оса и не шершень. Живет в земле. Укус - смертелен, убивает на месте. Когда
выкапывают ее случайно из земли, она _г_у_н_д_и_т_, - не то издает
специфический звук, не то наводит беду. Даже простая встреча с ней на
раскопе предвещает несчастье). Сам Виконт (гунда интересовала его давно и
чрезвычайно) и в этот раз тоже ничего не увидел. Рабочие вдруг загалдели и
всей толпой полезли из раскопа с паническими криками: "Гунда!.. Гунда!"
Гунду видел только один из них, но в панике были все. С большим трудом
пан-шефу удалось вернуть их к трудовому процессу, но дело, видимо, дальше
не пойдет. Не будут они теперь здесь работать. Все. Гунда!
А тем же вечером Виконта сразил очередной его псевдоинфаркт: за
ужином он вдруг сделался серым, стал говорить протяжно и вдруг повалился в
обморок, обрушив стол, стулья, посуду. Все перепугались насмерть, но
Станислав не растерялся (не в первой!), и все, как и раньше, обошлось...
Однако теперь уже всем стало ясно, что ничего хорошего ждать здесь не
приходится, и еще через день пан-шеф-отец свернул раскопки на Кала-и-Муг.
Все. Нельзя здесь работать. Гунда!...
Взойдет заря, и снова зря
Машину гнать по дорогам раздолбанным,
Не пить, не жрать, тепе искать,
Где статьи и монеты закопаны...
Печаль!... И никто ничего никогда так и не узнал, не заподозрил даже.
- Ты это что, братец? - спросил (уже в новые времена) Виконт,
прочитав эту историю. - Привирать начавши?
- Никак нет, ваше сиятельство, - ответил Станислав, испытывая
почему-то приступ самодовольства, словно подвиг какой-то ему довелось
некогда скромно совершить, а теперь вот и весь мир об этом подвиге наконец
узнал.
- Он хотел тебя убить? - спросил потрясенный Виконт, и Станислав
ответил ему честно:
- Не знаю.
Это теперь уже невозможно было установить. Ударил ли Рахматулло в
первый раз своим печаком, чтобы рассечь ненавистную глотку, пробить
голову, мозг, достать сквозь ребра подлое сердце? Или ударил он именно
пустоту, зная точно, что там пустота, и именно потому, что там была
пустота? И потом раз за разом порол, драл, рассекал, дырявил стальным
зубом в злобе и отчаянии - оттого, что первый удар оказался таким
бессмысленным, или потому именно, что получилась возможность навести ужас
и насладиться безнаказанно - драть и распарывать мертвую материю, наводя
ужас, наслаждаясь местью и в то же время не становясь убийцей?..
Теперь это было уже неважно, наверное. Да и тогда это тоже было
неважно. А вот следует ли данный эпизод включать в список доказательств
Теоремы? Они обсудили этот вопрос, и было решено: можно. Эпизод был принят
и зафиксирован, как ДЕСЯТОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО Бытия Рока, или ВСЕГДА НАДО
ЗНАТЬ СВОЕ МЕСТО.
7
Его надо было как-то называть, героя возникающего романа. Имя ему
придумывать не хотелось, в этом было какое-то кокетство, потому что
подавляющее большинство материала Станислав брал из собственной
реальности, так что герой (пока) был он сам, без сколько-нибудь заметных
примесей. Виконт предложил:
- Назови его Предназначенец... или Роководимый...
- Почему - Руководимый? - спросил Станислав.
- Не Руководимый, а РОКОводимый, то есть "водимый Роком"!
Виконт развлекался. А может быть и нет. Роководимый - это звучало
странно и неуклюже-значительно. Станислав задумался, пытаясь объяснить
себе, почему это имя ему не нравится. Кофе его остыл, сигарета истлела до
самого фильтра.
- Мне надо что-нибудь в прошедшем времени, - сказал между тем Виконт.
- "Заглянул", "утонул"...
Они сочиняли в манере Поллака (так они это называли).
В полусумраке плачут обои,
Перекошены щеки окна,
Заслонило лицо голубое
Окровавленной лапой стена...
Станислав не слушал его. Он вдруг понял. Это было как откровение. Он
увидел весь роман - до самого конца. Героя зовут Иосиф. Девушку его зовут
Машка... Марья... Мария. И у них будет ребенок... Его даже в жар бросило
от восторга, сердце бешено заколотилось, и тут сигарета обожгла ему
пальцы.
Он резко дернулся - к пепельнице, и проклятый стул под ним развалился
снова, в который уже раз. Станислав без малого грохнулся, едва успев
ухватиться за край стола. Стол качнулся и поехал, все оказалось на полу -
пепельницы, карандаши, брульоны... Он с проклятьями принялся собирать и
заново состыковывать развалившиеся ножки, сиденье, спинку, а в голове у
него стучало: "Сбереги мне сына! Сбереги нашего сына!..."
Виконт на обращал никакого внимания на эту привычную суетню.
- В прошедшем времени мне что-нибудь, пожалуйста! - потребовал он
снова, слегка повышая голос.
- "Стул", - злорадно сказал ему Станислав.
Его словно прорвало. В течение недели он раздраконил еще двенадцать
эпизодов....
СЕДЬМОЕ доказательство, или НЕУДАВШАЯСЯ МЕСТЬ ПОБЕЖДЕННЫХ. История с
зажигательной бомбой, уцелевшей еще с блокадных времен. От этой бомбы
быстроумный Счастливый Мальчик, ставший к этому времени уже
шестиклассником, настругал кухонным ножом серебристых стружек термита -
полную металлическую тарелку, поставленную на подоконник, - смешал термит
с сухой марганцовкой (выделяющей, как известно, свободный кислород) и
сунул в образовавшуюся смесь горящую спичку. Столб белого пламени ахнул
под потолок, мальчик мгновенно ослеп и шарахнулся, - что его и спасло:
тяжелая портьера, прикрепленная к тяжелому карнизу, рухнула, карнизом
сшибло полупудовую хрустальную вазу музейной красоты (изъятую в счет
репараций у немецко-фашистских захватчиков братом тети Лиды,
минометчиком), и ваза эта обрушилась со шкафа точно в то место, где
полусекундой раньше находился организм быстроумного испытателя
природы......
ОДИННАДЦАТОЕ доказательство, или ВОВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАЙТЕ КАМНИ. О том,
как в мокрых травянистых горах под Эльбрусом они всей группой засели в
коварной ложбине, обрывающейся с одной стороны в пропасть, и полдня никак
не могли вытащить свой газик наверх по размякшему склону.... Непрерывный
ледяной дождь. Грязь и вырванная с корнем мокрая трава из-под буксующих
колес. Натужный мат в шесть глоток. И натужный рев двух двигателей -
газика на склоне, бессильно буксующего на одном конце дико натянутого
троса, и грузовика наверху, бессильно буксующего на другом конце того же
троса. И обрывающие руки мокрые булыжники, которые таскали издалека, чтобы
подкладывать в колею, откуда взбесившаяся машина вышвыривала их как
катапульта крутящимися колесами. И слепящий ветер. И равнодушный туман
потом. И снова ветер - с градом. И бессильная ярость при мысли, что
придется теперь тащиться куда-то, неизвестно куда, за двадцать километров
по мокрым горам - искать трактор, клянчить, канючить, подкупать,
уламывать...
В конце концов, на шестом часу этого ада, трос лопнул. За рулем
газика был в этот момент Станислав (Иосиф, разумеется, а не Станислав). Он
ударил по тормозам, но машина не обратила на этот жест отчаяния никакого
внимания. Она буквально выпрыгнула из колеи и по мокрой траве, как по
разлитому маслу, юзом, тупо и молча, устремилась по склону вниз, на край
обрыва, к пропасти, и ничто теперь ее уже не могло остановить... Все, кто
был снаружи, завопили в ужасе, они хотели крикнуть ему: "Выскакивай!!!",
но не было у них времени составить из своего ужаса членораздельное слово,
и Станислав услышал только отчаянное: "А-а-а!" Самый быстрый из них, шофер
Володя, рванулся гигантскими скачками, зеленый брезентовый плащ его
взлетел над ним, как крылья, он успел даже ухватиться за клык бампера, но
сдержать машину теперь было невозможно никому - она хотела вниз, ей
надоело надрываться здесь под дождем, она хотела "умереть, уснуть, и
видеть сны, быть может?" "Надо прыгать, а то - кранты..." - это было все,
что успел подумать Станислав, вернее, Иосиф. Но схваченные судорогой
пальцы его навечно впились в руль, правый сапог навечно уперся в педаль
тормоза, и ни на что большее он уже способен не был. Он был уже мертвец в
эти (последние свои) мгновения... И вдруг машина остановилась как
вкопанная.
Оказывается, левое заднее колесо ее наткнулось на здоровенный
булыжник, подложенный в колею и вылетевший оттуда еще три часа назад. До
края пропасти в этот момент оставалось два с половиной метра - расстояние
это начгруппы потом специально отмерил рулеткою. Высота пропасти была -
метров сорок, а может быть и больше, этой высоты начгруппы измерять не
стал - нечем было, да и незачем...
И так далее...
Несколько эпизодов он решил только упомянуть, не разбирая их
сколько-нибудь подробно. Он не стал разбирать историю своего поступления
на физфак. Его провалили на экзамене недвусмысленно и целенаправленно, и
даже не пытались скрыть этого своего намерения. Почему? Анкетка подвела -
репрессированные родственники? Может быть. Но не в этом дело. Вот Вовка
Фролов из 10-го "Б" поступил тогда же и туда же, и где он теперь, Вовка
Фролов? Сгорел от лейкемии через пяток лет после окончания - здоровенный
бык, перворазрядник, атлет... Ничего сделать врачи так и не сумели, в
последние его дни один лишь гной тек у него жилах вместо крови...
Толька-Дриндулет тоже поступил, хотя и со второго захода, и что теперь
Толька? Инвалид второй группы, из больницы не вылазит, творец водородной
бомбы... Так кому из них, спрашивается, НЕ повезло на экзаменах?..
Но он решил, что эта материя слишком скользкая да и подробного
разбора, пожалуй, не заслуживает.
Абастуманскую историю, когда он тащил и вытащил из пропасти Сережку
Орловского, не стал он подробно описывать, во-первых потому, что - опять
пропасть, горы, лопающиеся тросы - сколько можно? А во-вторых, эту
ситуацию было сложно описать чисто технически: где кто висел, кто за что
цеплялся, как Сережка лез вверх, а Станислава (Иосифа, конечно, Иосифа, а
не Станислава!) при этом сносило по отлогому каменному карнизу вниз... А,
да бог с ним со всем. Вылезли кое-как, и ладненько. Могли бы и не вылезти
- оба, или кто-то один. Правда, высота была все же, пожалуй, не
смертельная - метров пятнадцать, да и падать пришлось бы на крутой откос,
а не вертикально, и на каменную осыпь, а не на валуны...
И не сумел он все-таки заставить себя подробно описать, как тонули
они в Ладоге в марте пятьдесят второго. Было стыдно вспоминать это, и все
время тянуло как-то облагородить ситуацию, в которой ничего благородного
не усматривалось... Не помогало даже то обстоятельство, что все это должно
было произойти с неким неведомым Иосифом, а не с ним, Стасом
Красногоровым.
А между тем история эта была поучительная в высшей степени. И даже
сыграла в некотором роде свою положительную роль (как любил говаривать по
разным поводам Сеня Мирлин). Когда с Виконтом случился первый его
квазиинфаркт, они были одни в квартире, дед-бабка были в отъезде, а
Станислав прибежал к Виконту, услыхав по радио насчет ареста Берии. Они
жадно слушали "голоса", хихикали, делали друг другу многозначительные
гримасы ("Это ж надо же! Ну кто бы мог подумать? Английский шпион!..."),
Виконт раскопал где-то старую газету времен смерти Сталина, и они
рассматривали Берию на трибуне мавзолея и говорили друг другу: "Ну видно
же! Без всякого пенсне видно, что шпион..."
Виконт показался Станиславу бледнее обычного, а может быть, это
