ее. Она пробормотала что-то, перевернулась, и заснула тяжело и
беззвучно.
Полчаса спустя, когда он старался заснуть, она начала
храпеть снова. Он включил свет, посмотрел на нее поближе и
заметил с удивлением, которое внезапно сменилось радостной
надеждой, полупустой пузырек с незнакомыми таблетками на
прикроватном столике.
Он осмотрел его."24 Comprimes narcotiques, hypnotiques,"
прочитал он, и далее большими красными буквами "NE PAS DEPASSER
DEUX." Он сосчитал оставшиеся. Одиннадцать.
Тонкими крыльями бабочки надежда затрепетала в его сердце,
стала уверенностью. Он почувствовал как внутри возгорелся огонь
и сладостно разливался, пока не заполнил все члены. Он лежал,
слушая храп, прямо как взволнованный ребенок накануне
Рождества. "Я проснусь завтра и увижу ее мертвой," сказал он
себе, как когда-то он щупал пустой чулок у своей кровати и
говорил себе: "Завтра я проснусь, и он будет полный." Как
ребенок, он стремился заснуть, чтобы приблизить утро и, как
ребенок, не засыпал от дикого волнения. Тогда он сам проглотил
две таблетки и почти сразу погрузился в небытие.
Элизабет всегда вставала первой, чтобы приготовить завтрак
для семьи. Она сидела за туалетным столиком, когда Джон
проснулся внезапно, без вялости, со стереоскопически ясной
памятью о событиях прошлой ночи. "Ты храпел," сказала она.
Разочарование было настолько сильным, что сначала он
онемел. Затем он сказал: "Ты тоже храпела прошлой ночью."
"Это наверное из-за моего снотворного. Должна сказать, от
него хорошо спится."
"От одной таблетки?"
"Да, безвредно не более двух."
"Где ты берешь их? "
"У сослуживца - ты назвал его евреем. Доктор выписал их
ему, когда было много работы. Я сказала ему, что не могу
заснуть, и он дал мне половину пузырька."
"А он мог бы достать немного для меня?"
"Я думаю, да. Он многое может вроде этого."
Так он и Элизабет начали регулярно принимать лекарства и
проводить долгие, пустые ночи. Но часто Джон медлил, оставляя
таблетку блаженства лежать возле стакана с водой, зная, что
бессменную вахту можно прервать по желанию, он оттягивал
радость беспамятства, слушал храп Элизабет и тонул в ненависти
к ней.
Однажды вечером, когда планы на отпуск были все еще под
вопросом, Джон и Элизабет пошли в кино. Фильм был про
убийство, неважный, но с эффектными декорациями. Новобрачная
убила своего мужа, выбросив его из окна на скалу. Задача
облегчалась тем, что медовый месяц они проводили на уединенном
маяке. Он был очень богат, а она хотела заполучить его деньги.
Все, что ей было нужно - это сказать местному доктору и
нескольким соседям, что муж испугал ее, бродя во сне; она
насыпала снотворного ему в кофе, вытащила его с кровати на
балкон - усилие немалое - где она заранее сломала около метра
балюстрады, и перевалила его через нее. Потом она легла спать,
наутро подняла тревогу, и рыдала над изуродованным телом,
которое вскоре обнаружили среди скал наполовину в воде.
Возмездие настигло ее позже, но поначалу это был полный успех.
"Вот бы все было так же легко..." подумал Джон, и через
несколько часов вся история уплыла в те далекие темные закоулки
сознания, где фильмы, грезы и забавные истории лежат спеленатые
всю жизнь, пока, как иногда случается, незваный гость не
вытащит их на свет.
Такое случилось несколько недель спустя, когда Джон и
Элизабет поехали в отпуск. Место нашла Элизабет.
Дом принадлежал кому-то с ее работы. Он назывался "Форт
доброй надежды", и стоял на Корнишском побережье. "Его только
что вернули после реквизиции," сказала она. "Я думаю, что мы
найдем его в весьма плохом состоянии."
"К этому мы привыкли," сказал Джон. Ему не приходило в
голову, что она может провести отпуск не с ним. Она была такой
же его частью, как искалеченная и больная нога.
Они приехали в ветреный апрельский полдень поездом с
обычными неудобствами. Такси провезло их на восемь миль от
станции, по глубоким Корнишским аллеям, мимо гранитных
коттеджей и заброшенных оловянных рудников. Они подъехали к
деревне, давшей дому почтовый адрес, проехали через нее по
дороге, которая внезапно вырвалась из высоких берегов на
открытое пастбище на краю утеса, над ним в вышине клубились
облака и кружили морские птицы, земля под ногами трепетала от
изобилия диких цветов, в воздухе была соль, под ними ревел
Атлантический океан, разбиваясь о камни, недалеко синяя полоса
вспененной воды, а за нею безмятежно изгибался горизонт. Тут и
был дом.
"Твой отец," сказал Джон, "сказал бы: "Ваш замок возведен
в приятном месте."
"Да уж..."
Это было небольшое каменное здание у самого обрыва,
которое построили сто или более лет назад как форпост,
превратили в частный дом в мирные годы, снова отобрали во время
войны под радиостанцию ВМС, а теперь опять вернули к более
спокойной службе. Катушки ржавых проводов, мачта, бетонный
фундамент будки, свидетельствовали о прежних хозяевах.
Они заплатили таксисту и занесли вещи в дом.
"По утрам из деревни будет приходить женщина. Я сказала,
что этим вечером она не понадобится. Я вижу, она оставила нам
керосина для лампы. И огонь развела, слава богу, и дров много.
О, взгляни, что папа подарил. Я обещала не говорить тебе, пока
мы не приедем. Бутылка виски. Как приятно с его стороны. Он
копил свои пайки три месяца..." Элизабет говорила живо,
разбирая багаж. "Для каждого из нас есть комната. Это -
единственная нормальная гостиная, но есть и кабинет, если
захочется поработать. Я полагаю, нам будет очень удобно..."
Гостиная комната был построена с двумя широкими эркерами,
каждый со стеклянной дверью, ведущей на балкон, который нависал
над морем. Джон открыл одну, и морской бриз заполнил комнату.
Он вышел, глубоко вдохнул, и затем сказал внезапно: "Эй, а тут
опасно."
В одном месте между окон чугунная балюстрада обломилась, и
каменный выступ открыто нависал над утесом. Он посмотрел в
провал на пенные камни внизу, на мгновение озадаченный.
Неправильный многогранник памяти неуверенно покатился и встал.
Он был здесь прежде, несколько недель назад, на галерее
маяка из того быстро забытого кино. Он стоял, глядя вниз. Точно
так же волны накатывали на камни, рушились и опадали брызгами.
Был их шум; была сломанная решетка и открытый уступ.
Элизабет все еще говорила в комнате, ее голос тонул в шуме
ветра и моря. Джон вернулся в комнату, закрыл дверь и задвинул
щеколду. В тишине она говорила "...только на прошлой неделе
забрали мебель из хранилища. Он оставил женщину из деревни
расставить ее. У нее какие-то дикие идеи, должна заметить.
Только посмотри, куда она поставила ..."
"Как ты сказала, называется этот дом?"
"Форт добрая надежда."
"Хорошее название."
Вечером Джон выпил стакан виски своего тестя, закурил
трубку, и строил планы. Он был хороший тактик. Он неторопливо
произвел умственную "оценку обстановки". Цель: убийство.
Когда они поднялись, чтобы лечь спать, он спросил: "Ты
упаковала таблетки?"
"Да, новый пузырек. Но я уверена, что сегодня мне они не
понадобятся."
"Мне тоже," сказал Джон. "Воздух чудесный."
В течение следующего дня он разбирал тактическую задачу.
Она была очень простой. У него уже было "штабное решение." Он
разбирал ее в словах и формах, которыми пользовался в армии.
"...Местность, открытая противнику... достижение внезапности...
закрепление успеха." Штабное решение было образцовым. В начале
первой недели, он начал осуществлять его.
Сначала он понемногу сделал себя известным в деревне.
Элизабет дружила с хозяином; он - герой войны, еще не
привыкший к гражданской жизни. "Первый отпуск вместе с женой
за шесть лет," сказал он в гольф-клубе, а в баре более
доверительно намекнул, что они думают наверстать упущенное
время и создать семью.
На другой вечер он говорил о тяготах войны, которые для
гражданских хуже, чем для военных. Его жена, например,
натерпелась: работала весь день в конторе, а ночью бомбежки. Ей
надо отдохнуть, где-нибудь в одиночестве да подольше; нервы у
нее измотаны; ничего серьезного, но сказать правду, он не очень
рад этому. Вообще-то в Лондоне он видел пару раз, как она
бродила во сне.
Его компаньоны знали о подобных случаях, волноваться особо
не о чем, но следить надо, чтобы не развилось во что-нибудь
худшее. Она ходила к доктору?
"Еще нет," сказал Джон. "Вообще-то она не знает, у нее
лунатизм." Он уводил ее в постель, не будя. Он надеется морской
воздух будет ей полезен. Вообще-то она выглядит уже намного
лучше. Если будут еще признаки беды, когда они вернутся домой,
то у него есть на примете очень хороший врач.
Клуб любителей гольфа был полон сочувствия. Джон спросил,
есть ли хороший доктор по соседству. "Да, сказали ему, старик
Маккензи в деревне, первоклассный человек, прозябает в этакой
дыре; не какой-то там сельский эскулап. Читает самые последние
книги, психологию и все такое." Они не задумывались, почему
старик Мак так и не стал специалистом и не сделал себе имени.
"Я думаю, можно поговорить со стариной Маком об этом,"
сказал Джон.
"Поговорите. Лучше вам не найти."
Отпуск у Элизабет был на две недели. Оставалось еще три
дня, когда Джон пошел в деревню, чтобы посоветоваться с
доктором Маккензи. Он увидел седого, приветливого холостяка в
приемном покое, который был скорее конторой адвоката, а не
врача, заполненном книгами, темном, пропахшим табачным дымом.
Усевшись в потертое кожаное кресло, он в более точных
выражениях изложил историю, рассказанную в гольф-клубе. Доктор
Маккензи слушал без комментариев.
"С таким я столкнулся первый раз," закончил он.
Помолчав, доктор Маккензи сказал: "Сильно потрепало вас на
войне, г-н Верней?"
"Да, колено. Все еще беспокоит."
"И в госпитале натерпелись?"
"Три месяца. Гадкое местечко под Римом."
"Таким поражениям всегда сопутствует нервный шок. Это
часто сохраняется, когда рана заживет."
"Да, но я не совсем понимаю..."
"Мой дорогой г-н Верней, ваша жена попросила меня не
говорить ничего об этом, но я думаю, что должен сообщить, что
она уже приходила проконсультироваться со мной по этому
поводу."
"По поводу ее лунатизма? Но она не может ..." Тут Джон
остановился.
"Мой дорогой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете.
За последнее время вы дважды вставали из постели, и она
отводила вас назад. Она знает все об этом."
Джон не находил, что сказать.
"Уже не впервые," продолжил доктор Маккензи, "я
консультирую пациентов, которые описывали свои симптомы, и
говорили, что пришли по поводу родственников или друзей. Обычно
это - девушки, считающие, что это наследственное. Вероятно,
главная особенность вашего случая в том, что вы хотите
приписать кому-то свое несчастье. Я сказал вашей жене о враче в
Лондоне, который, я думаю, сможет помочь вам. А пока я могу
посоветовать побольше гулять и поменьше есть на ночь..."
Встревоженный Джон Верней хромал назад к "Форту доброй
надежды." Безопасность под угрозой, операцию надлежит отменить,
инициатива потеряна... приходили на ум фразы тактических
учений, но он был все еще ошеломлен этим неожиданным поворотом.
Безбрежный и голый ужас охватывал и подавлял его.
Когда он вернулся, Элизабет, накрывала ужин. Он стоял на
балконе и дрожащим от напряжения взором смотрел на зияющий
