такими маленькими, что едва было где посадить ракету; на Малой Медведице
я не мог высадиться - там как раз шел переучет; потом настал черед Цефеид
и Арденид; и руки у меня опустились, когда по ошибке я снова высадился на
Линденбладе. Однако я не сдался и, как подобает подлинному исследователю,
двинулся дальше. Через три недели я заметил планету, во всех подробностях
схожую с Сателлиной; сердце у меня забилось быстрее, когда я спускался к
ней по спирали, но напрасно искал я знакомый космодром. Я уже хотел снова
повернуть в безмерные глубины Пространства, когда увидел, что какое-то
крохотное существо подает мне снизу сигналы. Выключив двигатели, я быстро
спланировал и приземлился близ группы живописных скал, на которых
высилось большое здание из тесаного камня. Навстречу мне по полю бежал
высокий старец в белой рясе доминиканцев. Оказалось, что это отец
Лацимон, руководитель миссий, действующих на звездных системах в радиусе
шестисот световых лет. Здесь насчитывается около пяти миллионов планет,
из них два миллиона четыреста тысяч обитаемых. Узнав о причине, приведшей
меня в эти края, отец Лацимон выразил сочувствие и вместе с тем радость
по поводу моего прибытия: по его словам, я был первым человеком, которого
он видит за последние семь месяцев.
- Я так привык, - сказал он, - к повадкам меодрацитов, населяющих
эту планету, что часто ловлю себя на характерной ошибке: когда хочу
получше прислушаться, то поднимаю руки, как они... Уши у меодрацитов
находятся, как известно, под мышками.
Отец Лацимон оказался очень гостеприимен: я разделил с ним обед,
приготовленный из местных продуктов, - сверкливые ржамки под змейонезом,
заскворченные друмбли, а на десерт банимасы; я давно уже не едал ничего
вкуснее; потом мы вышли на веранду миссионерского дома. Пригревало
лиловое солнце, в кустах пели птеродактили, которыми кишит планета, и в
предвечерней тишине седовласый приор доминиканцев начал поверять мне свои
огорчения и жаловаться на трудности миссионерской работы в здешних
местах. Например, пятеричники, обитатели горячей Антилены, мерзнущие уже
при шестистах градусах Цельсия, и слышать не хотят о рае, зато описания
ада их живо интересуют, ввиду существования там благоприятных условий -
кипящей смолы и пламени. Кроме того, неизвестно, кто из них может
принимать духовный сан, так как у них различается пять полов; это
нелегкая проблема для теологов.
Я выразил сочувствие; отец Лацимон пожал плечами:
- Это еще ничего! Бжуты, например, считают воскресение из мертвых
такой же будничной вещью, как одевание, и никак не хотят смотреть на него
как на чудо. У дартридов с Эгилии нет ни рук, ни ног, и креститься они
могли бы только хвостом, но разрешить это не в моей компетенции, я жду
ответа из апостолической столицы, но что же делать, если Ватикан молчит
уже второй год?.. А слышали вы о жестокой судьбе, постигшей бедного отца
Орибазия из нашей миссии?
Я ответил отрицательно.
- Тогда послушайте. Уже первооткрыватели Уртамы не могли нахвалиться
ее жителями, могучими мемногами. Существует мнение, что эти разумные
создания относятся к самым отзывчивым, кротким, добрым и альтруистическим
во всем Космосе. Полагая, что на такой почве превосходно взойдут семена
веры, мы послали к мемногам отца Орибазия, назначив его епископом
язычников. Мемноги приняли его как нельзя лучше, окружили материнской
заботой, почитали его, вслушивались в каждое его слово, угадывали и
тотчас исполняли каждое его желание, прямо-таки впитывали его поучения -
словом, предались ему всей душой. В письмах ко мне он, бедняжка, не мог
ими нарадоваться...
Отец доминиканец смахнул рукавом рясы слезу и продолжал:
- В такой приязненной атмосфере отец Орибазий не уставал
проповедовать основы веры ни днем ни ночью. Пересказав мемногам весь
Ветхий и Новый завет, Апокалипсис и Послания апостолов, он перешел к
Житиям святых и особенно много пыла вложил в прославление святых
мучеников. Бедный... это всегда было его слабостью...
Превозмогая волнение, отец Лацимон дрожащим голосом продолжал:
- Он говорил им о святом Иоанне, заслужившем мученический венец,
когда его живьем сварили в масле; о святой Агнессе, давшей ради веры
отрубить себе голову; о святом Себастьяне, пронзенном сотнями стрел и
претерпевшем жестокие мучения, за что в раю его встретили ангельским
славословием; о святых девственницах, четвертованных, удавленных,
колесованных, сожженных на медленном огне. Они принимали все эти муки с
восторгом, зная, что заслуживают этим место одесную Вседержителя. Когда
он рассказал мемногам обо всех этих достойных подражания житиях, они
начали переглядываться, и самый старший из них робко спросил:
- Преславный наш пастырь, проповедник и отче достойный, скажи нам,
если только соизволишь снизойти к смиренным твоим слугам, попадет ли в
рай душа каждого, кто готов на мученичество?
- Непременно, сын мой! - ответил отец Орибазий.
- Да-а? Это очень хорошо... - протянул мемног. - А ты, отче
духовный, желаешь ли попасть на небо?
- Это мое пламеннейшее желание, сын мой.
- И святым ты хотел бы стать? - продолжал вопрошать старейший
мемног.
- Сын мой, кто бы не хотел этого? Но куда мне, грешному, до столь
высокого чина; чтобы вступить на эту стезю, нужно напрячь все силы и
стремиться неустанно, со смирением в сердце...
- Так ты хотел бы стать святым? - снова переспросил мемног и
поощрительно глянул на сотоварищей, которые тем временем поднялись с
мест.
- Конечно, сын мой.
- Ну так мы тебе поможем!
- Каким же образом, милые мои овечки?- спросил, улыбаясь, отец
Орибазий, радуясь наивному рвению своей верной паствы.
В ответ мемноги осторожно, но крепко взяли его под руки и сказали:
- Таким, отче, какому ты сам нас научил!
Затем они сперва содрали ему кожу со спины и намазали это место
горячей смолой, как сделал в Ирландии палач со святым Иакинфом, потом
отрубили ему левую ногу, как язычники святому Пафнутию, потом распороли
ему живот и запихнули туда охапку соломы, как блаженной Елизавете
Нормандской, после чего посадили его на кол, как святого Гуго, переломали
ему все ребра, как сиракузяне святому Генриху Падуанскому, и сожгли
медленно, на малом огне, как бургундцы Орлеанскую Деву. А потом перевели
дух, умылись и начали горько оплакивать своего утраченного пастыря. За
этим занятием я их и застал, когда, объезжая звезды епархии, попал в сей
приход. Когда я услышал о происшедшем, волосы у меня встали дыбом. Ломая
руки, я вскричал:
- Недостойные лиходеи! Ада для вас мало! Знаете ли вы, что навек
загубили свои души?!
- А как же, - ответили они, рыдая, - знаем!
Тот же старейший мемног встал и сказал мне:
- Досточтимый отче, мы хорошо знаем, что обрекли себя на проклятие и
вечные муки, и, прежде чем решиться на сие дело, мы выдержали страшную
душевную борьбу; но отец Орибазий неустанно повторял нам, что нет ничего
такого, чего добрый христианин ни сделал бы для своего ближнего, что
нужно отдать ему все и на все быть для него готовым. Поэтому мы
отказались от спасения души, хотя и с великим отчаянием, и думали только
о том, чтобы дражайший отец Орибазий обрел мученический венец и святость.
Не можем выразить, как тяжко нам это далось, ибо до его прибытия никто из
нас и мухи не обидел. Не однажды мы просили его, умоляли на коленях
смилостивиться и смягчить строгость наказов веры, но он категорически
утверждал, что ради любимого ближнего нужно делать все без исключения.
Тогда мы увидели, что не можем ему отказать, ибо мы существа ничтожные и
вовсе не достойные этого святого мужа, который заслуживает полнейшего
самоотречения с нашей стороны. И мы горячо верим, что наше дело нам
удалось и отец Орибазий причислен ныне к праведникам на небесах. Вот
тебе, досточтимый отче, мешок с деньгами, которые мы собрали на
канонизацию: так нужно, отец Орибазий, отечая на наши расспросы, подробно
все объяснил. Должен сказать, что мы применили только самые его любимые
пытки, о которых он повествовал с наибольшим восторгом. Мы думали угодить
ему, но он всему противился и особенно не хотел пить кипящий свинец. Мы,
однако, не допускали и мысли, чтобы наш пастырь говорил нам одно, а думал
другое. Крики, им издаваемые, были только выражением недовольства
низменных, телесных частей его естества, и мы не обращали на них
внимания, памятуя, что надлежит унижать плоть, дабы тем выше вознесся
дух. Желая его ободрить, мы напомнили ему о поучениях, которые он нам
читал, но отец Орибазий ответил на это лишь одним словом, вовсе не
понятным и не вразумительным; не знаем, что оно означает, ибо не нашли
его ни в молитвенниках, которые он нам раздавал, ни в Священном писании.
Закончив рассказывать, отец Лацимон отер крупный пот с чела, и мы
долго сидели в молчании, пока седовласый доминиканец не заговорил опять:
- Ну, скажите теперь сами, каково быть пастырем душ в таких
условиях?! Или вот эта история! - Отец Лацимон ударил кулаком по письму,
лежавшему на столе. - Отец Ипполит сообщает с Арпетузы, маленькой планеты
в созвездии Весов, что ее обитатели совершенно перестали заключать браки,
рожать детей и им грозит полное вымирание!
- Почему? - в недоумении спросил я.
- Потому, что едва они услышали, что телесная близость- грех, как
тотчас возжаждали спасения, все как один дали обет целомудрия и соблюдают
его! Вот уже две тысячи лет Церковь учит, что спасение души важнее всех
мирских дел, но никто ведь не понимал этого буквально, о. Господи! А эти
арпетузианцы, все до единого, ощутили в себе призвание и толпами вступают
в монастыри, образцово соблюдают уставы, молятся, постятся и умерщвляют
плоть, а тем временем промышленность и земледелие приходят в упадок,
надвигается голод, и гибель угрожает планете. Я написал об этом в Рим, но
в ответ, как всегда, молчание...
- И то сказать: рискованно было идти с проповедью на другие планеты,
- заметил я.
- А что нам оставалось делать? Церковь не спешит, ибо царство ее,
как известно, не от мира сего, но пока кардинальская коллегия обдумывала
и совещалась, на планетах, как грибы после дождя, начали вырастать миссии
кальвинистов, баптистов, редемптористов, мариавитов, адвентистов и Бог
весть какие еще! Приходится спасать, что осталось. Ну, если уж говорить
об этом... Идите за мной.
Отец Лацимон провел меня в свой кабинет. Одну стену занимала
огромная синяя карта звездного неба; вся ее правая сторона была заклеена
бумагой.
- Вот видите! - указал он на закрытую часть.
- Что это значит?
- Погибель, сын мой. Окончательную погибель! Эти области населены
народами, обладающими необычно высоким интеллектом. Они исповедуют
материализм, атеизм, прилагают все свои усилия к развитию науки и техники
и улучшению условий жизни на планетах. Мы посылали к ним своих лучших
миссионеров - салезианцев, бенедиктинцев, доминиканцев, даже иезуитов,
самых сладкоречивых проповедников слова Божия, и все они - все! - вер
нулись атеистами!
Отец Лацимон нервно подошел к столу.
- Был у нас отец Бонифаций, я помню его как одного из самых набожных
слуг церкви; дни и ночи он проводил в молитве, распростершись ниц; все
мирские дела были для него прахом; он не знал лучшего занятия, чем
перебирать четки, и большей утехи, нежели литургия, а после трех недель
пребывания там, - отец Лацимон указал на заклеенную часть карты, - он
поступил в политехнический институт и написал вот эту книгу!
