Глядя на бойцов и офицеров, ничего не подозревая бегавших у эшелонов, я то и дело вспоминал, что разыскиваемые действуют у нас в тылах уже около месяца, и мурашки ползали у меня по коже.
После ознакомления с охранительными режимами на обеих станциях я утвердился в мысли, что слежение ведется не только маршрутниками или фланерами, но и стационарными наблюдателями, причем скорее всего - железнодорожниками.
Я знал по опыту, что при восстановлении советской власти на освобожденной территории вражеские агенты стараются проникнуть в систему железнодорожного транспорта, причем отнюдь не на какие-либо начальнические должности. Они охотно идут на низовую работу - составителями поездов, смазчиками, стрелочниками, что дает возможность постоянного свободного пребывания на станциях и общения с большим числом железнодорожников и проезжающих пассажиров, в основном, военнослужащих.
Разумеется, устроиться на железную дорогу стремится не только вражеская агентура, но и те, кто хочет получить бронь, а также повышенный по сравнению с нормами для городских рабочих паек и топливо на зиму.
В Гродно и в Белостоке оказалось более шестисот чело-
[181]
век, имеющих отношение ко всякому обслуживанию, техническому осмотру, профилактике ходовой части и переформированию проходящих эшелонов.
Из этих сотен людей к вечеру мы выявили тринадцать человек, чьи биографии последних лет представлялись туманными. Все они находились на оккупированной немцами территории и проживали тогда не по месту настоящего жительства; никаких достоверных данных, где именно они были эти годы и чем занимались, не имелось. В анкетах у двоих обнаружились противоречивые записи, непонятно, как или почему не замеченные работниками отдела кадров.
Из тринадцати человек наибольший интерес, на мой взгляд, представляли четверо:
1. Игнаций Тарновский - составитель поездов станции Белосток. По профессии - оружейный механик. Осенью 1941 года с группой инженеров и техников был вывезен немцами в Германию, где якобы работал на авиационном заводе в Бремене. В июне 1944 года отпущен домой, как указано в автобиографии, по состоянию здоровья. Однако при медицинском освидетельствовании две недели назад признан годным для работы на железной дороге без ограничений - никаких болезней у него не обнаружено. Ни один из вывезенных вместе с Тарновским в Белосток не вернулся, и никаких известий от них за все три года не поступало.
2. Чеслав Комарницкий - составитель поездов станции Гродно. В прошлом офицер польской армии, получивший перед войной высшее военное образование. В сентябре 1939 года был пленен немцами, но бежал из лагеря, пробрался в Южную Польшу, где якобы участвовал в движении сопротивления, был взводным, а затем командиром роты в отряде Гвардии Людовой "Гром".
3. Его брат Винцент Комарницкий - смазчик. В 1937 - 1942 годах, если верить анкете, дорожный мастер, затем бежал в Южную Польшу и будто бы находился в одном партизанском отряде с Чеславом.
В письме же, полученном позавчера на станции, утверждалось, что Винцент Комарницкий перед войной и в первые годы оккупации занимался вовсе не ремонтом шоссейных дорог, а служил в дорожной полиции, в так называемой роте движения. За усердное пособничество оккупантам якобы получил две бронзовые боевые медали и личную благодарность самого Кучеры, шефа немецкой полиции всей Польши, известного карателя и палача, убитого позже партизанами. Весной 1943 года Винцент Комарницкий будто бы был направлен из Варшавы в Берлин на учебу.
[182]
Письмо, адресованное начальнику станции, оказалось анонимным, но состояло не из общих обличительных фраз, а из конкретных фактов, изобиловало такими точными деталями, что игнорировать его, отмахнуться и не проверить тщательно было бы опрометчиво.
В Гродно, где у них не имелось ни жилья, ни близких родственников, Винцент и Чеслав появились спустя неделю после освобождения. У меня сразу возникло два основных вопроса: почему их отпустили из партизанского отряда, действующего по сей день в тылу у немцев южнее Кракова, и при каких обстоятельствах они оказались по эту сторону фронта?
4. Николай Станкевич - стрелочник станции Гродно. В июле 1941 года, будучи бойцом Красной Армии, пленен немцами. Использовался ими как разнорабочий, а затем как водитель грузовой автомашины. Летом 1942 года был арестован якобы за связь с партизанами и отправлен в лагерь смерти Треблинка. В апреле 1944 года будто бы умудрился оттуда бежать, лесами два месяца пробирался на восток и в конце июня оказался в Гродно, где у самой станции его родители имеют домик с участком; отец работает машинистом.
Почему мы обратили внимание на Станкевича?.. Дело в том, что Треблинка была даже не лагерем для заключения, а комбинатом смерти, где привозимые не только из Польши, но и со всей Европы уничтожались в течение нескольких часов после прибытия. Тех же немногих, кого оставляли на различных работах и убивали спустя недели или даже месяцы, обязательно метили. К вечеру нам удалось установить, что у Станкевича, пробывшего в Треблинке необычайно долгий срок - почти два года, - нет на руке обязательной в таких случаях татуировки - личного знака.
При поступлении на работу заподозренные нами в большинстве своем предъявляли документы, относящиеся и к периоду оккупации, - различные аусвайсы, кенкарты и справки. Все эти бумаги, выданные немецкими учреждениями, естественно, не внушали доверия; следовало выяснить достоверно, где их владельцы находились и чем занимались в последние два-три года.
На восьмерых человек из тринадцати мы в этот же день составили полные словесные портреты для проверки по розыску и почти на всех сделали большую часть необходимых запросов по местам жительства и пребывания в интересующий нас период. К сожалению, две трети польской территории еще находились под властью немцев, что крайне затрудняло нашу задачу.
[183]
В Лиду я вернулся затемно. Четыре взлета и четыре посадки в один день, к тому же ужасная болтанка на обратном пути - для наземного офицера это многовато. Меня мутило, а когда самолет внезапно проваливался, казалось, на сотни метров, все внутри обрывалось. С чувством облегчения я вылез на лидском аэродроме, ступил на твердую землю и направился к отделу контрразведки авиакорпуса;
меня шатало, как пьяного, и более всего хотелось лечь или же стать на четвереньки и ухватиться за траву руками.
Возле здания отдела, патрулируемого на расстоянии автоматчиками, стоял десяток автомашин и два разгонных мотоцикла с колясками; дежурили водители.
У самого крыльца полушепотом разговаривали трое в плащ-накидках; при моем приближении они умолкли. Когда я поднимался по ступенькам, дверь открылась, и мне навстречу из здания быстро вышел, скорее даже выбежал, военный с темной окладистой бородой, в кожаном пальто и форменной фуражке.
- Товарищ генерал, мы здесь! - сообщил ему один из ожидавших.
Я догадался, что это начальник Управления по охране тыла фронта генерал Лобов.
Большое помещение при входе направо было полно прибывшими офицерами; они сидели на скамьях, негромко разговаривали, пили чай, здесь же, на столах, чистили автоматы, брились, некоторые спали прямо на полу.
В коридоре стояли двое военных в плащ-палатках и пограничных фуражках, один записывал что-то в служебном блокноте, а второй, когда я поравнялся с ними, говорил ему:
- И еще выясните, где размещать собак и кто выделяет для них полевую кухню? И распространяется ли на них приказ об усиленном питании?
Егоров и Поляков находились в кабинете начальника отдела - генерал как раз докладывал по "ВЧ" в Москву о розыскных мероприятиях по делу "Неман".
Я хотел сразу же прикрыть дверь, но подполковник - он говорил по местному полевому телефону, - увидев меня, подозвал энергичным жестом и указал на стул.
- Ничем не могу помочь, - продолжал он в трубку. - Товарищ гвардии полковник, это приказ начальника штаба фронта... Чем прибывшие бойцы лучше ваших летчиков, вы можете поинтересоваться непосредственно у него... Что?.. Оставьте своих дневальных, дежурных офицеров, но обе казармы должны быть освобождены немедленно, подчеркиваю - немедленно!.. У меня все!..
По разговору Егорова, по его возбужденному лицу и
[184]
голосу я понял окончательно, в каком напряжении они здесь пребывают. Генерала, видимо, в чем-то упрекали или задавали неприятные вопросы; он отвечал твердо, уверенно, но проскальзывали оправдательные интонации.
В заключение, приблизя мембрану к губам, он убежденно сказал:
- Заверьте генерал-полковника и Ставку, что делается все возможное, и я надеюсь, что завтра, в крайнем случае послезавтра мы их возьмем.
Положив трубку, он поднялся, пошел к двери и, должно быть только теперь увидев меня, по своему обыкновению в упор спросил:
- Что у вас?.. Есть что-нибудь существенное? Я не успел ответить, поднявшись, только еще формулировал ответ, как он, поняв, что ничего существенного у меня нет, толкнув дверь, шагнул через порог, потом внезапно обернулся и тут-то сказал мне, что мы занимались Николаевым и Сенцовым "за неимением лучшего, за неимением более перспективного", что надо было прояснить все раньше, не тратя на них трое суток. Потом, словно вспомнив, быстро спросил:
- Лопатку нашли?
- Он только вернулся из Гродно и Белостока и не в курсе... - невозмутимо заметил подполковник. - Поисками лопатки занимается лейтенант Блинов.
Генерал рывком захлопнул за собой дверь.
Я доложил Полякову о результатах работы в Гродно и Белостоке, рассказал о лицах, заслуживающих нашего внимания, - наибольший интерес он проявил к братьям Комарницким.
С его слов я понял, что никаких облегчительных новостей по делу нет. Москва предложила провести войсковую операцию, генерал и он, Поляков, полагая это нецелесообразным, преждевременным, высказались отрицательно. Тем не менее проводятся самые интенсивные приготовления. В Лиду и в Вильнюс перебрасываются маневренные группы девяти пограничных полков и саперные подразделения. Всего к исходу ночи в обоих районах должно быть сосредоточено семь тысяч человек, до трехсот грузовых автомашин и как минимум сто восемьдесят служебно-розыскных собак.
Поляков собирался ехать на предварительный инструктаж командиров прибывающих подразделений. Он придавал большое значение тщательному наставлению всех привлекаемых, особенно армейских офицеров, и предложил мне отправиться с ним.
[185]
- Где же Блинов? - посмотрев на часы, сказал он и потянул носом. - Должен бы уже вернуться. Давай дождемся его и поедем...
53. ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ БЛИНОВ
Он вернулся в Лиду на аэродром затемно.
В отделе контрразведки авиакорпуса за наглухо зашторенными окнами что-то происходило.
Снаружи здание, как всегда, патрулировалось на расстоянии автоматчиками, но против крыльца стояло не две-три автомашины, как обычно, а семь, среди них полуторка и два "доджа", в том числе генеральский - Андрей, подойдя, узнал его по пробоинам в лобовом стекле. В большинстве машин сидели наготове шофера.
Андрей притаился в темноте неподалеку от крыльца, ожидая, когда выйдет Алехин, чтобы доложить ему о бесплодности поисков, о том, что рощу обшарили дважды - вдоль и поперек, - но лопатки там не оказалось...
Зайти в здание он не решался. Более всего он боялся встретиться с Егоровым. Он не без ужаса представлял себе, как сталкивается с генералом, как тот в упор спрашивает его о лопатке и, узнав, что она не обнаружена, презрительно говорит Полякову: "Лопатку не сумел найти... Какой же это боевой офицер?! Детский сад, да и только!"
Медлить с докладом, однако, было нельзя. Хижняк, как и ожидал Андрей, находился в помещении взвода охраны, с тыльной стороны здания. Сидя возле кухни, он пил чай и беседовал с пожилым бойцом-поваром, своим земляком. Андрей, поманив его рукой, попросил сходить и вызвать капитана.
