стеной. Вдали, почти на горизонте, темнеют дома с мерцающими желтыми и
розовыми окнами.
Откуда-то доносится гулкий монотонный стук. Как будто тикают огромные
штампованные часы. Пахнет водорослями и больничной уборной.
Головкер выкуривает последнюю сигарету. Около часа ловит такси.
Интеллигентного вида шофер произносит: "Двойной тариф". Головкер механически
переводит его слова на английский: "Дабл такс". Почему? Лучше не спрашивать.
Да и зачем теперь Головкеру советские рубли?
В дороге шофер заговаривает с ним о кооперации. Хвалит какого-то Нуйкина.
Ругает какого-то Забежинского.
Головкер упорно молчит. Он думает -- кажется, меня впервые приняли за
иностранца.
Затем он расплачивается с водителем. Дарит ему стандартную американскую
зажигалку. Тот, не поблагодарив, сует ее в карман.
Головкер машет рукой:
-- Приезжайте в Америку!
-- Бензина не хватит, -- раздается в ответ...
На освещенном тротуаре перед гостиницей стоят две женщины в коротких
юбках. Одна из них вяло приближается к Головкеру:
-- Мужчина, вы приезжий? Показать вам город и его окрестности?
-- Показать, -- шепчет он каким-то выцветшим голосом.
И затем:
-- Вот только сигареты кончились.
Женщина берет его под руку:
-- Купишь в баре.
Головкер видит ее руки с длинными перламутровыми ногтями и туфли без
задников. Замечает внушительных размеров крест поверх трикотажной майки с
надписью "Хиропрактик Альтшуллер". Ловит на себе ее кокетливый и хмурый
взгляд. Затем почти неслышно выговаривает:
-- Девушка, извиняюсь, вы проститутка?
В ответ раздается:
-- Пошлости говорить не обязательно. А я-то думала -- культурный интурист
с Европы.
-- Я из Америки, -- сказал Головкер.
-- Тем более... Дай три рубля вот этому, жирному.
-- Деньги не проблема...
Неожиданно Головкер почувствовал себя увереннее. Тем более что все это
слегка напоминало западную жизнь.
Через пять минут они сидели в баре. Тускло желтели лампы, скрытые от глаз
морскими раковинами из алебастра. Играла музыка, показавшаяся Головкеру
старомодной. Между столиками бродили официанты, чем-то напоминавшие хасидов.
Головкеру припомнилась хасидская колония в районе Монтиселло. Этакий
черно-белый пережиток старины в цветном кинематографе обычной жизни...
Они сидели в баре. Пахло карамелью, мокрой обувью и водорослями из близко
расположенной уборной. Над стойкой возвышался мужчина офицерского типа.
Головкер протянул ему несколько долларов и сказал:
-- Джинсы с тоником.
Потом добавил со значением:
-- Но без лимона.
Он выпил и почувствовал себя еще лучше.
-- Как вас зовут? -- спросил Головкер.
-- Мамаша Люсенькой звала. А так -- Людмила.
-- Руслан, -- находчиво представился Головкер.
Он заказал еще два джина, купил сигареты. Ему хотелось быть любезным,
расточительным. Он шепнул:
-- Вы типичная Лайза Минелли.
-- Минелли? -- переспросила женщина и довольно сильно толкнула его в бок.
-- Размечтался...
Людмилу тут, по-видимому, знали. Кому-то она махнула рукой. Кого-то не
захотела видеть: "Извиняюсь, я пересяду". Кого-то даже угостила за его,
Головкера, счет.
Но Головкеру и это понравилось. Он чувствовал себя великолепно.
Когда официант задел его подносом, Головкер сказал Людмиле:
-- Это уже не хамство. Однако все еще не сервис...
Когда его нечаянно облили пивом, Головкер засмеялся:
-- Такого со мной не бывало даже в Шанхае...
Когда при нем заговорили о политике, Головкер высказался так:
-- Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти -- это
катастрофа...
Когда его расспрашивали про Америку, в ответ звучало:
-- Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире...
Раза два Головкер обронил:
-- Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри...
Потом Головкер с кем-то ссорился. Что-то доказывал, спорил. Кому-то отдал
галстук, авторучку и часы.
Потом Головкера тошнило. Какие-то руки волокли его по лестнице. Он падал
и кричал: "Я гражданин Соединенных Штатов!.."
Что было дальше, он не помнил. Проснулся в своем номере, один. Людмила
исчезла. Разумеется, вместе с деньгами.
Головкер заказал билет на самолет. Принял душ. Спустился в поисках кофе.
В холле его окликнула Людмила. Она была в той же майке. Подошла к нему
оглядываясь и говорит:
-- Я деньги спрятала, чтобы не пропали.
-- Кип ит, -- сказал Головкер, -- оставьте.
-- Ой, -- сказала Людмила, -- правда?!. Главное, чтоб не было войны!..
Успокоился Головкер лишь в самолете компании "Панам". Один из пилотов был
черный. Головкер ему страшно обрадовался. Негр, правда, оказался
малоразговорчивым и хмурым. Зато бортпроводница попалась общительная,
типичная американка...
Летом мы с женой купили дачу. Долгосрочный банковский заем нам
организовал Головкер. Он держался просто и уверенно. То и дело переходил с
английского на русский. И обратно.
Моя жена спросила тихо:
-- Почему Рон Фини этого не делает?
-- Чего?
-- Не путает английские слова и русские?
Я ответил:
-- Потому что Фини в совершенстве знает оба языка...
Так мы познакомились с Борей Головкером.
Месяц назад с Головкером беседовал корреспондент одного эмигрантского
еженедельника. Брал у него интервью. Заинтересовался поездкой в Россию. Стал
задавать бизнесмену и общественному деятелю (Головкер успел стать крупным
жертвователем Литфонда) разные вопросы. В частности, такой:
-- Значит, вернулись?
Головкер перестал улыбаться и твердо ответил:
-- Я выбрал свободу.
Сергей Довлатов.
Виноград
Единственный в моей жизни сексуальный шок я пережил на овощном комбинате
имени Тельмана. Я был тогда студентом первого курса ЛГУ. И нас, значит,
командировали в распоряжение дирекции этой самой плодоовощной базы. Или,
может, овощехранилища, не помню.
Было нас в группе человек пятнадцать. Всех распределили по бригадам.
Человека по три в каждую.
До этого мы получили инструкции. Представитель месткома сказал:
-- Есть можете сколько угодно.
Мой однокурсник Лебедев поинтересовался:
-- А выносить?
Нам пояснили:
-- Выносить можно лишь то, что уже съедено...
Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил задание. Бригадир сказал мне:
-- Пойди в четвертый холодильник. Запомни фамилию -- Мищук. Забери оттуда
копии вчерашних накладных.
Я спросил:
-- А где это -- четвертый холодильник?
-- За эстакадой.
-- А где эстакада?
-- Между пищеблоком и узкоколейкой.
Я хотел спросить: "А где узкоколейка?" -- но передумал. Торопиться мне
было некуда. Найду.
Выяснилось, что комбинат занимает огромную территорию. К югу он тянулся
до станции Пискаревка. Северная его граница проходила вдоль безымянной реки.
Короче, я довольно быстро заблудился. Среди одинаковых кирпичных
пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых -- где четвертый
холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее я узнал, что на
этой базе царит тотальное государственное хищение в особо крупных размерах.
Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие отрешенные,
задумчивые лица.
Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В
футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные
учрежденческие портфели.
Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала
на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути
груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные.
Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в
сторону. Доставали изпод сиденья металлический брусок килограммов на
шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят
килограммов лишнего груза.
Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В
тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных
книг.
Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных
вагончиков.
День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая
полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре
беспризорные собаки.
Вдруг я услышал женский голос:
-- Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!
"Раздолбай" явно относилось ко мне. Я хотел было пройти, не оглядываясь.
Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной
готовностью.
Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда
выглядывала накрашенная девица.
-- Ты, ты, -- я услышал.
И затем:
-- Помоги достать ящики с верхнего ряда.
Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между
нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек
двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее.
Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами.
Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем
более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные
головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как
ночные звезды.
Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как
будто плаваю в жидком свинце.
Я громко спросил: "В чем дело, товарищи?" И после этого лишился чувств.
Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой
из консервной банки с надписью "Тресковое филе". Мне захотелось провалиться
сквозь землю.То есть буквально сию же минуту, не вставая.
Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более
устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны
топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой
выговорила:
-- Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?
-- Недолго музыка играла, -- подхватила вторая, -- недолго фрайер
танцевал.
А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам:
-- Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль...
Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может,
осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за
спекуляцию. Не знаю.
Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за дверной косяк.
Сказал: "Мне что-то нехорошо", -- и вышел.
Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:
-- Студент, не гони порожняк, возвращайся!
Другая:
-- Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!
Третья подавала голос:
-- Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования!
И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла:
-- Бесстыжие вы девки, как я погляжу!
И затем, обращаясь ко мне:
-- А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу
раздают!..
Я шел и повторял: "О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть
девственником в мои годы! Где достать цианистого калия?!.."
На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно.
Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела
тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание.
Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у
какого-то парня:
-- Что это?
Парень мне ответил:
-- Пищеблок..
Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще
метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников -- Зайченко с Лебедевым.
Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня,
начали кричать:
-- Вот он! Вот он!
Бригадир вяло поинтересовался:
-- Где ты пропадал?
