Станислав ЛЕМ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЙОНА ТИХОГО: II
Лет шесть назад, по возвращении из путешествия, когда безделье и
наслаждение наивным миром домашней жизни уже приелось, - не настолько,
однако, чтоб я подумал о новой экспедиции, - поздним вечером, когда я
никого не ждал, ко мне пришел какой-то человек и оторвал меня от писания
дневников.
Это был человек в расцвете лет, рыжий и такой ужасно косоглазый, что
трудно было смотреть на его лицо; в довершение всего один глаз у него был
зеленый, а другой карий. Это еще подчеркивалось его странным взглядом -
будто в его лице умещалось два человека - один пугливый и нервный, другой
- главенствующий - наглец и проницательный циник; получалось странное
смешение, ибо он смотрел на меня то карим глазом, неподвижным и будто
удивленным, то зеленым, прищуренным и поэтому насмешливым.
- Господин Тихий, - произнес он, едва войдя в мой кабинет, - наверно,
к вам приходят разные ловкачи, мошенники, безумцы и пробуют надуть вас или
увлечь своими россказнями, не так ли?
- Действительно, - ответил я, - такое случается... Но что вам угодно?
- Среди множества таких индивидов, - продолжал пришелец, не называя
ни своего имени, ни причины, вызвавшей его визит, - время от времени
должен оказаться, хотя один на тысячу, какой-нибудь действительно
непризнанный гений. Это вытекает из незыблемых законов статистики. Именно
таким человеком, господин Тихий, и являюсь я. Моя фамилия Декантор. Я
профессор сравнительной онтогенетики. Кафедры я сейчас не занимаю,
поскольку на преподавание у меня нет времени. И вообще преподавание -
занятие абсолютно бесполезное. Никто никого не может научить. Но оставим
это. Я занят проблемой, которой посвятил сорок восемь лет своей жизни,
прежде чем, именно сейчас, решил ее.
Это человек мне не нравился. Он вел себя как наглец, не как фанатик,
а если уж выбирать одно их двух, то я предпочитаю фанатиков. Кроме того,
было ясно, что он потребует у меня поддержки, а я скуп и имею смелость
признаваться в этом. Это не значит, что я не могу поддержать своими
средствами какой-нибудь проект, но делаю это неохотно, внутренне
сопротивляясь, хотя поступаю тогда так, как, по моим убеждениям, надлежит
поступать. Поэтому я добавил немного спустя:
- Может, вы объясните, в чем дело? Разумеется, я ничего не могу вам
обещать. Одно поразило меня в ваших словах. Вы сказали, что посвятили
своей проблеме сорок восемь лет, но сколько же вам вообще лет, с вашего
позволения?
- Пятьдесят восемь, - ответил он холодно.
Он все еще стоял, держась за спинку стула, словно ожидал, что я
приглашу его сесть. Я пригласил бы, ясное дело, ибо принадлежу к категории
вежливых скупцов, но то, что он так демонстративно ждал приглашения,
слегка раздражало меня, да я и говорил уже, что он показался мне
невыразимо антипатичным.
- Проблемой этой, - начал он, - я занялся, будучи десятилетним
мальчишкой. Ибо я, господин Тихий, не только гениальный человек, но был и
гениальным ребенком.
Я привык к таким фанфаронам, но этой гениальности оказалось для меня
многовато. Я прикусил губу.
- Слушаю вас, - холодно произнес я. Если бы ледяной тон понижал
температуру, то после нашего обмена фразами с потолка свисали бы ледяные
сталактиты.
- Мое изобретение - душа, - проговорил Декантор, глядя на меня своим
темным глазом, в то время как другой, насмешливый глаз будто подметил
нечто очень забавное на потолке. Он произнес это так, словно говорил: "Я
придумал новый вид карандашной резинки".
- Ага. Скажите пожалуйста, душа, - отвечал я почти сердечно, так как
масштаб его наглости начал меня забавлять. - Душа? Вы ее придумали, да?
Интересно, я уже слышал о ней раньше. Может, от кого-либо из ваших
знакомых?
Я с издевкой смотрел на него, но он смерил меня своим жутким косым
взглядом и тихо сказал:
- Господин Тихий, давайте заключим соглашение. Вы воздерживаетесь от
острот, скажем, в течение пятнадцати минут. Потом будете острить, сколько
вам угодно. Согласны?
- Согласен, - отвечал я, возвращаясь к прежнему сухому тону. - Слушаю
вас.
Это не пустомеля - такое впечатление создалось теперь у меня. Его тон
был слишком категоричен. Пустомели не бывают такими решительными. "Это
скорее сумасшедший", - подумал я.
- Садитесь, - пробормотал я.
- В сущности, это элементарно, - заговорил человек, назвавший себя
профессором Декантором. - Люди тысячи лет верят в существование души.
Философы, поэты, основатели религий, священнослужители повторяют
всевозможные аргументы в пользу ее существования. Согласно одним религиям,
это некая обособленная от тела нематериальная субстанция, сохраняющая
после смерти человека его индивидуальность, согласно другим - такие идеи
возникли у мыслителей востока это энтелехия, некое жизненное начало,
лишенное индивидуальных черт. Однако вера в то, что человек не весь
исчезает с последним вздохом, что есть в нем нечто, способное преодолеть
смерть, много веков непоколебимо бытовала в представлениях людей. Мы,
живущие сейчас, знаем, что никакой души нет. Существуют лишь сети нервных
волокон, в которых происходят определенные процессы, связанные с жизнью.
То, что ощущает обладатель такой сети, его бодрствующее сознание, - это,
собственно, и есть душа. Так это обстоит или, вернее, так обстояло, пока
не появился я. Или, скорее, пока я не сказал себе: души нет. Это доказано.
Существует, однако, потребность в бессмертной душе, жажда вечного бытия,
стремление, чтоб личность бесконечно существовала во времени, наперекор
изменениям и распаду всего остального в природе. Это желание, сжигающее
человечество с момента его появления, совершенно реально. Итак: почему бы
не удовлетворить эту тысячелетнюю концентрацию мечтаний и страхов? Сначала
я рассмотрел возможность сделать человека телесно бессмертным. Но этот
вариант я отверг, ибо, в сущности, он лишь поддерживал ложные и призрачные
надежды, поскольку бессмертные тоже могут гибнуть от несчастных случаев,
катастроф, к тому же это повлекло бы за собой массу сложных проблем,
например перенаселение; кроме того, были еще другие соображения, и все это
привело к тому, что я решил изобрести душу. Одну только душу. Почему,
сказал я себе, нельзя ее построить так, как строят самолет? Ведь и
самолетов когда-то не было, существовали лишь мечты о полете, а теперь они
есть. Подумав так, я, в сущности, разрешил проблему. Остальное было лишь
вопросом соответствующих знаний, средств и достаточного терпения. Всем
этим я обладал, и поэтому сегодня могу сообщить вам: душа существует,
господин Тихий. Каждый может ее иметь, бессмертную. Я могу изготовить ее
индивидуально для каждого человека со всевозможными гарантиями
постоянства. Вечную? Это, собственно, ничего не значит. Но моя душа - душа
моей конструкции - сможет пережить угасание солнца. Обледенение земли.
Одарить душой я могу, как уже сказал, любого человека, но только живого.
Мертвого одарить душой я не в состоянии. Это лежит за пределами моих
возможностей. Живые - другое дело. Эти получат от профессора Декантора
бессмертную душу. Не в подарок, разумеется. Это продукт сложной
технологии, хитроумного и трудоемкого процесса, и будет стоить поэтому
недешево. При массовом производстве цена бы снизилась, но пока душа
гораздо дороже самолета. Принимая во внимание, что речь идет о вечности,
полагаю, что эта цена относительно невысока. Я пришел к вам потому, что
конструирование первой души полностью исчерпало мои средства. Предлагаю
вам основать акционерное общество под названием "бессмертие", с тем чтобы
вы финансировали предприятие, получив взамен, кроме контрольного пакета
акций, сорок пять процентов чистой прибыли...
- Прошу извинения, - прервал его я, - вижу, что вы пришли ко мне с
детально разработанным планом этого предприятия. Однако не соблаговолите
ли вы сообщить мне сначала некоторые подробности о своем изобретении?
- Конечно, - ответил он. - Но пока мы не подпишем договора в
присутствии нотариуса, господин Тихий, я смогу поделиться с вами лишь
информацией общего характера. Дело в том, что в ходе своей работы над
изобретением я настолько поиздержался, что у меня нет денег даже на уплату
патентной пошлины.
- Хорошо. Мне понятна ваша осторожность, - сказал я, но все же вы,
вероятно, догадываетесь, что ни я, ни любой другой финансист - впрочем, я
никакой не финансист, короче говоря, никто не поверит вам на слово.
- Естественно, - сказал он, вынимая из кармана завернутый в белую
бумагу пакет, плоский, как сигарная коробка на шесть сигар.
- Здесь находится душа... Одной особы, - сказал он.
- Можно узнать, чья? - спросил я.
- Да, - ответил он после минутного колебания. - Моей жены.
Я смотрел на перевязанную шнурком и опечатанную коробку с очень
сильным недоверием, и все-таки под воздействием его энергичного и
категорического тона испытал нечто вроде содрогания.
- Вы не открываете этого? - спросил я, видя, что он держит коробку в
руке и не прикасается к печати.
- Нет, - сказал он. - Пока нет. Моя идея, господин Тихий, в крайнем
упрощении, в таком, которое граничит с искажением истины, была такова. Что
такое наше сознание? Когда вы смотрите на меня, в этот вот момент, сидя в
удобном кресле, и ощущаете запах хорошей сигары, которую вы не сочли
необходимым предложить мне, когда вы видите мою фигуру в свете этой
экзотической лампы, когда вы колеблетесь, за кого меня принять: за
мошенника, за сумасшедшего или за необычайного человека, когда, наконец,
ваш взгляд улавливает все краски и тени окружающих предметов, а нервы и
мускулы беспрерывно посылают срочные телеграммы о своем состоянии в мозг,
- все это вместе именно и составляет вашу душу, говоря языком теологов. Мы
с вами сказали бы скорее, что это просто активное состояние вашего разума.
Да, признаюсь, что я употребляю слово "душа" отчасти из упрямства, но
важнее всего то, что это простое слово понятно всякому, или, скажем
точнее, каждый думает, будто знает, о чем идет речь, когда слышит это
слово.
Наша материалистическая точка зрения, понятно, превращает в фикцию
существование не только души бессмертной, бестелесной, но также и такой,
которая была бы не минутным состоянием вашей живой индивидуальности, но
некоей неизменной, вневременной и вечной сущностью, - такой души, вы со
мной согласитесь, никогда не было, никто из нас ею не обладает. Душа юноши
и душа старца хотя бы сохраняют идентичные черты, если речь идет об одном
и том же человеке, а дальше: душа его в те времена, когда он был ребенком,
и в ту минуту, когда, смертельно больной, он чувствует приближение агонии,
- эти состояния духа чрезвычайно различны. Каждый раз, когда все же
говорят о чьей-то душе, инстинктивно подразумевают психическое состояние
человека в зрелом возрасте с отличным здоровьем - понятно, что именно это
состояние я избрал для своей цели, и моя синтетическая душа представляет
собой раз навсегда зафиксированный отпечаток сознания нормального, полного
сил индивидуума на каком-то отрезке времени.
Как я это делаю? В субстанции, идеально для этого подходящей,
воссоздаю с высочайшей, предельной точностью, атом за атомом, вибрацию за
вибрацией, конфигурацию живого мозга. Копия это уменьшенная, в масштабе
один к пятнадцати. Поэтому коробка, которую вы видите, такая маленькая.
Приложив немного усилий, можно было бы еще уменьшить размеры души, но я не
вижу для этого никакой разумной причины, стоимость же производства при
