АНДРЕЙ ЛЕВКИН
КРОШКА TSCHAAD
Представим себе маленького мальчика, разбуженного дурным сном:
он оказался внутри пустого города, откуда исчезли все - только
рассеянный, легко-матовый свет как бы отовсюду сразу. И, скажем,
единственное, что он запомнил, - чей-то голос из ниоткуда,
размеренно, с придыханиями на Главных местах, читающий книгу,
лежащую на случайной скамейке.
"Четырнадцатого апреля тысяча восемьсот пятьдесят шестого года,
в день Великой субботы, т.е. в канун праздника Господней Пасхи,
в одинокой и почти убогой холостой квартире на Новой Басманной,
одной из отдаленных улиц старой Москвы, умер Петр Яковлевич
Чаадаев. Кратковременная болезнь довольно острого свойства в три
с половиной дня справилась с его чудесным и хрупким нежным
существом. По догадкам ученых, предназначенный к необыкновенно
продолжительной жизни, он окончил ее, однако же, в те лета, в
которые только что начинается старость.
Ему едва исходил шестьдесят третий год. Но в последние трое
суток с половиной своей жизни он прожил, если можно так
выразиться, в каждые сутки по десяти или пятнадцати лет
старости. Для меня, следившего за ходом болезни, это постепенное
обветшание, это быстрое, но преемственное наступление дряхлости
было одним из самых поразительных явлений этой жизни, столь
обильной поучениями разного рода.
Он выдержал первые припадки болезни с тою моложавостью
наружности, которая, по справедливости, возбуждала удивление
всех тех, которые его знали, и на основании которой ему
пророчили не-обыкновенное многолетие. Со всяким днем ему
прибавлялось по десяти лет, а накануне и в день смерти он, в
половину тела согнувшийся, был похож на девяностолетнего
старца." (Цитаты, автор которых не указан, принадлежат
племяннику Чаадаевых и биографу Tschaad'a, Михаилу Ивановичу
Жихареву.)
Что же, за всяким человеком начинается ход, лаз в его личное
пространство. Как бы разветвленная кротовья нора, составляющая
жизнь его. Проникнуть можно везде и всюду будет по-разному: иной
раз эти ходы заканчиваются тут же, легкой выемкой в мозгу
человека, за другими - путаница ходов-переходов-галерей-пустот,
в третьем - чистое поле со своими небесами, облаками и травой.
Эта история - о Петре Яковлевиче Чаадаеве, в письмах к некоторым
людям иной раз подписывавшемся Tschaad, и о его кротовьих
гулянках.
Отличник как таковой
Ранняя стадия развития Tschaad'a происходила в условиях весьма
благоприятных, пусть и не безоблачных. Благодаря Щербатовым он
получил лучшее из возможных в тамошней государственности
образование с соответствующими связями, видами на будущее, тем
более, что проходил он всюду первым номером, разумеется - и в
танцах.
Здесь уже можно поспешно подумать о том, что все отличники
оказываются в заложниках у своего времени и крайне зависимы от
его самочувствия и прихотей. Ну что же, тут началась Первая
Отечественная - что сбило форму жизни, в которой и для которой
люди становятся отличниками, отчего жизнь их может рассыпаться,
не состроившись по-настоящему. Так бывает. Но есть род
отличников более стойких и самоуверенных. Эти, напротив, рады
шансу утвердиться в новом качестве времени, предполагая, верно,
что творящаяся история происходит ради них.
Отличник всегда что-то вроде анатомического атласа: разными
цветами разводятся вены и артерии, жилочки и сухожилия
прорисованы столь ярко, что почти выпирают из мелованной бумаги.
Странно, любая попытка легчайшего анализа г-на Чаадаева тут же
кажется агрессивной по отношению к объекту. Как это понять и чем
объяснить?
Учесть внетелесность сущего, расположенную за его внешним
проявлением, можно, опираясь на аналогии, на сходства,
мелькающие внутри прозрачного сосуда его жизни. То ли клубок
змей, вьющихся в воздухе, или полет черной птицы, на быструю
секунду отрезающей голову человека от падающего сверху чего-то,
что условно может быть названо светом.
И это не пустая метафорика, но мы входим в нору и пространство,
расположенные за лицом Tschaad'a.
Цитата
"Ничто так не укрепляет дух в его верованиях, как строгое
исполнение всех относящихся к ним обязанностей, - пишет Tschaad
в Первом философическом письме. - Притом большинство обрядов
христиан-ской религии, внушенных высшим разумом, обладают
настоящей животворной силой для всякого, кто умеет проникнуться
заключенными в них истинами. Существует только одно исключение
из этого правила, имеющего в общем безусловный характер, -
именно когда человек ощущает в себе верования высшего порядка
сравнительно с теми, которые исповедует масса, - верования,
возносящие дух к самому источнику всякой достоверности и в то же
время нисколько не противоречащие народным верованиям, а,
напротив, их подкрепляющие; тогда и только тогда позволительно
пренебрегать внешнею обрядностью, чтобы свободнее отдаваться
более важным трудам. Но горе тому, кто иллюзии своего тщеславия
или заблуждения своего ума принял бы за высшее просветление,
которое будто бы освобождает его от общего закона!"
Но ведь - действительно, горе.
Вкратце
Чаадаев, Петр Яковлевич, родился 27 мая 1794 года в Москве,
крест-ными его были действительный тайный советник и кавалер
граф Федор Андреевич Остерман (бывший одно время московским
генерал-губернатором и сенатором, из Остерманов) и вдовствующая
княгиня Наталия Ивановна Щербатова. Вскоре братья (Михаил
родился чуть раньше, 24 октября 1792 года) оказались в селе
Хрипунове Ардатов-ского уезда Нижегородской губернии, в родовом
имении их отца, умершего, когда Петру не было и года. А в марте
1797 года умерла и мать, Наталья Михайловна Чаадаева, урожденная
Щербатова.
Согласно документам, наследники оказались владельцами имений во
Владимирской и Нижегородских губерниях с 2718 душами обоего пола
и дома в Москве. Жихарев добавляет, что имелся при том еще и
денежный капитал размером примерно в миллион ассигнациями.
Детей переняла тетка, княжна Анна Михайловна Щербатова. О ней и
ее отношении к сиротам говорит известный эпизод. Находясь с
племянниками у церкви, она услышала вопли подбегавшего слуги: "У
нас несчастье!" (в доме начался пожар). "Какое ж может быть
несча-стье? - удивилась тетка. - Дети оба со мной и здоровы".
Жихарев, впрочем, пояснил, что тетка впопыхах не разобралась,
про что именно ей толкует слуга, но что это меняет?
С точки зрения последующей карьеры героя следует сказать, что
фамилия братьев прослеживалась с "Бархатной книги", сообщавшей:
"Чаадаевы. Выехали из Литвы. Название получили от одного из
потомков выехавших и прозывавшегося Чаадай, но почему,
неизвестно".
Исходя из естественного предположения, что амбиции молодых людей
не в последнюю очередь определяются предками, скажем, что Иван
Иванович, прапрадед Ч., был при государе в качестве дипломата, в
частности - послом в Варшаве, у "Леопольда Цесаря римского", в
Вене и Венеции. При его непосредственном участии был заключен
"вечный" мир России с Польшей, по которому последняя навсегда
отказалась от Киева.
Дед Ч., Петр Васильевич, служил в лейб-гвардии Семеновском полку
и в чине капитана был послан из Петербурга в Москву с манифестом
о вступлении на престол Елизаветы Петровны, а в 1743 году по ее
приказу отправился в одну из российских губерний для
производства ревизии о числе душ, после чего с ним случилось
некое умопомешательство.
Сумасшествие его состояло в том, что он иной раз воображал себя
персидским шахом. "Шаха" засунули в заведение, не помогло.
Императрикс Елисавет лично присутствовала при попытках изгнать
из "персидского шаха" злого духа, предпринятых по настоянию
духовенства. Тот, однако, не покорился.
По версии же Екатерины II все было несколько иначе:
"Сумасшествие Чаадаева заключалось в том, что он считал Господом
Богом шаха Надира, иначе Тахмаса-Кулы-хана, узурпатора Персии и
ее тирана". Впрочем, поморщилась она в тех же "Записках",
сумасшествие Чаадаева-деда выглядело весьма сомнительным,
поелику во всем, кроме Персии, П.В. отличался отменным
здравомыслием. Ходили слухи, что он придуривается, желая отвлечь
от себя подозрения во взяточничестве во времена ревизии.
Отец Ч., Яков Петрович, служил в том же Семеновском полку, выйдя
откуда по отставке подполковником, служил советником
нижегородской уголовной палаты, где, понятное дело, сталкивался
со злоупотреблениями различных лиц, в особенности -управляющего
коллегией экономии Петра Ивановича Прокудина. В год рождения
Петра Яковлевича отец его напечатал в типографии у "Ридигера и
Клаудия" комедию "Дон Педро Прокодуранте, или наказанный
бездельник", автором коей был выставлен Кальдерон, а перевод
будто был сделан в Нижнем Новгороде. Прочтя текст, Прокудин
взбеленился и попытался скупить все экземпляры комедии, в чем
практически преуспел, поскольку даже сам Ч. увидел текст
(благодаря М.Н.Лонгинову) лишь под конец жизни.
Университет и далее
Петр и Михаил Чаадаевы вместе с двоюродным братом Иваном
Щербатовым поступили в Московский университет в 1808 году.
Неизвестно, на каком факультете учился Tschaad, но их тогда было
четыре: физмат, медицинский, нравственно-политических наук,
филфак. Нравственно-политический был любопытен по составу
дисциплин: теория и история законов, римское право, логика,
метафизика и эмпириче-ская психология; элементы политики и
политэкономии; история европейских государств и история XVIII
века.
По окончании университета Чаадаевы отправились в Петербург,
традиционно - в лейб-гвардии Семеновский полк, причем Tschaad
просит кузена Ивана Щербатова, отправившегося в Питер раньше,
подыскать им "покои комнат в семь, каковые побольше и почище - и
прошу вас, если можно, так, чтобы нанять с дровами на два месяца
- в веселой части города... Не забудьте, прошу вас, велеть
истопить нанятые покои до нашего приезда - кстати, постарайтесь
нанять, если можно, с мебелями".
Ну, а в марте 1812 года Семеновский полк в составе гвардейской
пехотной дивизии А.П.Ермолова, входившей в гвардейский корпус
под началом Великого князя Константина, пошел на Запад.
1812 год
"Три похода, сделанные Чаадаевым в военную эпоху последних войн
с Наполеоном, в военном отношении не представляют собой ничего
примечательного. В конце двенадцатого года он был болен какой-то
страшной горячкой, где-то в польском местечке, на квартире у
какого-то жида, однако же поспел к открытию военных действий в
тринадцатом году. Под Кульмом в числе прочих получил Железный
крест. В четырнадцатом, в самом Париже, по каким-то
неудовольствиям, перешел из Семеновского полка в Ахтырский
гусарский, странствования которого и разделял (Краков, Киев и
другие местности австрий-ских и русских пределов), до
окончательного своего перевода в лейб-гусарский полк и до
назначения адъютантом к командиру гвардей-ского корпуса
Иллариону Васильевичу Васильчикову (впоследствии графу, князю,
председателю Государственного совета)."
Что до неудовольствий, то их причины не установлены, а
сослуживец М.И.Муравьев-Апостол предполагал, что все дело - в
новом кавалерийском мундире, отмечая, что в Париже Ч. поселился
вместе с офицером П.А.Фридрихсом - из гусар "собственно для
того, чтобы перенять щегольский шик носить мундир. В 1811 году
мундир Фридрихса, ношенный в продолжение трех лет, возили в
Зимний дворец, на показ".
Весной же 1816 года Чаадаев перешел корнетом в лейб-гвардии
Гусарский полк (квартировавший в Царском селе), что считалось
благоприятным для дальнейшей карьеры. Хорош был и новый мундир:
в 1815 году офицеры полка получили приказ носить шляпы с белой
лентой вокруг кокарды. На мундире - бобровый мех, по ремням
портупеи - галуны, у сапог - золотые кисточки.
"В мундире этого полка всякому нельзя было не заметить молодого
красавца, белого, тонкого, стройного с приятным голосом и
благородными манерами. Сими дарами природы и воспитания он
отнюдь не пренебрегал, пользовался ими, не ставил их гораздо
выше других преимуществ, коими гордился и коих вовсе в нем не
было, - высокого ума и глубокой науки. Его притязания могли бы
возбудить или насмешку, или досаду, но он не был заносчив, а
