Э. Венский (А.Деpевицкий, жуpнал "Эльдоpадо")
ТРИ ПОРЦИИ СОУСА ЖИЗНИ
На высоких широтах
Плачу я и пою...
Татьяна промыла макароны последней кружкой воды и выскользнула в дверь с
ведерком ополоски. В палатку ворвался и заклубился паром мерзлый воздух.
Петя наконец-то отогрел у пылающей печи свою огненно-рыжую бороду и теперь
промакивал погибшие сосульки полотенцем, которое когда-то называлось
вафельным.
Вездеходчик Саня, сидя за столом на нарах, осторожничал со своими мазутными
руками над страницами видавшей виды книги.
Лисовский снял с камушков на печи черную сковороду и вывалил в кастрюлю с
макаронами шкварчащую горячую поджарку. Вооружившись погнутым половником,
перемешивал вкусные запахи тушенки, сухого репчатого лука и моркови.
В новом бесноватом белом облаке заскочила в палатку Татьяна, простучала у
входа зубами:
- Ды-ды-ды! Бедолаги, как вы целый день на улице,.. - толкнула за стол и
усадила Лиса, из-под нар достала их посуду - свою беленькую плошечку и три
эмалированные тазообразные миски, и взялась за половник:
- Саня, убирай литературу!
Саша с сожаленьем, но послушно, оторвался от страницы, прикрыл книгу и отдал
ее Пете - поставить на досточку-полочку. Петя сразу не поставил, а пролистав
первые страницы, наткнулся на портрет. Взглянув на это мягкое фото и взглянув
на макароны, Саша объявил:
- У японцев есть соус. Усиливает вкус у всякой пищи. Мясо с ним мяснее,
макароны макаронней. Так она, - он кивнул на фотографию, - пишет, что риск -
для жизни тот же соус. Обостряет вкус...
Постигая занятную сентенцию, Татьяна с полным половником застыла, наклонила
набок голову. Потом тряхнула лохмами и попросила Петю:
- Ну-ка покажи.
Он повернул к ней портрет автора. Округлое и милое женское лицо, легкая и чуть
печальная улыбка. Таня одобряюще сощурилась:
- Интересная. И права, наверное, - склонившись над тучным петиным плечом,
прочитала подпись: - Токарева...
Сашка со свистом втянул опоздавшую в рот макаронину, вытер губы тыльной
стороной ладони - торопился высказаться:
- Страх тоже - соус жизни.
Лисовский положил ложку в миску, поиграл лежащим рядом портсигаром -
потянуло закурить:
- Риск - это и есть приглашение к страху.
Задумались. Но Саня вновь склонился над своими макаронами, и тишину пресек
скрежет его ложки. Лис почему-то вспомнил, что по ложке у Сани нарезано: "Ищи
мясо, сука". Все опять задвигались. Петя закрыл книгу и поставил ее на убогую
полку.
Татьяна недолго повозила в своей плошке и отставила ее - без еды нанюхалась.
Примостилась у печи, приоткрыла дверцу и уставилась на рваное плескание огня.
Потом кивнула - как сама себе:
- А ведь правда - рискуя, мы добровольно соглашаемся на страх. На страх игры,
ожиданья там всякого, на боязнь того, что будет, если проиграешь.
Саша хотел выдать старую шутку про риск и шампанское, но промолчал. Увидев, что
уже поевший Лис перегнулся через стол за книгой, недовольно что-то буркнул...
После этого обеда на работу хотелось еще меньше, чем обычно. Лениво судачили
о каких-то пустяках, долго дымили очередной "последней", одевались не спеша.
...Чудесная пора осеннего прощанья с базой. Рабочих отпустили, начальник их
покинул. Остались три геолога и баламут-вездеходчик Александр. Им всего-то -
укрепить палатки, чтоб зимой не раздавило снегом, да заготовить дрова. Петя с
Лисом рубят жерди за ручьем, валят и сучкуют мощные замерзшие стволы облетевших
голых листвянок.
Продукты уже подняли на лабаз, и Таня каждый день ворчит, что из-за всякой
банки ей надо становиться верхолазом. Подруги отговаривали: "Полетели с нами.
Ну что тебе тут делать? Придется мужикам без конца готовить". Но отрезала - "А
я соскучилась по кухне". Так и потянулось - ребята готовят базу к зиме, Саня
напоследок шаманит вездеход, а она с неожиданным увлеченье куховарит -
забаловала пирожками, тортами, печеньем.
... Прибрала со стола. Села покурить и спохватилась - вспомнила про книгу. Как
она ее в сезоне прозевала? Но пришлось спохватиться еще раз - с сожаленьем
оставила чтение, взяла из печного угла ведро, натянула варежки, подшлейник -
принести, нагреть воды.
Начало ноября. Первый год у нее вот такой. Еще той осенью на ноябрьские
щеголяла дома в одном платьице. А теперь у них, как доложили вчера
обеспокоенному отрядному начальнику по связи, "нормальная температура" -
тридцать шесть. Конечно минус... Снега по колено... Хорошо, ребята ей до
ручья тропинку набили. Пожалела, что не одела темные очки - от снежного сияния
прищуром свело щеки.
Боясь подскользнуться, мелкими шажками сошла к проруби. Играла в ней ведром,
тугой ручей сопротивлялся... И вдруг оцепенела - есть такое чувство взгляда.
Медленно подняла глаза - напротив, по слепящему насту турраски к ней
спускался худой длинноногий медведь. Проволока ведерной рукоятки соскочила с
пальцев, ведро исчезло под водой и его со скрежетом потащило под тонким и
поющим льдом. Медведь вскинулся, попробовал остановиться, но на выпрямленных
лапах, круша наст, заскользил по склону. Низко пригнул голову, слепо рыскал
глазками...
За базой глухо колматил их вездеход. Его далекий мерный звук временами
огрызался, взрыкивал. За ручьем под сопкой визжала и захлебывалась петрушина
мотопила. Ему вот хоть бы что все эти звуки, а ей не докричаться...
Он переступил с одной лапы на другую. Развернулся и потрусил вниз по ручью.
И ни разу даже не остановился, ни разу не оглянулся на нее.
Стало очень холодно. Но поднялась, лишь дождавшись, когда зверь скроется из
виду. "Черт возьми, вкус и соус жизни,.." - и обняв себя за плечи, поспешила,
вся дрожа, скорей к палатке. Опустилась на высокие нары и нервно ткнула
пальцем клавишу взревевшего кассетника.
... Петя вырезал широкий клин и теперь вгрызался пилой по другую сторону
ствола. Лис уперся жердиной повыше, изготовился нажать, чтоб при падении
направить ствол. Петя мотнул головой - выплюнул изжеванный мундштук беломорины.
Ствол пискнул, его тихо повело, Лис приналег на жердь...
- Чтоб тебя!.. - Петя дернулся - пилу заклинило в зарезе.
Чтоб не изуродовать уже рихтованную шину, стал осторожно поднимать пилу вослед
за кренящимся деревом.
В последнее мгновение паз зареза приоткрылся - шина выскочила, и Петя с
облегчением вскрикнул - "Н-ну!"
Необычайно богатая крона неожиданно спружинила и, как орудийный ствол в откате,
могучий тупой комель отбросило назад, и повело дугой. Взглядом, полным ужаса,
Петя успел лишь проследить за смертельным махом комля. Пролетев над человеком,
ствол бухнул по земле, вспугнув облако снежинок. Петя оглянулся на Лисовского
и с бормочущей пилой в руках сел в затоптанный снег. Стащил ушанку, провел
ею по лицу. Лисовский рухнул рядом:
- Ты в фуфаечке родился!..
... Сашка решил заменить торсион. Наехать на валун не удалось, пришлось топать
за домкратом. Деревянных плах под рукою тоже не было, подмостил каких-то
чурочек. Когда нужный балансир освободился, не повезло еще раз - стальной
стакан-съемник выскользнул из рук, звякнул по гусянке и нырныл под лодку.
Дотянуться до него между катками Сашка не смог. Чертыхнулся, сбросил шапку,
рукавицы, расстегнул-распахнул телогрейку и полез ползком под вездеход.
То ли задел те чурочки, то ли пятка домкрата сорвалась... Он лишь поймал
краем глаза движение качнувшейся вселенной и на спину сразу же легла тяжелая,
могильная броня.
После первого удавшегося вздоха в гудящей голове проползло: "Повезло - я
щуплый, телогрейка мягкая..."
По бокам свет закрыли огромные диски катков - занавесили половину мира. Рук
в ватных рукавах не завести и не согнуть. До конца продохнуть получается не
всякий раз.
Пытался крикнуть - слова завязли на дне глотки. Прислушался. Где-то далеко
неровно пела "Дружба". И ведь ее сегодня завели в первый день после петиной
починки... Плыла какая-то мелодия. "Танька ошалела - "Машина времени" поет на
всю долину..." Там действительно слышалось - "А где-нибудь, за тридевять
земель, в домах и тихо, и тепло..." Поморщился, подумал: "А тут тепло за
каких-то тридевять шагов..."
Светило было скрыто за броней. Стал настойчиво хвататься холод...
День кончался. Когда солнце опустилось и между черными планетами катков
заглянуло ему в белое лицо, от его кровавого света Сашка уже не зажмурился...
День кончился и снега перечеркнуло долгими тенями прозрачных деревьев. По
горизонту тоненько разлился сок ста тысяч апельсинов. В ультрамариновой выси
зенита загорелась чья-то звезда.
... Татьяна оттирала стонущему Сашке деревянные руки и ноги, а Лисовский
толкал полешки в гремящую железную печь: "Что же для всех нас стало изначальным
риском? Выбор места и образа жительства?.." Пришел какой-то беспричинный страх.
И Лис снова почувствовал вкус жизни...
