плечами. - Ну, - прибавила она, - живо отправляйся за вещами и простись
со своей красивой комнатой и хорошей кроватью, где ты собирался так
славно выспаться. Мы сейчас же уходим из этого дома, слышишь? Торопись,
а то, вероятно, скоро запрут двери.
Иосифу все это показалось сном.
- Вот тебе и раз! - воскликнул он. - Неужели эти знатные вельможи то-
же вербовщики? " - Графа я еще больше боюсь, чем Мейера, - с раздражени-
ем ответила Консуэло. - Ну, беги без колебаний, а то я брошу тебя и уйду
одна.
В тоне и выражении лица Консуэло было столько решимости и энергии,
что растерянный, взволнованный Гайдн немедленно повиновался. Через три
минуты он вернулся с дорожной сумкой, где были его тетради и пожитки, а
еще через столько же они, выйдя никем не замеченные из дворца, добрались
уже до предместья.
Здесь они вошли на какой-то жалкий постоялый двор и сняли две ма-
ленькие комнатки, уплатив за них вперед, чтоб иметь возможность без вся-
кой задержки уйти когда им вздумается.
- Но все-таки не скажете ли вы мне причину этой новой тревоги? -
спросил Гайдн Консуэло, пожелав ей покойной ночи на пороге ее комнаты.
- Спи спокойно, - ответила она, - скажу тебе в двух словах, что те-
перь нам особенно бояться нечего. Господин граф, бросив свой орлиный
взгляд, догадался, что я женщина, и оказал мне честь, сделав признание,
удивительно польстившее моему самолюбию. Доброй ночи, друг Беппо. Удира-
ем мы до света. Я постучу в дверь и разбужу тебя.
На другой день восходящее солнце озарило наших юных путешественников,
когда они плыли уже вниз по быстротечному Дунаю, охваченные такой чистой
радостью и с сердцем таким покойным, как воды красавицы реки. Их за пла-
ту взял на свое суденышко старый лодочник, везший товары в Линц. Славный
старик очень пришелся им по душе и не мешал их разговору. Он не понимал
ни слова по-итальянски, а так как его лодка была порядком нагружена, то
он не взял других пассажиров; наконец они почувствовали себя в безопас-
ности и отдыхали телом и душой, в чем очень нуждались. Погода была вели-
колепная, и они наслаждались чудесными видами, ежеминутно мелькавшими
перед их глазами. На лодке имелся маленький, очень чистенький трюм, куда
Консуэло могла спускаться, чтобы дать отдохнуть глазам от сверкания вод-
ной глади. Но за последние дни она так привыкла быть под открытым небом
и на солнцепеке, что предпочитала проводить почти все время лежа на тю-
ках, глядя на скалы и деревья, словно убегавшие от нее. На досуге она
музицировала с Гайдном, а забавное воспоминание о меломане Годице, кото-
рого Иосиф называл "маэстроманом", вносило много веселья в их наивную
болтовню. Иосиф чудесно копировал графа и со злорадством думал о его ра-
зочаровании. Их смех и песни веселили и очаровывали старого лодочника,
который, как всякий добрый немецкий бедняк, страстно любил музыку. Он
тоже пел им свои песни, от которых словно веяло рекой, и Консуэло пере-
няла от него напевы и слова. Окончательно же они завоевали сердце стари-
ка, угостив его вдосталь на первой же пристани, где они закупили съест-
ных припасов на целый день. Этот день был самым мирным и самым приятным
из всех дней их путешествия.
- Что за прелесть барон фон Тренк! - воскликнул Иосиф, разменивая
один из блестящих золотых, полученных от вельможи. - Ему я обязан тем,
что, наконец, в состоянии избавить божественную Порпорину от усталости,
голода, опасностей - словом, от всех зол, которые влечет за собою нище-
та. А ведь мне сперва не понравился этот благородный, доброжелательный
барон!
- Да, - сказала Консуэло, - вы предпочитали ему графа. Теперь я так
счастлива, что этот меломан ограничился одними посулами и не загрязнил
наших рук своими благодеяниями.
- В конце концов ведь мы ровно ничем ему не обязаны, - продолжал Ио-
сиф. - Кому пришла мысль сразиться с вербовщиками и кто решился на это?
Барон. Графу было совершенно безразлично, а пошел он на это только из
любезности к барону и из-за хорошего тона. Кто рисковал жизнью и кому
пуля пробила шляпу у самого черепа? Опять-таки барону. Кто ранил, а быть
может, и уложил на месте гнусного синьора Пистолета? Барон. Кто спас де-
зертира, быть может в ущерб себе и даже подвергая себя гневу своего
страшного повелителя? Наконец, кто отнесся к вам с уважением и сделал
вид, что не догадывается о том, что вы женщина? Кто постиг красоту ваших
итальянских арий и прелесть вашей манеры петь?
- А также талант маэстро Иосифа Гайдна! - прибавила, улыбаясь, Консу-
эло. - Барон! Все тот же барон!
- Конечно! - продолжал Гайдн, желая отплатить девушке за ее лукавый
намек. - И, быть может, к большому счастью отсутствующего благородного и
любимого существа, о котором шла речь, объяснение в любви божественная
Порпорина выслушала из уст нелепого графа, а не храброго, обворожи-
тельного барона!
- Беппо! - ответила с грустной улыбкой Консуэло. - Отсутствующие при-
обретают изъян только в глазах людей с неблагодарным, низким сердцем.
Вот почему великодушному, искреннему барону, влюбленному в таинственную
красавицу, не могло прийти в голову за мной ухаживать. Спросите самого
себя: пожертвовали бы вы так легко любовью к своей невесте и верностью к
ней ради первого явившегося каприза?
Беппо тяжело вздохнул.
- Вы не можете быть для кого бы то ни было "первым явившимся капри-
зом", - сказал он, - и... если бы барон забыл, увидя вас, и прошлые и
настоящие увлечения, ему легко можно было бы это простить.
- Вы что-то становитесь, Беппо, дамским угодником и льстецом! Видно,
на вас оказало влияние общество господина графа, но желаю вам никогда не
жениться на маркграфине и никогда не узнать, как обходятся с любовью,
женившись на деньгах!
Добравшись к вечеру до Линца, молодые путники наконец уснули без
страха и забот о завтрашнем дне. Проснувшись, Иосиф тотчас же побежал
купить обувь, белье, некоторые изысканные мелочи мужского туалета не
только для себя, но главным образом для Консуэло, чтобы она, превратив-
шись в "молодца" и "красавца", как она шутя выразилась, могла осмотреть
город и окрестности.
Старик лодочник обещал, если найдет груз для доставки в Мелк, снова
забрать их к себе "на борт" и прокатить по Дунаю еще миль двадцать.
Они провели день в Линце, взбирались на холм, осматривали укрепленный
замок у его подножия и другой - на вершине, откуда могли созерцать излу-
чины величественной реки среди плодородных равнин Австрии. Отсюда же они
увидели нечто весьма их развеселившее - карету графа Годица, торжествен-
но въезжавшую в город. Они узнали экипаж и ливрею лакеев и, пользуясь
тем, что за дальностью расстояния их не было видно, забавлялись, насмеш-
ливо кланяясь до земли. Наконец вечером, спустившись на берег, они зас-
тали свою лодку нагруженной товарами для доставки в Мелк и с радостью
снова сговорились со старым кормчим относительно переезда. Вышли они из
Линца до рассвета; звезды еще сияли над их головами и отражались в зыб-
кой поверхности реки, превращаясь в разбегающиеся по ней серебряные
струйки. Этот день был не менее приятен, чем предыдущий. Одно только
огорчало Гайдна: они приближались к Вене, и путешествие, о невзгодах и
опасностях которого он забыл, помня только восхитительные минуты, должно
было скоро прийти к концу. В Мелке, как ни жаль, им пришлось расстаться
со своим славным кормчим. На других судах, которыми они могли воспользо-
ваться, уже не было бы ни такого уединения, ни такой безопасности. К то-
му же извилины реки намного удлиняли путь до Вены, а Консуэло хотелось
быть поскорее на месте. Она чувствовала себя отдохнувшей, освежившейся,
готовой ко всяким случайностям, а потому предложила Иосифу продолжать
путь пешком, пока не подвернется какая-нибудь подходящая оказия. Им ос-
тавалось до Вены еще миль двадцать, и этот способ передвижения, конечно,
был не из быстрых. Но дело в том, что, хотя Консуэло и уверяла себя,
будто жаждет снова облечься в женское платье и вернуться к жизненным
удобствам, в глубине души она, как и Иосиф, совсем не стремилась так
скоро завершить путешествие. Она была артисткой до мозга костей и не
могла не любить свободы, случайностей, проявлений мужества и ловкости,
постоянно сменяющих друг друга картин природы, которые по-настоящему мо-
жет оценить только пешеход, и, наконец, романтических приключений, со-
путствующих бродячей и уединенной жизни.
Я называю эту жизнь уединенною, читатель, стремясь выразить то сокро-
венное и таинственное чувство, которое, пожалуй, вам легче понять, чем
мне объяснить. Мне кажется, что для выражения этого состояния души в на-
шем языке не найдется определения, но вы вспомните, как это бывает, если
вам приходилось путешествовать пешком где-нибудь далеко, одному, или со
своим вторым "я", или, наконец, подобно Консуэло, с приветливым товари-
щем, веселым, услужливым и мыслящим с вами заодно. И если у вас не было
какой-нибудь неотложной заботы или повода к беспокойству, вы, наверное,
испытывали в такие минуты странную, быть может, даже несколько эгоисти-
ческую, радость, говоря себе: никто не беспокоится обо мне, и я ни о ком
не беспокоюсь! Никто не знает, где я! Те, кто властвует над моею жизнью,
тщетно стали бы меня искать, - они не найдут меня в этом никому неведо-
мом, новом для меня самого уголке, где я укроюсь. Те, кого моя жизнь за-
трагивает и волнует, отдохнут от меня, как и я от них. Я всецело принад-
лежу себе - и как повелитель и как раб. Ибо среди нас, о читатель, нет
ни единого человека, который по отношению известной группы людей не был
бы одновременно и рабом и повелителем. И это, заметьте, происходит поми-
мо нашей воли, нашего сознания и стремления.
Никто не знает, где я!? Чувство одиночества, несомненно, имеет свою
прелесть - свою невыразимую прелесть, жестокую по виду, справедливую и
сладостную по существу. Мы рождены для взаимного общения. Путь долга
длинен и суров, горизонтом ему служит смерть, которая, может статься,
короче одной ночи отдыха. Итак, в путь! Вперед, не жалея ног! Однако,
если нам представится столь редкий, но благоприятный случай, когда можно
безобидно и без угрызений совести отдохнуть, ибо перед нами тропинка,
утопающая в зелени, - воспользуемся несколькими часами уединения и пре-
дадимся созерцанию! Такие часы безделья необходимы деятельному, мужест-
венному человеку для восстановления сил. И я утверждаю, что чем ревност-
нее стремится ваше сердце служить дому божию (то есть человечеству), тем
более вы способны оценить немногие минуты уединения, когда вы всецело
принадлежите себе. Эгоист всегда и всюду одинок. Его душа никогда не то-
мится любовью, страданием, постоянством; она безжизненна и холодна и
нуждается во сне и покое не больше, чем мертвец. Умеющий любить редко
бывает одинок, а когда он одинок, он доволен. Душа его может наслаж-
даться перерывом в деятельности, и перерыв этот будет подобен крепкому
сну сильного организма. Такой сон красноречиво говорит об испытанной ус-
талости и является предвестником предстоящих испытаний. Я не верю в иск-
ренность горя тех, кто не стремится отвлечься от него, ни в безграничную
самоотверженность людей, никогда не нуждающихся в отдыхе. У одних печаль
- следствие упадка духа, свидетельствующего о том, что человек надлом-
лен, угасает и не имеет сил любить то, что им утрачено; у других под не-
ослабевающей и неутомимой самоотверженностью скрывается постыдное вожде-
ление или эгоистическое, даже преступное, ожидание вознаграждения.
Эти размышления, быть может слишком длинные, не являются неуместными
в повествовании о жизни Консуэло, деятельной и самоотверженной, которую,
однако, могли бы порой обвинить в эгоизме и легкомыслии люди, не сумев-
шие понять ее.
