-- Шампанского.
Затем:
-- Ты полистай журналы, я должен сделать несколько звонков. Хэлло, мистер
Беляефф! Головкер спикинг. Представитель "Дорал эдженси"...
Шампанское выпито. Лиза спрашивает:
-- Мне остаться?
Он -- мягко:
-- Не стоит. В этой пуританской стране...
Лиза перебивает его:
-- Ты меня больше не любишь?
Головкер:
-- Не спрашивай меня об этом. Слишком поздно...
Вот они идут по набережной. Заходят в Эрмитаж. Разглядывают полотна
итальянцев. Головкер произносит:
-- Я бы купил этого зеленоватого Тинторетто. Надо спросить -- может, у
большевиков есть что-то для продажи?..
Мысли о встрече с женой не покидали Головкера. Это было странно. Все
должно быть иначе. Первые годы человек тоскует о близких. Потом начинает
медленно их забывать. И наконец остаются лишь контуры воспоминаний.
Расплывчатые контуры на горизонте памяти, и все.
У Головкера все было по-другому. Сначала он не вспоминал про Лизу. Затем
стал изредка подумывать о ней. И наконец стал думать о бывшей жене
постоянно. С волнением, которое его удивляло. Которое пугало его самого.
Причем не о любви задумывался Головкер. И не о раскаянии бывшей жены
своей. Головкер думал о торжестве справедливости, логики и порядка.
Вот он идет по Невскому. Заходит в кооперативный ресторан. Оглядывается.
Пробегает глазами меню. Затем негромко произносит:
-- Пошли отсюда!
И все. "Пошли отсюда". И больше ни единого слова...
Мысль о России становилась неотступной. Воображаемые картины следовали
одна за другой. Целая череда эмоций представлялась Головкеру: удивление,
раздражение, снисходительность. Ему четко слышались отдельные фразы на
каждом этапе. Например -у фасада какого-то случайного здания:
-- Пардон, что означает -- "Гипровторчермет"?
Или -- в случае какого-то бытового неудобства:
-- Большевики меня поистине умиляют.
Или -- за чтением меню:
-- Цены, я так полагаю, указаны в рублях?
Или -- когда речь зайдет о нынешнем правительстве:
-- Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти -- это катастрофа.
Или -- если разговор пойдет об Америке:
-- Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире.
Или -- реплика в абстрактном духе. На случай, если произойдет что-то
удивительное:
-- Фантастика! Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри...
У него были заготовлены реплики для всевозможных обстоятельств. Выходя из
приличного ресторана, Головкер скажет:
-- Это уже не хамство. Однако все еще не сервис.
Выходя из плохого, заметит:
-- Такого я не припомню даже в Шанхае...
Головкер вечно что-то бормотал, жестикулировал, смеялся. Путал английские
и русские слова. Вдруг становился задумчивым и молчаливым. Много курил.
И вот он понял -- надо ехать. Просто заказать себе визу и купить билет.
Обойдется эта затея в четыре тысячи долларов. Включая стоимость билетов,
гостиницу, подарки и непредвиденные расходы.
Времена сейчас относительно либеральные. Провокаций быть не должно.
Деньги есть.
Оформление документов заняло три недели. Билет он заказал на
четырнадцатое сентября. Ходил по магазинам, выбирал подарки.
Выяснилось, что у него совсем мало друзей и знакомых. Родители умерли.
Двоюродная сестра жила в Казани. С однокурсниками Головкер не переписывался.
Имена одноклассников забыл.
Оставались Лиза с дочкой. Оленьке должно было исполниться тринадцать лет.
Головкер не то чтобы любил эту печальную хрупкую девочку. Он к ней привык.
Тем более что она, почти единственная в мире, испытывала к нему уважение.
Когда мать ее наказывала, она просила:
-- Дядя Боря, купите мне яду...
Головкер привязался к девочке. Ведь материнская и отцовская любовь --
совершенно разные. У матери это прежде всего -- кровное чувство. А у отца
-душевное влечение. Отцы предпочитают тех детей, которые рядом. Пусть они
даже и не родные. Потому-то злые отчимы встречаются гораздо реже, чем
сердитые мачехи. Это отражено даже в народных сказках...
Лизе он купил пальто и сапоги. Оле -- шубку из натурального меха и
учебный компьютер. Плюс -рубашки, джинсы, туфли и белье. Какие-то сувениры,
авторучки, радиоприемники, две пары часов. Короче, одними подарками были
заполнены два чемодана.
Деньги Головкеру удалось поменять из расчета один к шести. Головкер
передал какому-то Файбышевскому около семисот долларов. В Ленинграде некая
Муза передаст ему четыре тысячи рублей.
Летел Головкер самолетом американской компании. Как обычно, чувствовал
себя зажиточным туристом. Небрежно заказал себе порцию джина.
-- Блу джине энд тоник, -- пошутил Головкер, -- джинсы с тоником.
Бортпроводница спросила:
-- Вы из Польши?
Неужели, подумал Головкер, у меня сохранился акцент?..
В Ленинградском аэропорту ему не понравилось. Все казалось серым и
однообразным. Может быть, из-за отсутствия рекламы. К. тому же он прилетел
сюда впервые. Так уж получилось. Тридцать два года здесь прожил, а самолетом
не летал.
Головкер подумал: что я испытываю, шагнув на родную землю? И понял --
ничего особенного.
Поместили его в гостинице "Октябрьская". Вскоре приехала Муза -- нервная
и беспокойно озирающаяся по сторонам. Оставила ему пакет с деньгами.
Головкер испытывал страх, усталость, волнение. Больше часа он провел в
гостинице, а Лизе так и не звонил. Что-то его останавливало и пугало.
Слишком долго, оказывается, Головкер этого ждал. Может быть, все последние
годы. Может, все, что он делал и предпринимал, было рассчитано только на
Лизу? На ее внимание?
Если это так, задумался Головкер, сколько же всего проносится мимо?
Живешь и не знаешь -- ради чего? Ради чего зарабатываешь деньги? Ради чего
обзаводишься собственностью? Ради чего переходишь на английский язык?
Головкер взглянул на часы -- половина десятого. Припомнил номер телефона
-- четыре, шестнадцать... И дальше -- сто пятьдесят шесть. Все правильно.
Четыре в кубе... Он совершенно забыл математику. Но телефон запомнил --
четыре, шестнадцать... А потом -- те же шестнадцать в квадрате. Сто
пятьдесят шесть...
Потрясенный, Головкер услышал звонок, раздавшийся в его собственной
квартире. Один раз, другой, третий...
-- Кто это? -- спросила Лиза.
И через секунду:
-- Говорите.
И тогда он глухо выговорил:
-- Квартира Головкеров? Лиза, ты меня узнаешь?
-- Погоди, -- слышит он, -- я выключу чайник.
И дальше -- тишина на целую минуту. Затем какие-то простые,
необязательные слова:
-- Ты приехал? Я надеюсь, все легально? Как? Да ничего... В бассейн
ходит. У тебя дела? Ты путешествуешь?
Головкер помолчал, затем ответил:
-- Экспорт-импорт. Тебе это не интересно. Подумываю о небольшой
концессии, типа хлопка...
Далее он спросил как можно небрежнее:
-- Надеюсь, увидимся?
И для большей уверенности добавил:
-- Я должен кое-что вам передать. Тебе и Оле.
Он хотел сказать -- у меня два чемодана подарков. Но передумал.
-- Завтра я работаю, -- сказала Лиза, -- вечером Ольга приглашена к
Нахимовским. Послезавтра у нее репетиция. Ты надолго приехал? Позвони мне в
четверг.
-- Лиза, -- проговорил он забытым жалобным тоном, -- еще нет десяти. Мы
столько лет не виделись. У меня два чемодана подарков. Могу я приехать? На
машине?
-- У нас проблемы с этим делом.
-- В смысле -- такси? Я же беру машину в рент...
Вот он заходит (представлял себе Головкер) к человеку из "Автопроката".
Слышит:
-- Обслуживаем только иностранцев.
Головкер почти смущенно улыбается:
-- Да я, знаете ли... Это самое...
-- Я же говорю, -- повторяет чиновник, -- только для иностранцев. Вы
русский язык понимаете?
-- С трудом, -- отвечает Головкер и переходит на английский...
Лиза говорит:
-- То есть, конечно, приезжай. Хотя, ты знаешь... В общем, я ложусь
довольно рано. Кстати, ты где?
-- В "Октябрьской".
-- Это минут сорок.
-- Лиза!
-- Хорошо, я жду. Но Олю я будить не собираюсь...
Тут начались обычные советские проблемы. "Автопрокат" закрылся. Такси
поймать не удавалось. Затормозил какой-то частник, взял у Головкера
американскую сигарету и уехал.
Приехал он в двенадцатом часу. Вернее, без четверти двенадцать. Позвонил.
Ему открыли. Бывшая жена заговорила сбивчиво и почти виновато:
-- Заходи... Ты не изменился... Я, откровенно говоря, рано встаю... Да
заходи же ты, садись. Поставить кофе?.. Совсем не изменился... Ты носишь
шляпу?
-- Фирма "Борсалино", -- с отчаянием выговорил Головкер.
Затем стащил нелепую, фисташкового цвета шляпу.
-- Хочешь кофе?
-- Не беспокойся.
-- Оля, естественно, спит. Я дико устаю на работе.
-- Я скоро уйду, -- ввернул Головкер.
-- Я не об этом. Жить становится все труднее. Гласность, перестройка,
люди возбуждены, чего-то ждут. Если Горбачева снимут, мы этого не
переживем... Ты сказал -- подарки? Спасибо, оставь в прихожей. Чемоданы
вернуть?
-- Почтой вышлешь, -- неожиданно улыбнулся Головкер.
-- Нет, я серьезно.
-- Скажи лучше, как ты живешь? Ты замужем?
Он задал этот вопрос небрежно, с улыбкой.
-- Нет. Времени нет. Хочешь кофе?
-- Где ты его достаешь?
-- Нигде.
-- Почему же ты замуж не вышла?
-- Жизнь так распорядилась. Мужиков-то достаточно, и все умирают насчет
пообщаться. А замуж -это дело серьезное. Ты не женился?
-- Нет.
-- Ну, как там в Америке?
Головкер с радостью выговорил заранее приготовленную фразу:
-- Знаешь, это прекрасно -- уважать страну, в которой живешь. Не любить,
а именно уважать.
Пауза.
-- Может, взглянешь, что я там привез? Хотелось бы убедиться, что размеры
подходящие.
-- Нам все размеры подходящие, -- сказала Лиза, -- мы ведь безразмерные.
Вообще-то спасибо. Другой бы и забыл про эти алименты.
-- Это не алименты, -- сказал Головкер, -- это просто так. Тебе и Оле.
-- Знаешь, как вас теперь называют?
-- Кого?
-- Да вас.
-- Кого это -- вас?
-- Эмигрантов.
-- Кто называет?
-- В газетах пишут -- "наши зарубежные соотечественники". А также --
"лица, в силу многих причин оказавшиеся за рубежом"...
И снова пауза. Еще минута, и придется уходить. В отчаянии Головкер
произносит:
-- Лиза!
-- Ну?
Головкер несколько секунд молчит, затем вдруг:
-- Ну, хочешь потанцуем?
-- Что?
-- У меня радиоприемник в чемодане.
-- Ты ненормальный, Оля спит...
Головкер лихорадочно думает -- ну, как еще ухаживают за женщинами? Как?
Подарки остались за дверью. В ресторан идти поздно. Танцевать она не
соглашается.
И тут он вдруг сказал:
-- Я пойду.
-- Уже?.. А впрочем, скоро час. Надеюсь, ты мне позвонишь?
-- Завтра у меня деловое свидание. Подумываю о небольшой концессии...
-- Ты все равно звони. И спасибо за чемоданы.
Не за чемоданы обиделся Головкер, а за чемоданы с подарками. Но
промолчал.
-- Так я пойду, -- сказал он.
-- Не обижайся. Я буквально падаю с ног.
Лиза проводила его. Вышла на лестничную площадку.
-- Прощай, -- говорит, -- мой зарубежный соотечественник. Лицо,
оказавшееся за рубежом...
Головкер выходит на улицу. Сначала ему кажется, что начался дождь. Но это
туман. В сгустившейся тьме расплываются желтые пятна фонарей.
Из-за угла, качнувшись, выезжает наполненный светом автобус. Неважно,
куда он идет. Наверное, в центр. Куда еще могут вести дороги с окраины?
Головкер садится в автобус. Опускает монету. Сонный голос водителя
произносит:
-- Следующая остановка -- Ропшинская, бывшая Зеленина, кольцо...
Головкер выходит. Оказывается между пустырем и нескончаемой кирпичной
