сторону, но Тоби глядел на снег еще долго. Когда глаза начали слипаться,
повернулся и увидел, что Фальстаф сидит на кровати и ждет его.
Тоби скользнул под одеяло, оставив ретривера на нем. Позволить собаке
забраться под одеяло было нарушением посерьезней. Надежный инстинкт
восьмилетнего мальчика говорил ему это. Если мама или папа обнаружат
такое мальчик головой на одной подушке, а пес на другой, и одеяло у них
обоих до щек - будут большие неприятности.
Он протянул руку за шнурком, чтобы задернуть занавеску так, чтобы он
и Фальстаф смогли спать, как в купе поезда, который несется через Аляску
зимой: в страну золотой лихорадки, чтобы сделать заявку на участок.
После они сменят имя Фальстаф на Белый Клык. Но как только занавески
начали задвигаться, пес вскочил на лапы на матрасе, готовый спрыгнуть на
пол.
- Хорошо, ладно. Боже ты мой, - сказал Тоби и оставил занавески
широко открытыми.
Ретривер улегся у него под боком снова, мордой к двери, ведущей на
заднюю лестницу.
- Глупая собака, - пробурчал Тоби, засыпая. - У медведей не бывает
ключей... В темноте, когда Хитер прижалась к нему, слабо пахнущая мылом
после горячей ванны, Джек понял, что ему придется огорчить ее. Он хочет
ее, нуждается в ней Бог знает как, но он оставался ошарашенным своим
переживанием на кладбище. Как только память становилась чуть менее
живой, ему все сложнее было припомнить ясную природу и силу эмоций,
которые были частью встречи, он проворачивал ее все отчаянней в голове.
Рассматривая снова и снова под разными углами, пытаясь выжать внезапное
просветление из этого, раньше чем оно станет, как и все воспоминания,
сухой и увядшей шелухой реального опыта. Беседа с тем, что говорило
через Тоби, была о смерти - загадочная, даже непостижимая, но
определенно о смерти. Ничто так не остужало желания, как размышления о
смерти, могилах и гниющих телах старых друзей.
В конце концов, именно об этом он думал, когда она гладила его,
целовала и бормотала всякие нежности.
К своему удивлению, он был не только готов, но и безудержен. Не
просто способен, но переполнен страстью, с большей силой, чем у него
бывало уже задолго до перестрелки в марте. Хитер была такая податливая,
но и требовательная. Одновременно робкая и агрессивная, целомудренная и
всезнающая, вдохновенная, как невеста в брачную ночь. Нежная и шелковая,
а главное - живая, так восхитительно живая!
Позже он понял, что заниматься любовью с ней - это значит избавляться
от пугающего, но и темно-манящего, соблазняющего существа на кладбище.
День размышлений о смерти оказался извращенным сладострастием.
Посмотрел на окна. Ставни были открыты. Призраки снега кружились за
стеклами, танцевали белыми привидениями, вертелись под музыку флейты
ветра. Вальсирующие духи, бледные и холодные. И кружащиеся,
кружащиеся...
...В пресыщенной темноте, на ощупь ищи путь к Дарителю, к дару мира и
любви, радости и веселья, к концу всех страхов, последней свободе! Все
это для него, если только он сможет найти путь, тропу, истину. Дверь!
Джек знал, что ему нужно только найти дверь, открыть ее, - и мир чудес и
красоты раскинется за ней. Затем понял, что дверь в нем самом, ее не
нужно искать, шатаясь по вечной тьме. Такое волнующее открытие. В нем
самом. Рай, просто рай. Вечная радость. Просто открыть дверь внутри себя
и впустить это, впустить. Так просто: только впустить! Он хотел принять,
включить это в себя, потому что жизнь была так тяжела, когда ей не нужно
такой быть. Но какая-то упрямая часть него сопротивлялась, и он
чувствовал огорчение Дарителя за дверью. Огорчение и нечеловеческую
ярость. Сказал: "Я не могу, нет, не буду, нет!" Резко тьма набрала вес,
собираясь вокруг него с неизбежностью камня, нарастающего на древние
кости за тысячелетия. Сокрушительное и безжалостное давление, а с ним
пришло жуткое утверждение Дарителя: "Все становится, все становится
мною! Все, все становится мною, мною! Должен подчиниться... Бессмысленно
сопротивляться... Впусти это... Рай, рай, радость навсегда... Впусти
это!" Стучит по душе. Все становится им. Раздражающие удары по всем
тканям. Таран, колотящий в него, жуткие удары, сотрясающие самые глубины
его души: впусти это, впусти это, впусти это! ВПУСТИ ЭТО, ВПУСТИ ЭТО,
ВПУСТИ ЭТО, ВПУСТИИИИИ!..
Краткое шипение и треск, как тяжелый быстрый звук разрыва
электрической спирали, продрожал через мозг. Джек проснулся. Его глаза
распахнулись. Сначала лежал онемело и тихо, напуганный до бездвижности.
Есть тела.
Все становится мною!
Куклы.
Заменители.
Джек никогда не просыпался так резко и настолько полно за один миг.
Одна секунда во сне, а другая в совершенном пробуждении и тревоге и
яростном сознании.
Вслушиваясь в свое обезумевшее сердце, он понимал, что сон
по-настоящему не был сном, в привычном смысле слова, а... Вторжением.
Коммуникация. Контакт. Попытка разрушить и пересилить его волю, пока он
спит.
Все становится мною!
Эти три слова были теперь не так загадочны, как казалось раньше, они
были надменным утверждением превосходства и претензией на властвование.
Он говорил с невидимым Дарителем во сне и с ненавистным существом,
которое общалось через Тоби вчера на кладбище. В обоих случаях,
просыпаясь и засыпая, Джек ощущал присутствие чего-то нечеловеческого,
властного, враждебного и насильственного. Чего-то такого, что может
погубить невинного без угрызений совести, но предпочитает подчинить и
властвовать над ним.
Джека начала давить жирная тошнота. Он почувствовал холод и грязь
внутри себя. Замаранным попыткой Дарителя захватить власть и поселиться
в нем, хотя попытка была безуспешной.
Он знал точно, как никогда что-либо в своей жизни, что враг реален:
не призрак, не демон, не просто параноидально-шизофреническая иллюзия
взбудораженного мозга, но существо из плоти и крови. Без сомнения, из
бесконечно чужой плоти. И крови, которую, вероятно, не признает таковой
ни один врач. Но тем не менее из плоти и крови.
Не знал, что это было, откуда оно пришло или из чего оно родилось,
знал только, что оно существует. И то, что оно было на ранчо
Квотермесса.
Джек лежал на боку, а Хитер перевернулась за ночь.
Хрусталики снега тикали по окну, как прекрасно откалиброванные
астрономические часы, высчитывающие сотые доли секунды. Ветер, который
изматывал этот снег, издавал низкое жужжание. Джек почувствовал, что как
будто слушает прежде молчащую и затаившуюся космическую машину, которая
вертела вселенную по бесконечным кругам.
Рывком он отбросил одеяло, сел и встал.
Хитер не проснулась.
Ночь все еще правила, но слабый серый свет на востоке намекал на
ожидающуюся коронацию нового дня.
Пытаясь побороть тошноту, Джек простоял в одном нижнем белье, пока
его дрожь не стала сильнее дурноты. В спальне было тепло. Холод был
внутренним. Тем не менее он пошел к шкафу, спокойно отворил дверцу, снял
джинсы с вешалки, надел их, затем рубашку.
Проснувшись, он не мог поддерживать вспыльчивый ужас, который вырвал
его из сна, но все еще нервничал, полный страха, и волновался за Тоби.
Захотел проведать сына.
Фальстаф сидел в коридоре наверху, среди теней, напряженно
уставившись на открытую дверь в спальню, соседнюю с Тоби, где Хитер
разместила свои компьютеры. Странный, слабый свет падал через дверной
проем и блестел на мехе пса. Он застыл как статуя в напряжении.
Задеревеневшая голова была опущена и вытянута вперед. Хвост замер.
Когда Джек приблизился, ретривер поглядел на него и издал
приглушенное, тревожное скуление.
Тихий треск компьютерных клавиш шел из комнаты. Быстрое печатание.
Молчание. Затем новый взрыв печати.
За столом Хитер Тоби сидел перед одним из компьютеров. Мерцание
большого монитора, который был обращен не в сторону Джека, было
единственным источником света в бывшей спальне. Много ярче, чем
отражение, которое достигало холла. Мальчик купался в нем, в быстро
меняющихся тенях голубого, зеленого и пурпурного, во внезапных вспышках
красного, оранжевого, затем снова синего и зеленого.
Ночь оставалась глубокой, так как серая назойливость рассвета еще не
могла быть видной в этой стороне дома. Завеса изящных снежинок заложила
стекла и резко становилась голубыми и зелеными блестками под светом
монитора.
Шагнув через порог, Джек сказал:
- Тоби?
Мальчик не отрывал взгляда от экрана. Его маленькие руки летали над
клавиатурой, добиваясь бешеного потока приглушенного клацания. Никакого
другого звука от машины не шло, даже обычных гудков или бормотания.
Умел ли Тоби печатать? Нет. По крайней мере, не так, не с такой
легкостью и быстротой.
Глаза мальчика отражали искаженные образы на дисплее перед ним;
фиолетовые, изумрудные, мерцания красного.
- Эй, малыш, что ты делаешь?
Он не отвечал.
Желтое, золотое, желтое, оранжевое, золотое, желтое - свет мелькал не
так, как будто он исходил от экрана компьютера, но как будто был
блестящим отражением летнего солнечного света, скачущего по рябящей
поверхности озера. Желтое, оранжевое, темно-коричневое, янтарное,
желтое... За окном кружащиеся снежинки блистали, как золотая пыль,
горячие искры, светлячки.
Джек пересек с дрожью комнату, чувствуя, что нормальность не
возвратилась, когда он очнулся от кошмара. Пес полз за ним. Вместе они
обогнули один конец L-образного рабочего стола и оказались на стороне
Тоби.
Мельтешение цветов шло по экрану слева направо, переходя друг в друга
и через друг друга. Потом, исчезая, усиливаясь, становясь ярче, темнее,
завиваясь, пульсируя. Электрический калейдоскоп, в котором ни один из
бесконечно трансформирующихся образов не имел ровных краев. Это был
полноцветный монитор. Тем не менее, Джек никогда ничего подобного не
видел.
Положил руку на плечо сына.
Тоби вздрогнул, не глядел и не говорил, но слабое изменение в его
поведении показало, что он больше не был так очарован экраном
компьютера, как когда Джек окликнул его в первый раз из дверей.
Его пальцы снова застучали по клавишам.
- Что ты делаешь? - спросил Джек.
- Разговариваю.
Глава 19
Вал желтого и розового, спиральные нити зеленого, рябящие ленты
пурпурного и голубого.
Образы, картинки, и ритм изменений гипнотизировали, когда они
складывались прекрасным и изящным способом. Но даже и тогда, когда они
были уродливы и хаотичны, Джек почувствовал движение в комнате. Ему
потребовалось усилие, чтобы отнять взгляд от подчиняющих протоплазменных
образов на экране.
Хитер стояла в дверях, одетая в свой стеганый красный халат, со
взъерошенными волосами. Не спрашивала, что происходит: как будто уже
знала. Она не глядела прямо на Джека или Тоби, но на окно за ними.
Джек повернулся и увидел ливень снежинок, постоянно меняющих цвет, в
то время как на дисплее монитора продолжались быстрые и текучие
метаморфозы.
- Говоришь с кем? - спросил он у Таби.
После колебания, мальчик сказал:
- Нет имени.
Его голос был не плоский и бездушный, как на кладбище, но и не совсем
его, нормальный.
- Где он? - спросил Джек.
- Не он.
- Где она?
- Не она.
Нахмурившись, Джек спросил:
- Тогда что?
Мальчик ничего не сказал, и снова, не мигая, стал глядеть на экран.
- Оно? - полюбопытствовал Джек.
- Да, - ответил Тоби.
Приблизившись к ним, Хитер подозрительно посмотрела на Джека:
- Оно?
Джек обратился к Тоби:
- Что оно такое?
- То, чем хочет быть.
- Где оно?
