стороне установлены сплошные нары, другая свободна, чтобы было где ноги
размять. Стены рублены из толстых бревен дубовых из-за того, что дуб к
сырости стоек, вверху четыре окошка, забранных частой решеткой, но ветру
решетки нипочем, не как человеку, и он по темнице свободно гуляет, поэтому
в ней сухо. Не к чему пленников гноить, пленники - товар, и тюрьма - тот
же склад.
Может быть, где-то, за тридевять земель, в тридесятом царстве,
порядки другие, но русским такие порядки неизвестны. На том краю земли, у
Восточного моря, торгуют пленниками, а своих продают за проступки, за
долги. Также и на западном краю, у Моря Мрака, по всем странам и берегам,
где живут франки, мавры. В Англии французы-завоеватели торгуют англами и
саксами, как скотиной, без всякой вины, по закону и по праву меча.
Греки-византийцы торгуют всеми пленниками, перепродают любого. Турки
повсюду хватают людей. Арабы ходят на дальний юг, в пустыни и дикие леса и
захватывают черных людей, и черных рабов можно найти в Константинополе.
Половцы хватают русских, германцы ловят литву, жмудь, поляков. Русские
чаще селят пленных, но не брезгуют и торговлей. В Киеве иноземные купцы -
греки, иудеи, арабы - не отказываются от людского товара.
Елена, жена боярина, чтоб не изнывать тоской и беду не накликать
преждевременными слезами, озаботилась баню истопить. В этот день, пока
Стрига с половцами воевал, приехали из Переяславля друзья, два лекаря:
один - иудей Соломон, другой - русский Парфентий. Вовремя пришлось. Люди
ученые рану на щеке Стриги промыли настоями трав и сшили разрез шелковой
ниткой - через неделю срастется. Они же лечили бок молодого парня
Острожки. Половецкая стрела прошла под кожей по ребрам, а парень прибавил
рваного мяса, вырывая стрелу. Но не поморщился, когда лекаря и мыли, и
шили. В просторной бане было многолюдно - сам боярин, гости, дружинка
боярская; там же, отдыхая, пили мед, брагу, пиво в ожиданье большого
стола. Но из бани Стрига пошел к пленным в поруб, чтобы покончить с делом.
С ним пошел и Симон. Оконца давали мало света, и боярский закуп
держал толстую восковую свечу.
Половцы сидели, поджав ноги, на нарах. Зашевелились, кто встал на
колени, кто спустил ноги. В углу стояла кадь с водой, в которой плавал
ковш, остро пахло немытым мужским. телом, кожей, шерстью.
- Хорошо у меня жить? - спросил боярин.
- Ой, плохо, плохо! - ответил ему чей-то голос.
- Встань, подойди ближе, - приказал боярин.
С нар легко соскочил крепкий мужчина. Закуп поднял свечу - половцу
было от роду лет тридцать. На русский глаз он чем-то напоминал Долдюка.
- Ты родственник ханский? - спросил боярин.
- Нет, боярин, - отказался половец. - Род один, улус один.
- Кто у вас еще по-русски понимает? Иди все вперед! - приказал
боярин.
К первому вылезли еще трое.
- Слушайте, - сказал боярин. - Томить долго я вас не буду. Через день
отвезу в Киев. Там цены хорошие дают за рабов. Продам арабу, русскому,
иудею, все равно. Вас отвезут к грекам. Греки найдут вам место подальше. В
Египет, на острова, либо италийцам продадут. Мучить я вас не буду, и
томиться вам долго не придется.
Как сломанные, четверо половцев упали на колени.
- Прости, боярин, не продавай, выкуп за себя дадим! - заголосили они
наперебой.
- Выкуп! Потом придете ко мне выкуп назад брать?!
- Нет, не придем, не придем, клятву дадим, чтоб нам степи не видеть,
ни солнца не видеть, живыми в землю лечь!
- Нет, не верю вам. Ваш хан два раза клялся, мир принимал. Яблочко от
яблоньки недалеко падает. Будет, как сказал, - отмахнулся боярин и шагнул
к двери, в которой, для порядка, стояли двое дружинников с короткими
булавами.
Половцы разноголосо кричали по-своему. Первый, начавший разговор,
цепко поймал Стригу за край длинной рубахи:
- Хороший выкуп даю, большой выкуп!
- Какой? - спросил боярин.
- Сто золотых дирхемов даю, - ответил половец.
- Да ты богат, - сказал боярин. - Дашь двести дирхемов, или тебя
продадут в Константинополь.
- Столько у меня нет! - жалким голосом закричал половец.
- Лошади есть, бараны есть, коровы есть, жены есть - все продай. Ты
сколько за меня взял бы?
- Ты большой хан, - возразил половец. - С тебя мало взять - для тебя
стыдно будет.
- Я не хан, я из князевой старшей дружины, боярин я, у меня дирхемов
нет. Будешь платить? Или не видеть тебе степи, не нюхать больше полыни.
- Боярин, головами с меня возьми, пленников дам.
- Пленники дешевы, - сказал боярин, отступая перед половцем, который,
стоя на коленях, хватал Стригу за ноги. - И какие у тебя пленники?!
- Хорошие, сильные, молодые есть, девки есть, бабы есть.
- Девок ты, волчья кровь, перепортил, молодых голодом заморил. И
откуда у тебя пленники?
- Хан Долдюк под Рязань ходил.
- И сколько дашь пленников?
- Двадцать дам.
- По десять дирхемов считаешь! - яростно закричал боярин, отбрасывая
половца ногой. - Зря я на тебя время трачу, пес ты! Тебе не воевать, а
баранов пасти!
Половцы закричали все разом по-своему, по-русски. Не слушая, боярин
вышел, и провожатые затянули тяжелую дверь. Поруб гудел за дверью, будто
рой шмелей. Кто-то стучал в дверь, кричал, но уже невнятно - толстые доски
гасили голос.
В просторных сенях, освещенных заходящим солнцем, боярина встретили
доспехи Долдюка. Умелой рукой на крестовине была распялена половецкая
кольчуга, удерживаемая, как на человеке, подкольчужным кожаным кафтаном.
Снизу - кожаные штаны с нашитыми спереди железными полосами и сапоги из
красного сафьяна. Сверху - низкий шлем, чуть надрубленный справа,
соскользнув откуда, меч Стриги освободил хана Долдюка от жизни, а боярина
- от врага.
За столом Стрига рассказывал, обращаясь к гостям, как положено, и
поглядывая на жену, которая села в нижнем конце стола, где было ей удобней
следить за порядком:
- С хан Долдюком мы были старые знакомцы. Впервые встретились с ним
мы давно, в день несчастного боя на Альте. Был тогда Долдюк лет двадцати с
небольшим от роду, а я уже зрелым мужем, усы были такие же, - усмехнулся
Стрига. - Я Долдюка срубил, как думалось. Потом оказалось, что я ему
только ухо рассек и в плечо ранил. От того дня и прозвище его пошло -
Рваное Ухо. Тому назад лет пять он здесь гостил день проездом, когда все
ближние ханы ездили мир покупать у Святополка Изяславича. Напомнил он мне
о старой встрече сегодня в сшибке. Злой, злобный. Сказал, Елена, что хотел
тебя взять. И я поверил.
Стефан, старший подручный боярина, сказал:
- Слыхать было, как он тебе говорил. Но что - не расслышали мы.
- Он хотел меня обидеть, чтобы я в гнев пришел. И обидел...
- Нужна я ему, старуха, - подала голос боярыня.
И все взглянули на нее, и никто не возразил, ибо не полагается, по
русскому обычаю, чужую жену в глаза да при муже славить. Елене тридцать
лет, темно-русая, сероглазая, на ясном лице нет ни одной морщинки, только
сейчас в гневе брови сдвинулись и меж ними врезались две складки. В тонких
пальцах держит платочек. Не думая, рванула, и с треском разорвалась нежная
ткань.
Задумавшись, Стрига опустил голову, и концы усов легли на грудь
рубахи, вышитой красными нитками. Такие усы у него одного - по старинному
обычаю. Ныне все с бородами, подстриженными, или, как принято говорить,
подщипанными. Седины много в усах и на голове боярина, и кажется он сейчас
вышедшим из старого времени былого Святослава или первого Владимира. И
серьга у него в одном ухе тоже по-старинному, ныне так не ходят мужчины.
- Вот так, - опомнился Стрига. - Не легко мне пришлось с Долдюком.
Силы у него не меньше, моложе он меня лет на двадцать, коль не более. Уж
очень я был ему ненавистен, слишком был он злобен, спешил, кровь мою хотел
поскорее увидеть, и сам растратился... Я же был спокоен и дрался на своем
месте. Вот и сказке конец, дорогие гости.
Двое слуг вносят разварную белужину на деревянном блюде такой длины,
что одному не унести - руки коротки. Третий тащит серебряную миску, полную
икры. Свежая икорка, сегодня вынута, промыта и в меру посолена самой
хозяйкой. Кто понимает - нет ничего вкуснее икры, но вкус ее - от соли.
Несоленую икру собака голодная есть будет, человек же в рот не возьмет.
Лекарь Соломон отказался от икры - закон Моисея не позволяет есть
икру, ибо в каждой икринке заключена целая жизнь. Соломон был в русском
платье, только стрижен не по-русски. На висках отпущены длинные пряди
волос, а сама голова покрыта черной ермолкой - Соломон лыс, ему уже давно
бог лба прибавил. Это человек, известный и в Киеве, и в Чернигове, и в
Переяславле. Лечит он раны, переломы, и от его лечения кости становятся
как были, а от ран остаются малые рубцы. Знает Соломон и травы, хорошо
пользует от боли в сердце, от головной боли, даже женщинам помогает в
трудных родах, и многие матери обязаны ему жизнью своей и детской.
Впервые прославился он, когда жена князя Изяслава Ярославича не могла
разрешиться князем Святополком, и нынешний великий князь киевский ему
обязан жизнью. Лекаря повсюду любили, как доброго человека. За труд брал
он немного и отказывался, когда иной от радости хотел ему лишнее дать; сам
же всем помогал, не рядясь о деньгах, и неимущему мог сам помочь не только
наукой своей, но и деньгами. За то слыл бессребреником и по давности жизни
своей среди русских был всем известен так, что встречал друзей везде,
стоило ему лишь назваться. Любил Соломон ездить, повсюду оказывая помощь,
для того он и в Кснятин приехал вместе с русским другом своим, тоже
лекарем, ровесником, Жданом по русскому имени, в крещении - Парфентий.
- Сильно ограничивает Моисеев закон, - заметил отец Петр. - Белуга
поймана не для икры, оказалась с икрою. Что ж? Бросать, что ли, добро? В
евангелии сказано: не в уста, а из уст. Телятину есть грешно, с этим
согласен. Соломон, Соломон! Имя-то у тебя знаменитое! Святой ты человек во
всем, одно в тебе - вера ложная, обряды обременительные у тебя.
- Вера у меня праотеческая, - возразил Соломон. - Мы, иудеи,
подвергались многим гонениям за веру. Вера - от совести, от предания, от
глубины человеческой души. Однако же бог, разметав нас в страны рассеяния,
сохранил народ.
- Да, римляне-язычники жестоко вас гнали, но не за веру: Греки и
латиняне воздвигали на вас гонения за веру, став христианами, но начали
гонения через пять сотен лет по пришествии Христа. Стало быть, было у вас
время избрать себе веру на полной свободе. А что от гонителя, от врага
веру, даже истинную, стыдно принимать, в этом ты прав. Но гнали вас не
только за веру...
- Отец Петр! - прервал священника боярин. - Прение о вере, коль наш
добрый гость захочет, устраивай во время иное. Ныне же мы за столом.
Пора было вмешаться хозяину. Жадный князь киевский Святополк казну
набивал с помощью иноземцев, имея советников среди иудеев. Они давние
жители Киева, в Киеве есть улица, ими заселенная, и ближние к ним
городские ворота называются Иудейскими, по старому обычаю, как есть в
Киеве Ляшские ворота по имени улицы, где живут ляхи - поляки. Боярин
Стрига не хотел допустить неприятного разговора об иудейских помощниках
князя Святополка. И, чтоб пресечь подобное под корень, добавил:
- Каждый из нас за себя отвечает и перед людьми, и перед богом. Что,
отец Петр, не так ли нас Церковь учит? А также отвергает насилие в делах
веры!
- Боярин, боярин, - ответил священник, - с тобой не поспоришь, ты
ученый человек, хоть в Печерскую лавру игуменом можешь идти. Не сердись,
