- Нехорошо, - ответил Варахран.
- Плохо, - повторил Баро.
- Что нехорошо? - Спантамано вздохнул. - Что плохо?
- То, что ты делаешь.
- А что мне делать? - уныло возразил потомок Сиавахша. - Все рухнуло.
Мечтам - конец. Вы этого не понимаете, так как ничего не потеряли.
Попробуйте посидеть в моей шкуре хоть день, тогда узнаете, каково мне.
Чеканщик и пахарь помолчали, потом Варахран сердито сказал:
- Мы ничего не потеряли? А где мой отец? Он погиб у Зарафшана. Где
мать, братья, сестры? Их убили юнаны. Где Согдиана? Она так же далека от
нас, как и от тебя.
- И мой отец пропал, - добавил Баро. - И я не знаю, что делается
дома. Но я не довожу себя до исступления, как потомок Сиавахша.
Спантамано медленно приподнялся на локте и уставился на двух
товарищей. Как он забыл? Ведь у них тоже горе. Но почему они держатся так
мужественно? Какая сила поддерживает их?
- Мы давно вместе, - пробормотал потомок Сиавахша, - но я... не
понимаю вас. Неужели вы... так загрубели у плугов и наковален... что самые
тяжкие утраты не задевают глубь ваших сердец?
Варахран и Баро переглянулись. Чеканщик опустил голову. Пахарь
переменился в лице, сгорбился и задышал шумно, как бык, везущий громоздкую
поклажу. И састар догадался: он жестоко обидел этих простых и отзывчивых
людей.
Спантамано долго не произносил ни слова, потом оглядел себя всего,
истерзанного и грязного, и сказал с горестной усмешкой:
- Я отпрыск священного рода... И я считал себя первым человеком
Согдианы. Но теперь я вижу... (у меня хватит смелости сказать прямо) я
вижу: Варахран и Баро, два безвестных бедняка, лучше, во много раз лучше
меня. - Он закусил губу, вздохнул и поглядел на двух людей просветлевшими
очами. - Скажите, люди... скажите мне, в чем ваша сила?
И столько было в его глазах душевной чистоты, а в голосе - покоряющей
ясности, что Варахран и Баро встрепенулись. Жалко до слез этого
несчастного бузургана! Они почувствовали к нему такую привязанность, какой
не испытывали еще никогда. Несмотря ни на что, это добрый человек; им
хотелось, чтобы он стряхнул со своей души оковы и снова обрел способность
петь.
- В чем наша сила? - задумчиво переспросил Варахран. - Словесный узор
мне дается трудней, чем узор на серебре... поэтому скажу коротко: мы -
дети чистого корня.
- Мы происходим от здорового начала, - пояснил Баро.
- Как? - Спантамано смутился. - Не понимаю.
- Ну, - Варахран замялся, подыскивая слово, - мы... росли на открытой
земле, пили речную воду... нас ветер обвевал, понимаешь? А тебя отравил
воздух дворцов. Поэтому ты рвешь на себе волосы из-за мелочей... тогда как
мы их не замечаем.
- Не замечаете?
- Да. Мы видим главное.
- А что главное, по-вашему?
- Мир. Свобода. Хлеб.
- И ничего больше?
- Ничего.
- Не много.
- А чего еще надо?
- Как ты сказал? - Спантамано широко раскрыл глаза. - "А чего еще
надо?"
- Да.
- "Мир, свобода, хлеб", - повторил изумленный Спантамано. Великое
открытие! И хотя Спантамано понимал еще смутно, в чем оно состоит, у него
радостно забилось сердце, - как у человека, который вот... вот сейчас
вспомнит забытый им лучезарный сон. - И правда, - прошептал согдиец. -
Чего еще надо? - Ведь в этих трех словах: "мир, свобода, хлеб" - все! - Он
грустно улыбнулся. - А мы, жалкие человечки, места не находим себе из-за
всяких пустяков. Да, вы благородней и чище меня. Нам, поганым, никогда не
дорасти до вас, великих в своей простоте.
Он безнадежно махнул рукой.
Варахран и Баро опять переглянулись, на этот раз удивленно, - вот уж
не думал до сих пор ни тот ни другой, будто он велик и всякое такое...
- Ты не отчаивайся, - мягко сказал Баро. - Свет еще не погас для
тебя.
Спантамано встрепенулся.
- Разве?
- Конечно! Ты не такой, как другие бузурганы. Я не знаю, почему.
Видно, и впрямь ты потомок Сиавахша, и твое сердце - это сгусток солнечных
лучей. Тебе надо просто очиститься от грязи... прилипшей к твоей душе,
когда ты общался с такими, как Бесс и Ороба. Пусть алмаз покрывается
пылью, он все равно остается алмазом. Оботри его - опять засверкает.
- Очиститься? - вскричал Спантамано. - Теперь, когда я уподобился
дикой свинье, валяющейся в вонючей луже? Поздно!
- Не поздно, твердо заявил Варахран.
- Одевайся, - сказал Баро. - Пойдем!
- Куда?
- Там узнаешь.
Потомок Сиавахша опустил глаза, пожевал отросший ус, потом вдруг
вскинул голову и спросил:
- Для чего все это?
- Что? - не понял Варахран.
- На что вам Спантамано?
- А-а. - Варахран сурово сдвинул брови. - Нам нужен вождь. Понятно?
Спантамано посмотрел на друзей и молча поднялся.
Они достигли заснеженных гор, возвышающихся на белой равнине. В
лощине меж двух горбатых бугров, укрывшихся от ветра, приютилось
глинобитное селение. Такие селения стояли кое-где в пустыне; в них
массагеты проводили зиму.
- Тут живет Танаоксар, - пояснил чеканщик. - Говорят, ему двести лет.
- Танаоксар раскрывает рот лишь тогда, когда страну постигает великое
бедствие и народу требуется совет мудрого старика, - добавил Баро.
- Примет ли он меня, если так? - усомнился потомок Сиавахша.
- Он ждет тебя, - коротко ответил Варахран. Видимо, он и Баро не
напрасно пропадали целых три дня.
Селение представляло собой загон для скота, обнесенный толстой жилой
стеной. Через отверстия в крыше стены вился дымок. Самый большой столб
дыма поднимался над плоским строением, одиноко стоящим напротив узких
ворот. То был храм огня. Здесь и жил Танаоксар, старейшина и верховный
жрец захудалого кочевого рода.
Варахран сказал правду - тут давно ждали гостей. Массагеты в облезлых
шкурах, не чинясь, открыли ворота. Под ногами людей скрипел мерзлый снег.
Спантамано проводили до храма. Он вздохнул и вошел внутрь.
В святилище пылал огромный костер. У закопченных стен были сложены
кучи хвороста - их запасли для поддержания неугасимого огня. Против входа,
перед темной нишей, сидел на возвышении, закрыв глаза, выпрямив плечи,
скрестив ноги и положив руки на острые колени, голый бронзовый идол.
Отблески костра играли на выпуклостях изваяния и окрашивали в розовый цвет
что-то белое, виднеющееся на его голове, груди и бедрах. Спантамано
удивился присутствию идола в таком неподходящем месте. Согдийцы не держали
в храмах огня изображений богов или живых существ. Впрочем, массагеты тоже
поклоняясь огню, не признавали учения Заратуштры.
Но где же Танаоксар? И вдруг Спантамано услышал медлительный голос:
- Ты пришел, Спантамано?
Согдиец вздрогнул и обернулся. Никого! Только идол, безжизненный и
равнодушный ко всему на свете... Но вот идол наклонился вперед и протянул
прямо перед собой сухую темную руку. Спантамано увидел изможденное лицо,
редкие седые волосы, падающие на плечи, белую серебристую бороду.
- Танаоксар!
Спантамано пал ниц перед возвышением. Танаоксар опустил руку на
колено и вновь окаменел. Неужели это живой человек? Или Спантамано просто
почудилось, что идол двигался? Но старик с усилием разлепил губы и сказал,
неторопливо выбирая слова:
- Танаоксар не видит тебя, Спантамано. Он уже давно не видит того,
что его окружает. Взор слепца обращен к прошлому. Перед ним пролетают тени
минувшего... проходят люди, жившие много лет назад. А тебя, живущего
сейчас, не видит дряхлый Танаоксар. Но зато он слышит твой голос,
Спантамано. Слышит стук твоего сердца.
Старец умолк. Он долго-долго не раскрывал рта. И Спантамано
показалось, будто Танаоксар заснул. Огорченный согдиец хотел уже уйти, но
массагет заговорил опять:
- Скажи, человек, зачем ты явился ко мне?
Не утомят ли тебя мои слова, отец?
- Нет. Меня... уже ничего не утомляет. Рассказывай.
- Я страдаю, отец... - Потомок Сиавахша вздохнул; вздох его походил
скорей на стон. - С детских лет я всегда к чему-то стремился. Искал
богатства. Хотел славы. Жаждал женской ласки. И что же? Все оказалось
пустым, как дым вот этого костра. Уже ничего не радует меня на земле.
Чувствую, конец мой близок, и нет мне утешения, ибо я не знаю, для чего
жил и для чего страдал. Скажи: есть ли на свете что-нибудь, что примирило
бы человека с грядущим? Или человек самой судьбой обречен мучиться здесь и
с мукой уходить туда, во тьму, кляня и жизнь и смерть?
Спантамано с тоской глядел на Танаоксара.
Массагет опять долго молчал, потом заговорил так же задумчиво,
медленно и глухо, словно рассказывал древнее предание:
- Двести лет... Двести лет прошло с тех пор, как я родился от моей
матери и от моего отца. Много видели за это время мои глаза. Но я... не
помню, уже не помню всего. Все, что было мелко, то забыто. Но важное...
оно держится в моей памяти и сейчас.
Массагет склонил голову и подпер подбородок руками.
- Вижу как сегодня... воинов персидского царя Дариавуша Первого,
бредущих по нашей земле. Это было... сто девяносто лет назад. Я был тогда
ребенком и еще не носил на груди родового знака. Персы убивали наших
отцов. Продавали в рабство матерей. Разрушали жилища. Великое бедствие
постигло страну массагетов. У нас не хватало воинской силы. И враги уже
били в барабаны и пели песню победы...
Но вот нашелся человек, который решил принести себя в жертву ради
спасения родного племени. То был простой пастух. Его звали Ширак. Он
перебежал к персам и выдал себя за их друга. Он завел врага в пустыню, и
войско Дариавуша пропало среди песчаных бугров. Ширака убили. Но массагет
умер с легким сердцем. А почему? Потому, что он старался не ради себя. Он
шел на гибель ради всех. Ширак погиб, зато его народ, благодаря мужеству
пастуха, живет по своим законам и сейчас.
Ты слышишь, мой сын? Ради всех! А ты жил только для себя. Для себя
хотел богатства. Для себя жаждал славы. Для себя искал радостей. Поэтому
тебе и страшно перед концом, - ведь когда ты уйдешь туда, откуда нет
возврата, и богатства, и слава, и любовь твоя развеются как дым. Не
исчезает та слава, которую человек добыл, борясь не за свой живот, а за
всех. Вот, прошло сто девяносто лет, а слава Ширака не померкла среди
массагетов. И никогда не померкнет. А кто помнит имена кичливых и глупых
людей, считавших себя лучшими на земле? Так забудется и твое имя, если не
отдашь жизнь свою за народ.
- Я на стороне народа, - грустно сказал Спантамано, - однако душе
моей от этого не легче.
- Ты на стороне народа? - Старец медленно покачал головой. - Послушай
голос твоего существа и скажи: что у тебя на стороне народа - разум или
сердце?
Спантамано поразился. Разум или сердце? Ему вспомнилась Мараканда.
Войско распадается. Спантамано приходится выбирать между двумя Согдианами.
И он выбирает Согдиану простых людей. Почему? Он видел тогда: за народом -
сила. Значит, разум... разум заставил его сделать этот шаг? А сердце? А
сердце не болело за народ, оно болело за потомка Сиавахша. Спантамано
растерялся... и ничего не сказал.
- Вот видишь? - усмехнулся Танаоксар, как бы читая в душе согдийца.
Спантамано слушал Танаоксара затаив дыхание; иногда оно прерывалось
глубоким, судорожным вздохом, затем становилось тихим и послушным.
- Танаоксар знает: тебе трудно, - продолжал слепой. - Чем владел,
того лишился. Во что верил, в том разуверился. Чего желал, того не
добился. Знатные не поддержали тебя. Простые поддерживают, но плохо
владеют оружием. Жена собирается тебя покинуть. Искендер Зулькарнейн не
