Разве я не натешился, не упился мщением? Давно уже у меня нет щек,
однако до сих пор я помню царапины на них и облетающие лепестки, один
из которых зацепился на губе, она чуть не засмеялась - и хлестнула
еще...
Разве не моими вымыслами заполнена ее черепная коробка,в которую я
теперь могу вложить любой кошмар - впрочем, достаточно. Пора вернуть
ее к жизни, иначе я перестараюсь. Я и не собирался доводить ее до пси-
хушки. Пора наверх.
Решение было несколько туманно, и - стоило ли повторять мытарства? Но
вперед гнало новое чувство: между ней и бумагой нет разницы. Та неж-
ность, что я чувствовал по отношению к чистой поверхности, ласкающей
мои строки и, несмотря на это, в сокровенной глубине своей остающейся
чистой, - глубина плоского листа не вызывала у меня сомнений, лишь по-
верхностный взгляд не способен проникнуть глубже поверхности, - так
вот, та нежность отражалась на ней, и в глубине - потрясающее откры-
тие! - я обнаружил ту же чистоту. Короче говоря, я решил вписать не-
достающую для ее счастья букву и превратить то, что ее жестоко терза-
ет, в сад, цветущий сад на берегу прозрачной реки: стоит лишь описать
полукруг.
Во второй раз путешествие обошлось мне сравнительно легко. Мутный го-
рячий пар, нелепые расспросы, лабиринты с тупиками и ловушками - все
было уже знакомо. Я, конечно, потерял былой блеск, но чувствовал себя
уверенно и в силах (своих) не сомневался. Справиться с рукой мечтателя
- что может быть проще? Глупая самонадеянность!
Старая обезьяна, выглядевшая юной, задумчиво почесывала переносицу.
Приготовив чистые бланки, взмахнула кистью, словно дирижируя, но дири-
жером был я - и рука с размаху опустилась на соседнюю стопку, где ле-
жали уже заполненные, среди которых и тот, что определяет твою мучи-
тельную судьбу. О, я был остр, я проткнул безжалостно всю пачку, хотя
хватило бы и половины - твой лежал почти сверху - вся эта разнородная
смесь, случайно оказавшаяся рядом, обрела, благодаря мне, единство, я
был их скелетом, осью вращения, центром всего, ни один бланк не мог
пошевелиться без моего ведома - значительность моей особы не вызывала
сомнений. О, это были сладкие миги! Их блаженства почти не нарушала
тупая боль - я насторожился - тупая боль! Заточенный конец обломан!
Пока не заострят, я буду чем-то вроде импотента. Минута паники быстро
прошла. Ведь я добился, чего хотел. Глаза растерянно уставились на
пробитую мною стопку. Романтическому чучелу придется все переписывать,
бланк с ненаписанной первой буквой в графе "Куда"полетит в корзину для
мусора и моя цель достигнута: переписывая, он будет более внимательным
и все заполнит как надо. (Да и я постараюсь - пытался добавить я, хотя
не очень надеялся, что чучело меня заточит, так как успел заметить на
столе целую коробку карандашей, кажется, цветных. В принципе, это дела
не меняет - ведь в прошлый раз он заполнял графу стандартно, это я
скользнул без следа, теперь же...)
...У цветных продолжался симпозиум. Желтый: Смысл нашего существова-
ния - в раскрашивании бесцветного ми-
ра. Черный: В подчинении высшим существам, которые одни способны при-
дать нам смысл.
Зеленый: Известен опыт, где проявился противоположный подход: именно
карандаш придавал написанному необходимый смысл, полностью подчинив
своей воле державшую его руку. Наша цель - подчинить окружающую приро-
ду и использовать мышечную силу пальцев по своему усмотрению.
Синий: В нашем существовании нет смысла. Каждый миг любой из нас мо-
жет быть извлечен из коробки и подставлен лезвию ножа или точилки. Су-
ществование этих предметов обессмысливает нас, превращает в вечно
страдающих или ожидающих страдания. В конце концов каждый превращается
в кучу грязных стружек.
Фиолетовый: Но остаются слова, написанные нами... Красный: Увы, не
нами, дорогой коллега! Белый: Карандаш - вещь в себе. Его существова-
ние самодостаточно, он
не нуждается ни в заточке, ни в пальцах, ни в словах. Смысл карандаша
заключен внутри его деревянной оболочки. Он не нуждается во внешних
проявлениях.
Синий: Но, уважаемый коллега... Так я и думал. Он взял из пачки, ка-
жется, черный. Стал разбирать ис-
порченные бумаги. Был очень серьезен. Предельно внимателен. Брал от-
дельно каждый лист, изучал, сверялся с каким-то гроссбухом. Дошел до
моего листка. Повертел, отложил в сторону. Что это значит? Я напрягся,
осколок графита выпал из разбитого клюва. Он пожевал губами, пожал
плечами и... переписал, как было. Черт побери! Безмозглая тварь, меч-
тательная растяпа!
...Поезд мчался быстрее обычного. Страшные буквы замелькали на сте-
нах. На миг показалось... Нет! Поезд несся по черному кольцу и тусклые
буквы повторялись до бесконечности. Других остановок больше нет...
...и две фотографии, которые я не заметил во время удара. Само собой,
обе были пробиты. "Дело о двух влюбленных". Удар поразил ее в темя,
его в левый глаз. Полупрозрачные пальцы, помедлив, прикрепили обе
(скрепкой) к новому бланку со старой шуткой. Ангел откинулся и, в позе
отдыхающего, стал накидывать каламбурчики на обороте одного из испор-
ченных бланков. У него было лицо неопытного любителя кроссвордов. "Пи-
оны - шпионы (дьявола)". Забавно сморщился. "Указ, указ, указ - су-
ка-сука-сука". Смутился. "Абсурд - обсер". Покраснел, обмахнулся кры-
лом, оглянулся. По рассеянности сунул листок к отправляемым докумен-
там.
* * * Тупо, глупо. Из ворот трамвайного депо вышел дворник. Вместе
с пачкой
из-под сигарет, жухлыми листьями, с сопливым носовым платком и дырявой
варежкой меня гнали к большой мусорной куче. Куча дымилась. Все Выгля-
дели примерно одинаково. Влезли в кучу и стали равномерно тлеть. Мерно
покачиваясь, задумчиво прикуривал дворник от тлеющей деревяшки. Курил
мечтательно и лениво. (У него было лицо неопытного любителя кроссвор-
дов.) Подражая, я взлетал по частям - серыми струйками, ленточками,
завитушками. Часть их сразу опадало, стелилось по земле, впитываясь в
желтые лужи. Часть оседала в дворничей бороде, тулупе. Оторвавшиеся
быстро взлетали, чтобы успеть - но у них не получалось - выпачкать
крылья. Это, конечно, дурная затея грифеля, который был теперь сам по
себе, он накалялся и исчезать не хотел. Он не горел, но бесконечно
дробился - то, что осталось после стольких исписанных страниц. Он
чувствовал связь с каждым своим словом, их физическое бытие, независи-
мо от того, нравилось ли ему написанное, распыленное сознание пульси-
ровало, лишенное центра, лишенное тела, устремлений, всего кроме мис-
тической связи с твоей исколотой ладонью, будто бы в чем-то виноватой,
у тебя со вчерашнего дня совершенно беспомощный взгляд, не пойму, от-
чего это...
* * * ...Грифелеподобие. Грехопадение. Греховыводитель фирмы "Ра-
йад". Гри-
фелепадение грехопада. Крошкомет, буквоструй, вот кто я такой. Мой ан-
гел, к сожалению, не ангел. Разноцветное жалюзи с шумом поднимаются.
Твоя растерянная рожа высовывается в форточку, всовывается в воздух,
висящий над асфальтом, висит вместе с ним, дрожит в нем и - аккуратно
убирается в то же отверстие. Ах, зачем меня ты бросила? Ты меня кину-
ла, буквально и больно, балдой шмяк на тротуар, довыпендривался, сти-
хогрыз, ах, твои зубки! ох, твои губки! (наоборот - зубы ох, губы ах,
руки ух, меня нах). Всеобъемлющая тоска. Вселенский насморк. Космичес-
кая простуда: просто туда, проще, чем чихнуть. Апчхой. Вселенная чиха-
ет мной. Мне нравится, ей нет. Вычихнула меня из черного списка. Я с
писком вылетел из чертова перечня. Этот мир придуман кем-то другим - я
бы не допер, не догнал, не догматик. Старая дура играет с прялкой в
когти-нитки. Клубок падает, разматывается, старуху тошнит. В этих ус-
ловиях - исчезнуть или писать, другого выхода я не вижу. Ужасно, если
вас будет рвать мною в моем присутствии. Это может плохо отразится на
моих нервах. Лучше назовем героя Васей и отправим разбираться с кап-
ризной подругой. Пусть вас тошнит Васей, я ничего не имею против - я -
ничего - не - имею...
(Что мне делать с буквой раненой?) Ножом, чистившим рыбу, затачиваю
палец, прижимавший рыбий хвост (за-
тачиваю случайно), и пишу на столе - кровью души моей из пальца тела
моего.
Путем напыщенных ассоциаций. Ангел спорил с чертом за грешную душу.
Черт рассуждал логично: Боже, сделай чудо! Бог услышал, шепнул ангелу:
сопри! Ангел спер. Спертый дух сидел в мешке. "Спор перешел в спер", -
думал он. "Ах, так!" - продолжал он мысли. Санта-Клаус спешил с подар-
ком. "Вот она, незапланированная!" Обступили. Дивились: "Тяжел мешок!"
Подошел Петр, развязал. Спертый дух ударил в нос.
Не будь циником. Будь ценником. Отдаю себя по частям: съешьте руку,
затем и голову, главное, не торопитесь, иначе подавитесь, подивитесь,
поотдуваетесь у меня! - Долгие секунды. Мелодичное хрумканье. Хлопанье
пифагоровых крыл.
Вася протянул карандаш Катерине. Расстроенная Катерина выбросила его
в окно. Она была взбалмошная девица с завитыми светлыми волосами. Вася
был бледнее бледного. Он был влюблен. "Ах ты, падла", - думал он, ос-
торожно дергая завиток. Ему было тяжело в рабстве. Он мучительно искал
выход. Он мучительно нашел выход. Он мучительно вышел. Поняв, как мно-
го потерял, он мучительно вошел. Вошел, вышел - вошел-вышел-вошел-вы-
шел.
Карандаш подпрыгнул, больно ударившись о деревянную лужу. Все вокруг
было деревянным. Каким-то образом ему удалось попасть в деревянный
мир. Рамы, двери, деревья. Паркеты, полированные столы. Роскошные, с
завитками, перила. Гравюры. Тончайшие кружевные наличники. Кижи. Шах-
маты. И, конечно, карандаши. Целое море цветных и - простых.
Вася-карандаш распадался на части. Он мучительно хотел, но не мог,
соединится в целое - мешала внутренняя самодельная ограда, за которую
Вася-карандаш боялся выглянуть. То он был в совершенно деревянном ми-
ре, то он дергал косичку Катерины. Нет, не косичку - локон, светлый
завиток, деревянную загогулину. Гули-гули - ворчали расхаживающие по
льду голуби - вот отчего лужа стала деревянной! - Думала Васина голова
- ночью ударил мороз! - продолжала, раскачиваясь - как неожиданно! -
вскрикивала, выписывая замысловатый вензель - мешали голуби - мешали
красные холодные лапы, отвратительные бугорки и пупырышки, крупные,
крашенные, крытые светлым лаком. Вася остолбенел. Стал столбиком. Неп-
розрачное, негнущееся, чужое - наполняло его тело. Пробовал выбросить
из себя - шлеп: буква! Буква-буква-бу-бу-ква-ква - что это?
"К-А-Т-Я-Я-Т-Е-Б-Я..." Вовремя остановился. Что же дальше? Скорее ре-
шить! - выпирает, выпирает изнутри! - эх. будь, что будет - шлеп: уви-
дел, замер, похолодел...
Голуби клевали больно, изо всей силы. Щепки летели в стороны, устилая
ледяную арену, прозрачную корочку, под которой, разевая рот, плавала
рыба. Если треснет лед, взлетят голуби, но всплывут рыбы. Выхода почти
нет - опять это дурацкое "почти", вечно вмешивается и длит агонию.
Вася-карандаш мучительно длит агонию. Стихотворение в оставшемся не-
распечатанным конверте: "В скорлупе ти-
шины, где не слышен ни шепот, ни вой, ни залетная муха, ни вязкого
времени скрежет, Пантомима кончалась: качался язык голубой, опадало
дыхание, дергалось веко, все реже..."
Синий васин язык трепетал на холодном ветру, удивлялась улица. Все
реже дергалось васино правое веко, улица с напряжением следила за ис-
чезающей на глазах привычкой. Сломанный карандаш вывалился из кармана
мятых брюк, вместе с несвежим платком, - и падал, падал, беззвучно
чертя в воздухе никому не нужные объяснения.
Объяснительная записка, повисшая в воздухе, записанная для удобства
стихами:
Чей-то стон меня тревожит. Плачет путник одинокий: "Небо хочет и не
может Отвести мои упреки." Зачарованному горько Отказаться от разлу-
ки. Вспыхнет розовая зорька - И отправит на поруки К завсегдатаям ко-
