Словно краба грузовик, так и Клапауция
Мощью замыслов раздавит духа великан!
-- Вот! Пожалуйста! Эпиграмма! И прямо не в бровь, а в глаз! --
выкрикивал Трурль, описывая круги, все ниже и ниже, ибо он сбегал вниз
по узкой спиральной лестничке, пока почти не влетел в объятия коллеги,
который перестал смеяться и несколько оторопел.
-- - А, дешевка, -- сказал тут Клапауций. -- Кроме того, это не
он, а ты сам!
-- Как это я?
-- Ты это сочинил заранее. Догадываюсь по примитивности,
бессильной злости и банальным рифмам.
-- Ах вот как? Ты предложи что-нибудь другое! Что захочешь! Ну,
что же ты молчишь? Боишься, а?
-- Не боюсь, а просто задумался, -- сказал задетый за живое
Клапауций, стараясь найти самое трудное из возможных заданий,
поскольку не без основания полагал, что спор о качестве стихотворения,
сложенного машиной, трудно будет разрешить.
-- Пусть сочинит стихотворение о кибэротике! -- сказал он
наконец, радостно усмехаясь. -- Пусть там будет не больше шести строк,
а в них о любви и измене, о музыке, о неграх, о высшем обществе, о
несчастье, о кровосмесительстве -- в рифму и чтобы все слова были
только на букву "К"!
-- А полного изложения общей теории бесконечных автоматов ты
случайно не предложишь? -- заорал оскорбленный до глубины души
Трурль. -- Нельзя же ставить таких кретинских усло...
И не договорил, потому что сладкий баритон, заполнив собой весь
зал, в этот момент отозвался:
Кот, каверзник коварный, кибэротоман,
К королеве кафров крадется Киприан.
Как клавесина клавишей, корсажа касается.
Красотка к кавалеру, конфузясь, кидается...
...Казнится краля, киснет: канул Купидон,
К кузине королевы крадется киберон!
-- Ну, и что ты скажешь? -- подбоченился Трурль, а Клапауций, уже
не раздумывая, кричал:
-- А теперь на "Г"! Четверостишие о существе, которое было
машиной, одновременно мыслящей и безмозглей, грубой и жестокой,
имевшей шестнадцать наложниц, крылья, четыре размалеванных сундука, в
каждом из которых по тысяче золотых талеров с профилем короля
Мурдеброда, два дворца, проводившей жизнь в убийствах, а также...
-- Грозный Генька-генератор грубо грыз горох горстями... --
начала было машина, но Трурль подскочил к пульту управления, нажал на
рубильник и, заслонив, его собственным телом, промолвил сдавленным
голосом:
-- Все! Не будет больше подобной чепухи! Я не. допущу, чтобы
погубили великий талант! Или ты будешь честно заказывать стихи, или на
этом все кончено!
-- А что же -- те стихи были заказаны нечестно?.. -- начал
Клапауций.
-- Нет! Это были головоломки, ребусы какие-то! Я создавал машину
не для идиотских кроссвордов! Ремесло это, а не Великое Искусство!
Давай любую тему, самую трудную...
Клапауций думал, думал, аж сморщился весь и сказал:
-- Ладно. Пусть будет о любви и смерти, но все должно быть
выражено на языке высшей математики, а особенно тензорной алгебры. Не
исключается также высшая топология и анализ. Кроме того, в стихах
должна присутствовать эротическая сила, даже дерзость, но все в
пределах кибернетики.
-- Ты спятил. Математика любви? Нет, ты не в своем уме... --
возразил было Трурль. Но тут же умолк враз с Клапауцием, ибо
Электрувер уже скандировал:
В экстремум кибернетик попадал
От робости, когда кибериады
Немодулярных групп искал он интеграл.
Прочь, единичных векторов засады!
Так есть любовь иль это лишь игра?
Где, антиобраз, ты? Возникни, слово молви-ка!
Уж нам проредуцировать пора
Любовницу в объятия любовника.
Полуметричной дрожи сильный ток
Обратной связью тут же обернется,
Такой каскадной, что в недолгий срок
Короткой яркой вспышкой цепь замкнется!
Ты, трансфинальный класс! Ты, единица силы!
Континуум ушедших прасистем!
За производную любви, что мне дарила
Она, отдам я Стокса насовсем!
Откроются, как Теоремы Тела,
Твоих пространств ветвистые глубины,
И градиенты кипарисов смело
Помножены на стаи голубиные.
Седины? Чушь! Мы не в пространстве Вейля,
И топологию пройдем за лаской следом мы,
Таких крутизн расчетам робко внемля,
Что были Лобачевскому неведомы.
О комитанта чувств, тебя лишь знает
Тот, кто узнал твой роковой заряд:
Параметры фатально нависают,
Наносекунды гибелью грозят.
Лишен голономической системой
Нуля координатных асимптот.
Последних ласк, -- в проекции последней
Наш кибернетик гибнет от забот.
На этом и закончилось поэтическое турне; Клапауций тут же ушел
домой, обещав, что вот-вот вернется с новыми темами, но больше не
показывался, опасаясь дать Трурлю еще один повод для триумфа; что же
касается Трурля, то он утверждал, будто Клапауций удрал, не будучи в
силах скрыть непрошеную слезу. На это Клапауций возразил, что Трурль с
той поры, как построил Электрувера, видимо, свихнулся окончательно.
Прошло немного времени, и слух об электрическом барде достиг ушей
настоящих, я хочу сказать обыкновенных, поэтов. Возмущенные до глубины
души, они решили не замечать машины, однако нашлось среди них
несколько любопытных, отважившихся тайком посетить Электрувера. Он
принял их учтиво, в зале, заваленном исписанной бумагой, так как
сочинял днем и ночью без роздыху. Поэты были авангардистами, а
Электрувер творил в классическом стиле, ибо Трурль, не очень-то
разбиравшийся в поэзии, основывал вдохновляющие программы на
произведениях классиков. Посетители высмеяли Электрувера, да так, что
у него от злости чуть не полопались катодные трубки, и ушли,
торжествуя. Машина, однако, умела самопрограммироваться, и был у нее
специальный контур усиления самоуверенности с предохранителем в шесть
килоампер, и в самый короткий срок все изменилось самым решительным
образом. Ее стихи стали туманными, многозначительными,
турпистическими, магическими и приводили в совершеннейшее отупение. И
когда прибыла новая партия поэтов, чтобы поиздеваться и покуражиться
над машиной, она ответила им такой модернистской импровизацией, что у
них в зобу дыханье сперло; от второго же стихотворения серьезно
занемог некий бард старшего поколения, удостоенный двух
государственных премий и бюста, выставленного в городском парке. С тех
пор ни один поэт уже не в силах был сопротивляться пагубному желанию
вызывать Электрувера на лирическое состязание -- и тащились они
отовсюду, волоча мешки и сумки, набитые рукописями. Электрувер давал
гостю почитать вслух, на ходу схватывал алгоритм его поэзии и,
основываясь на нем, отвечал стихами, выдержанными в том же духе, но во
много раз лучшими -- от двухсот двадцати до трехсот сорока семи раз,
Спустя некоторое время он так приноровился, что одним-двумя
сонетами сваливал с ног заслуженного барда. А что хуже всего --
оказалось, что из соревнования с ним с честью могут выйти лишь
графоманы, которые, как известно, не отличают хороших стихов от
плохих', потому-то они и уходили безнаказанно, кроме одного,
Сломавшего ногу, споткнувшись у выхода о широкое эпическое полотно
Электрувера, весьма новаторское и начинавшееся со строк:
Тьма. Во тьме закружились пустоты.
Осязаем, но призрачен след.
Ветер дунул -- и взора как нет.
Слышен шаг наступающей роты.
В то же самое время настоящим поэтам Электрувер наносил
значительный урон, хотя и косвенно -- ведь зла им он не
причинял. Несмотря на это, один почтенный уже лирик, а вслед за ним
два модерниста совершили самоубийство, спрыгнув с высокой скалы,
которая по роковому стечению обстоятельств как раз попалась им на пути
от резиденции Трурля к станции железной дороги.
Поэты сорганизовали несколько митингов протеста и потребовали
опечатать машину, но никто, кроме них, не обращал внимания на
феномен. Редакции газет были даже довольны, поскольку Электрувер,
писавший под несколькими тысячами псевдонимов сразу, представлял
готовую поэму заданных размеров на любой случай, и эта поэзия, хоть и
на заказ, была такого качества, что читатели раскупали газеты
нарасхват, а улицы так и пестрели лицами, полными неземного
блаженства, мелькали бессознательные улыбки и слышались тихие
всхлипывания. Стихи Электрувера знали все; воздух сотрясали
хитроумнейшие рифмы, а наиболее впечатлительные натуры, потрясенные
специально сконструированными метафорами или ассонансами, даже падали
в обморок; но и к этому был подготовлен титан вдохновения: он сразу же
вырабатывал соответствующее количество отрезвляющих сонетов.
Сам же Трурль хлебнул горя из-за своего изобретения. Классики, по
преимуществу люди весьма пожилого возраста, много вреда ему не
причинили, если не считать камней, регулярно выбивавших окна, или
веществ (не будем называть их), которыми забрасывали его дом. Куда
хуже было с молодежью. Один поэт самого молодого поколения, стихи
которого отличались большой лирической силой, а мускулы -- физической,
жестоко избил его. Пока Трурль отлеживался в больнице, события
развивались дальше; не было ни дня без нового самоубийства, без
похорон; перед больничным подъездом дежурили пикета и слышалась
стрельба, так как вместо рукописей поэты все чаще прятали в своих
сумках самострелы, разряжая их в Электрувера, стальной натуре которого
пули, однако, не приносили вреда. Вернувшись домой, отчаявшийся и
обессилевший конструктор однажды ночью решил разобрать на части
собственными руками сотворенного гения.
Но когда он, слегка прихрамывая, приблизился к машине, та,
завидев разводные ключи в его сжатой руке и отчаянный блеск в глазах,
разразилась такой страстной лирической мольбой о милосердии, что
растроганный до слез Трурль отбросил инструменты и пошел к себе,
утопая по колени в новых произведениях электродуха, которые вскоре
поднялись ему по пояс, наводняя зал шелестящим бумажным океаном.
Однако через месяц, когда Трурль получил счет за электричество,
потребленное машиной, у него потемнело в глазах. Он был бы рад
выслушать советы старого приятеля Клапауция, но тот исчез, как будто
земля под ним разверзлась. Вынужденный действовать на собственный
страх и риск, Трурль в одну прекрасную ночь обрезал питавший машину
провод, разобрал ее, погрузил на космический корабль, вывез на один из
небольших планетоидов и там снова смонтировал, присоединив к ней как
источник творческой энергии атомный котел.
Затем он потихоньку вернулся домой, но на этом история не
кончилась, так как Электрувер, не имея возможности распространять свои
произведения в печатном виде, стал передавать их на всех радиоволнах,
чем приводил экипажи и пассажиров космических ракет в лирический
столбняк, причем особо тонкие натуры подвергались также тяжелым
приступам восторга с последующим отупением. Установив, в чем дело,
руководство космофлота официально обратилось к Трурлю с требованием
немедленно ликвидировать принадлежащую ему установку, нарушающую
лирикой общественный порядок и угрожающую здоровью пассажиров.
Вот тогда Трурль начал скрываться. Пришлось послать на планетоид
монтеров, чтобы они запломбировали Электруверу лирические выходы, но
он оглушил их балладами, и они не смогли выполнить поставленной перед
ними задачи. Послали глухих, но Электрувер передал им лирическую
информацию на языке жестов. Стали поговаривать вслух о необходимости
