- Не понимаю, на каком основании или в каких видах вы вмешиваетесь в мои дела! - вспылил молодой человек. Он весь покраснел и вскочил с живостью, показавшей, как мало значат для него более грубые нужды, когда задет близкий его сердцу предмет. - И ваш язык мне непонятен, сэр. То, что в отношении других можно назвать "благою целью", для меня - высший долг. И со свидетельством тоже не менее странно: признаюсь, не понимаю, кто его может спрашивать. И зачем я должен его предъявлять?
- Обычай предписывает запасаться таким документом, - веско возразил доктор. - И в соответственных случаях принято предъявлять его с тем, чтобы родственные и дружественные умы сразу отметали недостойное подозрение и, пренебрегая, так сказать, простейшими вопросами, могли сразу же начать с тех статей, которые являются desiderata <Желательное, наиболее интересное (лат.).> для обеих сторон.
- Странное требование! - пробормотал молодой человек, переводя взгляд с одного на другого, как будто изучая, что представляют собою эти трое, и взвешивая, на чьей стороне сила. Потом, пошарив у себя на груди, он извлек маленькую шкатулочку и, с достоинством подав ее доктору, сказал:
- Из этого вы увидите, сэр, что я имею достаточное право путешествовать по стране, которая ныне находится во владении Американских Штатов.
- Посмотрим! - провозгласил натуралист, разворачивая большой, сложенный в несколько раз пергамент. - Ага, подпись философа Джефферсона! <Томас Джефферсон (1743 - 1821) - американский государственный деятель и философ. С 1801 по 1803 год был президентом США.> Государственная печать! Вторая подпись - военного министра! Вот как! Свидетельство о присвоении Дункану Ункасу Мидлтону звания капитана артиллерии.
Кому, кому? - подхватил траппер, который в продолжение всего разговора сидел и жадно вглядывался в незнакомца, в каждую черточку его лица. - Какое имя? Вы назвали его Ункасом? Ункас? Там написано - Ункас?
- Так меня зовут, - несколько высокомерно отозвался юноша. - Это имя индейского вождя, которое с гордостью носим мой дядя и я. Оно нам дано в память большой услуги, оказанной нашей семье одним воином в давних войнах.
- Ункас! Вы его назвали Ункасом! - повторил траппер и, подойдя к юноше, откинул с его лба черные кудри без малейшего сопротивления со стороны их изумленного обладателя. - Ага! Глаза мои стары и не так остры, как в ту пору, когда я и сам был воином, но я узнаю в сыне облик отца! Его лицо мне сразу напомнило кого-то, едва он подошел. Но многое, многое прошло с тех далеких лет перед моими слабеющими глазами, и я не мог припомнить, когда и где я встречал человека, похожего на него! Скажи мне, мальчик, под каким именем известен твой отец?
- Он был офицером Штатов в войне за независимость и носил, понятно, то же имя, что и я, - Мидлтон; а брата моей матери звали Дункан Ункас Хейворд.
- Снова Ункас! Снова Ункас! - отозвался старик. - А его отца?
- Точно так же, но без индейского имени. Ему с моей бабушкой и была оказана та услуга, о которой я упомянул.
- Я знал! Я так и знал! - закричал дрогнувшим голосом старик, и его обычно неподвижное лицо задергалось, как будто названные юношей имена пробудили давно дремавшие чувства, связанные с событиями былых времен. - Я так и знал! Сын или внук, не все ли равно - та же кровь, то же лицо! Скажи мне, тот, кого зовут Дунканом, без "Ункас".., он еще жив?
Молодой человек печально покачал головой и ответил:
- Он умер в преклонных годах, уважаемый всеми. Был любим и счастлив и дарил счастье другим!
- В преклонных годах? - повторил траппер и оглядел свои иссохшие, но все еще мускулистые руки. - Да, он жил в поселениях и был мудрым лишь на их особый лад. Но ты часто виделся с ним; тебе случалось слышать от него рассказ об Ункасе и о жизни в глухих лесах?
- О, не раз! Он был в свое время королевским офицером; но, когда разгорелась война между Англией и ее колониями, мой дед не забыл, где он родился, и, отбросив пустую приверженность титулу, сохранил верность родной стране: был с теми, кто сражался за свободу.
- Он рассудил правильно, а главное - послушался голоса крови! Сядь рядом со мной и перескажи мне все, о чем говаривал твой дед, когда уносился мыслью к чудесам лесов.
Юноша улыбнулся, дивясь не так настойчивости старика, как его волнению; но, видя, что всякая тень враждебности исчезла, он, не колеблясь, подчинился.
- Да-да, рассказывай трапперу все по порядку, с "фигурами речи", - сказал Поль, преспокойно подсаживаясь к капитану с другого бока. - Старость любит перебирать предания былых времен, да и я тоже не прочь послушать.
Мидлтон опять улыбнулся - на этот раз, пожалуй, несколько насмешливо. Однако, ласково поглядев на траппера, он так повел свою речь:
- Это длинная и во многом печальная повесть. Придется рассказывать о всяких ужасах и кровопролитии, потому что индейцы на войне жестоки и беспощадны.
- Ладно, выкладывай все как есть, приятель, - настаивал Поль. - Мы у себя в Кентукки привыкли к таким делам, и мне, скажу вам, история не покажется хуже, если в ней снимут два-три скальпа.
- И он тебе рассказывал об Ункасе, да? - твердил траппер, не обращая внимания на замечания бортника, представлявшие своего рода аккомпанемент. - Что же он думал, что рассказывал он о юном индейце там, в своем богатом доме, окруженный всеми удобствами городской жизни?
- Я уверен, что говорил он тем же языком, к какому прибегал бы в глуши лесов и когда бы стоял лицом к лицу со своим другом...
- Вспоминая дикаря, он называл его своим другом? Нищего, нагого, разрисованного воина? Значит, гордость не мешала ему называть индейца другом?
- Он даже гордился этой дружбой! И, как вы уже слышали, дал его имя своему первенцу; и теперь, вероятно, это имя будет передаваться из поколения в поколение до самого последнего потомка в роду.
- Он правильно сделал! Как настоящий человек. Да, как человек и христианин! А рассказывал он, что делавар был быстроног, упоминал он об этом?
- Как серна! В самом деле, он не раз называл его Быстроногим Оленем - это прозвище дали индейцу за его быстроту.
- И что он был смелый и бесстрашный? - продолжал траппер, заглядывая в глаза собеседнику и грустно и жадно: ему хотелось еще и еще слушать похвалы молодому индейцу, которого некогда он, как видно, горячо любил.
- Смелый, как гончая в драке! Бестрепетный Ункас и его отец. Великий Змей, прозванный так за мудрость, были образцом героизма и постоянства. Так всегда говорил о них дед.
- Он отдавал им должное! Только отдавал им должное! Вернее не сыщешь людей ни в одном племени, ни в одном народе, какого бы цвета ни была их кожа. Вижу, твой дед был справедливый человек и внука воспитал как надо. Тяжело ему тогда пришлось там, в горах, и вел он себя куда как благородно! Скажи мне, малый.., или капитан? Ведь ты же капитан?.. Это все?
- Нет, конечно. Это страшная история, и много в ней было трагического. Дед и бабка, когда вспоминали...
- Да, да! Ее звали Алисой. - Траппер закивал головой, и его лицо просветлело при воспоминаниях, пробужденных этим именем. - Алисой или Эльси; это одно и то же. В счастливые часы она была резва и так звонко смеялась! А в горе плакала и была такая кроткая! Волосы были у нее блестящие и желтые, как шубка молоденькой лани, а кожа светлее самой чистой воды, падающей с утеса. Я ее помню! Помню очень хорошо!
Губы юноши чуть изогнулись, и взгляд, направленный на старика, притаил улыбку, наводившую на мысль, что в памяти внука почтенная старая дама была совсем не такова. Он, однако, не счел нужным это высказать и ограничился ответом:
- Перенесенные опасности так живо запомнились им, что оба они до конца своих дней не забывали никого из участников тех приключений.
Траппер смотрел в сторону, словно борясь с каким-то глубоким, естественным чувством; потом опять повернулся к собеседнику и, глядя ему в лицо своими честными глазами, но уже не отражавшими прежнего откровенного волнения, спросил:
- Он вам рассказывал о них обо всех? Они были все краснокожие, кроме него самого и дочерей Мунро?
- Нет. Там был еще один белый, друг делаваров. Он служил разведчиком при английской армии, но родом он был из колоний.
- Наверно, пьяница, никчемный бродяга! Как все белые, которые живут среди дикарей!
- Старик! Твои седые волосы должны бы тебя остеречь от злословия! Я говорю о человеке большой душевной простоты и самого истинного благородства. Живя такой жизнью, он соединил в себе не все наихудшее, как другие, а все добрые свойства двух народов. Человек этот был одарен самым удивительным и, может быть, редчайшим даром природы - умением различать добро и зло. Его добродетели были добродетелями простоты, потому что возникали из его образа жизни, как и его недостатки. В храбрости он не уступал своим краснокожим союзникам; в военном искусстве он их превосходил, так как лучше был обучен. Словом, "он был благородным отпрыском рода человеческого и, если не достиг полной своей высоты, то лишь по той причине, что рос он в лесу" - так звучали, старый охотник, подлинные слова моего деда, когда он говорил о человеке, который вам представляется столь ничтожным!
Траппер опустил глаза и слушал эти страстные слова, в которые пришелец вложил весь пыл великодушной юности. Он то играл ушами собаки, то проводил рукой по своей грубой одежде, то открывал и закрывал нолку своего ружья, и руки его при этом так дрожали, что, казалось, они уже не способны спустить курок.
- Так твой дед не вовсе позабыл того белого? - сказал он хрипло, когда капитан договорил.
- О нет, он его помнил, и настолько, что в нашей семье трое носят имя того разведчика.
- Имя, говоришь ты? - вздрогнул старик. - Как! Имя одинокого неграмотного охотника? Неужели такие люди, богатые, чтимые и, что лучше всего, справедливые, носят его имя? Его подлинное имя?
- Его носят три моих брата - родной и два двоюродных, хотя не знаю, заслуживают ли они вашего лестного отзыва.
- Его подлинное имя, говоришь ты? И пишется оно так: в начале буква "Н" и в конце буква "Л"?
- Точно так, - ответил с улыбкой юноша. - Нет, нет, мы не забыли ничего, что было связано с ним. Моя собака, которая гонится сейчас за оленем тут неподалеку, происходит от гончих, которую тот разведчик прислал в подарок своим друзьям. У него всегда были собаки той же породы. Превосходная порода! Тончайший нюх и самые быстрые ноги - лучших не сыщешь, хоть пройди вдоль и поперек все наши штаты!
- Гектор! - молвил старик, силясь подавить душившее его волнение, и заговорил с собакой в том тоне, каким говорил бы он с ребенком. - Слышишь, песик? У тебя есть в прерии кровная родня! Имя... Нет, это чудесно! Просто чудесно!
Больше он выдержать не мог. Ошеломленный наплывом чувств, растроганный воспоминаниями, пробужденными к жизни так странно и так неожиданно, старик не стал сдерживаться. Он только добавил глухим, неестественным голосом, которым с трудом овладел:
- Я и есть тот разведчик; когда-то - воин, теперь - жалкий траппер! - По его впалым щекам покатились слезы, хлынув из источников, казалось бы давно иссякших. Зарывшись лицом в колени, он приличия ради накрыл голову полами своей оленьей куртки и громко зарыдал.
Эта сцена не могла не взволновать ее свидетелей. Поль Ховер жадно ловил каждое слово разговора, внимая поочередно обоим собеседникам, и чувства вскипали в нем все сильней по мере того, как нарастала напряженность объяснения. Непривычный к таким волнениям, он поочередно поворачивал лицо то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать - он сам не знал чего, пока не увидел слезы старика и не услышал его рыдания. Тут он сразу вскочил и, яростно схватив гостя за горло, спросил, по какому праву он заставляет плакать его престарелого друга. Но в тот же миг опомнился, разжал свою крепкую хватку и, простерши другую руку, как бы в буйной радости, вцепился доктору в волосы, которые сразу же раскрыли свою искусственную природу и точно прилипли к его пальцам, оставив голое сияющее темя натуралиста стыть на холодном ветру.
