затем набрал в легкие побольше воздуха и затараторил, - деревья являются
важнейшей отраслью нашего хозяйства. В нынешнем году валовый привес
древесины на тринадцать процентов превысил уровень тринадцатого года, что
несомненно является величайшим достижением наших героических лесных
братьев; все передовое человечество рукоплещет их трудовому подвигу. "Нет"
говорим мы мышиной возне, "да" - триумфальному шествию!.. - Он остановился
и, переведя дух, закончил: - Мы из деревьев материальную базу строим. И мы
достроим. И... перестроим.
- А какие они у вас? - настаивал я, - высокие или низкие? Я люблю
высокие.
- Это вы мне бросьте, - сказал Косой. - Вопросы тут я, так сказать,
задаю. И вы нам все расскажете. Мы добьемся...
- И перебьемся, - подсказал я.
- Вы и за эти ваши шуточки ответите! - взбесился Косой, - у нас тут
все записывается. И... переписывается. - Он постучал пальцем по крышке
громоздкого диктофона, выполненного в форме трех источников и трех
составных частей. - Электроника должна быть электронной.
В этот момент лязгнуло стекло в маленьком окошке под потолком. Косой,
не сводя с меня одного глаза, другой оборотил туда. И увидел то же, что и
я: в проем, пожелтев от натуги, лез Лаэль.
- Эт-то что такое? - озадаченно привстал косой.
- Это я, - объяснил Лаэль, спрыгнул на пол и принялся, как большая
курица, отряхивать с крыльев известку. А в углу комнаты, возле двери начал
шевелиться и взбухать паркет.
- Государственность должна быть безопасной! - вскричал Косой,
потянувшись к ящику стола.
- Руки вверх! - взламывая паркет, вынырнул наружу Мерцифель и,
вытянув за собой здоровенную, облепленную глиной допотопную пушку,
пуганул:
- Ба-бах!
- Товарищи химеры, - прлепетал Косой, - прошу учесть тот факт, что
всю свою сознательную жизнь службу я нес достойно. И... перестойно.
Но его уже никто не слушал. Лаэль подсадил меня к окну. А затем, взяв
меня к себе на спину, кинулся вниз с седьмого этажа, на котором мы,
оказывается, были. Где-то в районе четвертого, когда я уже попрощался с
жизнью, он расправил крылья, и мы круто взмыли в поднебесье.
- Смотри вниз, - сказал мне Лаэль назидательно, - видишь хоть одно
дерево? Так-то. Все уже давным-давно на материальную базу пошло. А что,
может, на базу и махнем? Там все есть.
- Нет, давай в следующий город.
- Хозяин - барин.
Тут только я заметил, как он изменился. А мне-то казалось, что
времени прошло совсем-совсем мало. Сейчас ему, старику, наверное, очень
тяжело.
- Может, я лучше пешком? - спросил я, - что-то не очень выглядишь.
- Ничего, - усмехнулся он, - дотянем.
- И перетянем, - не удержался я.
Мы долго летели. А в конце пути Лаэль сказал:
- Тебе привет от Дины.
- И ей от меня привет, - сказал я. И вспомнил, как мы прощались.
Я видел в глазах ее слезы,
А в них - беззащитность свою
Видел я. Так, будто я стою
Неба на самом краю.
В этом городе деревья ценили очень. Были они густыми ветвистыми,
мясистыми. Но очень низкими. Оказалось - это специально. Деревья тут нужны
были такие, чтобы побольше листьев и легко было собирать. Листья квасили в
кадках.
По прибытии я был определен помощником бригадира четвертого участка.
В мои обязанности входило докладывать бригадиру о готовности бригады к
укладке листьев в кадки. Ставки помбрига и ежемесячной десятипроцентной
надбавки за честность вполне хватало мне на то, чтобы трижды в день
покупать в столовой свою порцию квашенных листьев.
На работе у меня было много свободного времени, потому что после
доклада я был абсолютно свободен. Но стоило опоздать хоть на минуту,
начинались большие неприятности. А я боялся их точно так же, как боялись
меня мои подчиненные. Порой мне казалось, что я ничего не делаю. Но отчего
же тогда я так смертельно устаю к вечеру? Устаю до полной потери памяти.
Имя свое забываю. Кто я?
И кто делит со мною ложе мое еженощно?
И что за бестелесные гости бывают у меня ежевечерне, с которыми молча
поедаем мы квашеные листья, пьем рассол их?
И что произошло со мной? Как сумели меня одурманить?
И почему деревья не растут?
И вот по ночам я стал говорить себе: "Ты свободен. Ты можешь
двигаться куда пожелаешь. Ты человек. Ты светел". А по утрам меня стало
тошнить от квашенного, и я стал пить по утрам ключевую воду. А вскоре пить
воду я стал и вместо обеда, и вместо ужина.
И память возвращалась ко мне по мере того, как истощалось тело мое. И
я почувствовал силу. И способность сказать. И я вставал и шел в лес. Там я
воздымал очи к звездам и кричал деревьям что есть силы: "Вы свободны! Вы
можете расти сколько хотите! Вы - деревья! Вы светлы!"
И я делал так каждую ночь.
Как-то бригадир пришел от начальника хмурый и сообщил, что срывается
график. Недопоставка сырья. По неизвестной причине деревья становятся
выше, листосбор затруднился. Да и качество листа упало - он становится все
тоньше и прозрачнее. От того, наверное, что деревья перестали принимать
удобрение (измельченные отходы деревообработки), а признают теперь только
чистую воду.
Бригадир поинтересовался, что думаю я. Я ответил, что не умею.
Вечером та, что делила ложе со мной, сказала:
- Если ты и в эту ночь исчезнешь, тебя будут искать специальные люди.
Я испугался. Но когда звезды через оконное стекло заглянули мне в
глаза, я ничего не смог поделать с собой. Я поднялся и в страхе побрел в
лес.
Физически я очень ослаб за эти дни. Я еле добрался до деревьев. Но
когда я вновь увидел, как вытянулись они за последнее время, мне стало
полегче.
- Здравствуйте! - крикнул я.
- Здравствуйте, - эхом откликнулись специальные люди в черных плащах,
выходя из-за стволов.
- Деревья должны быть высокими! - крикнул я им. Они придвинулись
ближе.
- Люди живут, чтобы жить! - крикнул я, и они приблизились еще.
Я сел на траву и прокричал:
- Вы такие же, как я, но вы себя боитесь!
Кольцо сжалось невыносимо.
Я позвал:
- Мерцифель, Лаэль! - Я был уверен, что они тут же возникнут передо
мной. Но этого не случилось. Неужели они уже так стары? Тут только я
испугался по-настоящему. И растерялся. Откуда-то из детства выползло
спасительное заклинание. И я сказал в нависшие надо мною маски:
- Уходите. Это мой лес. Х... вам, а не деревья.
Крепкие руки, руки, на которые можно положиться, осторожно подняли
меня, ласковыми движениями сняли с меня одежду и бережно облачили в белую
рубашку с такими длинными рукавами, что они дважды обвились вокруг моего
тела.
И красивая белая машина понесла меня в следующий город.
И красивый белый свет втекал в меня, попадая в машину через
стерильные занавесочки.
То брат мой - сияющий месяц,
В облезлых гнилых облаках,
Нежен, как в бледных твоих руках
Жемчуга белого прах.
- Почему они корнями вверх? - спросил я у одного.
- Потому что они такие, как мы. А мы тут все такие.
- Можно ли уйти отсюда?
- Можно. Но прийти куда-либо нельзя.
Сразу они такими были или стали расти вниз оттого, что их удобряют
здесь специальными таблетками?.
А мне задавали дурацкие вопросы, я же делал вид, что не понимаю, ибо
иначе пришлось бы мне давать дурацкие ответы.
Ночами ж я думал. И понял я: нигде нет выше, чем раньше.
Никто и не предполагал, что я могу. Все полагали, что я уже исчез. А
я вылез из окна, пробежал мимо торчащих из земли уродливых корней,
забрался на забор, свалился с него по ту сторону, больно стукнувшись о
грунт, и кинулся прочь. Я никого не звал в спутники. Я знал: никто не
пошел бы.
Брат мой - месяц - помогал мне искать дорогу. Но главным моим вожатым
была сестра моя - тоска по дому. Я бежал и бежал, продираясь сквозь
грязные лохмотья жизни, которыми обросла тропа назад. Вот и железная
дорога. Не та ли, с которой начался мой путь? И я, улучив момент,
запрыгнул на платформу. Я мчался через ночь. Я ждал какого-то волшебства
вокруг или внутри себя. Но ничего не менялось.
...Вот он. Это он? Эта покосившаяся хибара? Это тележное колесо,
невесть откуда взявшееся здесь, хотя ни лошади, ни телеги у нас никогда не
было?
Подвал.
- Мерцифель! - позвал я. Но звук без сил пал на пол. Я посмотрел на
то место, куда он упал и увидел крысу. Она улыбалась мне и, мертвея,
силилась что-то сказать... Я похоронил его возле крыльца.
В комнаты заходить я побоялся и сразу поднялся на чердак.
Старый, выживший из ума почтовый голубь, воркующий в углу что-то
сладкое, только отдаленно напоминал Лаэля. Он даже не заметил меня, и я
осторожно вышел прочь.
Пробежав через запущенный сад - через заросли крыжовника и малины - я
миновал то место, где раньше был забор, и очутился в соседнем дворе.
- Дина! - позвал я.
Тишина поспешила ко мне на зов.
- Дина!!! - крикнул я снова, вкладывая в это слово всего себя.
Вновь только тишина назойливо вторила мне. И я подумал в этой тишине:
"Нет! Не может быть, чтобы все было зря. Все было зря?" Или это я
продолжаю кричать? Да, я кричу. Но слова кончились, и я просто вою,
запрокинув голову вверх; и потому, что я вижу: деревья здесь точно такие
же, как везде. Вот из-за крон их испуганно смотрит на меня брат мой. А
кроны - так близко...
И опять - красивая машина, и опять - город корней.
...Я открыл глаза. За окном - вечер. В комнате - тусклое
электричество. Хотел подняться, но оказалось, я привязан к койке. Но не
прочно, не хитро, а так, как привязывают беспомощных. Я легко снял с себя
путы и сел на постель. Что же делать?
Что же делать?
Что же делать?
И вдруг, я вспомнил. Я сунул руку в карман. Тут. Вот оно - семечко
подсолнуха, которое дала мне Дина. А куда же ему деться, ведь прошло-то
каких-то дня три. Или три года? Или тридцать? Или вся жизнь?
В палате стонали. Дежурная сестра спала. Я осторожно вышел в сад и,
чувствуя комок, подкативший к горлу, закопал семя в землю. И шепнул: "Если
ты подведешь меня, я умру..."
Ночью началась гроза. Я проснулся и почувствовал свежесть. Я вышел в
сад и увидел огромный светящийся ствол. Он шел прямо из неба. И я побежал.
Я бежал к нему, как пьяный, смеясь и плача. Под ногами хлюпала грязь, а я
кричал: "Ты поверил мне, поверил!" И пульс его зеленой фосфоресцирующей
крови, казалось, отвечал мне эхом: "Ты поверил мне!..".
И я, не боясь соскользнуть в кипящую подо мной грязь, петля за петлей
пополз вверх по стволу. Он прохладен и покрыт короткими жесткими
волосками.
Что там, наверху? Пока что я еще не знаю, ведь еще не взошло солнце.
А может, я уже так высоко, что, взойдя, оно испепелит меня? А может быть,
как раз солнцем-то и цветет этот ствол? Но ведь я с самого начала понимал,
что добром это не кончится, так чего же мне боятся теперь?..
А что там внизу? Я опустил глаза вниз и увидел.
Я видел большие деревья,
Мне чудилась странная вещь:
Будто я ветром наполнен весь,
Ветром лиловых небес.
