потом я пойму, что он разыграл меня и все, что он говорил, было от начала
до конца вымышлено, - все же в глубине моей души... В глубине моей
телесной полнокровной души будет тлеть мысль о том, что где-то в
заваленном хламом столе, в набитом ненужными бумагами ящике заточен
человеческий разум, живое сознание этой несчастной женщины, которую он
убил. И, словно этого мало, одарил ее самым ужасным даром из всех
возможных, повторяю, самым ужасным, ибо нельзя представить себе ничего
худшего, чем приговор к вечному одиночеству. Попробуйте, пожалуйста, когда
вернетесь домой, лечь в темной комнате, чтобы до вас не доходило ни
единого звука, ни единого луча света и, закрыв глаза, вообразите, что
будете пребывать так, в окончательном спокойствии, день и ночь, и снова
день, что так будут проходить недели, счет которым вы не сможете вести,
месяцы, годы и века, причем с вашим мозгом предварительно проделают такую
процедуру, которая лишит вас даже возможности спастись в безумии. Одна
мысль о том, что существует кто-то, обреченный на такую муку, в сравнении
с которой картины адских мучений всего лишь детская забава, жгла меня во
время этого мрачного торга. Речь шла, разумеется, об уничтожении
кристалла; сумма, которую он потребовал... Впрочем, подробности ни к чему.
Скажу только: всю жизнь я считал себя скупцом. Если теперь я сомневаюсь в
этом, то потому, что... Ну, ладно. Одним словом: это было все, что я тогда
имел. Деньги... Да. Мы считали их... А потом он сказал, чтобы я выключил
свет. И в темноте зашелестела разрываемая бумага, и вдруг на
четырехугольном белесом фоне (это была подстилка из ваты) возник словно бы
драгоценный камень; он слабо светился... По мере того как я привыкал к
темноте, мне казалось, что он все сильнее излучает голубоватое сияние, и
тогда, чувствуя за спиной неровное, прерывистое дыхание, я нагнулся, взял
приготовленный заранее молоток и одним ударом...
Знаете, я думаю, что он все-таки говорил правду. Потому что, когда я
ударил, рука у меня дрогнула, и я лишь слегка выщербил этот овальный
кристалл... И тем не менее он погас. В какую-то долю секунды произошло
нечто вроде микроскопического беззвучного взрыва - мириады фиолетовых
пылинок закружились в вихре и исчезли. Стало совсем темно. И в этой
темноте раздался мертвый глухой голос Декантора:
- Не надо больше, Тихий... Все кончено.
Он взял это у меня из рук, и тогда я поверил, потому что имел
наглядное доказательство, да в конце концов чувствовал это. Не могу
объяснить, как. Я щелкнул выключателем, мы посмотрели друг на друга,
ослепленные ярким светом, как два преступника. Он набил карманы сюртука
пачками банкнот и вышел, не сказав ни слова на прощание.
Больше никогда я не видел его, и не знаю, что с ним случилось - с
этим изобретателем бессмертной души, которую я убил.
