Ричард БАХ
Рассказы
ПИСЬМО ОТ БОГОБОЯЗНЕННОГО ЧЕЛОВЕКА
ЧАЙКА ПО ИМЕНИ ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН
В награду - крылья
Ричард БАХ
ПИСЬМО ОТ БОГОБОЯЗНЕННОГО ЧЕЛОВЕКА
Я больше не могу молчать. Ведь кто-то должен сказать вам, пилоты
аэропланов, как устают те, кто не принадлежит к вашему кругу, от ваших
бесконечных разговоров о том, как приятно летать, и приглашений прийти в
воскресенье в середине дня, чтобы немножко пролететь с вами и
почувствовать, что такое полет.
Ведь кто-то должен категорически сказать вам "НЕТ". Мы не придем в
выходной или какой-нибудь другой день, чтобы подняться в воздух в одном из
ваших опасных маленьких драндулетов. Нет, мы не считаем, что летать так уж
приятно. С нашей точки зрения, мир был бы намного лучшим местом для жизни,
если бы братья Райт выбросили на мусорник свои дурацкие планеры и никогда
не пускались в полет со скалы Китти-Хоук.
Отчасти мы это можем понять. Мы прощаем каждому его увлеченность,
когда он только начинает работать над чем-то очень интересным. Но это
постоянное, не прекращающееся ни на один день миссионерство. Создается
впечатление, что вы находите что-то священное в том, чтобы болтаться в
воздухе, но ни один из вас не знает, как глупо это выглядит со стороны в
глазах тех, кому присуще чувство ответственности за свою семью и за своих
ближних.
Я бы не писал этого, если бы были какие-то надежды на улучшение
обстановки. Но она продолжает ухудшаться с каждым днем. Я работаю на
мыловаренном заводе, являюсь представителем хорошей безопасной профессии,
мои интересы отстаивает профсоюз, и я буду получать пенсию, когда
отработаю положенное время на производстве. Люди, с которыми я работал,
были когда-то, прекрасными людьми с развитым чувством ответственности за
свои действия, но теперь из шестерых человек, которые работали в нашем
цехе, умерло три, пятерых охватила летная лихорадка. Я - единственный
оставшийся нормальный человек. Поль Вивер и Джерри Маркес вдвоем уволились
с работы неделю назад. Они вместе хотят податься в новый бизнес, который
состоит в том, что они будут таскать в воздухе с помощью аэропланов
рекламные плакаты.
Я умолял их, спорил с ними и обращал их внимание на финансовые
стороны жизни... расчетные чеки, выслугу лет, профсоюз, пенсионное
обеспечение... я говорил как будто со стенами. Они знали, что потеряют
деньги (...Это только вначале, - говорили они. - ...Пока не разоритесь до
конца, - предупреждал я). Но им так понравилась идея полета, что одной
этой идеи им было достаточно, чтобы развязаться с работой и уйти с
мыловаренного завода... где они проработали пятнадцать лет!
Самое вразумительное объяснение, которое мне удалось услышать от них,
состояло в том, что они хотели летать. При этом у них было такое выражение
лица, что я понял, что какие бы мотивы они не излагали, я все равно
никогда не стану их единомышленником.
Я их действительно не понимаю. У нас все было общим, мы были лучшими
друзьями до тех пор, пока не появился этот летный бизнес - так называемый
авиаклуб, который, как чума, захлестнул рабочих завода. Поль и Джерри
вышли из клуба игроков в шары в тот самый день, когда вступили в авиаклуб.
С тех пор они не возвращались, и, думаю, уже никогда не вернутся назад.
Вчера, когда шел дождь, я не поленился посетить ничтожную маленькую
полоску травы, которую они называют аэропортом, чтобы поговорить с парнем
который возглавляет авиаклуб. Я хотел сообщить ему, что он разрушает
человеческие судьбы и предприятия по всему городу, и если у него еще
осталось хоть какое-то чувство ответственности, он сделает вывод и
уберется восвояси. В разговоре с ним я и услышал это слово
"миссионерство", которое я здесь употреблю в отрицательном смысле. Судя по
тому, что он делает, я бы сказал, что он - миссионер дьявола.
Когда я пришел, он работал над одним из аэропланов в большом сарае.
- Может быть, вы не знаете, что делаете, - сказал я. - С тех пор, как
вы появились в городе и организовали свой авиаклуб, вы в корне изменили
жизни большего количества людей, чем я могу сейчас назвать.
В течение минуты, кажется, он не понимал, как я был зол, потому что
сказал:
- Я просто принес с собой эту идею. Они сами начинают чувствовать,
что такое полет, - он сказал это так, будто столько разрушенных
человеческих жизней было его заслугой.
Мне показалось, что ему около сорока лет, хотя, клянусь, он старше.
Он даже не прекратил работать, разговаривая со мной. Самолет, над которым
он трудился, был сделан из ткани, обычной старой тонкой ткани, которая
была покрашена так, чтобы казаться металлом.
- Мистер, вы занимаетесь бизнесом, - сказал я прямо, - или вы открыли
здесь новую церковь? Ты довел людей до того, что они ждут воскресенья,
чтобы прибежать сюда, так, как они никогда не ждали его, чтобы сходить в
церковь. Ты сделал так, что о близости к Богу заговорили те, кто вообще
никогда не произносил слова "Бог" в течение всего времени, что я их знаю,
то есть в течение всей своей жизни.
В конце концов он, кажется, начал понимать, что я не очень-то рад
разговору с ним, и что, по моему мнению, ему лучше переехать в другое
место.
- Извините меня за них, если можете, - сказал он. Но я едва ли мог
его слышать. Он залез под приборную панель своего маленького самолетика и
принялся раскручивать один из приборов. - Некоторые начинающие пилоты
действительно увлекаются. Иногда нужно, чтобы прошло какое-то время,
прежде чем они научатся спокойно говорить о своем любимом занятии.
Он вылез на минуту, чтобы выудить из ящика с инструментами отвертку с
меньшим жалом. Затем он улыбнулся мне приводящей в ярость самоуверенной
улыбкой, которая говорила, что он не собирается убираться отсюда, когда
ответственный люди просят его об этом, и добавил:
- Наверное, я - миссионер.
- Ну, это уж слишком, - сказал я. - Я уже достаточно наслушался этих
разговоров о полетах, которые даруют-мне-близость-к-Богу. Мистер, разве вы
когда-нибудь видели Бога на престоле? Разве вы видели когда-нибудь, чтобы
ангелы кружились вокруг вашего сколоченного на скорую руку аэроплана? - Я
задал ему эти вопросы, чтобы отрезвить его, чтобы сбить с него спесь.
- Нет, - сказал он. - Никогда не видел Бога-на-престоле и ангелят
с-белыми-крылышками. Равно как не встречал и ни одного пилота, который бы
настаивал на том, что видел их. - И снова он залез под приборную панель. -
Когда-нибудь на досуге, дружище, я расскажу вам, почему люди начинают
говорить о Боге, когда впервые поднимаются в небо на аэроплане.
Он угодил прямо в мою ловушку, даже не произнеся
с-вашего-позволения-сказать. Теперь-то я смогу понаблюдать, как он будет
выбираться из нее, как он будет заикаться "ну, знаете ли... это ведь,
гм...", как он будет нечленораздельно бормотать что-то, доказывая тем
самым, что является не лучшим проповедником Евангелия, чем работником
мыловаренного завода.
Продолжайте, продолжайте, мистер Летчик, - сказал я. - Давайте прямо
сейчас. Я вас слушаю. - Я не потрудился сказать ему, что принимаю участие
во всех религиозных встречах, которые проходили в городе за последние
тридцать лет. Мне даже было немного жаль его, потому что он не знал, с кем
разговаривает. Но ведь он сам поставил себя в такое положение, занявшись
своим смехотворным авиаклубным бизнесом.
- Хорошо, - сказал он, - давайте уделим минуту тому, чтобы
определить, о чем мы будем разговаривать. Вместо того, чтобы говорить
"Бог", давайте будем, например, говорить "небо". Естественно, небо - это
не Бог, но для людей, которые любят летать высоко над землей, небо может
быть символом Бога, и это - не такой уж и плохой символ, если вы
задумаетесь над ним.
Когда вы становитесь пилотом аэроплана, вы начинаете по-другому
чувствовать небо. Небо всегда вверху... его невозможно скрыть, убрать,
сковать цепями или подорвать. Небо просто существует, независимо от того,
признаем мы это или нет, смотрим мы на него или нет, любим мы его или
ненавидим. Оно есть; спокойное, громадное, всегда там. Если вы не
понимаете его, оно кажется очень загадочным, не так ли? Оно всегда
движется, но никогда не уходит. Ему никогда нет дела ни до чего другого,
кроме себя. - Он вынул прибор из панели, но продолжал говорить, никуда не
торопясь.
- Небо всегда было, оно всегда будет. Оно все понимает правильно,
никогда не обижается и не требует, чтобы мы делали что-то каким-то
определенным образом, в какое-то конкретное время. Поэтому оно является не
таким уж и плохим символом Бога, не правда ли?
Было похоже на то, что он разговаривает сам с собой, отсоединяя
провода, вынимая прибор, - все это он делал медленно и осторожно.
- Это довольно плохой символ, - сказал я, - ведь Бог требует...
- Погодите, - сказал он, и мне показалось, что он вот-вот засмеется,
глядя на меня. - Бог не требует ничего до тех пор, пока мы не просим
ничего. Но как только мы желаем получить что-то от него, мы сразу
сталкиваемся с требованиями, правильно? Так же и с небом. Небо не требует
от нас ничего до тех пор, пока мы ничего не хотим получить от него, до тех
пор, пока мы не стремимся полететь. После этого сразу же появляются
всевозможные требования к нам и законы, которым мы должны подчиняться.
- Кто-то однажды сказал, что религия - это способ поиска истинного, и
это неплохое определение. Религия пилота - полет... в полете он постигает
истину неба. При этом он должен подчиняться его законам. Законы вашей
религии известны мне, а законы нашей называются "аэродинамика". Следуйте
им, работайте с ними, и вы полетите. Если вы не следуете им, никакие слова
и высокопарные фразы не заменят настоящий полет... вы никогда не
оторветесь от земли.
Здесь я поймал его.
- А как насчет веры, мистер Летчик? Ведь человек должен верить,
чтобы...
- Забудьте об этом. Единственное, что требуется, - это следовать
законам. Да, конечно, для того, чтобы попробовать, мне кажется, нужна
вера, но вера - это не совсем подходящее слово. Желание - подходит лучше.
Человек должен желать познать небо для того, чтобы воспользоваться
законами аэродинамики и убедиться, что они работают. Однако в итоге все
сводится к тому, как он следует этим законам, а не к тому, верит он в них
или нет.
Существует, например, такой небесный закон, который утверждает, что
если вы будете двигаться в этом аэроплане против ветра со скоростью сорок
пять миль в час, опустив хвост вниз на высоту пропеллера, он взлетит в
воздух. Он начнет удаляться от земли и приближаться к небу. Затем в силу
вступают другие законы, но этот закон - едва ли не самый главный. Вам не
нужно верить в него. Вам нужно лишь попробовать разогнать аэроплан до
скорости сорок пять миль в час, и тогда вы во всем убедитесь сами. Когда
вы сделаете это много раз, вы убедитесь, что этот закон всегда работает.
Закону дела нет до того, верите вы в него или нет. Он просто работает
каждый раз, и все тут.
Вера никуда вас не переместит, но если вы обладаете знаниями,
пониманием, вы можете путешествовать куда угодно. Если вы не понимаете
закон, тогда рано или поздно вы нарушите его. Нарушая законы аэродинамики,
вы довольно быстро вывалитесь из неба, уверяю вас.
Он вылез из-под приборной панели, улыбаясь, будто вспомнил какой-то
конкретный случай. Но он не сказал мне о нем ничего.
- Можно сказать, что нарушение закона со стороны пилота
приравнивается к тому, что вы называете грехом. Вы можете даже
сформулировать определение греха так: это нарушение Божественного Закона,
или как-то по-иному. Но все, что я понимаю в том, что вы называете грехом,
сводится к тому, что что-то неопределенно отвратительное вы не должны
делать по причинам, которые не до конца поняты вами. Во всем, что связано
с полетом, нет никаких грехов. В этом отношении у пилота не может
возникнуть недоразумений.
Если вы нарушаете законы аэродинамики, если вы пытаетесь удержать
угол атаки семьдесят градусов на крыле, которое останавливается в полете
при пятидесяти градусах, вы быстро потеряете из виду Бога, падая отвесно
вниз, как любая другая тяжелая вещь. Если вы не покаетесь и не согласуете
свое движение с аэродинамикой в течение довольно непродолжительного
промежутка времени, вам придется понести наказание - в виде уплаты
огромного счета за ремонт аэроплана - прежде чем вы снова сможете
подняться в небо. В полете вы чувствуете себя свободно только в том
случае, если повинуетесь законам неба. Если вы не желаете повиноваться им,
остаток своей жизни вам придется провести прикованным к земле. Для пилотов
аэропланов это является адом.
В так называемой религии этого человека были такие большие дыры, что
через них можно было проехать на грузовике.
- Все, что вы сделали, - сказал я, - это заменили христианские
термины своими летными словами! Все, что вы сделали...
- Совершенно верно. Небо - не самый совершенный символ, но его
намного легче понять, чем большинство современных интерпретаций Библии.
Когда пилот теряет скорость в верхней точке мертвой петли и начинает
падать, никто не говорит, что это происходит по воле неба. В этом нет
ничего таинственного. Парень не выдержал правила, в соответствии с которым
он должен был лететь более аккуратно и не пытаться сделать угол атаки
слишком большим при данном весе самолета. Вот почему он начал падать. Он
согрешил, вы можете сказать, но мы не считаем это отвратительным
поступком, мы не будем бросать в него камни за это. Этот инцидент говорит
сам за себя и дает понять, что ему есть еще чему поучиться, летая в небе.
Падая вниз, этот пилот не угрожает кулаком небу... он недоволен
собой, недоволен тем, что не придерживался правил. Он не просит у неба
снисхождения, не возжигает перед ним благовония, он снова поднимается в
воздух и исправляет свою ошибку, делая на этот раз все правильно.
Возможно, ему достаточно лишь увеличить скорость полета перед началом
мертвой петли. Поэтому он может простить себе этот грех только тогда,
когда он исправил ошибку. Его прошение в том и состоит, что он теперь
вернул себе чувство гармонии с небом, а его мертвые петли стали удачными и
красивыми. Вот что для пилота означает рай... это достижение гармонии с
небом, знание его законов и следование им.
Он взял другой прибор со скамьи и снова заполз в свой аэроплан.
- Можно продолжать дальше столько, сколько вам угодно, - сказал он. -
Тот, кто не знает законов неба, сочтет чудом то, что большой тяжелый
аэроплан будто по мановению волшебной палочки отрывается от земли, не
цепляясь ни за что, кроме воздуха. Но это кажется чудом только до тех пор,
пока вы не узнаете больше о небе. Пилот не считает, что это чудо.
Пилот самолета с мотором не говорит: "Вот так чудо!", когда видит,
как безмоторный планер набирает высоту. Он знает, что планерист
действительно внимательно изучил небо, и теперь претворяет в жизнь свои
знания.
Возможно, вы не согласитесь со мной, когда я скажу, что мы не
поклоняемся небу, как чему-то сверхъестественному. Нам не кажется, что
нужно воздвигать храмы или приносить ему жертвы. Мы считаем, что нам нужно
только понять небо, познать его законы, влияние этих законов на нашу
жизнь. Лишь так мы можем достичь лучшей гармонии с небом и найти свободу.
Вот откуда берется радость, которая вынуждает все новых пилотов садиться
на землю и говорить о том, что они были рядом с Богом.
Он плотно привинтил провода к новому прибору и внимательно проверил
их подключение.
- Когда начинающий пилот делает свои первые шаги в понимании небесных
законов и видит, что они работают в его руках точно так же, как в руках
других пилотов, тогда полет начинает приносить ему радость, и он,
возможно, ожидает возвращения в аэропорт так, как проповедники хотели бы,
чтобы их прихожане ожидали прихода в церковь. Каждый день пилот изучает
что-то новое, что-то такое, что приносит радость и свободу от
привязанности к земле. Другими словами, пилот, изучающий небо, познает
реальность. Он счастлив, и каждый день для него - праздник. Разве не так
должны чувствовать себя прихожане?
Наконец я поймал его.
- Значит, ваша религия говорит, что ваши пилоты не являются
ничтожными грешниками, которым вскоре придется мучиться в аду и жариться в
вечном огне проклятия?
Он снова улыбнулся той приводящей в ярость улыбкой, которая не давала
мне даже удовольствия думать, что он ненавидит меня.
- Нет конечно же, если они могут удачно выйти из мертвой петли...
Он закончил работать с аэропланом и выкатил его из сарая на солнечный
свет. Облаков уже почти не осталось.
- Я думаю, что вы - язычники. Как вам это нравится - спросил я со
всей злостью, которая была во мне. Я надеялся, что молния тут же поразит
его насмерть, чтобы доказать ему, каким неисправимым язычником он в
действительности является.
- Вот что я вам скажу, - ответил он. - Мне нужно проверить, как
работает этот прибор. Почему бы вам не пролететь со мной немножко над
полем, и тогда вы сами сможете сделать вывод о том, кто мы - язычники или
сыны Божии.
Я сразу понял, на что он намекает... он хочет вытолкнуть меня за
борт, когда мы будем высоко над землей, или попасть в воздушную яму и
погибнуть вместе со мной из ненависти ко мне.
- Нет, только не это! Не надо поднимать меня в небо в этом гробу. Я -
вам не чета, вы это знаете. Вы - язычник и будете вечно жариться в адском
пламени. Его слова прозвучали так, будто он сказал их для себя, а не для
меня... так тихо, что я едва ли расслышал его.
- Не буду до тех пор, пока повинуюсь законам неба, - сказал он.
Он забрался в свой маленький матерчатый аэроплан и завел мотор.
- Вы уверены, что не желаете прокатиться вверху - крикнул он.
Я не удостоил его ответом, и он поднялся в воздух сам.
Так слушайте же меня, вы, летающие люди, которые говорят о своем
знании неба и о своих законах аэродинамики. Если вы говорите, что небо -
это Бог, вы оскверняете тайну, навлекаете на себя проклятие, и молния
поразит вас и все другие бедствия будут преследовать вас за ваше
святотатство. Спуститесь же с неба, придите в себя и никогда больше не
требуйте, чтобы мы приходили к вам в воскресенье в середине дня.
Воскресенье - это день богослужения. Не забывайте об этом.
Ричард Бах
В награду -- крылья.
3. Я никогда не слышал ветра.
Открытые кабины, летающие калоши и пучеглазые летческие очки канули в
Лету. Кабины ныне -- музейные экспонаты: изысканный интерьер,
кондиционеры, солнцезащитные стекла et cetera. Я обсасывал эту мысль
достаточно долго, но, в конце концов, она потонула в бередящей душу
предрешенности. Нам приходится принимать возросший комфорт и
всепогодность современной легкой авиации. Но разве ЭТО единственные
критерии наслаждения полетом? А удовольствие пожалуй главная стоящая
причина, по которой большинство из нас начало летать. Мы желали
испытать на себе что же такое свободный полет. Мне думается, в
отдаленном уголке нашего разума, пока мы вытягивали наши бипланчики в
небо, гуляла мысль "Это не то, чтобы совсем то, но это полет и, значит,
в общем-то, то". Закрытая кабина защищает от дождя и позволяет без
помех выкурить сигаретку-другую. Вот уж поистину удобство для
неисправимых курильщиков и добродетель "Инструкции по управлению
самолетом". Но разве это полет?
Полет -- это свист ветра, воздушные ямы, запах бензиновых выхлопов и
рокот двигателя. Полет -- это облачная влага на щеке и пот под шлемом.
Я никогда не летал на аэропланах с открытой кабиной. Я никогда не
слышал ветра, запутавшегося в распорках крыльев. И мне никогда не
приходилось осознавать, что меня от земли отделяет только ремень
безопасности. Я мог обо всем этом лишь читать. Научно-технический
прогресс обрек нас на бесцветное существование; неужели мы всего лишь
люди, перевозящие груз из пункта А в пунтк Б по воздуху? И что мы
волнуемся единственно рассказывая как нужно отцентровывать стрелочки
при посадке по приборам? И что мы балдеем каждый раз, сверяя показания
этих приборов с точностью до плюс-минус пятнадцати секунд?
Конечно нет. Разумеется, все это посадочное оборудование и сверки
занимают важное место. Но неужели мокрая от пота задница и ветер в
распорках не имеют права на свое место?
Есть ветераны о толстых полетных журналах что бросают это дело, налетав
по десять тысяч часов. Они стараются забыть само ощущение полета. Но
оно возвращается к ним всякий раз. Испытано жизнью.
Это не для меня. Первым в 1955 году я оседлал "Ласкомб 8Е". Уже никаких
открытых кабин, никаких распорок. А ведь мы были новичками. Самолет
этот был громыхающим чудовищем. Тем не менее он был способен пребывать
над кышащей автострадой. И мне даже казалось, что я летаю.
Потом я увидел "Ньюпорт" Пауля Манца. Я трогал дерево, ткань и распорки
и балдел. Эта штуковина позволила моему отцу сверху наблюдать за
войнушкой в земной грязи. Я больше никогда не испытывал столь вкусных
чувств, ни один самолет не вызывал у меня таких эмоций -- ни
"Цесна-140", ни "Трай-Пэйсер, ни даже "F-100".
Военно-воздушные силы научили меня летать на современных самолетах в
наилучшей манере; попробуй только не обращать внимания на указатель
скорости. Ну, и я летал. На "птичках" и 86ых, на "С-123" и "F-100". И
ветер никогда не шебуршился у меня в волосах. Да и как? Это же ему
какой путь проделать надобно. Сначало через колпак ("ВНИМАНИЕ -- не
открывать на высотах больше 50 узлов по стандарту Национального
аэронавтического института"), потом через шлем ("Господа, квадратный
дюйм этого фибростекла способен выдержать восьмидесятифунтовый удар").
Кислородная маска и наглазник довершают мое отделение от возможных
контактов с ветром.
Вот так оно сейчас. Можете и не браться воевать с "МИГами" на SE-5. Но
дух "пятерки" никогда не пропадал. Согласитесь. А после того, как я
посажу мою "F-соточку (вырубаешь мощу как только главное шасси касается
бетонки, клюеш носом, выбрасываеш тормозной парашют, жмеш на тормоза
пока не перестанеш ощущать скольжение), почему я не могу пересечь
узенькую полосочку травки и не полетать на "раме" "Фоккере D-7" с
полутора сотнями современных лошадок на морде? Я бы дорого дал за такую
возможность.
Моя "сотка" очень резво перемахивает за один "мах", но я не чувствую
этой скорости. На высоте сорока тысяч футов скучно-однообразный пейзаж
еле плетется под топливными баками, словно я и вовсе не выползал из
двадцати пяти миль в час. "Фоккер" же с трудом делает сотню миль с
небольшим хвостиком, но происходит это всего в пятистах футах от земли,
да ты еще впридачу почти голый на ветру. Кайф! Деревья и кустики не
смазываются высотой и скоростью. И что самое главное, спидометр никогда
не зашкалит, как это частенько бывает за "махом". И ветерок шумит сам
по себе и говорит мне когда нужно слегка наклонить нос и приготовиться
прыгнуть на штурвал, ведь этот самолетик не умеет приземляться
самостоятельно.
"Мужик, ты чего, собрался построить "раму" с современным движком? --
спросите вы. -- Так ты за такие бабки можешь заполучить целого
четырехместного красавца!"
Да на хрена мне тот четырехместный дерьмовоз?! Я летать хочу!
(C) 1960 by Richard Bach
перевод (C) 1993 by Борис Сидюк
перевод сделан 20 ноября 1993 года
ЧАЙКА ПО ИМЕНИ ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН
Richard Bach
Повесть-притча
Невыдуманному Джонатану-чайке,
который живет в каждом из нас.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва за-
метных волнах спокойного моря.
В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой,
весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот уже
тысяча чаек слетелась к судну, чтобы хитростью или силой добыть крохи
пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права.
Но вдали от рыболовного судна и от берега в полном одиночестве совер-
шала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан Ливингстон. Взле-
тев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые лапы, приподнял
клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и, превозмогая боль, старал-
ся удержать их в этом положении. Вытянутые вперед крылья снижали ско-
рость, и он летел так медленно, что ветер едва шептал у него над ухом, а
океан под ним казался недвижимым. Он прищурил глаза и весь обратился в
одно-единственное желание: вот он задержал дыхание и чуть...
чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев. Перья взьерошились,
он совсем потерял скорость и упал.
Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не ос-
танавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для чайки
это - позор.
Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и напрягал
дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, - был не ка-
кой-нибудь заурядной птицей.
Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего, кроме самого
необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для
большинства чаек главное - еда, а не полет. Для этой же чайки главное
было не в еде, а в полете. Больше всего на свете Джонатан Ливингстон лю-
бил летать.
Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам.
Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит
в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над
самой водой.
Он, например, не понимал, почему, летая на высоте, меньшей полуразма-
ха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почти без уси-
лий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском при погру-
жении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, которая рожда-
лась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалось по-
верхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег, а
потом измерять шагами след, оставляемый на песке, его родители, естес-
венно, встревожились не на шутку.
- Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешь вес-
ти себя как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водой пеликанам
и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались перья да
кости.
- Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать,
что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать.
- Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тени недоброжела-
тельности. - Зима не за горами. Рыболовные шхуны будут появляться все
реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности, уйдет в глубину.
Если тебе непременно хочется учиться, изучай пищу, учись ее добывать.
Полеты - это, конечно, очень хорошо, но одними полетами сыт не будешь.
Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы есть.
Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же, что
и все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дрался с
сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и хлеба.
Но у него ничего не получалось.
"Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудом добы-
того анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я мог бы
потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужно узнать
еще так много!"
И вот Джонатан снова один далеко в море - голодный, радостный, пытли-
вый.
Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скорости
больше, чем самая быстролетная чайка на этом свете.
Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в крутое пике, изо
всех сил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья.
Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль в час,
со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряет устойчивость.
Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягал силы,
на высокой скорости он терял управление.
Подьем на тысячу футов. Мощный рывок вперед, переход в пике, напря-
женные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый раз его
левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренился влево,
переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие, и, будто
пожираемый пламенем, кувырком через правое крыло входил в штопор.
Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал десять
попыток, и десять раз, как только скорость превышала семьдесят миль в
час, он обращался в неуправляемый комок взьерошенных перьев и камнем ле-
тел в воду.
Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнего
перышка, все дело в том, что при больших скоростях нужно удержать раск-
рытые крылья в одном положении - махать, пока скорость не достигнет пя-
тидесяти миль в час, а потом держать в одном положении.
Он поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике, он
вытянул клюв вниз и раскинул крылья, а когда достиг скорости пятьдесят
миль в час, перестал шевелить ими. Это потребовало неимоверного напряже-
ния, но он добился своего. Десять секунд он мчался неуловимой тенью со
скоростью 90 миль в час. Джонатан установил мировой рекорд скоростного
полета для чаек!
Но он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти из пи-
ке, как только он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тот же
безжалостный неодолимый вихрь, он мчал его со скоростью 90 миль в час и
разрывал на куски, будто динамит. Невысоко над морем Джонатан-Чайка не
выдержал и рухнул на твердую, как камень, воду.
Когда он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете по гла-
ди океана. Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачи легло
на его спину еще более тяжким грузом. У него появилось смутное желание,
чтобы этот груз незаметно увлек его на дно, и тогда наконец все будет
кончено.
Oн начал погружаться в воду и вдруг услышал где-то в себе незнакомый
глухой голос: "У меня нет выхода. Я чайка. Я могу только то, что могу.
Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня была бы не голова, а
вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов, у меня были бы
короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, а не рыбой. Мой
отец прав. Я должен забыть об этом безу-мии. Я должен вернуться домой, к
своей стае, и довольствоваться тем, что я та-кой, какой есть, - жалкая,
слабая чайка".
Голос умолк, и Джонатан смирился. "Ночью место чайки на берегу, и от-
ныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так будет луч-
ше для нас всех".
Он устало оттолкнулся от темной воды и полетел к берегу, радуясь, что
успел научиться летать на небольшой высоте с минимальной затратой сил.
"Но нет, - подумал он. - Я отказался от жизни, я отказался от всего,
чему научился. Я такая же чайка, как и все остальные, и я буду летать
так, как летают чайки". С мучительным трудом он поднялся на сто футов и
энергичнее замахал крыльями, торопясь домой.
Он почувствовал облегчение от того, что принял решение жить, как жи-
вет Стая. Распались цепи, которыми он приковал себя к колеснице позна-
ния: не будет борьбы, не будет и поражений. Как приятно перестать думать
и лететь в темноте к береговым огням.
- ТЕМНОТА! - раздался вдруг тревожный глухой голос. - ЧАЙКИ НИКОГДА
НЕ ЛЕТАЮТ В ТЕМНОТЕ!
Но Джонатану не хотелось слушать." Как приятно, - думал он. - Луна и
отблески света, которые играют на воде в ночи, как цепочки стгнальных
огней, и кругом все так мирно и спокойно..."
- Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобы ле-
тать в темноте, у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова, а
вычислительная машина! У тебя были бы короткие крылья сокола!
Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил глаза.
Его боль, его решение - от них не осталось и следа.
Короткие крылья. КОРОТКИЕ КРЫЛЬЯ СОКОЛА!
Вот в чем разгадка! "Какой же я дурак! Все, что мне нужно, - это кро-
шечное, совсем маленькое крыло; все, что мне нужно, - это почти пол-
ностью сложить крылья и во время полета шевелить одними только кончика-
ми. КОРОТКИЕ КРЫЛЬЯ!"
Он поднялся на две тысячи футов над черной массой воды и, не задумы-
ваясь ни на мгновение о неудаче, о смерти, плотно прижал к телу широкие
части крыльев, подставив ветру только узкие, как кинжалы, концы - перо в
перо - и вошел в отвесное пике.
Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в час,
девяносто, сто двадцать, еще быстрее! Сейчас при скорости сто сорок миль
в час, он не чувствовал такого напряжения, как раньше при семидесяти;
едва заметного движения концами крыльев оказалось достаточно, чтобы вый-
ти из пике, и он пронесся над волнами как пушечное ядро, серое при свете
луны.
Он сощурился, чтобы защитить глаза от ветра, и его охватила радость.
"Сто сорок миль в час! Не теряя управления! Если я начну пикировать с
пяти тысяч футов, а не с двух, интересно, с какой скоростью..."
Благие намерения позабыты, унесены стремительным, ураганным ветром.
Но он не чувствовал угрызений совести, нарушив обещание, которое только
что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек, удел которых - зау-
рядность. Для того, кто стремится к знанию и однажды достиг совер-
шенства, они не имеют значения.
На рассвете Джонатан возобновил тренировку. С высоты пяти тысяч футов
рыболовные шхуны казались щепочками на голубой поверхности моря, а Стая
за завтраком - легким облаком пляшущих пылинок.
Он был полон сил и лишь слегка дрожал от радости, он был горд, что
сумел побороть страх. Не раздумывая, он прижал к телу переднюю часть
крыльев, подставил кончики крыльев - маленькие уголки! - ветру и бросил-
ся в море. Пролетев четыре тысячи футов, Джонатан достиг предельной ско-
рости, ветер превратился в плотную вибрирующую стену звуков, которая не
позволяла ему двигаться быстрее. Он летел отвесно вниз со скоростью
двести четырнадцать миль в час. Oн понимал, что если его крылья раскро-
ются на такой скорости, то он, чайка, будет разорван на миллион клоч-
ков... Но скорость - это мощь, скорость - это радость, скорость - это
незамутненная красота.
На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы его крыльев
были смяты и изуродованы ревущим ветром, шхуна и стая чаек накренились и
с фантастической быстротой вырастали в размерах, преграждая ему путь.
Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть на такой
скорости.
Столкновение - мгновенная смерть.
Он закрыл глаза.
Так случилось в то утро, что на восходе солнца Джонатан Ливингстон,
закрыв глаза, достиг скорости двести четырнадцати миль в час и под оглу-
шительный свист ветра и перьев врезался в самую гущу стаи за завтраком.
Но Чайка Удачи на этот раз улыбнулась ему - никто не погиб.
В ту минуту, когда Джонатан поднял клюв в небо, он все еще мчался со
скоростью сто шестьдесят миль в час. Когда ему удалось снизить скорость
до двадцати миль и он смог наконец расправить крылья, шхуна находилась
на расстоянии четырех тысяч футов позади него и казалась точкой на по-
верхности моря.
Он понимал, что это триумф! Предельная скорость! ДВЕСТИ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
МИЛЬ В ЧАС ДЛЯ ЧАЙКИ! Это был прорыв, незабываемый, неповторимый миг в
истории Стаи и начало новой эры в жизни Джонатана. Он продолжал одинокие
тренировки, он складывал крылья и пикировал с высоты восемь тысяч футов
и скоро научился делать повороты.
Он понял, что на огромной скорости достаточно на долю дюйма изменить
положение хотя бы одного пера на концах крыльев, и уже получается широ-
кий плавный разворот. Но задолго до этого он понял, что, если на такой
скорости изменить положение хотя бы двух перьев, тело начнет вращаться,
как ружейная пуля, и... Джонатан был первой чайкой на земле, которая на-
училась выполнять фигуры высшего пилотажа.
В тот день он не стал тратить время на болтовню с другими чайками;
солнце давно село, а он все летал и летал. Ему удалось сделать мертвую
петлю, замедленную бочку, многовитковую бочку, перевернутый штопор, об-
ратный иммельман, вираж.
Была уже глухая ночь, когда Джонатан подлетел к стае на берегу. У не-
го кружилась голова, он смертельно устал. Но, снижаясь, он с радостью
сделал мертвую петлю, а перед тем, как приземлиться, еще и быструю боч-
ку. "Когда они услышат об этом, - он думал о Прорыве, - они обезумеют от
радости. Насколько полнее станет теперь жизнь! Вместо того, чтобы уныло
сновать рядом с берегом и рыболовными шхунами - знать, зачем живешь! Мы
покончим с невежеством, мы станем существами, которым доступно совер-
шенство и мастерство. Мы станем свободными! Мы научимся летать!"
Будущее было заполнено до предела, оно сулило столько заманчивого!
Когда он приземлился, все чайки были в сборе, потому что начинался
Совет; Видимо, они собрались уже довольно давно. На самом деле они жда-
ли.
- Джонатан Ливингстон! Выйди на середину! - Слова Старейшего звучали
торжественно. Приглашение выйти на середину означало или величайший по-
зор, или величайшую честь. Круг Чести - это дань признательности, кото-
рую чайки платили своим великим вождям. "Ну конечно, - подумал он, - ут-
ро, Стая за завтраком, они видели Прорыв! Но мне не нужны почести. Я не
хочу быть вождем. Я хочу только поделиться тем, что я узнал, показать
им, какие дали открываются перед нами". Он сделал шаг вперед.
- Джонатан Ливингстон, - сказал Старейший, - выйди на середину, ты
покрыл себя Позором перед лицом своих соплеменников.
Его будто ударили доской! Колени ослабели, перья обвисли, в ушах за-
шумело. Круг Позора? Не может быть! Прорыв! Они не поняли! Они ошиблись,
они ошиблись!...
- своим легкомыслием и безответственностью, - текла торжественная
речь, - тем, что попрал достоинство и обычаи Семьи Чаек...
Круг Позора означает изгнание из Стаи, его приговорят жить в одино-
честве на Дальних Скалах....
- настанет день, Джонатан Ливингстон, когда ты поймешь, что безот-
ветственность не может тебя прокормить. Нам не дано постигнуть смысл
жизни, ибо он непостижим, нам известно только одно: мы брошены в этот
мир, чтобы есть и оставаться в живых до тех пор, пока у нас хватит сил.
Чайки никогда не возражают Совету Стаи, но голос Джонатана нарушил
тишину.
- Безответственность? Собратья! - воскликнул он. - кто более от-
ветственен, чем чайка, которая открывает, в чем значение, в чем высший
смысл жизни, и никогда не забывает об этом? Тысячу лет мы рыщем в поис-
ках рыбьих голов, но сейчас понятно наконец, зачем мы живем: чтобы поз-
навать, открывать новое, быть свободным! Дайте мне возможность, поз-
вольте мне показать вам, чему я научился...
Стая будто окаменела.
- Ты нам больше не брат, - хором нараспев проговорили чайки, вели-
чественным взмахом крыльев закрыли уши и повернулись к нему спинами..
Джонатан провел остаток своих дней один, но он улетал на много миль
от Дальних Скал. И не одиночество его мучило, а то, что чайки не захоте-
ли поверить в радость полета, не захотели открыть глаза и увидеть!
Каждый день он узнавал что-то новое. Oн узнал, что, придав телу обте-
каемую форму, он может перейти в скоростное пикирование и добыть редкую
вкусную рыбу из той, что плавает в океане на глубине десяти футов; он
больше не нуждался в рыболовных шхунах и в корочке хлеба. Он научился
спать в воздухе, научился не сбиваться с курса ночью, когда ветер дует с
берега, и мог пролететь сотни миль от заката до восхода солнца. С таким
же самообладанием он летел в плотном морском тумане и прорывался к чис-
тому, ослепительно сияющему небу... в то самое время, когда другие чайки
жались к земле, не подозревая, что на свете существует что-то, кроме ту-
мана и дождя. Он научился залетать вместе с сильным ветром далеко в
глубь материка и ловил на обед аппетитных насекомых.
Он радовался один тем радостям, которыми надеялся когда-то поделиться
со Стаей, он научился летать и не жалел о цене, которую за это заплатил.
Джонатан понял почему так коротка жизнь чаек: ее сьедают скука, страх и
злоба, но он забыл о скуке, страхе и злобе и прожил долгую счастливую
жизнь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
A потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно и одиноко парил в
небе, которое он так любил, прилетели они. Две белые чайки, которые поя-
вились около его крыльев, сияли как звезды и освещали темное небо мяг-
ким, ласкающим свeтом. Но еще удивительнее было их мастерство: они лете-
ли, неизменно сохраняя расстояние точно в один дюйм между своими и его
крыльями.
Не проронив ни слова, Джонатан подверг их испытанию, которого ни разу
не выдержала ни одна чайка. Он изменил положение крыльев так, что ско-
рость полета резко замедлилась: еще на милю в час меньше - и падение не-
избежно. Две сияющие птицы, не нарушая дистанции, плавно снизили ско-
рость одновременно с ним. Они умели летать медленно!
Он сложил крылья, качнулся из стороны в сторону и бросился в пике со
скоростью сто девяносто миль в час. Они понеслись вместе с ним, безуп-
речно сохраняя строй.
Наконец, он на той же скорости перешел в длинную вертикальную замед-
ленную бочку. Они улыбнулись и сделали бочку одновременно с ним.
Он перешел в горизонтальный полет, некоторое время летел молча, а по-
том сказал:
- Прекрасно. - И спросил: - Кто вы?
- Мы из твоей Стаи, Джонатан, мы твои братья. - Они говорили спокойно
и уверенно. - Мы прилетели, чтобы позвать тебя выше, чтобы позвать тебя
домой.
- Дома у меня нет. Стаи у меня нет. Мы летим сейчас на вершину Вели-
кой Горы Ветров. Я могу поднять свое дряхлое тело еще на несколько сот
футов, но не выше.
- Ты можешь подняться выше, Джонатан, потому что ты учился. Ты окон-
чил одну школу, теперь настало время поступить в другую.
Джонатан жил этой мыслью всю свою жизнь, поэтому Джонатан понял, по-
нял мгновенно. Они правы. Он может летать выше, и ему пора возвращаться
домой. Он бросил последний долгий взгляд на небо, на эту великолепную
серебряную страну, где он так много узнал.
- Я готов, - сказал он наконец.
И Джонатан Ливингстон поднялся ввысь вместе с двумя чайками, яркими
как звезды, и исчез в непроницаемой темноте неба..
"Так это и есть небеса", - подумал он и не мог не улыбнуться про се-
бя. Наверное, это не очень почтительно - размышлять, что такое небеса,
едва ты там появился.
Теперь, когда он расстался с Землей и поднялся над облаками крыло к
крылу с двумя лучезарными чайками, он заметил, что его тело постепенно
становится таким же лучистым. Конечно, оно принадлежало все тому же мо-
лодому Джонатану, который всегда жил за зрачками его золотистых глаз, но
внешне оно переменилось.
Оно осталось телом чайки, и все-таки никогда прежде Джонатану не ле-
талось так хорошо. "Как странно, - думал он, - я трачу вдвое меньше уси-
лий, а лечу вдвое быстрее, я в силах сделать вдвое больше, чем в мои
лучшие дни на Земле!"
Его белые перья сверкали и искрились, а крылья стали безукоризненно
гладкими, как отполированные серебрянные пластинки. Он с восторгом начал
изучать их и прилагать силу своих мускулов к этим новым крыльям.
При скорости двести пятьдесят миль в час он почувствовал, что прибли-
жается к максимальной скорости горизонтального полета. При скорости
двести семьдесят три мили он понял, что быстрее летать не в силах, и ис-
пытал некотое разочарование. Возможности его нового тела тоже были огра-
ничены, правда, ему удалось значительно превысить свой прежний рекорд,
но предел все-таки существовал, и чтобы его превзойти, нужны были огром-
ные усилия. "На небесах, - думал он, - не должно быть никаких пределов".
Облака расступились, его провожатые прокричали:
- Счастливой посадки, Джонатан! - и исчезли в прозрачном воздухе.
Он летел над морем к изрезанному гористому берегу. Пять-шесть чаек
отрабатывали взлеты на скалах. Далеко на севере, у самого горизонта, ле-
тало еще несколько чаек. Новые мысли, новые вопросы." Почему так мало
чаек? На небесах должны быть стаи и стаи чаек. И почему я вдруг так ус-
тал? На небесах чайки как будто никогда не устают и никогда не спят."
Где он об этом слышал? События его земной жизни отодвигались все
дальше и дальше. Он многому научился на Земле, это верно, но подробности
припоминались с трудом: кажется, чайки дрались из-за пищи, и он был Изг-
нанником.
Когда он приблизился к берегу, дюжина чаек взлетела ему навстречу, но
ни одна из них не проронила ни слова. Он только чувствовал, что они рады
ему и что он здесь дома. Этот день был очень длинным, таким длинным, что
он забыл, когда взошло солнце.
Он развернулся, чтобы приземлиться, взмахнул крыльями, застыл в воз-
духе на высоте одного дюйма и мягко опустился на песок. Другие чайки то-
же приземлились, но им для этого достаточно было лишь слегка шевельнуть
перьями. Они раскрыли свои белоснежные крылья, покачались на ветру и,
меняя положение перьев, остановились в то самое мгновение, когда их лапы
коснулись земли. Это был прекрасный маневр, но Джонатан слишком устал,
чтобы его повторить. Он все еще не произнес ни слова и заснул, стоя на
берегу.
В первые же дни Джонатан понял, что здесь ему предстоит узнать о по-
лете не меньше нового, чем он узнал в своей прежней жизни. Но разница
все-таки была. Здесь жили чайки - единомышленники. Каждая из них считала
делом своей жизни постигать тайны полета, стремиться к совершенству по-
лета, потому что полет - это то, что они любили больше всего на свете.
Это были удивительные птицы, все без исключения, и каждый день они час
за часом отрабатывали технику движений в воздухе и испытывали новые при-
емы пилотирования.
Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда прилетел, и о том месте,
где жила Стая, которая не знала радостей полета и пользовалась крыльями
только для добывания пищи и для борьбы за пищу. Но иногда он вдруг вспо-
минал.
Он вспомнил о родных местах однажды утром, когда остался вдвоем со
своим наставником и отдыхал на берегу после нескольких быстрых бочек,
которые он делал со сложенными крыльями.
- Салливан, а где все остальные? - спросил он беззвучно, потому что
вполне освоился с несложными приемами телепатии здешних чаек, которые
никогда не кричали и не бранились. - Почему нас здесь так мало? Знаешь,
там, откуда я прилетел, жили......
- Тысячи тысяч чаек. Я знаю. - Салливан кивнул. - Мне, Джонатан, при-
ходит в голову только один ответ. Такие птицы, как ты - редчайшее исклю-
чение. Большинство из нас продвигается вперед так медленно. Мы переходим
из одного мира в другой, почти такой же, и тут же забываем, откуда мы
пришли; нам все равно, куда нас ведут, нам важно только то, что происхо-
дит только сию минуту. Ты представляешь, сколько жизней мы должны про-
жить, прежде чем у нас появится первая смутная догадка, что жизнь не ис-
черпывается едой, борьбой и властью в Стае. Тысячи жизней, Джонатан, де-
сять тысяч! А потом еще сто жизней, прежде чем мы начинаем понимать, что
существует нечто, называемое совершенством, и еще сто, пока мы убеждаем-
ся: смысл жизни в том, чтобы достигнуть совершенства и рассказать об
этом другим. Тот же закон, разумеется, действует и здесь: мы выбираем
следующий мир в соответствии с тем, чему научились в этом. Если мы не
научились ничему, следующий мир окажется таким же, как этот, и нам при-
дется снова преодолевать те же преграды с теми же свинцовыми гирями на
лапах.
Он расправил крылья и повернулся лицом к ветру.
- Но ты, Джон, сумел узнать так много и с такой быстротой, что тебе
не пришлось прожить тысячу жизней, чтобы оказаться здесь.
И вот они снова поднялись в воздух, тренировка возобновилась. Сделать
бочку вдвоем трудно, потому что в перевернутом положении Джонотану при-
ходилось, летя вверх лапами, соображать, как выгнуть крылья, чтобы вы-
полнить оставшуюся часть оборота, сохраняя безупречную согласованность
движений со своим учителем.
- Попробуем еще раз, - снова и снова повторял Салливан. - Попробуем
еще раз. - И наконец: - Хорошо!
Тогда они начали отрабатывать внешнюю петлю. .
Однажды вечером чайки, которые не улетели в ночной полет, стояли
вместе на песке, они думали. Джонатан собрался с духом и подошел к Ста-
рейшему - к чайке, которая, как говорили, собиралась вскоре расстаться с
этим миром.
- Чианг... - начал он, немного волнуясь.
Старая чайка ласково взглянула на него:
- Что, сын мой?
С годами Старейший не только не ослабел, а наоборот, стал еще
сильнее, он летал быстрее всех чаек в Стае и владел в совершенстве таки-
ми приемами, которые остальные еще только осваивали.
- Чианг, этот мир... это вовсе не небеса?
При свете луны было видно, что Старейший улыбнулся.
- Джонатан, ты снова учишься, - сказал он.
- Да. А что ждет нас вперед? Куда мы идем? Разве нет такого места -
небеса?
- Нет, Джонатан, такого места нет. Небеса - это не место и не время.
Небеса - это достижение совершенства. - Он помолчал. - Ты, кажется, ле-
таешь очень быстро?
- Я... я очень люблю скорость, - сказал Джонатан. Он был поражен -
горд! - тем, что Старейший заметил его.
- Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься к совершен-
ной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячу миль в час,
миллион, или научиться летать со скоростью света. Потому что любая цифра
- это предел, а совершенство не знает предела. Достигнуть совершенной
скорости, сын мой - это значит оказаться там.
Вдруг Чианг исчез и тут же появился у кромки воды, в пятидесяти футах
от Джонатана. Потом он снова исчез и через тысячную долю секунды уже
стоял рядом с ним.
- Это просто шутка, - сказал он.
Джонатан не мог прийти в себя от изумления. Он забыл о небесах.
- Как тебе это удается? Что ты чувствуешь, когда так летишь? Какое
расстояние ты можешь пролететь?
- Пролететь можно любое расстояние в любое время, стоит только захо-
теть, - сказал Старейший. - Я побывал всюду и везде, куда проникала моя
мысль. Он смотрел на морскую гладь. - Странно: чайки, которые отвергают
совершенство во имя путешествий, не улетают никуда; где им, копушам! А
те, кто отказывается от путешествий во имя совершенства, летают по Все-
ленной, как метеоры. Запомни, Джонатан, небеса - это не какое-то опреде-
ленное место или время, потому что ни место, ни время не имеют значения.
Небеса - это...
- Ты можешь научить меня так летать?
Джонатан дрожал, предвкушая радость еще одной победы над неведомым.
- Конечно, если ты хочешь научиться.
- Хочу. Когда мы начнем?
- Можно начать сейчас, если ты не возражаешь.
- Я хочу научиться летать, как ты, - сказал Джонатан, и в его глазах
зажегся странный огонек. - Скажи, что я должен делать?
Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого ученика.
- Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хо-
чешь, - начал он, нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел...
Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатан должен
отказаться от представления, будто он узник своего тела с размахом
крыльев в 42 дюйма и ограниченным набором заранее запрограммированных
возможностей. Суть в том, чтобы понять: его истинное "Я", совершенное,
как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в
любой момент времени.
Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восхода
солнца до полуночи. И, несмотря на все усилия, ни на перышко не сдвинул-
ся с места.
- Забудь о вере! - твердил Чианг. - Разве тебе нужна была вера, чтобы
научиться летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас ты
должен сделать то же самое. Попробуй еще раз...
А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытыми глазами и
старался сосредоточится, он вдруг понял о чем говорил Чианг. "Конечно,
Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможности безграничны, я -
Чайка!" Он почуствовал могучий прилив радости.
- Хорошо! - сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество.
Джонатан открыл глаза. Они были одни - он и Старейший - на совершенно
незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде, над головой
висели два желтых близнеца - два солнца.
- Наконец-то ты понял, - сказал Чианг, - но тебе нужно еще поработать
над управлением...
Джонатан не мог прийти в себя от изумления:
- Где мы?
Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления, как
и вопрос Джонатана.
- Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездой
вместо солнца.
Джонатан испустил радостный клич - первый звук с тех пор, как он по-
кинул Землю.
- ПОЛУЧАЕТСЯ!
- Разумеется, Джон, разумеется, получается, - сказал Чианг. Когда
знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении....
Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда от Джона-
тана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как его вдруг не
стало на том месте, где он провел столько времени в полной неподвижнос-
ти. Но Джонатан не долго принимал их поздравления.
- Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас!
- Как странно, Джон, - сказал Салливан, стоявший рядом с ним. - За
десять тысяч лет я не всретил ни одной чайки, которая училась бы с таким
же бесстрашием, как ты.
Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу.
- Если хочешь, мы можем начать работать над временем, - заговорил Чи-
анг, - и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь подго-
товлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самому дерзновенному,
самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы летать ввысь, и
поймешь, что такое доброта и любовь..
Джонатан быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок,
но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое, как
обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина.
А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал с чай-
ками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремиться как
можно глубже понять всеобьемлющую невидимую основу вечной жизни. Он го-
ворил, а перья его становились все ярче и ярче и наконец засияли так ос-
лепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него.
- Джонатан, - сказал он, и это были его последние слова, - постарайся
постичь, что такое любовь.
Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было.
Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает о Земле,
которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, что узнал
здесь, насколько полнее была бы его жизнь. Он стоял на песке и думал:
что, если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырваться из оков
своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кроме возмож-
ности долететь до шхуны и схватить корку хлеба. Быть может, она даже ре-
шилась сказать это во всеуслышание, и Стая приговорила ее к Изгнанию. И
чем больше Джонатан упражнялся в проявлении доброты, чем больше он тру-
дился над познанием природы любви, тем сильнее хотелось ему вернуться на
Землю. Потому что, несмотря на свое одинокое прошлое, Джонатан был при-
рожденным наставником, и его любовь проявлялась прежде всего в сремлении
поделиться добытой им правдой с каждой чайкой, которая ждала только бла-
гоприятного случая, чтобы тоже устремиться на поиски правды.
Салливан, который за это время вполне овладел полетами со скоростью
мысли и уже помогал другим, не одобрял замыслов Джонатана.
- Джон, тебя некогда приговорили к Изгнанию. Почему ты думаешь, что
те же чайки захотят слушать тебя сейчас? Ты знаешь поговорку и знаешь,
что она справедлива: чем выше летает чайка, тем дальше она видит. Чайки,
от которых ты улетел, стоят на земле, они кричат и дерутся друг с дру-
гом. Они живут за тысячи миль от небес, а ты говоришь, что хочешь пока-
зать им небеса - оттуда, с Земли! Да ведь они, Джон, не могут разглядеть
концов своих собственных крыльев. Оставайся здесь. Помогай здесь новым
чайкам, помогай тем, кто взлетел достаточно высоко, чтобы увидеть то, о
чем ты хочешь им рассказать. - Он немного помолчал и добавил: - Что, ес-
ли бы Чианг вернулся в свой старый мир? Где бы ты сам находился сегодня?
Последний довод был самым убедительным: конечно, Салливан прав.
ЧЕМ ВЫШЕ ЛЕТАЕТ ЧАЙКА, ТЕМ ДАЛЬШЕ ОНА ВИДИТ.
Джонатан остался и занимался новыми птицами, которые прилетали на не-
беса; они все были очень способными и быстро усваивали то, что им обьяс-
няли. Но к нему вернулось прежнее беспокойство, он не мог избавиться от
мысли, что на Земле, наверное, живут одна-две чайки, которые тоже могли
бы учиться. Насколько больше знал бы он сейчас, появись Чианг рядом с
ним в те дни, когда он был Изгнанником!
- Салли, я должен вернуться, - сказал он в конце концов. - У тебя
прекрасные ученики. Они помогут тебе справиься с новичками.
Салливан вздохнул, но не стал возражать.
- Боюсь, Джонатан, что я буду скучать по тебе. - Вот и все, что он
сказал.
- Салли, как тебе не стыдно! - с упреком воскликнул Джонатан. - Разве
можно говорить такие глупости! Чем мы с тобой занимаемся изо дня в день?
Если наша дружба зависит от таких условностей, как пространство и время,
значит, мы сами разрушим наше братство в тот миг, когда сумеем преодо-
леть пространство и время! Но, преодолевая пространство, единственное,
что мы покидаем, - это Здесь. А преодолевая время, мы покидаем только
Сейчас. Неужели ты думаешь, что мы не сможем повидаться где-нибудь в
промежутке между тем, что называется Здесь и Сейчас?
Салливан невольно рассмеялся.
- Ты совсем помешался, - сказал он ласково. - Если кто-нибудь в силах
показать хоть одной живой душе на Земле, как охватить глазом тысячу
миль, это наверняка Джонатан Ливингстон. - Он смотрел на песок. - До
свидания, Джон, до свидания, друг.
- До свидания, Салли. Мы еще встретимся.
Произнося эти слова, Джонатан видел внутренним взором огромные стаи
чаек на берегах другого времени и с привычной легкостью ощутил: нет, он
не перья да кости, он - совершенное воплощение идеи свободы и полета,
его возможности безграничны..
Флетчер Линд был еще очень молодой чайкой, но он уже знал, что не бы-
ло на свете птицы, которой пришлось бы терпеть такое жестокое обращение
Стаи и такую несправедливость!
"Мне все равно, что они говорят, - думал он, направляясь к Дальним
Скалам; Он кипел от негодования, у него потемнело в глазах. - Летать -
это вовсе не значит махать крыльями, чтобы перемещаться с места на мес-
то. Это умеет даже... даже комар. Какая-то одна бочка вокруг Старейшей
Чайки, просто так, в шутку, и я - Изгнанник! Что они, слепы? Неужели они
не видят? Неужели они не понимают, как мы прославимся, если в самом деле
научимся летать?
Мне все равно, что они обо мне думают. Я покажу им, что значит ле-
тать. Пусть я буду одиноким Изгнанником, если им так хочется. Но он по-
жалеют об этом, еще как пожалеют..."
Вдруг он услышал голос, и хотя это был очень тихий голос, Флетчер так
испугался, что вздрогнул и застыл в воздухе:
- Не сердись на них, Флетчер! Изгнав тебя, они причинили вред только
самим себе, и когда-нибудь они увидят то, что видишь ты. Прости их и по-
моги им понять.
На расстоянии дюйма от конца его правого крыла летела ослепительно
белая, самая белая чайка на свете, она скользила рядом с Флетчером без
малейших усилий, не шевеля ни перышком, хотя Флетчер летел почти на пре-
дельной скорости.
На мгновение у молодого Флетчера все смешалось в голове.
"Что со мной происходит? Я сошел с ума? Я умер? Что это значит?"
Негромкий спокойный голос вторгался в его мысли и требовал ответа.
- Чайка Флетчер Линд, ты хочешь летать?
- ДА, Я ХОЧУ ЛЕТАТЬ!
- Чайка Флетчер Линд, так ли ты сильно хочешь летать, что готов прос-
тить Стаю и учиться, и однажды вернуться к ним, и постараться помочь им
узнать то, что знаешь сам?
Такому искусному, такому ослепительному существу нельзя было солгать,
какой бы гордой птицей ни был Флетчер, как бы сильно его не оскорбили.
- Да, - сказал он едва слышно.
- Тогда, Флетч, - обратилось к нему сияюшее создание с ласковым голо-
сом, - давай начнем с Горизонтального Полета...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Джонатан медленно кружил над Дальними Скалами; он наблюдал. Этот нео-
тесанный молодой Флетчер оказался почти идеальным учеником. В воздухе он
был сильным, ловким и подвижным, но главное - он горел желанием нау-
читься летать.
Только что он мелькнул рядом - с оглушительным шумом взьерошенный се-
рый комок вынырнул из пике и пронесся мимо учителя со скоростью 150 миль
в час. Внезапный рывок, и вот он уже выполняет другое упражнение - шест-
надцативитковую вертикальную замедленную бочку - и считает витки
вслух:...
- восемь... девять... десять... ой, Джонатан, я выхожу за пределы
скорости... одиннадцать... я хочу останавливаться так же красиво и точ-
но, как ты... двенадцать... черт побери, я никак не могу сделать... три-
надцать... эти последние три витка... без... четырн... а-а-а!
Очередная неудача - Флетчер "сел на хвост" - вызвала особенно бурный
взрыв гнева и ярости. Флетчер опрокинулся на спину, и его безжалостно
закрутило и завертело в обратном штопоре, а когда он наконец выровнялся,
жадно хватая ртом воздух, оказалось, что он летит на сто футов ниже сво-
его наставника.
- Джонатан, ты попусту тратишь время! Я тупица! Я болван! Я зря ста-
раюсь, у меня все равно ничего не получится!
Джонатан взглянул вниз и кивнул.
- Конечно, не получится, пока ты будешь останавливаться так резко. В
самом начале ты потерял сорок миль в час! Нужно делать то же самое,
только плавно! Уверенно, но плавно, понимаешь, Флетчер?
Джонатан снизился и подлетел к молодой чайке.
- Попробуем еще раз вместе, крыло к крылу. Обрати внимание на оста-
новку. Останавливайся плавно, начинай фигуру без рывков..
К концу третьего месяца у Джонатана появилось еще шесть учеников -
все шестеро - Изгнанники, увлеченные новой странной идеей: летать ради
радости полета.
Но даже им легче было выполнить самую сложную фигуру, чем понять, в
чем заключается сокровенный смысл их упражнений.
- На самом деле каждый из нас воплощает собой идею Великой Чайки -
всеобьемлющую идею свободы, - говорил Джонатан по вечерам, стоя на бере-
гу, - и безошибочность полета - это еще один шаг, приближающий нас к вы-
ражению нашей подлинной сущности. Для нас не должно существовать никаких
преград. Вот почему мы стремимся овладеть высокими скоростями, и малыми
скоростями, и фигурами высшего пилотажа......
А его ученики, измученные дневными полетами, засыпали. Им нравились
практические занятия, потому что скорость пьянила и потому что трениров-
ки помогали утолять жажду знания, которая становилась все сильнее после
каждого занятия. Но ни один из них, даже Флетчер Линд, не мог себе
представть, что полет идей - такая же реальность, как ветер, как полет
птицы.
- Все ваше тело от кончика одного крыла до кончика другого, - снова и
снова повторял Джонатан, - это не что иное, как ваша мысль, выраженная в
форме, доступной вашему зрению. Разбейте цепи, сковывающие вашу мысль, и
вы разобьете цепи, сковывающие ваше тело...
Но какие бы примеры он ни приводил, ученики воспринимали его слова
как занятную выдумку, а им больше всего хотелось спать.
Хотя прошел только месяц, Джонатан сказал, что им пора вернуться в
Стаю.
- Мы еще не готовы! - воскликнул Генри Кэльвин. - Они не желают на
видеть! Мы изгнанники! Разве можно навязывать свое присутствие тем, кто
не желает тебя видеть?
- Мы вправе летать, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы, -
ответил ему Джонатан; он поднялся в воздух и повернул на восток, к род-
ным берегам, где жила Стая.
Несколько минут ученики в растерянности не знали, что делать, потому
что Закон Стаи гласил: "Изгнанники никогда не возвращаются", и за деять
тысяч лет этот Закон ни разу не был нарушен. Закон говорил: оставайтесь;
Джонатан говорил: полетим; и он уже летел над морем в миле от них. Если
они задержатся еще немного, он встретится с враждебной Стаей один на
один.
- Почему мы должны подчиняться Закону, если нас все равно изгнали из
Стаи? - растерянно спросил Флетчер. - А если завяжется бой, от нас будет
гораздо больше пользы там, чем здесь.
Так они прилетели в то утро с запада - восемь чаек в строю, двойным
ромбом, почти касаясь крыльями друг друга. Они пересекли Берег Совета
Стаи со скоростью сто тридцать пять миль в час: Джонатан впереди, Флет-
чер плавно скользил у его правого крыла, а Генри Кэльвин отважно боролся
с ветром у левого. Потом, сохраняя строй, они все вместе медленно накре-
нились вправо... выровнялись... перевернулись вверх лапами... выровня-
лись, а ветер безжалостно хлестал всех восьмерых.
Будничные громкие ссоры и споры на берегу внезапно стихли, восемь ты-
сяч глаз уставились, не мигая, на отряд Джонатана, как будто чайки уви-
дели гигантский нож, занесенный над их головами. Восемь птиц одна за
другой взмыли вверх, сделали мертвую петлю и, сбавив скорость до преде-
ла, не качнувшись, опустились на песок. Затем Джонатан как ни в чем не
бывало приступил к разбору ошибок.
- Начнем с того, - сказал он с усмешкой, - что вы все заняли свое
место в строю с некоторым опозданием...
Одна и та же мысль молнией облетела Стаю. Все эти птицы - Изгнанники!
И они вернулись! Но это... этого не может быть! Флетчер напрасно опасал-
ся драки: Стая оцепенела.
- Подумаешь, Изгнаннки, конечно, Изгнанники, ну и пусть Изгнанники! -
сказал кто-то из молодых. - Интересно, где они научились так летать?
Понадобился почти час, чтобы все члены Стаи узнали о Приказе Старей-
шего: НЕ ОБРАЩАТЬ НА НИХ ВНИМАНИЯ. Чайка, которая заговорит с Изгнанни-
ком, сама станет Изгнанником. Чайка, которая посмотрит на Изгнанника,
нарушит Закон Стаи.
С этой минуты Джонатан видел только серые спины чаек, но он, казалось
не замечал того, что происходит. Он проводил занятия над Берегом Совета
и впервые старался выжать из своих учеников все, на что они были способ-
ны.
- Мартин! - разносился по небу его голос. Ты говоришь, что умеешь ле-
тать на малой скорости. Говорить мало, это надо еще доказать. Л_Е_Т_И!
Незаметный маленький Мартин Уильям так боялся вызвать гнев своего
наставника, что, к собственному изумлению, научился делать чудеса на ма-
лой скорости.
Он располагал перья таким образом, что при малейшем ветерке поднимал-
ся до облаков и опускался на землю без единого взмаха крыльев.
А Чарльз-Роланд поднялся на Великую Гору Ветров на высоту двадцать
четыре тысячи футов и спустился, посиневший от холодного разреженного
воздуха, удивленный, счастливый и полный решимости завтра же подняться
еще выше.
Флетчер, который больше всех увлекался фигурами высшего пилотажа,
одолел шестнадцативитковую вертикальную замедленную бочку, а на следую-
щий день превзошел самого себя: сделал тройной переворот через крыло, и
ослепительные солнечные зайчики разбежались по всему берегу, откуда за
ним украдкой наблюдала не одна пара глаз.
Джонатан ни на минуту не разлучался со своими учениками, каждому ус-
певал что-то показать, подсказать, каждого подстегнуть и направить. Он
летал вместе с ними ночью, и при облачном небе, и в бурю - летал из люб-
ви к полетам, а чайки на берегу тоскливо жались друг к другу.
Когда тренировки кончались, ученики отдыхали на песке, и со временем
они научились слушать Джонатана более внимательно. Он был одержим каки-
ми-то безумными идеями, которых они не понимали, но некоторые его мысли
были им вполне доступны.
Ночами позади кружка учеников постепенно начал образовываться еще
один круг: в темноте любопытные чайки долгими часами слушали Джонатана,
и, так как ни одна из них не хотела видеть своих соседей и не хотела,
чтобы соседи видели ее, перед восходом солнца все они исчезали.
Прошел месяц после Возвращения, прежде чем первая Чайка из Стаи пе-
реступила черту и сказала, что хочет научиться летать. Это был Терренс
Лоуэлл, который тут же стал проклятой птицей, заклейменным Изгнанни-
ком... и восьмым учеником Джонатана.
На следующую ночь от Стаи отделился Кэрк Мейнард; он проковылял по
песку, волоча левое крыло, и рухнул к ногам Джонатана.
- Помоги мне, - проговорил он едва слышно, будто собирался расстаться
с жизнью. - Я хочу летать больше всего на свете...
- Что ж, не будем терять время, - сказал Джонатан, - поднимайся в
воздух, и начнем.
- Ты не понимаешь. Крыло. Я не могу шевельнуть крылом.
- Мейнард, ты свободен, ты вправе жить здесь и сейчас так, как тебе
велит твое "я", твое истинное "я", и ничто не может тебе помешать. Это
Закон Великой Чайки, это - Закон.
- Ты говоришь, что я могу летать?
- Я говорю, что ты свободен.
Так же легко и просто, как это было сказано, Кэрк Мейнард расправил
крылья - без малейших усилий! - и поднялся в темное ночное небо. Стая
проснулась, услышав его голос; с высоты пяти тысяч футов он прокричал во
всю силу своих легких:
- Я МОГУ ЛЕТАТЬ! СЛУШАЙТЕ! Я МОГУ ЛЕТАТЬ!
На восходе солнца почти тысяча чаек толпилась вокруг учеников Джона-
тана и с любопытством смотрела на Мейнарда. Им было безразлично, видят
их или нет, они слушали и старались понять, что говорит Джонатан.
Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право ле-
тать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должно стеснять
ее свободу - никакие обычаи, предрассудки и запреты.
- Даже если это Закон Стаи? - раздался голос из толпы чаек.
- Существует только один истинный закон - тот, который позволяет
стать свободным, - сказал Джонатан. - Другого пути нет.
- Разве мы можем научиться летать как ты? - донесся до Джонатана дру-
гой голос. - Ты особенный, ты талантливый, ты необыкновенный, ты непохож
на других.
- Посмотрите на Флетчера! На Лоуэлла! На Чарльза-Роланда! На Джади
Ли! Они тоже особенные, тоже талантливые и необыкновенные? Не больше,
чем ты, не больше, чем я. Единственное их отличие, одно-единственное от-
личие состоит в том, что они начали понимать, кто они, и начали вести
себя, как подобает чайкам.
Его ученики, за исключением Флетчера, беспокойно задвигались. Они не
были уверены, что дело обстоит именно таким образом. Толпа росла с каж-
дым днем, чайки прилетали, чтобы расспросить, высказать восхищение, по-
издеваться.
- В Стае говорят, что ты Сын Великой Чайки, - сказал Флетчер однажды
утром, разговаривая с Джонатаном после тренировочных полетов на Высоких
Скоростях. - А если нет, значит ты опередил свое время на тысячу лет.
Джонатан вздохнул. "Цена непонимания, - подумал он, - Тебя называют
дъяволом или богом."
- Как ты думаешь, Флетч? Опередили мы свое время?
Долгая пауза.
- По-моему, такие полеты были возможны всегда, просто кто-нибудь дол-
жен был догадаться и попробовать научиться так летать, а время здесь ни
при чем. Может, мы опередили моду.
- Это уже кое-что, - сказал Джонатан, перевернулся через крыло и не-
которое время скользил по воздуху вверх лапами. - Это все-таки лучше,
чем опередить время.
Несчастье случилось ровно через неделю. Флетчер показывал приемы ско-
ростного полета группе новичков. Он уже выходил из пике, пролетев сверху
вниз семь тысяч футов - длинная серая змейка мелькнула на высоте нес-
кольких дюймов над берегом, - когда на его пути оказался птенец, который
совершал первый полет и звал свою маму. У Флетчера Линда была лишь деся-
тая доля секунды, чтобы попытаться избежать столкновения, он резко отк-
лонился влево и на скорости более двухсот миль в час врезался в гранит-
ную скалу.
Ему показалось, что скала - это огромная кованая дверь в другой мир.
Удушающий страх, удар и мрак, а потом Флетчер поплыл по какому-то стран-
ному-странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая; ему было страш-
но и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо.
Голос донесся до него, как в первый раз, когда он встретил Джонатана
Ливингстона.
- Дело в том, Флетчер, что мы пытаемся раздвигать границы наших воз-
можностей постепенно, терпеливо. Мы еще не подошли к полетам сквозь ска-
лы, по программе нам предстоит заняться этим немного позже.
- Джонатан!
- Что ты здесь делаешь? Скала! Неужели я не... разве я не умер?
- Ох, Флетч, перестань! Подумай сам. Если ты со мной разговариваешь,
очевидно, ты не умер, так или нет? У тебя просто резко изменился уровень
сознания, только и всего. Теперь выбирай. Ты можешь остаться здесь и
учиться на этом уровне, который, кстати, ненамного выше того, на котором
ты находился прежде, а можешь вернуться и продолжать работать со Стаей.
Старейшины надеялись, что случится какое-нибудь несчастье, но они не
ожидали, что оно произойдет так своевременно.
- Конечно, я хочу вернуться в Стаю. Я ведь только начал заниматься с
новой группой!
- Прекрасно, Флетчер. Ты помнишь, мы говорили, что тело - это не что
иное, как мысль?...
Флетчер покачал головой, расправил крылья и открыл глаза: он лежал у
подножия скалы, а вокруг толпилась Стая. Когда чайки увидели, что он по-
шевелился, со всех сторон послышались злые пронзительные крики:
- Он жив! Он умер и снова жив!
- Прикоснулся крылом! Оживил! Сын Великой Чайки!
- Нет! Говорит, что не сын! Это дьявол! Дьявол! Явился, чтобы погу-
бить Стаю!
Четыре тысячи чаек, перепуганные невиданным зрелищем, кричали:
"Дьявол!" - и этот вопль захлестнул Стаю, как бешеный ветер во время
шторма. С горящими глазами, с плотно сжатыми клювами, одержимые жаждой
крови, чайки подступали все ближе и ближе.
- Флетчер, не лучше ли нам расстаться с ними? - спросил Джонатан.
- Пожалуй, я не возражаю...
В то же мнгновенье они оказались в полумиле от скалы, и разящие клювы
обезумевших птиц вонзились в пустоту.
- Почему труднее всего на свете заставить птицу поверить в то, что
она свободна, - недоумевал Джонатан, - ведь теперь каждая птица может
убедиться в этом сама, если только захочет чуть-чуть потренироваться.
Почему это так трудно?
Флетчер все еще мигал, он никак не мог освоиться с переменой обста-
новки.
- Что ты сделал? Как мы здесь очутились?
- Ты сказал, что хочешь избавиться от обезумевших птиц, верно?
- Да! Но как ты...
- Как все остальное, Флетчер. Тренировка..
К утру Стая забыла о своем безумии, но Флетчер не забыл:
- Джонатан, помнишь, как-то давным-давно ты говорил, что любви к Стае
должно хватить на то, чтобы вернуться к своим сородичам и помочь им
учиться?
- Конечно.
- Я не понимаю, как можно любить обезумевшую стаю птиц, которая
только что пыталась убить тебя.
- Ох, Флетч! Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе не
должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должен тренироваться и
видеть истинно добрую чайку в них самих. Вот что я называю любовью. Ин-
тересно, когда ты, наконец это поймешь?
Я, кстати вспомнил сейчас об одной вспыльчивой молодой птице по имени
Флетчер Линд. Не так давно, когда этого самого Флетчера приговорили к
Изгнанию, он был готов биться насмерть со всей Стаей и создал на Дальних
Скалах настоящий ад для своего личного пользования. Тот же Флетчер соз-
дает сейчас свои небеса и ведет туда свою Стаю.
Флетчер обернулся к Джонатану, и в его глазах промелькнул страх.
- Я веду? Что означают эти слова: я веду? Здесь ты наставник. Ты не
можешь нас покинуть!
- Не могу? А ты не думаешь, что существуют другие стаи и другие Флет-
черы, которые, может быть, нуждаются в наставнике даже больше, чем ты,
потому что ты уже находишься на пути к свету?
- Я? Джон, ведь я обыкновенная чайка, а ты......
- единственный Сын Великой Чайки, да? - Джонатан вздохнул и посмотрел
на море. - Я тебе больше не нужен. Продолжай поиски самого себя - вот
что тебе нужно, старайся каждый день хоть на шаг приблизиться к подлин-
ному всемогущему Флетчеру. Он твой наставник. Тебе нужно научиться пони-
мать его и делать, что он тебе велит.
Мгновение спустя тело Джонатана дрогнуло, засияло каким-то призрачным
светом и начало таять в воздухе.
- Не позволяй им болтать про меня всякий вздор, не позволяй им делать
из меня бога, хорошо, Флетч? Я - чайка. Я люблю летать, может быть...
- ДЖОНАТАН!
- Бедняга Флетч! Не верь глазам своим! Они видят только преграды.
Смотреть - значит понимать, осознай то, что уже знаешь, и ты научишься
летать.
Сияние померкло, Джонатан растворился в просторах неба.
Прошло немного времени, Флетчер заставил себя подняться в воздух и
предстал перед группой совсем зеленых новичков, которые с нетерпением
ждали первого урока.
- Прежде всего, - медленно сказал он, - вы должны понять, что чайка -
это воплощение идеи безграничной свободы, воплощение образа Великой Чай-
ки и ваше тело, от кончика другого, - это не что иное, как ваша мысль.
Молодые чайки насмешливо поглядывали на него. "Ну, ну, приятель, -
думали они, - вряд ли это обьяснение поможет нам сделать мертвую петлю
". Флетчер вздохнул.
- Хм. Да... так вот, - сказал он и окинул их критическим взглядом. -
Давайте начнем с Горизонтального Полета.
Произнеся эти слова, Флетчер вдруг действительно понял, что в Джона-
тане было столько же необыкновенного, сколько в нем самом.
"Предела нет, Джонатан? - подумал он - ну что же, тогда недалек час,
когда я вынырну из поднебесья на твоем берегу и покажу тебе кое-какие
новые приемы полета!"
И хотя Флетчер старался смотреть на своих учеников с подобающей суро-
востью, он вдруг увидел их всех такими, какими они были на самом деле,
увидел на мгновение, но в это мгновение они не только понравились ему -
он полюбил их всех.
"Предела нет, Джонатан?" - подумал он с улыбкой. И устремился в пого-
ню за знаниями.
