наполовину засыпан пылью, но датчики на его спецкостюме
указывали на нормальную работу всех систем. Другая же
свисала на ремнях из накренившихся саней. Ноги у нее были
переломаны, защитный костюм лопнул, тело окоченело и стало
твердым, как камень. Вот и все, что они нашли. Как
предписывали инструкции и обычаи, они тут же кремировали
тело лазерными пистолетами, которые носили тоже по
инструкции но никогда прежде не использовали. Пью
чувствовал, что его сейчас стошнит. Он с трудом помог
Мартину усадить уцелевшего парня в двухместные сани и
отправил их вдвоем в купол.
Уцелевшим был Каф. Он лежал в глубоком шоке. На затылке
у него они заметили опухоль, что могло означать сотрясение
мозга, но переломов вроде бы не было.
Пью принес два стакана с пищевым концентратом и по
глотку ликера.
- Подкрепись - сказал он.
Мартин подчинился и сделал глоток.............
Каф лежал неподвижно, лицо - словно из воска, иссиня-
черные волосы до плеч; сквозь уставшие полуоткрытые губы
вырвалось неровное, слабое дыхание.
- Наверное, это случилось во время первого толчка, он
был самый сильный, - сказал Мартин. - Видимо, от него - то
вся конструкция сперва завалилась набок, и в конце концов
рухнула.
............................................................
В этот момент мир выскользнул у них из-под ног. Вещи
подпрыгивали и гремели, скакали и ходили ходуном, истеически
хохотали.
- Вот точно также было и в четырнадцать часов, -
заговорило Благоразумие дребезжащим голосом Мартина среди
всего этого хаоса и крушения мира. Но когда суматоха
несколько улеглась и вещи перестали плясать, Безумие все же
заявило о себе громким криком.
Пью перемахнул через лужицу расплескавшегося ликера и
прижал Кафа к кровати. Железные мускулы отшвырнули его
прочь. Мартин навалился Кафу на плечи. Тот кричал, боролся,
задыхался. Лицо его почернело.
Кислород! - крикнул Пью, инстинктивно нащупал рукой в
аптечке нужный шприц и, пока Мартин держал маску с
кислородом, ввел иглу прямо в блуждающий нерв, тем самым
вернув Кафа к жизни.
- Я и не подозревал, что ты знаешь такие штучки,-
сказал Мартин.
............................................................
Каф зашагал нормально, цвет лица у него постепенно
восстанавливался, только губ еще отливали синевой. Пью и
Мартин снова налили себе по глотку для храбрости и уселись у
постели с медицинским справочником.
............................................................
Пью улегся поверх спального мешка, но через какую-то
секунду его разбудили жутковатые звуки судорожных вдохов и
борьбы. Он вскочил, шатаясь, нащупал иглу, трижды попытался
попасть ею в нужную точку, не смог, и начал массаж сердца.
- Рот в рот,- сказал он, и Мартин подчинился.
Через некоторое время Каф сделал хриплый вдох, его
пульс успокоился, сведенные судорогой мускулы начали
расслабляться.
- Сколько я спал ?
- Полчаса.
Они стояли, обливаясь потом.Земля под ними содрогалась,
ткань, которой был обтянут купол, провисла и колыхалась.
Либра вновь танцевала свою жуткую польку, свой Totentanz*.
* Танец смерти.
Восходящее солнце казалось сейчас еще больше и краснее.
Пыль, смешанная с газом, столбом стояла в жиденькой
атмосфере Либры.
- Что с ним происходит, Оуэн?
- Мне кажется, он умирает вместе с ними.
- С ними? Да говорю же тебе, они все давно погибли!
- Да, девять из них. Их либо смяло в лепешку, либо они
задохнулись. Они - это он, а он - это они. Они погибли, и
теперь он умирает с каждым из них - смерть за смертью.
- Боже милостливый! - только и вымолвил Мартин.
В следующий раз все было почти также. В пятый раз -
гораздо хуже! Каф метался и бушевал, пытался что-то сказать,
но слова застревали в горле, будто рот был забит канями и
глиной. После приступы стали слабее, но слабл и Каф.
Восьмая агония наступила около половины пятого утра.
Пью и Мартин трудились изо всех сил до половины шестого,
делая все возможное, чтобы сохранить жизнь в этом теле,
которое соскальзовало в небытие, не оказывая никакого
сопротивления. Им удалось это, но Мартин сказал:
- Больше он не выдержит,- и оказался прав.
Но Пью наполнял ослабевшие легкие своим дыханием до тех
пор, пока сам не потерял сознания.
Он проснулся. Купол был затемнен, свет не горел. Он
прислушался, и до него донеслось дыхание двух спящих людей.
Тогда он снова уснул и проснулся уже только от голода.
Солнце стояло уже довольно высоко над темными
равнинами, и планета больше не танцевала. Каф спокойно спал.
Пью и Мартин пили чай и поглядывали на него с торжеством
собственников.
Когда он открыл глаза, Мартин подошел к нему:
- Ну, как ты себя чувствуешь, старик?
Ответа не последовало. Пью отстранил Мартина и заглянул
в карие потухшие глаза, которые смотрели сквозь него. Как и
Мартин, он поспешно отвернулся. Разогрев пишевой концентрат,
Пью принес его Кафу:
- На вот, выпей.
Он увидел, как напряглись мускулы в горле Кафа.
- Дайте мне умереть, - скзал он.
- Ты не умрешь!
Каф произнес уверенно и отчетливо:
- Я на девть десятых мертв. Того, что от меня осталось,
не хватит, чтобы выжить.
............................................................
Пес, рыцарь, змей
К ночи работники лагеря вешали на крючок строгие свои
рожи и собирались келейно. Пароль был - "тук-тук! кто там?",
и отзыв:"сто грамм". Собирались и судачили о трудностях.
Меня, девятнадцатилетнего, отращивающего тщетно бороду и без
конца курившего, поучали: "назначь ребят постарше, льготы им
всякие, а они приведут младших в соответствие, и дисциплинка
будет! В армии, наверное, не служил?" После выпивки
купались в Ладоге, но чтоб завтра - как штык!
Утром, стало быть, как штык, мы с железными опять
мордами стояли на трибуне и салютовали марширующим по
пыльному плацу стаям.
А к вечеру надо было их укладыватьб. "Что ты им книжки
перед сном! А они опять будут!.. Это ж не дети - бандиты! "-
говорил мне Слава-матрос из хозбригады по обслуживанию
лагеря. Когда Слава брал увольнение, он ехал в город, а там
шел в зоосад и дразнил льва солнечным зайчиком. При этом он
улыбался и называл царя зверей сукой.
"Что ты им все, сука, книжки! - говорил он и мне.- Я
тоже раньше думал. Ребята то, ребята се! А потом, сука,
понял: надо рубить!!! (только, чтоб никто не видел). Гляди-
ко!...- Он вошел в спальную комнату. Матрос тоже считал себя
воспитателем с опытом. Детки в это время носились по
кроватям. Слава достал из кармана кнут. Или плеть ? И стал
хлестать резвившихся. "А ну, марш на правый бок! На правый,
я сказал. Отбой для них не отбой. Сказано отбиться, значит
отбейся, сукинец."
Детишкам это ... нравилось. Да, нравилось. Они
говорили: "А что получил по чану - лежишь, балдеешь". Я
отчаивался со своим "Ребята, я вам на сон грядущий почитаю",
когда видел во всем развороте всех в общем-то устраивающую
армейщинку: старшие (нет, чтоб им, жлобам, ехать в стойотряд
со студентами) колотили средних по возрасту, те за это
ненавидели малышейц, которые ждали свой черед, когда
повзрослеют.
Наконец, я, как объяснили, "своей демократией развалил
отряд". Поэтому пришлось убираться восвояси. Перед отъездом
зашел в свою комнату и увидел, что один из взрослых
"пионеров" набивает карманы моими сигаретами. Он оглянулся.
Задышал так, что живот у него вздымался над майкой, и стал
объяснять что-то.
Я с шагом вперед ударил его и ощутил, сколько помню,
удовольствие, от мокрого хлюпанья лица, пришмякнутого
кулаком. Парень убежал с угрозой "ну, все, ну-все-е!"
Я перекинул сумку через плечо и оскорбленным пророком
зашаркал по пустынной дороге. Надо признаться, у меня
дрожали ногии трудно было идти медленно. Уже в электричке я
подумало том, какпо-молодецки наказал вора.
Учителем в тот момент я быть не хотел.
Говорят, что случай отдельный воистину значителен,
когда связан с исторической судьбой народа. Лагерь есть вся
наша жизнь? Уподобление напрашивается. Но пока не соблазнюсь
им.И не встану в позу обиженного толпой романтика - дескать
'I am the king of the castle ', а вы - "Жалкий род людской".
Я и сейчас отчаиваюсь, когда слышу: "им(ученикам то есть)
бесполезно о чем-нибудь говорить!" Нередко тут же отчаянная
училка, заглатывающая обед, брякнет: "Стрелять их надо!
Таких теток когда-то приходилось встречать.
Еще помню, один гражданин, выпушенный из психушки под
расписку родных, провозгласил тост: "Господа, выпьем за
элиту!" ... и тут я опять не сделаю обобщений, а расскажу
еще одну историю.
Лет пятнадцать назад, точнее, ну в общем очень давно, я
лежал под дубом. Друзья сбросили около меня рюкзаки, на
спину положили гитару и ушли искать стоянку. Задремывая, я
мыслил: все на свете относительно, поэтому мрачно, и человек
вообще несчастен, как я под дубом, уткнувшийся клювом в
корень, а глазом в дранный свой локоть. Сон давил меня, всем
сердцем вминавшегося в холодную землю, оглушенного шелестом
старой травы.
И тут, засыпая, я ощутил, что струны звучат на моей
спине. Надо мной осоловелым, чуть не подернутым уже
паутиной, затертым, как закладка меж страниц, между небом и
твердью, стояли дети. Им было лет по десять. Худые,
одинаковые. В бесцветных халатах с большими грязными
пуговицами.
- Откуда вы?-
Спрсивши, сообразил, что из детдома. Здание как раз
было рядом - окна заставлены картоном( как иногда глаза у
человека).
- Откуды вы ? - повторяя, думая, чтоб им сказать.
- Поиграй, а?- просят они.- Поиграй.
- Я не умею.
- Спой.
- Я не умею.
Как раз садилось солнце - и меня осенило. Я вытащил из
куртки блокнот, куда переписывал мудрые речения из Библии,
Достоевского, Шекспира, а также, сколько помню, из
изумительной монографии "Волшебство в семнадцатом веке",
стал выдирать листы и рисовать на обратной стороне. Надо
сказать, ловок, как рисовальщик. Могу набросать аж ногой
автопортрет. Итак, я рисовал.:"Вот, дети, добрый разбойник.
Тебя как зовут ? Прими автограф! А тебе - на, возьми,
волшебник - повелитель снов! И, конечно, роспись моя на
добрую память. Тебе - кентавр! Тебе - принцесса, нет лучше
изобразим русалку!"
Дети прямо-таки выстроились в очередь: мне, мне! -
кричат. Со всеми знакомлюсь и каждому что-то : крылатого
коня, рацаря в звездном плаще, черта в ступе, кошку в
колыбели, пса в лаборатории алхимика, улыбчивого змея с
яблоком etc.
- А тебя как зовут? - спрашиваю последнего в очереди,
самого маленького, беловолосого, с обожженным лицом. Очень
он был маленький.
- А меня,- сказал мальчик,- Володя Маяковский.
- О!... Хочешь, я тебя нарисую?
Он зашептал мне в ухо:
- Возьмите, возьмите меня с собой к себе. Я хороший. Я
умею шнурки завязывать и сам с собой играть!
... Такая вот История.
Иногда мне говорят:
- А вы красноречивый - декламация, жест, то-се.
Работатет в манере Маяковского?
Я на мгновение вспоминаю того Вову, которому хотелось
получить красивый рисунок. На мгновение - щелк -и отлючаюсь
о т беседы - возникает передо мной картинка из прошлого :
река, луга, дубовая роща, май, теплый ветер. И не все на
свете относительно, как, разумеется, пес, рыцарь и змей, на
листах из карманного блокнота начертанные.
