг резко села и
расплакалась, так что ни времени, ни возможности перебирать воспоминания
не осталось. Вся моя застарелая ностальгия мгновенно улетучилась, едва я
вспомнил о проблемах настоящего момента.
Мы вздохнули и уютно устроились на все еще разобранной постели,
бормоча и улыбаясь, как дети. "М-м", - сказала она. И добавила: "Да
ладно". Внезапно вывернувшись у меня из-под руки, быстро поцеловала меня и
спряталась опять. Ее глаза сияли и лучились.
- Я все равно собиралась с тобой это проделать.
- Еще раз расставить все по местам?
- Я хочу сказать, я решила, что будет только справедливо, если ты и
вправду потребуешь этого от меня.
- Что значит "справедливо"?
- Я же беззастенчиво тобою пользуюсь.
- Преднамеренно?
- Ну разумеется, черт бы тебя побрал. Кроме того, я занимаю у тебя
достаточно времени своими бреднями. Правда, я никогда не давала тебе
случая.
- В самом деле?
- Конечно! Я-то знаю, что я такое. И теперь, когда мы оба знаем, что
в моей голове происходит что-то забавное, ты вернешься во Флориду, а я
наверное буду думать о том, как развестись с Говардом, повидаю его и,
вероятно вернусь на яхту; мы продолжим круиз и я накоплю еще кучу
странностей. Нет, все это слишком жутко. Я не смогу выдержать этого
заново. Никогда. Но существует одна единственная вещь, которая могла бы
удержать меня от возвращения к нему. Ты понимаешь? Только одна, и зависит
она от нас. Еще тысячу лет назад я хотела, чтобы ты сделал это, а ты
отнекивался... Ты был невероятно, невыносимо упорен в своем отказе.
- Я вообще упрям в отказе от противозаконных деяний. Это один из
дефектов моей натуры.
Я развернул ее и дернул за гладкий блестящий локон ее чудесных волос.
Она снова встряхнула головой и меня обдало душистым запахом ее свежести и
естественности.
- Ты не возражаешь, если я и дальше буду тобою пользоваться? -
спросила она.
- Я, пожалуй, даже прошу вас, леди.
- Я правда не могу вернуться к Говарду после всего, что случилось.
- Вероятно.
- Но ты видишь, ты понимаешь, что я должна быть совершенно уверена в
том, что не могу к нему вернуться. Ты понимаешь?
- Я понимаю.
- Прекрасно. Что ты собираешься делать?
- Удостовериться в том, что я понимаю.
- Не поняла?
- Я хочу сказать, что прошло еще слишком мало времени, чтобы быть в
чем-то действительно уверенным.
- Прекрасная мысль, - пробормотала она.
- Ты ее одобряешь?
- Если нет, стала бы я делать вот это?
Может быть, существует и лучший способ проводить жаркий полдень
пятницы - на Гавайях или еще где-нибудь. Что же касается меня, то мне
трудно это представить. У меня плохое воображение. Пятница была
великолепна. И суббота. И воскресенье.
В понедельник я, правда, провел полчаса в беседе с Говардом Бриндлем
