то, чтобы следить за всем происходящим. Во-первых,это естественный ход
вещей, а, во-вторых, смерть нашей матушки сразила меня сильнее, чем тебя. Но
поскольку уж мы заговорили об этом письме, прошу тебя, Георг, не обманывай
меня. Это сущий пустяк, что гроша ломаного не стоит, так не обманывай же
меня. У тебя действительно есть этот друг в Петербурге?
Георг в смущении поднялся.
- Бог с ними, с моими друзьями. Тысяча друзей не заменят мне моего
отца. Знаешь, что я думаю? Ты недостаточно о себе заботишься. Но годы берут
свое. В магазине ты для меня незаменим, ты ведь это прекрасно знаешь, но
если магазин станет вредить твоему здоровью, я его завтра же вовсе закрою.
Так нельзя. Мы должны совершенно иначе обустроить твою жизнь. Ты сидишь
здесь в темноте, когда в гостинной у тебя был бы прекрасный свет. Ты
отщипываешь кусочек за завтраком, вместо того, чтобы как следует
подкрепиться. Ты сидишь тут с закрытыми окнами, когда свежий воздух так был
бы тебе полезен. Нет, отец! Я приглашу врача и мы будем следовать его
предписаниям. Мы поменяемся комнатами - ты переедешь в светлую комнату, а я
сюда. Для тебя ничего не изменится, все твои вещи переедут с тобой. Но это
все со временем, а сейчас приляг ненадолго, тебе непременно нужен покой.
Пойдем, я помогу тебе переодется, - у меня получится, увидишь. А если хочешь
сейчас же лечь в светлой комнате, то полежи пока у меня на кровати. Так было
бы, кстати, лучше всего.
Георг стоял почти вплотную к отцу; тот сидел, уронив седую растрепанную
голову на грудь.
- Георг, - произнес отец не двигаясь. Георг тотчас же опустился возле
отца на колени и увидел, что с усталого лица на него, чуть искоса, смотрели
огромные зрачки.
- У тебя нет никакого друга в Петербурге. Ты всегда любил сыграть с
кем-нибудь шутку, и вот даже меня стороной не обошел. И откуда бы у тебя там
взялся друг? Уж никак не поверю.
- Отец, ну постарайся вспомнить, - сказал Георг, приподняв отца с
кресла и снимая с него халат, пока тот едва держался перед ним на ногах. -
Уже скоро три года тому, как мой друг не был у нас в гостях. Насколько я
помню, ты его особо не жаловал. Не меньше двух раз я скрыл от тебя, что он
сидел у меня в комнате. Я вполне мог бы понять твою к нему неприязнь, у
моего друга есть свои странности. Но как-то раз вы все же вели очень
приятную беседу. Я был еще так горд тем, что ты слушаешь его, киваешь и
задаешь вопросы. Если ты подумаешь, ты обязательно вспомнишь. В тот раз он
рассказывал невероятные истории о русской революции. Как он, к примеру,
будучи по делам в Киеве, во время мятежа видел на балконе священника, что
вырезал у себя на ладони кровавый крест и взывал к толпе. Ты еще сам любил
пересказывать эту историю.
За время разговора Георгу удалось усадить отца в кресло и снять с него
надетые поверх подштанников панталоны и носки. При виде белья не первой
свежести он упрекнул себя за плохую заботу об отце. Следить за сменой
отцовского белья, несомненно, входило в его обязанности. Прямого разговора о
будущем отца между ним и его невестой еще не было, и их молчаливый уговор
предполагал, что отец останется в прежней квартире один. Теперь же он с
полной уверенностью решил забрать отца в свою будущую семью. При ближайшем
рассмотрении могло даже возникнуть чувство, что уход, ожидавший отца на
новом месте, мог оказаться уже не ко времени.
Он на руках отнес отца в постель. Его охватил ужас когда, подходя к
постели, он заметил, что отец играет с цепочкой его часов. Он не сразу смог
уложить отца в постель, так крепко тот держался за цепочку.
Но как только он оказался в постели, все как бы успокоилось. Он сам
укрылся и высоко натянул на себя одеяло. Он невраждебно глядел на Георга.
- Ты ведь припоминаешь о нем, не правда ли? - спросил Георг и одобряюще
кивнул ему.
- Я хорошо укрыт? - спросил отец, как будто не мог разглядеть, хорошо
ли укрыты ноги.
- Так тебе будет хорошо, - сказал Георг и получше подоткнул одеяло.
- Я хорошо укрыт? - опять спросил отец с каким-то странным интересом.
- Только не волнуйся, ты хорошо укрыт.
- Нет! - выпалил на это отец, отшвырнул одеяло с такой силой, что оно
на мгновенье раскрылось в полете, и встал на кровати в полный рост. Лишь
одной рукой он слегка придерживался за плафон.
- Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! И хоть
бы это были мои последние силы - на твою долю с лихвой хватит. Знаю я твоего
друга, - такой сын был бы мне по душе. Потому-то ты и лгал мне все эти годы,
отчего ж еще? Думаешь, у меня сердце за него не болело? Оттого-то
запираешься у себя в кабинете - не беспокоить, хозяин занят, - чтоб только
сочинять свое лживые письмишки в Россию! Но отца-то не учить, как сына
насквозь видеть. Как вообразил себе, что под себя подмял, так подмял, что
можешь усесться на него своей задницей, а он и не пошевелиться, тут-то мой
сыночек задумал жениться!
Георг наблюдал ужасную картину, которую являл собой отец. Образ
петербуржского друга, внезапно столь хорошо признанного отцом, вызвал у него
ни на что не похожее щемящее чувство. Он видел его, затерянного в далекой
России. Он видел его в дверях пустого, разграбленного магазина. Сейчас он
стоял среди обломков полок, растерзанных товаров, рушащейся арматуры. Отчего
пришлось ему так далеко уехать!
- Так смотри же на меня! - вскрикнул отец, и Георг почти машинально
побежал к кровати, пытаясь ухватить все на лету, но замер на полпути.
- Оттого, что она юбки задрала, - затянул отец, - оттого, что эта
мерзкая коза вот так юбки задрала, - тут он, пытаясь это изобразить, задрал
рубаху так высоко, что на ляжке у него показался полученный на войне шрам, -
оттого, что она вот так, и вот так, и вот эдак юбки задрала, ты на нее и
бросился, и чтобы ею преспокойно удовлетвориться, ты осквернил память нашей
матери, предал друга и отца в постель засунул, чтоб тот не дергался. А тот
еще дергается, не видишь?
Теперь он стоял без всякой поддержки и пинал воздух ногами.
Проницательность исходила от него лучами.
Георг стоял в углу, как можно дальше от отца. В какой-то момент он
твердо решил очень внимательно за всем следить, чтобы какой-нибудь обходной
маневр сзади или сверху не застал его врасплох. Теперь это давно забытое
решение опять промелькнуло в его мозгу и исчезло, словно кто-то продернул
короткую нитку сквозь игольное ушко.
- Но друг все же не предан! - кричал отец, подкрепляя свои слова
маятникообразными движениями указательного пальца. - За него здесь был я!
- Комедиант! - вырвалось у Георга; тут же осознав, что он наделал, с
застывшим от ужаса взглядом, он слишком поздно укусил себя за язык, так что
тот скрутился от боли.
- Да уж, конечно, я ломал комедию! Комедия! Хорошее слово! Какое еще
утешение оставалось старому вдовому отцу? Скажи-ка - и на мгновенье ответа
побудь моим живым сыном, - что мне еще оставалось в моей задней комнате,
преследуемому неверными подчиненными, с пронизывающей до костей старостью? А
мой сын торжествующе шел по свету, заключал подготовленные мною сделки,
кувыркался от радости и красовался перед отцом, как неприступная честность.
Ты думаешь, я б тебя не любил - я, что тебя породил?
"Сейчас он наклонится", подумал Георг. "Хоть бы он упал и разбился! ",
с шипением пронеслось в его мозгу. Отец наклонился вперед, но не упал. Когда
Георг, против его ожидания, не подошел ближе, он опять выпрямился.
- Стой, где стоишь, ты мне не нужен! Думаешь, у тебя хватит сил сюда
подойти и торчишь там потому, что тебе так угодно. Ошибаешься! Я все еще
намного сильнее. Был бы я один - пришлось бы мне, наверное, уступить, но
мать отдала мне свою силу, и с твоим другом я прекрасно договорился, вся
твоя клиентура у меня вот тут, в кармане!
"Так у него и в ночной рубахе карманы", про себя подумал Георг, и ему
показалось, что этим замечанием отца можно было бы смести с лица земли. Он
на мгновенье подумал об этом, и немедленно все забыл.
- Возьми-ка свою невесту под ручку и покажись мне на глаза! Я ее вон
смету, очнуться не успеешь!
Георг скорчил недоверчивую гримасу. Чтобы придать сказанному больше
значимости, отец лишь мотнул головой в сторону стоящего в углу Георга.
- Как же ты меня сегодня позабавил, когда пришел спрашивать, писать ли
твоему другу о помолвке! Он же все знает, дурачок, он же все знает! Я же
написал ему, поскольку ты забыл отобрать у меня перо и бумагу. Потому-то он
и не приезжал все эти годы, ему все известно в сто раз лучше, чем тебе
самому, твои мятые нечитанные письма у него в левой руке, а мои-то у него в
правой, чтоб читать!
От вдохновения, его рука взметнулась над головой.
- Он знает все в тысячу раз лучше! - кричал он.
- В десять тысяч раз! - сказал Георг в насмешку, но, еще не успев
сорваться с языка, слова зазвучали с убийственной серьезностью.
- Уже много лет я поджидаю, когда ты прийдешь ко мне с вопросом!
Думаешь, меня что-нибудь еще волнует? Может, думаешь, я газеты читаю? На
тебе! - и он швырнул в Георга газетной страницей, которая каким-то образом
тоже попала в постель. Старая газета, с уже совершенно неизвестным Георгу
названием.
- Долго ж ты думал, пока не созрел! Мать ушла в могилу, не дождалась
этого светлого дня, друг погибает в своей России, уже три года тому был до
смерти желтый, да и я, сам видишь какой. На это-то у тебя глаз хватает!
- Так ты меня выслеживал! - воскликнул Георг.
Отец, походя, произнес сочувственно:
- Это ты, по всей видимости, хотел сказать раньше. Теперь это уже не
подойдет.
И уже громче:
- Так вот теперь ты знаешь, что есть помимо тебя, а то до сих пор ты
только о себе знал. В сущности, ты был невинным ребенком, но в самой своей
сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни
водой!
Георг почувствовал, как что-то гонит его из комнаты. Стук, с которым
отец рухнул за его спиной на постель, все еще стоял у него в ушах. На
лестнице, по ступенькам которой он несся, как по наклонной плоскости, он
сбил с ног служанку, которая как раз собиралась наверх для утренней уборки.
"Господи!", вскрикнула она и закрыла передником лицо, но он уже скрылся. Он
выскочил за ворота, его несло через проезжую часть к воде. Он уже крепко
схватился за поручни, как голодный за кусок хлеба. Он перепрыгнул на другую
сторону, как превосходный гимнаст, каким он в юности был к родительской
гордости. Все еще цепко держась слабеющими руками, он разглядел между
спицами ограды омнибус, который легко заглушил бы звук его падения, слабо
вскрикнул: "Милые родители, я ведь вас всегда любил", и разжал руки.
В этот момент через мост шел совершенно нескончаемый поток машин.
