январских дней умели затянуть лужи хрупким стеклом тонкого, как папирус,
льда. Дуб и лавр сохраняли зелень, зеленела и трава. В ясные дни солнце
грело достаточно, чтобы можно было снять шубу.
В неделю, следующую за днем праздника крещения Христа, население
Византии привыкло к особенно интересным зрелищам на ипподроме. Сегодня
каменные скамьи-трибуны приняли более десяти мириадов людей. Перед началом
служители венетов, отличимые по синим хитонам, и служители прасинов - в
зеленых - прогуливали на арене лошадей. Поклонники бегов, как обычно,
выкрикивали клички любимцев:
- Гунн, Красавчик, Дикарь, Меркурий, Дивная...
Было прохладно, и зрители кутались, во что придется. Для более
состоятельных киликийские козы дали белые шкуры и белые ткани, победнее -
довольствовались сукном из желто-коричневой непромытой шерсти. Виднелись и
сарацинские сукна, такие же черные, как шатры кочующих аравитян. Египет
присылал пухлую вату госсипия, теплыми хлопьями которой подбивали ткани из
нитей пеньки, льна и того же госсипия. В большом ходу были короткие шубы
из пегих шкур жеребят и телят, коричневые накидки из оленьих, рыжие лисьи,
желтые из шкур корсака, мохнатые овечьи - все привозимое из славянских
земель.
Тряпки скрывали заклепанные ошейники. Опытный глаз узнавал рабов по
крепко обвязанным головам - так прятали работу хозяйской бритвы, которая
снимала половину волос или спереди назад, или поперек, или наискось. Иные
господа брали с собой рабов для услуги.
Высшие сановники могли насладиться зрелищем игр с крыши кафизмы, а
народ мог быть осчастливлен лицезрением сановников, которые казались
бюстами, расставленными на обводе крыши.
На третьем этаже наружной стены кафизмы выделялся мраморный горельеф
старца в лежачем положении с веслом в руке. Для подданных это подобие
языческого Нептуна знаменовало власть базилевса над морями. Внутри же
очень удобно помещался префект города - отличнейший пункт для наблюдения.
Места хватало и для писца, который успевал делать заметки для освежения
памяти сановника.
Вовремя предупрежденный, Евдемоний встретил базилевса внизу лестницы,
проникающей через все этажи кафизмы. Исполняя палатийский ритуал, префект
пал на колени и, ловко коснувшись ноги базилевса, успел ее поцеловать,
совершенно не помешав движению Величайшего.
Трудному этикету учились у лучших мимов и акробатов. Отдать должное
находившемуся в покое базилевсу или базилиссе было не так трудно. Самый
неотесанный провинциал обучался этому за шесть-семь двухчасовых уроков.
Приветствовать же базилевса на ходу при всем желании мог научиться не
каждый. Неуклюжие оказывались между Скиллой и Харибдой: промахнуться или,
что уже почти преступление, помешать Божественному сделать шаг. Поэтому
люди, в себе неуверенные, прятались и старались приблизиться к Владыке
империи в более удобный миг.
Разогнувшись, Евдемоний последовал за базилевсом по винтовой
лестнице, отставая на одну ступеньку. Юстиниан опирался на плечо префекта,
а тот, выставив по-черепашьи голову, тихо докладывал об утренних и ночных
происшествиях. Воспитанник римско-греческой культуры, Евдемоний обладал
даром краткой речи. На тридцать третьей ступеньке префект успел закончить:
- Если Твоя Божественность захочет, она выпустит двоих. Твой раб тебе
их опять изловит.
Почувствовав, что Юстиниан перестал опираться на его плечо,
Евдемоний, повинуясь молчаливому приказу своего божества, отстал. Он все
же решился дать совет, ибо над ним не властвовал взгляд базилевса. Но даже
так, сбоку, он не решился намекнуть, что желательно смазать салом хлебной
подачки загрубевшие губы подданных.
Он не раскаивался. Прикосновение базилевса, минута общения с
базилевсом сняли заботы и дурные предчувствия.
Пустые глазницы слепого бога Теплых морей и ловко прорезанные щели в
кудрях поступили на службу префекта.
В этот солнечный, но холодный день вознесение Юстиниана на кафизму
совершилось в облаке меха горностаев, шкурки которых доставляли купцы с
северного берега Евксинского Понта. Поверх горностаев была накинута
порфира, складки которой, после того как Юстиниан воссел, оправили
невидимые для подданных руки.
Явление владыки было встречено затихающим ропотом голосов. С минуту,
как в засыпающем птичнике, там и сям еще слышались выкрики, потом людское
множество успокоилось. Закрывший глаза мог счесть себя в пустыне.
Евдемоний вздрогнул. Что это? Ни одного приветствия! Но, помимо выразивших
свое недовольство подданных, более тысячи только его агентов находилось на
трибунах. Сколько там было шпионов Иоанна Каппадокийца, Трибониана,
Колоподия и базилиссы Феодоры? Вот кто-то встает. Нет, его хватают, он
исчезает.
Юстиниан любил лошадей, и конюшенная прислуга заставляла скакунов
выделывать на арене особенно красивые и сложные фигуры. Смотрел ли
Божественный на арену, Евдемоний не знал. Но трибуны глядели лишь на
кафизму.
От левых к кафизме трибун, принадлежащих прасинам, отделилось десятка
два людей с зелеными бантами и поясами. С трибун венетов тоже поднялась
группа людей, несущих синие цвета. Просители шли к кафизме, сохраняя
униженный вид, с опущенными головами, горбатя спины, - нельзя было бы
упрекнуть подданных в дерзости.
Старшины прасинов и венетов соединились у подножия левой лестницы. Ее
называли Ступенями Милости, ибо в евангелии сказано: левая рука дающего не
должна знать, что делает правая. В правой кесарь держал меч, в левой - шар
державы, увенчанный крестом распятого.
Евдемоний перестал видеть старшин, но знал, что они взбираются по
крутым ступенькам. Вот верхние достигли площадки перед медной дверью.
Префект прижал к отверстию глазницы левое ухо. Правое слышало хуже после
удара камнем по шлему в битве с персами.
Последовало молчание, потом голос Глашатая спросил, какой милости
просят верноподданные.
- Воля божья и рок однажды порвали веревки осужденных, - отвечал
кто-то, - да смилуется Единственно Великий и да успокоит свою столицу... -
Проситель, употребляя общепринятые формулы, называл себя и всех подданных
червями и прахом, ничтожеством и грязью. Но префект уловил кощунственную
угрозу в словах Манассиоса - он узнал его голос. Успокоит столицу? Значит,
коль базилевс не пощадит висельников, столица не успокоится?
Не отрывая уха от щели, Евдемоний шепнул писцу:
- Отметь: Манассиос грозит мятежом...
А это говорит сенатор Ориген. Агенты донесли справедливо. Ориген
повторяет Манассиоса слово в слово. Ба, все затасканные уверения и
самоунижения не стоят ржавого обола, их твердят все уже более двух
столетий, с тех пор, как Константин установил этикет Палатия и формулы
прошений. В сущности, Ориген дерзко грозит, как и Манассиос.
Острым ногтем префект клюнул голову писца:
- Ориген. Тоже.
Глашатай бросил, как камень:
- Жди... те!
Усталые трибуны зашевелились, послышался нарастающий гул толпищ,
способных хранить молчание лишь считанные мгновения.
Перевернув скляницу часов, Евдемоний глядел на струйку мельчайшего
песка. Как долго... Милость или отказ? В обоих случаях Юстиниан может
нарочно накалить волнение толпы. Нарастающий конус песка предвещал нечто
значительное.
Едина власть, едина воля... По движению на трибунах Евдемоний понял,
что Глашатай поднял руку, призывая внимание.
- Нет!..
Слышали старшины, слышал Евдемоний, подданные еще ждали. Префект с
горечью переживал свою неудачу. К чему, глупец, он лез с советом! Тупица,
он не сумел угадать волю Божественнейшего. Если судьба позволит, больше
никогда он не скажет ни слова...
Евдемоний чувствовал, как медленно сходят старшины; ступени Лестницы
Милости узки и круты. Да угодно будет богу, чтобы один из мятежников упал!
Смех толпы превратит трагедию в балаган. Что стоит богу совершить такую
малость?
Внизу старшины разделились. Они возвращались на свои места, и каждый
показывал подданным руку с четырьмя поджатыми пальцами и с большим,
опущенным вниз. Знак немилости, пришедший еще из языческих времен
италийского Рима. Базилевс не прощает.
Трибуны охнули, ахнули, встали. Мириады разинутых глоток испустили
рев, единый, низкий и пронзительный одновременно. На арену водопадом
потекли головы в плеске рук, дубин, ножей.
Нельзя было лишить мясника топора и резака, плотника - долота и
стамески, семью - колуна для дров и каждого - куска железа на деревянной
ручке для хлеба, мяса, овощей. Невозможно было запретить ношение палок и
дубин. Подобное оружие и мелькало над толпами разъярившихся зрителей.
Исчезли деревянные ограды арены, исчезли хранители порядка -
курсоресы с их жезлами, изящно обвитыми лентами, - на самом деле копьями.
Служители ипподрома не успели убраться с арены. Стесненные толпой, лошади
поднимались на дыбы. Под людьми тонул Хребет - длинное сооружение внутри
арены, украшенное статуями и символическими изображениями. Одиннадцать
мириадов мятежников. Что уж тут отмечать имена...
По винтовой лестнице префект взбежал на венец кафизмы. Платформа с
креслом базилевса опустела, наверное, сейчас Божественный был уже в церкви
святого Стефана. Но место префекта города - здесь.
Толпа бросилась на обе лестницы кафизмы. Медные двери загремели под
ударами дубин. "Глупцы, - подумал Евдемоний, - здесь едва справился бы и
железный лоб тарана". Видя, что двери не поддаются, мятежники попытались
устроить на площадке живую лестницу. Охрана Евдемония показала безумцам
мечи. Может быть, угроза и не подействовала, если бы толпа осталась, но
ипподром пустел. Следуя укоренившейся традиции, подданные, поссорившись с
владыкой, спешили уйти с ипподрома.
О кресло базилевса ударился камень и, отскочив, ранил в лицо одного
из защитников кафизмы. Камни ударялись об венчающий карниз, дробили мрамор
и сами рассыпались острыми осколками.
Растекаясь, толпа увлекала пращников. Они отступили нехотя: не
каждому доведется случай поиграть с пращой против Священной кафизмы, где
появляется Священное тело.
Короткая свалка у главных ворот оставила на песке чьи-то тела.
"Узнали моих людей", - подумал Евдемоний. Он устал, кружилась голова, его
подташнивало. И зачем он дал Единственному бессмысленный совет, как он
осмелился не угадать волю Любимейшего! Чтобы не упасть, Евдемоний оперся
на обвод кафизмы. Внутри левого бока странная боль, которой он не знал до
этого часа, терзала сердце. Префекту хотелось заплакать, чтобы, подобно
женщине, облегчить горе.
Он глядел на арену. Как всегда после бешенства толп, истоптанный
песок был усеян клочьями одежды, потерянными шапками. Валялись трупы
раздавленных лошадей. Лежали и люди, одни похожие издали на кучу тряпья,
другие - странно плоские, вдавленные в песок. Мало их, мало. Префекту
хотелось иметь огненный меч архангела, чтобы уничтожить сразу всех
подданных, которые осмелились нарушить верность Обожаемому.
5
Евдемоний был совершенно уверен в том, что познал истину: империя,
подобно песчанику, слепленному из мельчайших частиц, состоит из маленьких
людей, которые за время краткой земной жизни обязаны верноподданническим
поведением обеспечить себе возможное благополучие в жизни вечной. И там,
на небесах, та же иерархия: маленькие души маленьких людей образуют хоры,
славящие высших. Евдемоний верил в добро: верноподданный желает мирно жить
на своем клочке земли либо заниматься своим ремеслом, желает быть сытым
сегодня, и только. Если маленький человек восстает - виновно наущение
