пишешь "огонь любви", а мне кажется "агония" - ..."
...Мне кажется, кто-то посторонний хватает меня за мысли. Одни из
них, едва зародившись, натыкаются на такое бешеное сопротивление, что
вынуждены отступать и таиться, а то и вовсе исчезнуть. Другие, напро-
тив, бережно подхватываются, их словно бы ведут под руки по парадной
лестнице, но они какие-то хилые, или эта лестница никуда не ведет, и
все злая шутка - вот тут-то бы и призадуматься, но повторяется та же
история: шарик налево - шарик направо.
Слышатся голоса из темноты: "- Благодаря мне ты вошла в литературу. -
Да, но в каком виде? Мы вошли вместе, разделись, а потом ты выскочил и
закрыл дверь на ключ. И этим же ключом нацарапал:"литература". Это был
ключ из моего кармана. - Но благодаря мне..." Голоса умолкают. Я дышу
свободнее. Гулко стучит в голове: Ты мне не чужая. Мы слишком близки.
Выстукивай послушные клавиши, напрягай механические мышцы, а меня...
Наколи из меня лучины, двенадцать тонких стрел, поставь кругом, зажги
- запах мысли ударит в ноздри, вопьется в нос - терпи, наблюдай возле
каждой: умную сферу домашней радуги. Опусти голову в центр - так, что-
бы всех двенадцати свечей волосы коснулись одновременно, - и, пока
вспышка длится, ты услышишь все, что хотела.
Я - луч света, застывшего, твердого, острого,способного выколоть себе
глаза и ощутить это как вспышку. Я - алмаз. Ты - грязная великанша.
Никто не побеждает, все обмануты. Предпочитаю остаться мучителем -
твоим учителем. - ты перепутала, все наоборот. На обратной стороне
только выдавленные наоборотные знаки, в которых с трудом узнаешь зна-
комых. Прежние буквы, перевернутые и обессмысленные. Точки проколоты.
Я торопился. Я оправдываю тебя. Я больше ничего не умею.
Ни дня без строчки - вот какой теперь у меня девиз. Удивляться нечему
- впору удавиться, только найти горло, это не девиз, а гнусная повсед-
невность. Ты не проводишь ни дня без строчки и, следовательно, без ме-
ня и, опять-таки, я все это читаю, пишу, шуршу. Ворошу бумагу. А потом
листья жгут. Пахнет дымом. Слезы падают на паркет. Мне скользко и про-
тивно. Я катаюсь в истерике, заламывая грифель, замалчивая недописан-
ное. Мой стержень распыляется в процессе твоего самовыражения, я уже
не так пылко клюю бумагу, я прислоняюсь к ней, храня себя, усталого,
от мук. Мне снится твой каблук над головой.
Губы, как близко. Два огромных красных слизня. Слюнявит кончик, обли-
зывает. Задумчивость. Люблю я в тихий летний день бродить по лесу.
Люблю дождливым октябрем спешить домой. Она думает, мне приятен вкус
ее слюны, наждачка языка. Она думает... Нужно удерживать равновесие на
ниточке бритвы, иначе она может сорваться и поранить пальцы ( что было
б неплохо). Это было бы замечательно, самоутверждение деревяшки (нужно
держать равновесие). Противоречие стержня и дерева. Противомолчание
двух неразлучных ( разлучив, теряем смысл, причем отдельно взятый
стержень, даже кусочек, может быть, еще на что-то...)
Злободневность. День начинается пыткой. Хочешь не хочешь - к вечеру
затупишься, обеспечив недоброе утро. Как можно с этим спать? И все же
какое-то подобие сна,какое-то марево одуряющее наплывает ночью. Душно
от запаха духов - флакончик, неплотно прикрытый, навалился в беспа-
мятстве, - если б продырявить карман, чтоб он выпал и разбился - не
исключено, что выпаду я, выпадет из меня мой смысл, я стану безмозглой
палочкой ( не выручалочкой ) и перестану ощущать этот похоронный за-
пах. В общем, я приступаю.
Рельсы, реквием. Нечего и думать, что от тебя что-то останется под
колесом трамвая. Симфония трамвайного звонка - если б меня подобрал
композитор, он бы писал ноты, паузы, скрипичный ключ, в конце этот
звон...
Впереди рельсы раздваиваются. Я словно витязь на распутье. Распутье
настоящее, а витязь - не совсем. Если б я еще лежал поперек, колесо бы
разрезало меня, две половинки упали бы по разные стороны... Она поло-
жила вдоль, целиком на рельсину - неужели догадалась?
Витязем на распутье оказался трамвай. Он встал передо мной ( как лист
перед травой), из передней дверцы вылез хмурый старик с кочергой, выб-
рал путь, поддев рельсину; рельсина загудела, старик сбил меня вален-
ком в грязь и уехал. Из окон смотрели, показывали пальцами - там было
что-то волнующее, была драка, хлопнула бутылка об асфальт,человек упал
на рельсы, рука шарила безумно вокруг. Над человеком наклонялся дру-
гой, свирепый, правая рука вынимала из штанов столь знакомый мне пред-
мет, предназначенный на этот раз не для меня. В ответ на это движение
рука упавшего сжалась, я оказался в кулаке. Рука взлетела навстречу
свирепому, я влетел в темноту его мозга, на поясе у меня вращался го-
рячий человеческий глаз. Мозг тихо шипел, остывая. Глаз был мне хорошо
знаком когда-то прежде, я вспоминал, где мы могли встречаться. Не
вспомнил - мешала его неподвижность. Показалось, умирающий мозг посы-
лает сигнал. То ли послышалось, то ли вправду - "вернешься - напи-
шешь... вернешь... - напиш..."
Чужая жизнь ворвалась в мое замкнутое существование. Вернее, я вошел
в чью-то жизнь и, оказавшись слишком острым для общения, оставил ее,
остывающую, на кончике графита, выпал и опечалился. По рельсам катили
трамваи. Я вспомнил, что спасен, вспомнил и многое другое.
Когда-то я хотел его убить ( из-за одной особы ). Ничего особенного,
многие хотят того же. Теперь забытая мечта сбылась. Как странно! Мо-
чатся собаки, отскакивают, огрызаясь на лязганье круглых зубов трам-
вая, которые, впрочем, все же... Деревяха вмерзает в кровь... Ночь и
звезды... Вой, скулеж...
Коты изучают царапину на моей спине, лижут, презрительно морщатся,
сматываются в дали. По мере сматывания делают выводы обо мне и каран-
дашах вообще - выводы смешные и банальные, недовольные, недоразвитые и
даже недозволенные. Разве можно так обо мне думать? Мне кажется, что
нельзя. И в тот же миг происходит заминка, вернее, чья-то запинка об
меня. Человек запинается и падает головой на шпалы. Невезуха. Стонет,
стынет, не встает. Кто его просил об меня спотыкаться?.. голодно...
холодно...
Итак - ...и тук... Итоги, тоги - ни того, ни этого... э, как Вас?..
туки-туки - входите, не бойтесь... не бой здесь - любой будет, как до-
ма, примостившись между шпалами (опаловыми). Мертвому человеку нельзя
испортить настроения, трудно ему чем-нибудь досадить, не трогайте без-
заботно спящего - ком земли сверху: это называется "забот полон рот",
подумайте, нужна ли ваша забота, и если нужна, то - кому... словно бы
услышав меня, хотя я нем, как жареная рыба, два дня лежавшая в моро-
зилке, такой немоты поискать... словно услышав, ты поднимаешь голову
и, пошатываясь, идешь дальше ( в кошачьи дали ). Не понимаю, как уда-
лось тебе встать. Уходи, не останавливайся - и так... и -тук...
Стемнело, с шумом пошел снег. С грохотом падали рыхлые шестигранники,
ломая лучи. Темнота искрилась от боли сплюснутых гармоничных созданий,
которых было слишком много. Я был среди них один. И возрастал в само-
любовании. Пусть я обломан, поцарапан, вымок в крови - я один, я не-
повторим!.. (так же рассуждала и разбитая ваза)
ЧАСТЬ 2 Чистилище пропускаем.
ЧАСТЬ 3 "Карандаш, не дописавший буквы, никуда не годится." - К
черту ваши
нравоучения!.. - прошу прощения (на здешнем языке "пыр-пыр"), что в
таком месте...
Итак, операция Пыр-Выр-Пыр - начинается. Пришло Время Припомнить: лак
для ногтей, тихий вопль сминаемой бумаги, предсмертный скрежет зубов
одноглазого (в минуту смерти он был одноглазым) и пр.
Общение с бумагой научило меня настоящей нежности - той, что не ос-
тавляет следов. Сегодня все зависит от моей ловкости ( скольких мук
мне стоило попасть сюда - см. часть 2).
Вот оно вошло, удивительное существо: белые крылья, рассеянный
взгляд, полупрозрачные пальцы. Когда-то, удостоив всего одним жалост-
ливым взглядом гордого отщепенца, оно навсегда испортило себе карьеру.
Тысячелетия канцелярской работы (жалость к изгнаннику строго карается)
не вытравили мечтательности, - которой я и воспользуюсь ( мне нужно
немного - всего одна буква; однажды мне удалось написать самовольно
целых две, теперь же я должен НЕ написать всего одну. Я вполне сознаю,
что это жуткая месть, я пользуюсь свойством всех канцелярий...)
...Сквозь толщу земли в окна несущегося бешено вагона проникало тем-
но-красное злобное зарево, доносились крики ( по Невскому двигалось
факельное шествие, "фак-шествие" - сокращенно подумала она, исчерпав
познания в английском ). Страшно было то, что остальные видели в пре-
делах обычного, и, кроме того, она забыла название следующей станции,
и это причиняло невыносимое беспокойство. Она повернулась к соседу -
тот был вдребезги пьян, треть улыбки торчала в пустоту. Она огляну-
лась: двое молодых людей испуганно отвернулись, старуха демонстративно
зажмурилась (старуха-демон), еще несколько человек смотрели со смесью
жалости и высокомерия.
Поезд остановился. Раскрылись двери. Люди ожидающе уставились на нее,
словно выталкивая. Она шагнула. Резко остановилась. Напротив - назва-
ние, ужасно знакомое, знакомое до ужаса. Не успела сообразить, как
встречный поезд заслонил, грохоча. Почему-то проехал, не останавлива-
ясь. Двери по-прежнему были открыты, все ждали, поезд тихо дрожал. Не
поднимая глаз, она вышла. Одной буквы не хватало. Станция метро АДО-
ВАЯ. Абсурд, к тому же неграмотно. Могла отвалиться или... Лампы по-
гасли. Она раскрыла рот и выпустила накопившийся крик. Получилось как
у глубоководной рыбы. Тяжело дыша, рвалась на поверхность.
"...а вчера опять этот сон: я пытаюсь написать недостающую букву, но
карандаш только скользит по стене, а когда я пытаюсь надавить сильнее,
руки выворачиваются и заточенным концом бьют мне в лицо... И все время
я помню, что у меня в руках твой подарок, и ничего не могу с ним сде-
лать, не могу выбросить, не могу даже разжать пальцы, не могу..."
"...я перестаю понимать тебя - зачем без конца повторять этот бред?
Тебе следует хорошенько отдохнуть, не читать, не писать, прогуливаться
перед сном и отложить все занятия до тех пор, пока не прекратятся эти
твои галлюцинации. Выкинь из головы всю эту чушь, выброси карандаш,
бумагу и все, что тебе кажется неприятным. Никто не мешает сходить в
магазин и выбрать то, что нравится. И, кроме того..."
"...Не знаю, помните ли Вы того юного вздыхателя,он еще таскался
всегда с розами, а потом пропал, когда она вышвырнула его букет. Я
сразу заметила, что она стала вроде как не в себе с того дня, а теперь
говорит, что, как начнет писать, все его почерком выходит - мерещится,
не иначе; видать, он ей записки писал, как бы она еще узнала, какой
такой почерк. Вы бы на нее повлияли, Вы человек положительный,скажите,
чтобы она..."
"Я поступил жестоко", - как-то механически произнеслось внутри. Ниче-
го не значащие слова. Огрызок, завалившийся в щель, натужно скрипел:
"За последние десятилетия деревянная мысль шагнула далеко вперед..."
Выкатиться оттуда ему не было никакой возможности. Нечто среднее между
свалкой и музеем. По моей классификации скорее можно причислить его к
попавшим на свалку. "Судьба жестока к нему", - решил я и скрипнул сме-
хом. Какое может у меня быть понятие о жестокости после того, как...
Бумага пошла по инстанциям, запорхала от стола к столу, кто-то пытал-
ся выяснить что-то, десятки призрачных рук теребили листок, а тем вре-
менем... тем более, что остановить ее не было уже никакой возможнос-
ти...
"...безумие ее очевидно. Каждую ночь - бредит, чертит в воздухе ка-
кие-то знаки, рыдает. Не знаю, можно ли ей чем-нибудь помочь. Конечно,
раз Вы так считаете , я не буду отвозить ее в лечебницу, хотя другого
выхода не вижу. Как говорится, блажен, кто верует. Вам виднее. У нее
идея-фикс, что она едет в метро и..."
