Рей Бредбери
Желание
Шорох снега коснулся холодного окна. Огромный пустой дом
заскрипел под порывом ветра.
- Что? - спросил я.
- Я ничего не говорил. - Чарли Симмонс, сидевший передо
мной возле камина, встряхивал жареную кукурузу в большой
металлической миске. - Ни слова.
- Черт возьми, Чарди, я же слышал...
Замерев, я смотрел, как снег засыпал улицы и далекие поля.
Самая подходящая ночь для привидений, чтобы подкрадываться к
окнам и заглядывать внутрь.
- Тебе померещилось, - сказал Чарли.
Неужели, подумал я. Есть ли голоса у природы? Существует
ли язык ночи, времени и снега? Что происходит, что связывает
мрак снаружи и мою душу здесь?
И снег ли шушршал на улице, или это прошлое, накопленное
за долгие времена, и желания и отчаяния переговариваются на
своем языке?
- боже мой, Чарли, могу поклясться, что только что слышал,
как ты сказал...
- Что сказал?
- Ты сказал: "загадай желание".
- Я так сказал?
Его смех не заставил меня обернуться; я продолжал смотреть
на падающий снег, и я сказал то, что должен был произнести...
- Ты сказал: - Это особенная, прекрасня, странная ночь.
Так загадай лучшее, самое дорогое и странное желание, идущее
от самого сердца. И оно исполнится. - Вот что я слышал, а ты
сказал.
- Нет. - Я увидел, как его отражение в зеркале покачало
головой, - Но, Том, ты уже полчаса стоишь, загипнотизированный
снегопадом. Огонь гудит в камине. Желания не сбываются, Том.
Но... - тут он замолк, но с удивлением добавил, - черт возьми,
ты ведь с л ы ш а л что-то? Ладно. Выпей.
В миске над огнем продолжала потрескивать кукуруза. Он
налил мне вина, к которому я не притронулся. Снего продолжал
равномерно падать за темным окном, невесомый, как дыхание.
- Почему? - спросил я. - Почему такое ж е л а н и е
возникло в моей голове? Если не ты сказал эти слова, то кто?
И в самом деле, подумал я, кто мы такие? Двое писателей,
поздно вечером, одни, мой друг, приглашенный на ночь, два
старых приятеля, привыкшие много разговаривать и болтать о
духах, испробовавшие интереса ради весь этот хлам вроде
вертящихся столиков и телепатии, связанные многолетней
дружбой, но всегда полные насмешек, шуток и ленивого
дурачества.
Но то, что сегодня вечером происходит за окном, подумал я,
прекращает наши шутки, гасит улыбки. Снег - ты только
посмотри! - хоронит наш смех...
- Почему? - спросил за моей спиной Чарли, потягивая вино и
глядя на красно-зелоно-голубое пламя, а теперь устремив взгляд
на мой затылок. - Почему ж е л а н и е именно в такую ночь?
Ведь это рождественская ночь, верно? Через пять минут родится
Христос. Он и зима будут властвовать всю неделю. Эта неделя,
эта ночь утверждают, что Земля не погибнет. Зима дошла до
вершины своей власти, и теперь мир движется к свету и весне.
это что-то особенное. Это невероятно.
- Да, - пробормотал я и подумал о тех древних временах,
когда сердца пещерных лбдей умирали вместе с приходом осени и
уходом солнца, и они плакали, пока мир замирал в белом
оцепенении, а потом в одно прекрасное утро солнце вставало
раньше, и мир был спасен снова, еще ненадолго. - Да.
- Итак, - Чарли прочел мои мысли и отпил немного вина. -
Христос был обещанием весны, не так ли? В середине самой
длинной ночи года содрогалось Время, а Земля вздрагивала и
рождала миф. И что провозгласил этот миф? С Новым годом! Боже
мой, ведь первое января - не первый жень нового года. Это день
рождения Христа. Его дыхание касается наших ноздрей, обещает
весну, с первой же секунды после полуночи. Вдохни поглубже,
Томас!
- Заткнись!
- Почему? Ты снова слышишь голоса? Да!
Я повернулся к окну. Через шестьдесят секунд наступит утро
Его рождения. Какое еще время, пронеслась у меня безумная
мысль, может лучше подойти для того, чтобы загадать желание?
- Том... - Чарли тронул мой локоть. Но я уже от всего
отключился. Неужели это время особое, - подумал я. Неужели
святые духи проносятся в такие снежные ночи, чтобы одаривать
нас в эти странные минуты? Если я тайно загадаю желание, то
вдруг эта ночь, странные сны, старые метели исполнят его?
Я закрыл глаза. Мое горло сжал спазм.
- Не надо, - сказал Чарли.
Но оно уже трепетало на моих губах. Я не мог больше ждать.
Сейчас, сейчас, подумал я, странная звезда горит над
Вифлеемом.
- Том, - выдохнул Чарли, - ради всего святого!
Да, подумал я, ради всего святого, и произнес:
- Мое желание в том, чтобы сегодня ночью, на один час...
- Нет! - Чарли ударил меня, чтобы я замолчал.
- ...пожалуйста, пусть мой отец будет жив.
Стенные часы пробили двенадцать раз.
- О, Томас, - простонал Чарли. Его рука упала с моего
плеча. - О, Том.
Снежный заряд ударил в окно, проскрежетал и умчался. _
.Входная дверь распахнулась настежь.
На нас хлынул поток снега.
- Какое печальное желание. И... сейчас оно исполнится.
- Исполнится? - Я резко обернулся и уставился на открытую
дверь, зияющую, как могила.
- Не ходи, Том, - сказал Чарли. _
Хлопнула дверь. Я уже бежал по улице; боже мой, как я
бежал!
- Том, вернись! - Голос заглох за моей спиной в крутящейся
метели. - Н е н а д о!
Но в эту первую минуту после полуночи я уже бежал, ничего
не соображая, задыхаясь, приказывая сердцу биться, крови
мчаться, ногам бежать и бежать, и я думал: "ОН! ОН! Я знаю,
где он! Если желание сбылось! Я знаю, где он!"
И во всем засыпанном снегом городе начали бить, бить и
звенеть рождественские колокола. Они окружали меня и мчались
за мной, пока я что-то выкрикивал, спотыкался в снегу и лелеял
свое безумное желание.
Дурак, думал я. Он же мертв! Вернись! _
Но что, если он будет жив, один лишь час этой ночью, и я
не п р и д у, чтобы отыскать его?
Я был уже за городом, без пальто и шляпы, но разгоряченный
бегом; соленая маска замерзала на моем лице и хлопьями
отлепала прочь при каждом прыжке по середине пустой дороги, по
которой я бежал под веселые переливающиеся звуки колоколов.
Порыв ветра остановил меня за углом, где меня ждала темная
стена.
Кладбище.
Я стоял возле массивных железных ворот, глядя сквозь них
невидящими глазами.
Кладбище напоминало руины древнего форта, взорванного
столетия назал, с монументами, глубоко похороненными под
снегом нового ледникового периода.
Внезапно я осознал, что чудеса невозможны.
Неожиданно ночь превратилась лишь в вино, разговоры и
глупое упрямство, и в мой бег без причины, если не считать
моей веры, глубокой веры в то, что что-то с л у ч и л о с ь
здесь, в этом снежно-мертвом мире...
И я был настолько переполнен зрелищем нетронутых могил и
снега, на котором не было ни единого отпечатка ноги, что с
радостью утонул бы в нем и умер сам. Я не мог вернуться в
город и увидеть Чарли. Мне стало казаться, что все это
какая-то злая шутка или же результат его дикой способности
угадывать чужие сокровенные желания и играть ими.
Н е у ж е л и он шептал у меня за спиной, давал обещания,
подталкивал меня на это? Боже!
Я прикоснулся к воротам.
Что было здесь? Лишь плоский камень с именем и надписью
"Родился в 1888, умер в 1957", надписью, которую было трудно
разыскать даже в летний день, потому что она заросла густой
травой и присыпана опавшими листьями.
Я отнял руку от железной калитки и повернулся. И в это же
мгновение судорожно вздохнул. Из горла вырвался крик.
Потому что я почувствовал что-то за оградой, возле будки
привратника.
Почудилось ли мне там слабое дыхание? Сдавленный крик?
Или дувший оттуда ветер был чуть теплее?
Я судорожно ухватился за калитку и уставился в темноту
перед собой.
Да, вон там! Очень слабый след, словно села птица и
пробежала между врытыми в землю камнями. Еще миг, и я потерял
бы его навсегда!
Я завопил, побежал, подпрыгнул.
Никогда за всю свою жизнь я не прыгал так высоко. Я
пермахнул через ограду и упал на другой стороне с криком,
вырвавшимся изо рта. Помчался к будке привратника.
Там в тени, спрятавшись от ветра и прислонившись к стене,
стоял человек с закрытыми глазами и сцепленными на груди
руками.
Я посмотрел на него дикими глазами. Рванулся вперед, чтобы
рассмотреть.
Я не знал этого человека.
Он был стар. Очень, очень стар.
Должно быть, от отчаяния, я застонал.
Потому что старик поднял дрожащие веки.
И его глаза, смотрящие на меня, заставили меня крикнуть:
- Отец!
Я потащил его туда, куда падал слабый свет фонаря и
ложился пополуночный снег.
А голос Чарли, далеко в заснеженном городе, все умолял:
"Нет, не надо, уходи, беги. Это сон, кошмар. Остановись".
Стоявший передо мной человек не знал меня.
Как птицы, застигнутые порывом ветра, его странные, но
знакомые глаза метались по мне. "Кто это?" - читалось в них.
Затем изо рта его вырвался ответ:
- ...ом! ...ом!
Он не мог выговорить "т".
Но он произнес мое имя.
Словно человек, стоящий на краю обрыва в страхе, что земля
может снова обрушиться и поглотить его, он вздрогнул и
ухватился за меня.
- ...ом!
Я крепко сжал его. Он не упадет.
Сцепившись в объятиях и неспособные сделать ни шагу, мы
стояли и медленно раскачивались, двое, ставшие одним, среди
бущующей метели.
"Том, о, Том" - снова и снова со стоном произносил он.
Отец, дорогой, думал я, и произносил вслух.
Старик напрягся, потому чтто за моим плечом он, должно
быть, впервые как следует разглядел могилы, безмолвные поля
смерти. Он резко вдохнул, словно крикнув: "Где мы?"
И хотя лицо его было очень старо, в момент, когда он понял
и вспомнил, его глаза, щеки, рот дрогнули и стали еще старше,
говоря "Нет".
Он повернулся ко сне, словно ожидая ответа, какой-то
охраны его прав, защитника, который мог бы сказать "нет"
вместе с ним. Но в моих глазах была холодная правда.
Теперь мы оба посмотрели на неясную дорожку следов,
петлявшую среди могил от того места, где он был похоронен
много лет назад.
Нет, нет, нет, нет, н е т!
Слова вылетали из его рта.
Но он не мог произнести "н".
И получилось извержение: "...ет ...ет ...ет ...ет!"
Отчаянный, надломленный крик.
И затем еще один вопрос отразился на его лице.
Я знал это место. Но п о ч е м у я здесь?
Он сжал меня руками. Посмотрел на свою впалую грудь.
Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них -
память.
Он вспомнил.
И начал расслабляться. Вспомнил, как трепетало его тело,
замерло его сердце, захлопнулась дверь в вечную ночь.
Он стоял в моих руках очень прямо. В его глазах отражались
мелькавшие в голове мысли. Должно быть, он задал себе самый
страшный вопрос:
- К т о сделал это со мной?
Он поднял глаза. Его взглдя уперся в меня.
- Ты? - спрашивал он.
Да, подумал я. Я захотел, чтобы ты был жив сегодня ночью. 2
"Ты!" - закричали его лицо и тело.
И затем, вполголоса, последний вопрос.
- Зачем?
Теперь настала моя очередь замереть в раздумьи.
В самом деле, зачем я это сделал?
Как только могло прийти в мою голову желание этой ужасной,
душераздирающей встречи?
Что следовало бы мне сейчас сделать для этого человека,
незнакомца, этого старого, потрясенного, напуганного ребенка?
Зачем я обнадежил его лишь для того, чтобы послать его обратно
в землю, в могилу, к беспробудным снам?
Приходила ли мне в голову мысль о последствиях? Нет. Голый
порыв вырвал меня из дома и забросил на это поле мертвецов как
камень на поляну. Зачем? Зачем?
Мой отец, этот старик, стоял теперь, дрожа, в снегу, и
ждал моего безжалостного ответа.
Снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова.
Часть меня знала ту правду, которую я не мог сказать.
Неразговорчивый с ним при жизни, я стал еще более нем рядом с
этой проснувшейся смертью.
Правда металась в моей голове, кричала каждой частицей
моей души и тела, но не могла прорваться к языку и сорваться с
него. Мои крики застыли внутри меня.
Время шло. Этот час скоро пройдет. Я теряю возможность
сказать то, что должно быть сказано, что следовало сказать
тогда, когда он был теплый и ходил по земле много лет назад.
Где-то на другом конце страны колокола пробили половину
первого этого рождественского утра. Снег падал хлопьями на мое
лицо вместе со временем и холодом, холодом и временем.
"Зачем?" - спрашивали глаза моего отца, зачем ты привел
меня сюда?
- Я... - и тут я остановился.
Потому что его рука сжала мою. Его лицо нашло свою
собственную причину.
Это был и его шанс, е г о последний час, чтобы сказать то,
что он хотел сказать мне, когда мне было двадцать или
четырнадцать, или двадцать шесть. Неважно, если я онемел.
Здесь, среди падающего снега, он мог найти покой и уйти своим
путем.
Его рот приоткрылся. Ему было трудно, мучительно трудно
произнести старые слова. Лишь дух его внутри истлевшей плоти
мог агонизировать и задыхаться. Он прошептал три слова,
которые тут же унес ветер.
- Что? - выдавил я.
Он крепко ухватился за меня и попытался удержать свои
глаза открытыми. ему хотелось спать, но сначала его рот
открылся и прошептал снова и снова:
- ...я...лю...яяяя!
Он замолк, задрожал, напрягся и попытался крикнуть снова:
- ...я...блю...тебя!
- Отец! - крикнул я. - Дай мне сказать это з а т е б я!
Он замер и стал ждать.
- Ты пытался сказать "я...люблю...тебя?"
- Д-а-а-а! - крикнул он. И, наконец, у него очень ясно
вырвалось: - Да! Да!
- Папа, - сказал я, обезумев от счастья, боли и утраты. -
Папа, милый, я люблю т е б я.
Мы обнялись. И стояли.
Я плакал.
И увидел, как из какого-то невозможного колодца внутри его
ужасной плоти выдавилось несколько слезинок, и, задрожав,
заблестели на его веках.
Так был задан последний вопрос и получен последний ответ.
Зачем ты привел меня сюда?
Зачем это желание, этот дар, эта снежная ночь?
Потому что нам надо было сказать, прежде чем двери будут
захлопнуты и навсегда закрыты на замок, то, что мы никак не
могли сказать за всю жизнь.
И теперь это было сказано, и мы стояли, держась друг за
друга, в этой глуши, отец и сын, сын и отец, части одного
целого, внешапно перемешанные радостью.
Слеза замерзли на моих щеках.
Мы долго стояли на холодном ветру, заметаемые снегом, пока
не услышали, как пробило двенадцать сорок пять, а мы все
стояли в снежной ночи, не сказав больше ни слова - не нужно
было ольше ничего говорить - пока, в конце концов, наш час не
кончился.
И над все белым миром пробившие в это рождественское утро
колокола прозвучали в час как сигнал о том, что дар кончился и
ускользнул из наших онемевших рук.
Отец обнял меня.
Замер одинокий удар колокола.
Я почувствовал, что отец шагнул назад, на этт раз легко.
Его пальцы коснулись моей щеки.
Я услышал, как он ушел.
Звук егошагов замер вместе с криком внутри меня.
Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он
идет, уже метрах в ста от меня. Он повернулся и махнул рукой.
Завеса снега скрыла его.
Как смело, подумал я, идешь ты сейчас туда, старина, и без
колебаний.
Я зашагал в город.
Я выпил с Чарли, сидя у огня. Он посмотрел на мое лицо и
поднял молчаливый тост за то, что прочел на нем.
Наверху меня ждала постель, похожая на большой белый
сугроб.
Снег за моим окном шел на тысячу миль к северу, пять тысяч
к западу, две тысячи к востоку, сотню миль к югу. Он падал
везде и на все. Падал и на две цепочки следов за городом: одна
вела в город, другая терялась среди могил.
Я лежал в снежной постели. Я вспомнил лицо отца в тот
момент, когда он помахал мне, повернулся и ушел.
Это было лицо самого молодого и счастливого человека из
всех, что я видел.
Тут я уснул и перестал плакать.
(с) 1989 перевод с английского А.Новикова
Ray Bradbury. The Wish.
Рэй Бредбери. Желание.
перевод с англ. - А. Новиков
Ray Bradbury. The Wish.
