было достаточно знать четыре арифметических действия... Эта малютка
Виллинсона - очень любопытное насекомое, коллега Лимфатер. Вы знаете, как
это было? Нет? Виллинсон вез с собой живые экземпляры; когда его джип
попал в расщелину между скал, они расползлись и там - на каменистом
плоскогорье! - сразу принялись за дело так, будто всю жизнь провели среди
скал, а ведь это муравьи с побережья амазонки, они никогда не покидают
зоны джунглей!
- Ну да, - сказал я. - Но Лорето утверждает, что отсюда следует лишь
вывод об их горном происхождении: у них были предки, которые обитали в
пустынных местностях и...
- Лорето - осел, - спокойно ответил старик, - и вам следует об этом
знать, Лимфатер. Научная литература в наши времена так обширна, что даже в
своей области нельзя прочесть всего, что написали твои коллеги.
"Абстракты"? Не говорите мне об "Абстрактах"! Эти аннотации не имеют
никакой ценности и знаете, почему? Потому, что по ним не видно, что за
человек писал работу. В физике, в математике это не имеет такого значения,
но у нас... Бросьте лишь взгляд на любую статью Лорето, и, прочтя три
фазы, вы сориентируетесь, с кем имеете дело. Ни одной фразы, которая... но
не будем касаться подробностей. Мое мнение для вас что-то значит?
- Да, - ответил я.
- Ну так вот. Акантис никогда не жили в горах. Вы понимаете? Лорето
делает то, что люди его уровня делают всегда в подобных ситуациях:
пытается защитить ортодоксальную точку зрения. Ну, так откуда же этот
маленький Акантис узнал, что единственной его добычей среди скал может
быть кватроцентикс эпрантиссиака и что на нее следует охотиться, нападая
из расщелин? Не вычитал ли же он это у меня и не Виллинсон же ему это
сообщил! Вот это и есть ответ на ваш вопрос. Вы хотите еще что-нибудь
узнать?
- Нет, - сказал я. - Но я чувствую себя обязанным... Я хотел бы
объяснить вам, господин профессор, почему я задал этот вопрос. Я не
мирмеколог и не имею намерения им стать. Это лишь аргумент в пользу одного
тезиса...
И я рассказал ему все. То, что знал сам. То, о чем догадывался и чего
еще не знал. Когда я кончил, он выглядел очень усталым. Начал дышать
глубоко и медленно. Я собирался уйти.
- Подождите, - сказал он. - Несколько слов я еще как-нибудь из себя
выдавлю. Да... То, что вы мне рассказали, Лимфатер, может служить
достаточным основанием, чтобы вас выставили из университета. Что да, то
да. Но этого слишком мало, чтобы вы чего-нибудь достигли в одиночку. Кто
вам помогает? У кого вы работаете?
- Пока ни у кого, - отвечал я. - Эти теоретические исследования...
Это я сам, профессор... Но я намереваюсь пойти к Ван Галису, знаете, он...
- Знаю. Построил машину, которая учится, за которую должен получить
нобелевскую премию и, вероятно, получит ее. Занимательный вы человек,
Лимфатер. Что, вы думаете, сделает Ван Галис? Сломает машину, над которой
сидел десять лет и из ее обломков соорудит вам памятник?
- У Ван Галиса голова, каких мало, - отвечал я. - Если он не поймет
величия этого дела, то кто же?..
- Вы ребенок, Лимфатер. Давно вы работаете на кафедре?
- Третий год.
- Ну, вот видите. Третий год, а не замечаете, что это джунгли и что
там действует закон джунглей? У Ван Галиса есть своя теория и есть машина,
которая эту теорию подтверждает. Вы придете и объясните ему, что он
потратил десять лет на глупости, что эта дорога никуда не ведет, что таким
образом можно конструировать самое большее электронных кретинов - так вы
говорите, а?
- Да.
- Вот именно. Так чего же вы ожидаете?
- В третьем томе своей монографии вы сами написали, профессор, что
существуют лишь два вида поведения муравьев: унаследованное и заученное, -
сказал я, - но сегодня я услышал от вас нечто иное. Значит, вы переменили
мнение. Ван Галис может тоже...
- Нет, - ответил он. - Нет, Лимфатер. Но вы неисправимы. Я вижу это.
Что-нибудь препятствует вашей работе? Женщины? Деньги? Мысли о карьере?
Я покачал головой.
- Ага. Вас ничто не интересует, кроме этого вашего дела? Так?
- Да.
- Ну так идите уж, Лимфатер. И прошу вас сообщить мне, что получилось
с ван Галисом. Лучше всего позвоните.
Я поблагодарил его, как умел, и ушел. Я был невероятно счастлив. О,
этот акантис рубра виллинсониана! Я никогда в жизни не видел его, не знал,
как он выглядит, но мое сердце пело ему благодарственные гимны. Вернувшись
домой, я как сумасшедший бросился к своим записям. Этот огонь здесь, в
груди, этот мучительный огонь счастья, когда тебе двадцать семь лет и ты
уверен, что находишься на правильном пути... Уже за рубежом известного,
исследованного, на территории, куда не вторгалась еще ни человеческая
мысль, ни даже предчувствие, - нет, все невозможно описать... Я работал
так, что не замечал ни света, ни тьмы за окнами: не знал, ночь сейчас или
день; ящик моего стола был набит кусками сахара, мне приносили кофе целыми
термосами, я грыз сахар, не отводя глаз от текста, и читал, отмечал,
писал; засыпал, положив голову на стол, открывал глаза и сразу продолжал
ход рассуждений с того места, на котором остановился, и все время было
так, словно я летел куда-то - к своей цели, с необычайной скоростью... Я
был крепок, как ремень, знаете ли, если мне удавалось держаться так целые
месяцы, - как ремень...
Три недели я работал вообще без перерыва. Были каникулы, и я мог
располагать временем, как хотел. И скажу вам: я это время использовал
полностью. Две груды книг, которые приносили по составленному мной списку,
лежали одна слева, другая справа, - прочитанные, и те, что ждали своей
очереди.
Мои рассуждения выглядели так: априорное знание? Нет. Без помощи
органов чувств? Но каким же образом? Nihil еst in intellecti... <В мозгу
ничего нет - лат.> Вы ведь знаете. Но, с другой стороны, эти муравьи... в
чем дело, черт побери? Может, их нервная система способна мгновенно или за
несколько секунд, - что практически одно и то же, - создать модель новой
внешней ситуации и приспособиться к ней? Ясно я выражаюсь? Не уверен в
этом. Мозг наш всегда конструирует схемы событий; законы природы, которые
мы открываем, это ведь тоже такие схемы; а если кто-либо думает о том,
кого любит, кому завидует, кого ненавидит, то, по сути, это тоже схема,
разница лишь в степени абстрагирования, обобщения. Но прежде всего мы
должны узнать факты, то есть увидеть, услышать - каким же образом, без
посредства органов чувств?!
Было похоже, что маленький муравей может это делать. Хорошо, думал я,
если так, то почему же этого не умеем мы, люди? Эволюция испробовала
миллионы решений и не применила лишь одного, наиболее совершенного. Как
это случилось?
И тогда я засел за работу, чтобы разобраться - как так случилось. Я
подумал: это должно быть нечто такое... конструкция... Нервная система,
конечно... такого типа, такого вида, что эволюция никоим образом не могла
его создать.
Твердый был орешек. Я должен был выдумывать то, чего не смогла
сделать эволюция. Вы не догадываетесь, что именно? Но ведь она не создала
очень много вещей, которые создал человек. Вот, например, колесо. Ни одно
животное не передвигается на колесах. Да, я знаю, что это звучит смешно,
однако можно задуматься и над этим. Почему она не создала колеса? Это
просто. Это уж действительно просто. Эволюция не может создавать органов,
которые совершенно бесполезны в зародыше. Крыло, прежде чем стать опорой
для полета, было конечностью, лапой, плавником. Оно преобразовывалось и
некоторое время служило двум целям вместе. Потом полностью
специализировалось в новом направлении. То же самое - с каждым органом. А
колесо не может возникнуть в зачаточном состоянии - оно или есть, или его
нет. Даже самое маленькое колесо - все-таки уже колесо; оно должно иметь
ось, спицы, обод - ничего промежуточного не существует. Вот почему в этом
пункте возникло эволюционное молчание, цезура.
Ну, а нервная система? Я подумал так: должно быть нечто аналогичное -
конечно, аналогию следует понимать широко колесу. Нечто такое, что могло
возникнуть лишь скачком. Сразу. По принципу: или все или ничего.
Но существовали муравьи. Какой-то зародыш этого у них был - нечто,
некая частица таких возможностей. Что это могло быть? Я стал изучать схему
их нервной системы, но она выглядела так же, как и у всех муравьев.
Никакой разницы. Значит, на другом уровне, подумал я. Может, на
биохимическом? Меня это не очень устраивало, однако я искал. И нашел. У
Виллинсона. Он был весьма добросовестный мирмеколог. Брюшные узлы Акантис
содержали одну любопытную химическую субстанцию, какой нельзя обнаружить у
других муравьев, вообще ни в каких организмах животных или растительных;
акантоидин - так он ее назвал. Это - соединение белка с нуклеиновыми
кислотами, и есть там еще одна молекула, которую до конца не раскусили, -
была известна лишь ее общая формула, что не представляло никакой ценности.
Ничего я не узнал и бросил. Если б я построил модель, электронную модель,
которая обнаруживала бы точно такие же способности, как муравей, это
наделало бы много шуму, но в конце концов имело бы лишь значение курьеза;
и я сказал себе: нет. Если б Акантис обладал такой способностью - в
зародышевой или зачаточной форме, то она развилась бы и положила начало
нервной системе истинно совершенной, но он остановился в развитии сотни
миллионов лет назад. Значит его тайна - лишь жалкий остаток, случайность,
биологически бесполезная и лишь с виду многообещающая, в противном случае
эволюция не презрела бы ее! Значит, мне она ни к чему. Наоборот, если мне
удастся отгадать, как должен быть устроен мой неизвестный дьявольский
мозг, этот мой apparatis universalis Limphateri <Универсальная машина
Лимфатера - лат.>, эта machina omnipotens <Всемогущая машина - лат.>, эта
ens spontanea <Самоорганизующаяся - лат.>, тогда наверняка, должно быть,
мимоходом, словно нехотя, я узнаю, что случилось с муравьем. Но не иначе.
И я поставил крест на моем маленьком красном проводнике во мраке
неизвестности.
Итак, надо было подобраться с другой стороны. С какой? Я взялся за
проблему очень старую, очень недолюбливаемую наукой, очень - в этом смысле
- неприличную: за парапсихологические явления. Это само собой
напрашивалось. Телепатия, телекинез, предсказание будущего, чтение мыслей;
я перечитал всю литературу, и передо мной распростерся океан
неуверенности. Вы, вероятно, знаете, как обстоит дело с этими явлениями.
95 процентов истерии, мошенничества, хвастовства, затуманивания мозгов, 4
процента фактов сомнительных, но заставляющих задуматься и, наконец, тот
один процент, с которым не знаешь, что делать. Черт побери, думал я,
должно же в нас, людях, тоже быть что-то такое. Какой-нибудь осколок,
последний след этого неиспользованного эволюцией шанса, который мы делим с
маленьким красным муравьем; и это - источник тех таинственных явлений,
которые так недолюбливает наука. Что вы сказали? Как я ее себе
представлял, эту... Эту машину Лимфатера? Это должен был быть мудрец -
система, которая, начиная функционировать, сразу же знала бы все, была бы
наполнена знаниями. Какими? Всякими. Биология, физика, автоматика, все о
людях, о звездах... Звучит, как сказка, верно? А знаете, что мне кажется?
Нужно было лишь одно: поверить, что такая вещь... Такая машина возможна.
Не раз по ночам мне казалось, что от размышлений у невидимой стены,
непроницаемой, несокрушимой, у меня череп лопнет. Ну, не знал я ничего, не
