Рэй Бредбери.
Отпрыск Макгиллахи
Переводчик Л. ЖДАНОВ
Сканирование и проверка: Несененко Алексей tsw@inel.ru
4.1.1999
Переводчик Л. ЖДАНОВ
В 1953 году я провел полгода в Дублине писал пьесу. С тех пор мне
больше не доводилось бывать там.
И вот теперь пятнадцать лет спустя я снова прибыл туда на пароходе
поезде и такси. Машина подвезла нас к отелю "Ройял Иберниен" мы вышли и
поднимаемся по ступенькам вдруг какая-то нищенка ткнула нам под нос своего
замызганного младенца и закричала:
- Милосердия, Христа ради, милосердия! Проявите сострадание! Неужто у
вас ничего не найдется?
Что то у меня было, я порылся в карманах и выудил мелочь. И только
хотел ей подать, как у меня вырвался крик или возглас. Рука выронила монеты.
Младенец смотрел на меня, я смотрел на младенца.
Тут же он исчез из моего поля зрения. Женщина наклонилась чтобы
схватить деньги потом испуганно взглянула на меня.
- Что с тобой? Жена завела меня в холл. Я стоял перед столиком
администратора точно оглушенный и не мог вспомнить собственной фамилии. - В
чем дело? Что тебя там так поразило?
- Ты видела ребенка? - спросил я?
- У нищенки на руках?
- Тот самый.
Что тот самый?
- Ребенок тот же самый, - губы не слушались меня. - Тот самый
ребенок, которого она совала нам под нос пятнадцать лет назад.
Послушай...
- Вот именно, ты послушай меня.
Я вернулся к двери, отворил ее и выглянул наружу.
Но улица была пуста. Нищенка исчезла ушла к какой-нибудь другой
гостинице ловить других приезжающих отъезжающих.
Я закрыл дверь и подошел к стойке.
Да так в чем дело? - спросил я.
Потом вдруг вспомнил свою фамилию и расписался в книге.
Но младенец не давал мне покоя.
Вернее мне не давало покоя воспоминание о нем.
Воспоминание о других годах других дождливых и туманных днях
воспоминание о матери и ее малютке, об этом чумазом личике, о том, как
женщина кричала, словно тормоза, на которые нажали, чтобы удержать ее на
краю погибели.
Поздно ночью на ветреном берегу Ирландии, спускаясь по скалам туда, где
волны вечно приходят и уходят, где море всегда бурлит, я слышал ее
причитания.
И ребенок был тут же.
Жена ловила меня на том, что после ужина я сижу, задумавшись над своим
чаем или кофе по-ирландски. И она спрашивала:
- Что опять?
- Да.
Глупости.
- Конечно глупости.
- Ты же всегда смеешься над метафизикой, астрологией и прочей
хиромантией.
- Тут совсем другое дело тут генетика.
Ты весь отпуск себе испортишь. - Она подавала мне кусок торта и
подливала еще кофе. - Впервые за много лет мы путешествуем без кучи пьес и
романов в багаже. И вот тебе сегодня утром в Голуэе ты все время оглядывался
через плечо, точно она трусила следом за нами со своим слюнявым чадом.
- Нет, в самом деле?
Как будто ты не знаешь! Генетика говоришь? Прекрасно! Это и впрямь та
женщина, которая просила подаяние у отеля пятнадцать лет назад, она самая,
да только у нее дома дюжина детей. Мал мала меньше и все друг на друга
похожи словно горошины. Есть такие семьи - плодятся без остановки. Гурьба
мальчишек все в отца или сплошная цепочка близнецов - вылитая мать. Спору
нет, этот младенец похож на виденного нами много лет назад, но ведь и ты
похож на своего брата, верно? А между вами разница двенадцать лет.
- Говори, говори, - просил я. - Мне уже легче.
Но это была неправда.
Я выходил из отеля и прочесывал улицы Дублина.
Я искал, хотя сам себе не признался бы в этом.
От Тринити-колледж вверх по 0'Коннелл-стрит, потом в сторону парка
Стивенс-Грин, я делал вид, будто меня интересует архитектура, но втайне все
высматривал ее с ее жуткой ношей...
Кто только не хватал меня за полу - банджоисты, чечеточники и
псалмопевцы, журчащие тенора и бархатные баритоны, вспоминающие утраченную
любовь или водружающие каменную плиту на могиле матери, но мне никак не
удавалось выследить свою добычу.
В конце концов, я обратился к швейцару отеля "Ройял Иберниен".
- Майк, - сказал я.
- Слушаю, сэр.
- Эта женщина, которая обычно торчит здесь у подъезда...
- С ребенком на руках?
- Ты ее знаешь?
- Еще бы мне ее не знать! Да мне тридцати не было, когда она начала
отравлять мне жизнь, а теперь вот, глядите, седой уже!
- Неужели она столько лет просит подаяние?
- Столько, и еще столько, и еще полстолько!
- А как ее звать?
- Молли, надо думать. Макгиллахи по фамилии, кажется. Точно.
Макгиллахи. Простите, сэр, а вам для чего?
- Ты когда-нибудь смотрел на ее ребенка, Майк?
Он поморщился, как от дурного запаха.
- Уже много лет не смотрю. Эти нищенки, сэр, они до того своих детей
запускают, чистая чума. Не подотрут, не умоют, новой латки не положат. Ведь
если ребенок будет ухоженный, много ли тебе подадут? У них своя погудка: чем
больше вони, тем лучше.
- Возможно. И все же, Майк, неужели ты ни разу не присматривался к
младенцу?
- Эстетика моя страсть, сэр, поэтому я частенько отвожу глаза в
сторону. Простите мне, сэр, мою слепоту, ничем не могу помочь.
- Охотно прощаю, Майк. - Я дал ему два шиллинга. - Кстати, когда ты
их видел в последний раз?
- В самом деле, когда? А, ведь знаете, сэр - Он посчитал по пальцам и
посмотрел на меня. - Десять дней, они уже десять дней здесь не
показываются! Неслыханное дело. Десять дней!
- Десять дней, - повторил я и посчитал про себя. - Выходит, их не
было здесь с тех пор, как появился я.
- Уж не хотите ли вы сказать, сэр?
- Хочу, Майк, хочу.
Я спустился по ступенькам, спрашивая себя, что именно я хотел сказать.
Она явно избегала встречи со мной.
Я начисто исключал мысль о том, что она или ее младенец могли
захворать.
Наша встреча перед отелем и сноп искр, когда взгляд малютки скрестился
с моим взглядом, напугали ее, и она бежала, словно лисица. Бежала невесть
куда, в другой район, в другой город.
Я чувствовал, что она избегает меня. И пусть она была лисицей, зато я с
каждым днем становился все более искусной охотничьей собакой.
Я выходил на прогулку раньше обычного, позже обычного, забирался в
самые неожиданные места. Соскочу с автобуса в Болсбридже и брожу там в
тумане. Или доеду на такси до Килкока и рыскаю по пивным.
Я даже преклонит колена в церкви пастора Свифта и слушал раскаты его
гуигнгнмоподобного голоса тотчас настораживаясь при звуке детского плача.
Сумасшедшая идея безрассудное преследование. Но я не мог остановиться,
продолжал расчесывать зудящую болячку.
И вот поразительная немыслимая случайность, поздно вечером, в проливной
дождь, когда все водостоки бурлят и поля вашей шляпы обвиты сплошной завесой
миллион капель в секунду, когда не идешь - плывешь.
Я только что вышел из кинотеатра, где смотрел картину тридцатых годов.
Жуя шоколадку "Кэдбери", я завернул за угол.
И тут эта женщина ткнула мне под, нос своего отпрыска и затянула
привычное:
- Если у вас есть хоть капля жалости...
Она осеклась, повернулась кругом и побежала.
Потому что в одну секунду все поняла. И ребенок у нее на руках малютка
с возбужденным личиком и яркими блестящими глазами тоже все понял. Казалось
Оба испуганно вскрикнули.
Боже мой, как эта женщина бежала!
Представляете себе она уже целый квартал отмерила, прежде чем я
опомнился и закричал:
- Держи вора?
Я не мог придумать ничего лучшего. Ребенок был тайной, которая не
давала мне житья, а женщина бежала унося тайну с собой. Чем не вор?
И я помчался вдогонку за ней, крича:
- Стой! Помогите! Эй, вы!
Нас разделяло метров сто, мы бежали так целый километр через мосты над
Лиффи вверх по Графтэн-стрит и вот уже Стивене-Грин. И ни души...
Испарилась.
"Если только, - лихорадочно соображал я, рыская глазами во все стороны
- если только она не юркнула в пивную "Четыре провинции"..."
Я вошел в пивную.
Так и есть.
Я тихо прикрыл за собой дверь. Вот она около стойки. Сама опрокинула
кружку портера и дала малютке стопочку джина. Хорошая приправа к грудному
молоку.
Я подождал пока унялось сердце подошел к стойке и заказал:
- Рюмку "Джон Джемисон" пожалуйста.
Услышав мой голос, ребенок вздрогнул, поперхнулся джином и закашлялся.
Женщина повернула его и постучала по спине. Багровое личико обратилось
ко мне, я смотрел на зажмуренные глаза и широко разинутый ротик. Наконец
судорожный кашель прошел, щеки его посветлели, и тогда я сказал.
- Послушай, малец.
Наступила мертвая тишина. Вся пивная ждала.
- Ты забыл побриться, - сказал я.
Младенец забился на руках у матери, издавая странный жалобный писк.
Я успокоил его:
- Не бойся. Я не полицейский.
Женщина расслабилась, как будто кости ее вдруг обратились в кисель.
- Спусти меня на пол, - сказал младенец.
Она послушалась.
- Дай сюда джин.
Она подала ему рюмку.
- Пошли в бар, потолкуем без помех.
Малютка важно выступал впереди, придерживая пеленки одной рукой, сжимая
в другой рюмку с джином.
Бар и впрямь был пуст. Младенец вскарабкался на стул и выпил джин.
- Господи, еще бы рюмашечку, - пропищал он.
Мать пошла за джином, тем временем я тоже сел к столику. Малютка
смотрел на меня, я на малютку.
- Ну, - заговорил он наконец, - что у тебя на душе?
- Не знаю, - ответил я. - Еще не разобрался. То ли плакать хочется,
то ли смеяться...
- Лучше смейся. Слез не выношу.
Он доверчиво протянул мне руку. Я пожал ее.
- Макгиллахи, - представился он. - Только меня все зовут отпрыск
Макгиллахи. А то и попросту. - Отпрыск.
Отпрыск, - повторил я. - А моя фамилия Смит.
Он крепко сжал мне руку своими пальчиками.
Смит? Неважнецкая фамилия. И все-таки Смит в десять тысяч раз выше, чем
Отпрыск, Верней. Вот и скажи, каково мне здесь, внизу? И каково тебе там,
наверху, длинный, стройный такой, чистым, высоким воздухом дышишь? Ладно,
держи свою стопку, в ней то же, что в моей. Глотай и слушай, что я расскажу.
Женщина принесла нам обоим по стопке гвоздодера. Я сделал глоток и
посмотрел на нее.
- Вы мать?
- Она мне сестра, - сказал малютка. - Маманя давным-давно пожинает
плоды своих деяний, полпенни в день ближайшие тысячи лет, а там и вовсе ни
гроша и миллион холодных весен.
- Сестра?
Видно, недоверие сквозило в моем голосе, потому что она отвернулась и
спрятала лицо за кружкой с пивом.
- Что, никогда бы не подумал? На вид-то она в десять раз старше меня.
Но кого зимы не состарят, того нищета доконает. Зимы да нищета - вот и весь
секрет. От такой погоды фарфор лопается. Да, была она когда-то самым тонким
фарфором, какой лето обжигало в своих солнечных печах.
Он ласково подтолкнул ее локтем.
- Но что поделаешь мать, если ты уже тридцать лет...
- Как, тридцать лет...
У подъезда "Ройял Иберниен"... Да что там, считай больше! А до нас
маманя. И папаня. И его папаня, весь наш род!
Только я на свет родился не успели меня в пеленки завернуть как я уже
на улице и маманя кричит "милосердия!" а весь мир глух и нем и слеп ничего
не слышит ни шиша не видит. Тридцать лет с сестренкой да десяток лет с
маманей сегодня и ежедневно - отпрыск Макгиллахи!
- Сорок лет? - воскликнул я и нырнул за смыслом на дно стопки. -
Тебе сорок лет? И все эти годы. Как же это тебя?
