От переводчика
Однажды самый-самый главный ленинградский битломан обратился к
своему другу, знаменитому в определенных кругах переводчику, с
просьбой перевести прозу Джона Леннона. Последовал лаконичный ответ:
"Учи английский! Эти вещи принципиально непереводимы."
Безусловно, эти слова справедливы. Все миниатюры Леннона
построены на каламбурах, перестановке букв внутри громоздких
английских словес, на сходстве звучаний, буквальном прочтении
метафор, и так далее, то есть - рождены озорной и совершенно чужой
языковой стихией. Но, с другой стороны, мы же имеем несколько
русских вариантов кэрроловской Алисы (включая совсем русскую
набоковскую Аню), или маршаковские переложения "лимериков" Эдварда
Лира!.. С обоими авторами Леннона роднит чувство гротеска, ирония,
пародия на литературные реалии и штампы. Но отличает его чисто
модерновое "катастрофическое" понимание действительности,
невозможное в викторианской Англии. Кроме того, Джон Леннон -
символическая фигура этого века. Он неразрывно связан с музыкой
"Битлз", с задором, оптимизмом и надеждами молодежи конца 60-х -
начала 70-х годов; но он больше, чем просто рок-музыкант. Для многих
людей, особенно в нашей стране, он воплощает духовное раскрепощение,
власть воображения, веру в творческую силу любви. Ни разу не побывав
в России, Джон стал нашим - как Байрон и Блейк, Чеширский Кот и
Винни-Пух, как электрогитара и рок-н-ролл! Поэтому с особым чувством
мы обращаемся к его наследию, вслушиваемся, вчитываемся во все, что
он оставил.
Книга "Пишу, как пишется" выросла из анекдотов, стишков,
набросков и карикатур, которые Джон чирикал под партой еще в
школьные дни в Куорри- Бэнк (о чем вспоминает в предисловии Поль
Маккартни), и к которым он частенько возвращался то за сценой перед
концертом, то в случайном гостиничном номере на турне. Изящный
маленький томик появился в свет 23 марта 1964 года, в самый разгар
"битломании". Сольный "опус" Джона, он включает и одну композицию
"Леннон- Маккартни", совсем как на пластинке. По случаю выхода
книги, автор был удостоен специального торжественного обеда в
престижнейшем лондонском литературном клубе "Фойлс". Во время приема
радиожурналист спросил у Леннона: "Вы сознательно используете прием
ономатопоэйи?" {Ономатопоэйя - образование имен или слов посредством
звукоподражания, ассоциирующегося с обозначаемым предметом или
действием, а также естественно связанного с таковыми (Краткий
Оксфордский словарь английского языка, 7-е издание, 1982, стр.
712).} "Автомато...чего? - переспросил Джон, приехавший с похмелья.
- Не знаю, о чем ты болтаешь, сынок." Тем не менее, книга получила
лестные рецензии: авторитетный "Таймс Литтерари Сапплмент"
рекомендовал ее для "изучения всем тем, кто сетует на оскудение
возможностей английского языка". Другие критики отмечали в образной
структуре влияние Джеймса Джойса и Франца Кафки. Вскоре книга стала
бестселлером и в Англии, и в США.
Обрела книга и театральную судьбу: премьера сценической
постановки состоялась в знаменитом лондонском театре "Олд Вик" 18
июля 1968 года. Пьеса, однако, была подвергнута суровой цензуре
управлением Лорда Гофмейстера Двора - за "богохульные намеки" и
"непочтительное упоминание" некотрых лидеров европейской политики
тех времен. Внимательный читатель более зрелого поколения, очевидно,
без труда узнает в "Докере Аденоиде" первого канцлера ФРГ доктора
К.Аденауэра; досталось и президенту Франции де Голлю, и
премьер-министру консервативного правительства Великобритании
Гарольду Мак-Миллану, и другим. Политические фигуры в ленноновских
фантазиях соседствуют с шаржированными литературными персонажами
(см., например, остроумно обыгранные мотивы "Острова сокровищ"). Но
главным "героем" является невозмутимый английский обыватель, чья
добропорядочная размеренная жизнь вдруг оборачивается грубым
балаганом, где человека убить - что муху прихлопнуть. Русскому
читателю жирный нарост, заживший самостоятельной жизнью на голове
Эрика Хирбла, может напомнить сбежавший нос майора Ковалева. Но
Леннон, родившийся под взрывы фашистских бомб, видит мир сквозь
призму "черного юмора", отражающую больше абсурда и бессмыслицы.
Здесь сладко поют свиньи, собаки занимаются вольной борьбой, а
смерть в компании приятелей является лучшим подарком на Рождество. И
обо всем этом рассказывается легко, в тоне нередко скабрезного
анекдота.
Перевод этого ленноновского шутовства и баловства представляет
значительные сложности - в плане использования иных, русских
лингвистических и фонетических возможностей, подыскания
эквивалентов, и так далее. Вот пример - один из первых рассказиков,
о Франке. В оригинале он называется "No Flies On Frank", что значит
"На Франке нет мух", причем мухи в дальнейшем играют существенную
роль в сюжете. Но дело в том, что выражение: there are no flies on
somebody - идиома, означающая: "его на мякине не проведешь, на
кривой не объедешь, он не дурак" и так далее; происходит это
выражение якобы от упоминания животного, настолько изворотливого и
быстрого, что на него и муха сесть не могла. Следует указать также
использование приема "текст в тексте", и пресловутую ономатопоэйю, и
многое другое, что, может быть, заметит более изощренный глаз.
При переводе хотелось сохранить, прежде всего, дух оригинала,
своеобразный колючий юмор, задор, граничащий с вызовом. Переводчик
стремился к тому, чтобы Джон Леннон заговорил по-русски естественно
и непринужденно, в той же просторечной манере, подкрашенной и
молодежным слэнгом, и вульгаризмами, какая присуща первоисточнику.
Поэтому при безусловном сохранении сюжета (там, где он есть), а в
стихах - размера, в текст введены некоторые русские языковые и
культурные реалии, приближающие его к современному молодому
читателю. Насколько удачно это получилось - судить публике.
Данное издание не является строго академическим, выверенным
научно-критическим исследованием текста. Время такового еще,
очевидно, придет - хочется надеяться, в серии "Литературные
Памятники", с подробными комментариями и примечаниями. Если данная
попытка вдохновит иных переводчиков обратиться к миниатюрам Леннона
- они обнаружат, что материал благодарный, вознаграждает самый
кропотливый труд. Готовившие и работавшие над выпуском в свет этой
небольшой книжки хотели "пробить брешь в стене", дать в руки
русскому читателю первый полный перевод первой книги Джона Леннона.
Эта работа завершена в год, когда отмечалось 50-летие знаменитого
"битла", этой дате и посвящается сей труд.
Алексей Курбановский.
Предисловие
Впервые я встретил его на сельской ярмарке в Вултоне. Я был
паинькой-школьником, и когда он забросил руку мне на плечо, то я с
ужасом понял, что он пьян. Было нам тогда лет по двенадцать;
несмотря на все его заморочки, мы постепенно стали приятелями.
Тетушка Мими (она приглядывала, чтобы его не слишком заносило)
внушала мне, бывало, что на самом деле он умнее, чем хочет казаться,
и всякое такое. Он сочинил стихотворение для школьного журнала про
отшельника, который говорил: "Дыханием живу и замереть не смею". Тут
я стал смекать: больно мудрен! Одни очки вон чего стоят, да и без
оных на него удержу нет. "То ли еще будет!" - отвечал он обычно на
взрывы одобрительного смеха.
Кончив Куорри-Бэнкскую школу для мальчиков, он поступил в
ливерпульский художественный колледж. Потом бросил учебу и стал
играть в группе под названием "Битлз", а теперь вот написал книгу. И
вновь я смекаю: мудрен! Что это в нем - выпендреж, заумь или что-то
еще?
Непременно найдутся тугодумы, которые многое в этой книге
сочтут нелепицей, отыщутся и такие, кто начнет докапываться до
какого-то скрытого смысла.
"Кто такой Тарабанщик?"
"Глухая старая калоша? Это неспроста!"
Вовсе не обязательно, чтобы всюду был смысл: смешно - ну и
ладно.
P.S. Рисунки мне тоже нравятся.
Честливый Дэйв
Как-то раз, в незапамятные времена, жил да был на свете
честливый Дэйв - у него была в жизни цель. "Я честливый Дэйв," -
свердил он каждое утро, и то была уже половина дела. За завтраком
он, бывало, опять говорил: "Я честливый Дэйв", что всегда раздражало
Бэтти. "Ты по уши в терьме, Дэйв", - талдычил какой-то голос, когда
он ехал на работу - как оказалось, это был негр-кондуктор! "Тебе-то
хорошо," - думал обычно Дэйв, не вполне осознавая расовую проблему.
Честливый Дэйв был совершенно сногсшибательный коммивояжер, с
хорошо подбешенным языком, что всегда раздражало Мэри. "Кажется, я
позабыл купить автобусный билет, конструктор," - сказал Дэйв, сам не
понимая, что с ним. "Вытряхивай тогда из автобуса," - сказал
Баджуубу голосом, не предвещавшим ничего хорошего - он и сам-то
расовую проблему до конца не осознал. "Хорошо," - покорно ответил
Дэйв, не желая вступать в пререкания. И когда он поспешно, как
припадочный, соскочил с автобуса, внутренний голос возьми и рявкни
ему в самое ухо: "А понравилось бы тебе, если б твоя дочь вышла
замуж за такого?"
Франк не промух
Франк был малый не промух, а в то утро мух на нем и вовсе не
было - что ж в этом удивительного? Он был законопослушный гражданин
с женой и дитем, не так ли? Обыкновенным франним утром он с
неописуемым проворством вскочил на половые весы в водной. К своему
величайшему лужасу обнаружил он, что прибавил себя на целых
двенадцать дюймов! Франк не мог этому поверить, и кровь бросилась
ему в голову, причинив довольно сильный покрас.
"Не могу осмыслить сей невероятный подлинный факт о своем
собственном теле, которое не обрело ни капли жира с тех самых пор,
как мать произвела меня на свет посредством детоброжения. Ах, и на
своем пути в сем бредном подлунном мире, разве я питался норманно?
Что за немилосердная сила повергла меня в это жирное несчастие?"
И снова Франк взглянул вниз, на жуткую картину, помутившую его
взор чудовищным весом. "Прибавление на целых двенадцать дюймов,
Боже! Но ведь я не жирнее своего брата Джоффри, чей отец Алек
произошел от Кеннета через Лесли, который породил Артура, сына Эрика
из дома Рональда и Апреля, хранителей Джеймса из Ньюкасла, кто
выиграл "Мэйдлайн" при ставках 2 к 1 на Серебряном Цветке, обойдя
10:2 Турнепс по 4/3 пенса за фунт?"
Он спустился вниз раздавленный и оближенный, ощущая непомерный
гнус, который лег на его клячи - даже женино потряпанное лицо не
засветило обычную улыбку в голове Франка, который, как помните, был
малый не промух. Жена его, бывшая каролица красоты, созерцала его со
странным, но самодовольным видом.
"Что это бложет тебя, Франк?" - спросила она, растягивая свое
морщинистое, как червослив, лицо. "Ты выглядишь презренно, даже,
пожалуй, неприлично," - добавила она.
"Это-то ничего, но вот я прибавил на целых двенадцать дюймов
больше, чем в это же самое время вчера, по этим вот самым часам -
разве я не несчастнейший из людей. Не дерзай говорить со мной, ибо я
могу поразить тебя смертельным ударом, - это испытание я должен
скосить один."
"Боже мой! Франк, ты жутко поразил меня столь мрачными
словесами - разве я виновата в твоем страшном несластии?"
