какое-либо действие, надо, чтобы все остальные мыслимые действия в тот
момент были заторможены. А для этого надо, чтобы подвергся срочное
возбуждению и перевозбуждению какой-либо второй центр, истинно доминантный
по отношению ко всем мыслимым действиям, кроме одного. Это и есть
функциональный антагонизм. Мало того, это и есть антагонизм возбуждения и
торможения в его наиболее развитой форме, по крайней мере, у животных.
Вот это-то и есть тот самый принцип, который дает возможность получить
разгадку происхождения человеческой речи.
Эта схема двух фокусов, двух одновременных доминант (бидоминантность) хорошо
разъясняет внутренний принцип системы торможения и возбуждения. Механизм
возбуждения сам по себе остается одним и тем же на очень разных уровнях
нервной деятельности какого-либо высокоразвитого организма. Это генетически
низший, собственно рефлекторный субстрат. Переменная же, усложняющая
величина - противостоящее ему торможение Тормозная доминанта как бы лепит,
формирует антагонистический полюс - комплекс, или систему, возбуждения. Она
отнимает у этого комплекса всё, что можно отнять, и тем самым придает ему
биологическую четкость, верность, эффективность. Торможение - это резец
скульптора, активное начало, вырабатывающее поведение так, как скульптор
извлекает из глыбы статую.
Торможение - это ни в коем случае не расслабление, истощение (как считали
прежде), а наоборот, это - активный процесс, неразрывно связанный с
возбуждением. Понятие "торможение" всё менее соответствует первоначальному
смыслу слова. Торможение есть рабочее состояние. И высшие формы торможения
являются более мощными по сравнению с возбуждением, значительно более
сложными, принадлежащими к более позднему эволюционному уровню.
Реактивность - свойство всего живого. А эволюция живой природы - это
выработка всё более совершенных средств не реагировать, т.е. тормозить эту
самую реактивность. Совершенствование живого - это совершенствование
торможения реакций.
"Ум" животного - это возможность и его способность не реагировать в 999
случаях из 1000 возникновении возбуждения. Животное всё успешнее оберегает
себя от реакции. Всё это не имеет никакого отношения к экономии энергии
реактивности: напротив, расход энергии на торможение растет в ходе эволюции
в гигантских пропорциях. В этой восходящей кривой переход к человеку есть не
что иное, как дальнейший и качественно новый взлет торможения. Но чтобы это
произошло, должно было иметь место переключение прежней системы торможения
реактивности, присущей животным, на систему высшего порядка.
Так что же удивительного в том, что энергетически именно торможение "стоит
дороже"? В этом и состоят затраты Природы на прогресс, на совершенствование
реакций организма. Этот ряд можно экстраполировать и дальше - на человека.
Общеизвестно, что на килограмм живого веса у различных животных расходуется
за всю жизнь гораздо меньше килограмм-калорий, чем у человека. У собаки -
примерно 164 000 килограмм-калорий, лошади - 163 000, коровы - 141 000, у
человека же - 726 000, т.е. в 4,5 раз больше, чем у высших позвоночных. При
этом на возобновление своей массы лошадь и корова расходуют 33 % энергии,
собака - 35 %, человек же - всего лишь 5 %. Следовательно, все остальные 688
500 килограмм-калорий на килограмм веса тела, перерабатываются человеком за
его взрослую жизнь главным образом на его реакции в среде. Расход на
торможение превосходит расход на возбуждение, и круто возрастает с каждой
эволюционно более высокой формой торможения.
5) УЛЬТРАПАРАДОКСАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. Тормозная доминанта скрыта от наблюдателя
и потому была бы обречена оставаться умозрительной гипотезой, если бы, на
счастье, не существовало удивительного феномена высшей нервной деятельности:
ультрапарадоксального состояния Оно-то и дает возможность узнать, - какая
именно подавленная перевозбуждением деятельность в каждый данный момент
поведения животного играла невидимую, "закулисную" роль тормозной доминанты.
Ультрапарадоксальное состояние переворачивает всё наоборот: изменяет функцию
возбуждения и торможения в ЦНС на обратные. Это и есть неадекватный рефлекс.
При переходе возбуждения в торможение наблюдаются определенные
парабиотические стадии. 1) Уравнительная стадия, когда импульсы разной силы
вызывают реакцию одинаковой силы. 2) Затем парадоксальная стадия, когда
импульсы разной силы вызывают реакцию, противоположную по силе. 3)
Тормозящая стадия, когда импульсы вызывают в нерве стойкое неколебательное
возбуждение, не проводящее их до рабочего органа. 4) Наконец,
ультрапарадоксальная стадия, когда положительный раздражитель вызывает
торможение, а отрицательный, т.е. тормозной, раздражитель вызывает
положительную реакцию - возбуждение. Ультрапарадоксальная фаза специфична
только для ЦНС, и - только для коры.
Итак, неадекватные рефлексы - огромный мир особого рода рефлексов: это
многообразные реакции, обычно заторможенные в роли тормозных доминант, но
активизирующиеся и выступающие в видимой форме в условиях
ультрапарадоксальной "перестановки знаков", инверсии, т.е. превращения
возбуждения в торможение и обратно.
Таким образом, можно констатировать развитие и усложнение тормозной
доминанты как механизма высшей нервной деятельности. На филогенетической
лестнице - от рыб до приматов - замечается повышение разнообразия
неадекватных реакций: особенно они интенсивны и разнообразны у обезьян.
Главный вывод отсюда: раз они достигают максимума у высших приматов, то
надлежит полагать, что предковая форма человека в лице семейства
троглодитид, и особенно его высшей степени, палеоантропов (троглодитов),
обладала еще большим ассортиментом неадекватных рефлексов. Кроме того,
неадекватные рефлексы обнаруживали свойство имитатогенности - они вызывали
подражание, что способствовало развитию специфических дистантных звуковых
контактов внутри популяции.
Теперь ясно, что в высшей нервной деятельности животных налицо нечто, что
характеризуется как противоположное, обратное их биологически рациональному
рефлекторному функционированию. То, что это "нечто" подчас использовано в
эволюции животного мира для адаптации - это лишь побочный плод. Главное же
для начала человеческой истории и самого человека - это возможность
превращения этого "отрицательного", даже как бы патологического явления у
животных, более того, гибельного для них, в опору принципиально новой формы
торможения, которая характерна для высших троглодитид, а затем преобразуется
у человека в положительную норму его высшей нервной деятельности.
Из феномена тормозной доминанты вытекает, что, если суметь вызывать
("раскрепощать") такие тормозимые действия, то несомненно затормозятся
реципрокные (взаимосвязанные) рефлексы, бывшие перед тем в активном
состоянии. Значит, наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых,
даже самых совершенных, рефлексов, даже самых сложных форм поведения
животных.
Но что могло бы привести ее в действие в Природе? Что могло бы вызывать у
животных эти, обычно глубоко затаенные, призраки? Существует лишь
один-единственный подходящий для этого природный механизм: сила имитации,
заразительная помимо какого бы то ни было подкрепления. т.е. подражательные
рефлексы, подражательные действия возникающие только на внешнее проявление
рефлекторного акта, производимого другим животным. И тогда сила
автоматического подражания без всякого прямого подкрепления способна вызвать
у другого индивида некое действие.
Это действие, вызванное неодолимой силой подражания, может быть как раз тем
самым действием, которое служило у этого индивида тормозной доминантой для
того или иного адекватного действия, которое проявилось бы у него в
ультрапарадоксальном состоянии как неадекватный рефлекс. И в этом случае
подражание превратит заторможенное действие в активное, в возбужденное, а
тем самым затормозит активное адекватное действие.
Встреча восходящей кривой неадекватных рефлексов и восходящей кривой
имитативности может рассматриваться как точка возникновения механизма нового
уровня торможения в физиологии высшей нервной деятельности. Этот тормозной
механизм и есть интердикция, или запрет.
Но сила и многообразие имитационных рефлексов и автоматического
"непроизвольного" подражания у животных не представляет эволюционно
восходящего ряда: имитативность наблюдается на весьма различных уровнях
филогенеза животного царства Ее нарастание или падение - не заметны, видны
лишь варианты. Если же рассмотреть подражательность в рамках одного отряда -
приматов, то можно увидеть исключительное явление: огромнейший эволюционный
подъем интенсивности этого свойства. В особенности нарастает
подражательность, имитативность по линии от низших обезьян - к высшим, от
высших - к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в
патологии.
Шимпанзе способны овладеть даже методикой "выбора на образец": выбрать или
сделать что-либо по предлагаемому экспериментатором образцу - выбрать нужную
фигурку, собрать пирамидку аналогичную постройке-образцу. Здесь важен
принципиальный результат: подражание у шимпанзе возможно не только
действиям, но и результату действий - его форме, его строению. Это -
качественный перелом, когда форма предмета способна стать относительно
независимым стимулом подражательной активности. Он проявился и в эволюции
"древнего камня" троглодитид на этапе ашёль, когда форма предмета обнаружила
свое самодовлеющее значение наряду с его функциональным назначением.
Итак, налицо огромное нарастание имитативной способности в филогенезе
приматов. Есть основание для экстраполяции этого вывода на следующий этап
эволюции: сила и диапазон имитативности еще более возросли в семействе
троглодитид, ответвившихся от понгид (антропоидов, или антропоморфных,
высших обезьян), начиная с позднего плиоцена. Глубокие олигофрены - идиоты и
имбецилы - в необычайной степени имитативны (эхопраксичны) по сравнению с
нормальным человеком. Феноменальная имитативность наблюдается подчас у
микроцефалов.
Если от патологии перейти к норме, то можно увидеть высочайшую имитативность
в раннем онтогенезе у нормальных детей. У ребенка в доречевом возрасте
подражание имеет больший размах и диапазон, чем у обезьян, в том числе у их
детенышей: эволюционные предки современного человека обладали более сильной
имитативностью, чем обладают высшие обезьяны.
По мере созревания нормального человека, с возрастом, имитативность
подавляется. Она не исчезает вовсе, но сокращена, снижена, трудноуловима.
Это можно проиллюстрировать на фактах нашего речевого восприятия. Рецепция
звукового сигнала, т.е. физических звуков чужой речи, у человека занимает
100 миллисекунд, затем в течение 150 миллисекунд наступает беззвучная,
крайне редуцированная имитация услышанных звуков. 300-400 миллисекунд уходит
на распознавание звуков уже по фонемам как речевых символов, т.е. их
фонетическое "понимание". И если первая стадия свойственна всем животным, то
быстро протекающая в мозгу вторая стадия говорит об эпохе высокого развития
имитации в непосредственной эволюционной предыстории человека, тогда как
третья - о переходе к утонченному пониманию речи современным человеком.
Прямым доказательством всего сказанного об имитативности гоминид послужат
обработанные камни, сохранившиеся в отложениях четвертичной эпохи. Все те
