Товий Баевский.
Записки нового репатрианта.
Почему я уехал
Об Иврите
Непобедимая и легендарная
Злоключения бывшего советского врача в Израиле
From: Товий Баевский (toviyba@isracom.co.il)
Записка номер 1: "Почему я уехал"
Я хотел бы, прежде всего, проанализировать, после 6,5 лет
жизни здесь, чего я ждал от Израиля, и что из этого получилось.
В целом могу сказать, что я никоим образом не жалею, что уехал.
Более того -- мне несколько раз снились кошмары, в которых я
приезжаю в Россию и там -- то теряю израильский паспорт, то
происходит еще что то, что не дает мне вернуться обратно в
Израиль -- в таких случаях я просыпался с сердцебиением и в
холодном поту.
Мы уехали по многим причинам -- трудно выделить одну из
них. В общем, было желание жить в нормальной стране, где можно
на одну зарплату прокормить семью, где растут здоровые дети,
где хватает лекарственных препаратов в больницах и где никто не
обзовет жидом и не даст в морду на улице просто так, из плохого
расположения духа. Когда стала рушиться империя, всем
показалось, что вот -- вот начнут "бить жидов", и это тоже
подтолкнуло к отъезду.
Хотелось чувствовать себя "среди своих", в свободной
демократической стране, где все вокруг "такие же евреи",
"братья по крови".
Кроме того, хотелось завести детей в экологически чистых
условиях, чтобы они росли здоровыми и свободными в своей
стране. Так же я надеялся, что родители будут чувствовать здесь
лучше из -- за хорошего здравоохранения и продуктов.
Хотелось попутешествовать по миру, пообщаться с разными
людьми из разных стран.
Вот, пожалуй, основные соображения перед отъездом. И,
пожалуй, все они в той или иной мере оправдались, хотя
реальность, как наверно всегда и везде, не вполне соответствует
представлениям. Что то оказалось лучше чем ожидалось, что то
хуже, а что то просто неверным.
Израиль по сравнению с Россией может и нормальная страна,
но если сравнивать с какой ни будь Бельгией или Швецией --
просто сумасшедший дом. Это странная смесь западной демократии
и высоких технологий -- с восточной необязательностью,
крикливыми торговцами на базарах, засильем религиозных,
пытающих диктовать мне, чем и как я должен питаться, можно ли
мне ездить в шабат, необходимо ли носить ли кипу, делать ли
обрезание себе и своим детям и т. д.
Поскольку религия не отделена от государства -- нельзя
считать страну полностью демократической. С другой стороны, тут
есть все прочие элементы демократии, включая очень развитую
юридическую систему -- хотя и без конституции -- и
действительно неподкупный и независимый суд. На одну зарплату
здесь действительно можно прокормить семью, но для этого нужно
иметь или очень маленькую семью или очень большую зарплату.
Когда жена не работала и сидела с ребенком -- мне приходилось
пахать как папе Карло, и при этом хватало только на еду и
жилье. Что касается детей -- далеко не все они тут растут
здоровыми. Наши, к счастью, тьфу, тьфу -- пока в порядке, до
сих пор ничего серьезней обычного бронхита не было. Хотя
довольно много детей с астмой, аллергиями. Правда система
здравоохранения тут на высоте -- у нас один из самых низких в
мире показателей детской смертности. В больницах лекарств
хватает -- а вот чего не хватает -- это человеческого отношения
к больному. Условия таковы, что больничное отделение стало
конвейером по быстрой и эффективной починке испорченных
организмов, а то что организм принадлежит какому то человеку --
об этом часто забывают. Причем врач по натуре может быть добрым
и гуманным, но он поставлен в такие условия, когда у него нет
ни времени, ни возможности это проявить. Дай бог успеть сделать
все что нужно для больного организма -- тут уж не до личности.
Когда я работал здесь врачом в терапевтическом отделении --
очень от этого страдал, и в конце концов, во многом из -- за
этого ушел в семейную медицину.
Вообще одна здешняя писательница -- Дина Рубина --
написала очень правильно про израильскую медицину (цитирую по
памяти): "Израильская медицина великолепна, она поражает своими
достижениями, но у нее есть один недостаток -- она не
интересуется обыкновенным человеком с обыкновенной болезнью. А
вот дай им труп, желательно лежалый -- тут они на него
набросятся и оживят к всеобщему почету и уважению".
На улицах тут действительно жидами обзывают редко --
только сами выходцы из России таким образом костерят друг друга
и местное население.
В основном нас тут обзывают "русскими". Впрочем, мы от
этого не страдаем, а в какой то мере даже гордимся --
наконец-то сподобились стать русскими.
В морду на улице тут обычно не дают, вообще аборигены
народ не злой, добродушный. При ссоре они могут орать как
резаные, угрожать, показывать нож -- но до настоящей драки
физически как правило дело не доходит. Правда, наши ребята
поначалу не разобрались -- когда перед ними начинали
размахивать ножом и кричать -- вламливали сразу, а получивший
по морде абориген, вместо того чтобы ответить -- очень
удивлялся, обижался и бежал жаловаться в полицию.
Когда в автобусе сидит шумная толпа подростков, гогочет
на весь автобус, ни у кого не возникнет мысль -- что не стоит к
ним приближаться. Если захочешь сесть напротив -- они вежливо
подвинутся, уберут ноги с сидения и еще его почистят. Общество
не агрессивно, не жестоко, хотя и эгоистично.
Вместо мордобития на улицах тут взрывают бомбы арабские
террористы-камикадзе. Хотя я думаю, что риск быть прибитым
каким ни будь пьяным хулиганом в России гораздо выше риска
попасть под такой тер акт -- все же это весьма неприятно.
Что касается еврейского единства -- его в обычное время и
в помине нет. Никто так друг друга не стремится обдурить, как
еврей еврея. Люди собрались в этой стране более чем из 100
стран мира -- все со своими особенностями, языком,
ментальностью, культурой.
Ну какая общность может быть у меня с неграмотным евреем
из Эфиопии, который всю жизнь прожил в деревне и не вполне
точно знает, как пользоваться унитазом. Или какая общность у
меня с голландским евреем -- миллионером, чьи предки 7
поколений жили в Голландии и который вхож в сливки мировой
элиты? Тем не менее, такая общность есть, и это в сущности
только две вещи: еврейская религия и общий враг -- арабы. Если
бы и этого не было -- Израиль взорвался бы изнутри.
Наши родители чувствуют себя здесь физически неплохо, они
бодры, мой отец в 75 лет продолжает чинить всем соседям все что
угодно, ездит на велосипеде, плавает в бассейне. Пару лет назад
ему сделали операцию -- удалили варикозные вены на ноге. До
этого он годами страдал от воспалений вен -- сейчас и не
вспоминает. Мама до сих пор немножко работала, пока не
прогорел ее работодатель, теперь сидит дома. Кроме некоторых
стариковских недомоганий, в основном здоровье них сносное. Я
помню, в каком состоянии они уезжали из России 6 лет назад --
чувствовали себя гораздо хуже. Но они часто хандрят -- все еще
не могут привыкнуть к чужому климату, к другому языку, к
отсутствию рядом многих родных. Внуки поднимают им настроение
на некоторое время, а потом снова они скатываются в депрессию и
очень меня этим расстраивают.
Что касается путешествий по миру -- мы успели съездить в
Египет, в круиз по Средиземному морю, с заходом в Турцию,
Грецию и на острова Крит, Родос и пока все. Сейчас пока младший
ребенок маленький -- особенно никуда не выберешься. Да если
честно -- не так уж и хочется. Когда это стало так доступно --
желание поехать сильно уменьшилось. Например, Греция по всему
так напоминает Израиль, что практически никакого интереса для
меня не представила, если исключить некоторые исторические
развалины типа Парфенона.
Что касается общения с людьми из разных стран -- я это
делаю ежедневно, поскольку в Израиле половина населения откуда
либо приехала, сохранив свои языки и ментальность. Например, в
отделении, где я работал, зав. отделением родился в Польше, его
заместитель из Турции, старшие врачи -- из Сирии, Марокко,
Голландии, Румынии, медсестры из Эквадора, Аргентины, США. Ну и
конечно полно нас -- выходцев из России -- повсюду и на всех
должностях, пока, правда, кроме командных.
Я думаю, что средний румын или американец или марокканец
не так уж сильно отличается от еврея -- выходца из этих же
стран. Общаемся мы все на иврите -- этом "языке
межнационального общения". Поскольку оказалось как не странно,
что люди в общем все похожи, несмотря на внешние различия --
есть добрые и злые, жадные и великодушные, приятные в общении и
менее приятные -- то и "общение с иностранцами" потеряло для
меня свою притягательность и интерес. Общаешься просто с
человеком -- а не с "выходцем из... "
В общем, Израиль это огромный салат, где намешано всего
понемногу, это маленькая великая страна, это место, где при
всех его недостатках мне нравится жить, где никогда не скучно
-- постоянно что то случается. Это вам не скучная
дисциплинированная Европа.
Израильтяне относятся к своей стране со снисходительной
насмешкой и одновременно с любовью. Я, как Вы поняли, тоже
привязался к этой стране, хотя ее и критикую, как и все прочие
израильтяне.
А теперь одна из шуток местной команды КВН: "Как называли
Израиль, когда он был маленький? Ответ: "Изя"
Об Иврите
Иврит -- это очень древний восточный язык, и это в нем
чувствуется. Например, нет в нем слова "вода" -- только
"воды". На бортике бассейна так и написано: "В этой части
бассейна воды глубоки".
При перечислении числительных используется слово "сын или
дочь". Вопрос: "сколько тебе лет" дословно звучит так: "Сын
скольких (лет) ты". Или, другой пример: 3-х комнатная квартира
-- "квартира дочь 3 -- х комнат". Кстати, Израиль называется
на иврите просто -- Страна. Вопрос: "Давно ли вы выехали из
Израиля? " дословно звучит так: "Давно ли вы из Страны?"
Как Вам известно, этот язык был мертвым, вроде латыни,
многие столетия. В результате работы фанатика этого языка --
Элиэзера Бен Игуды -- в конце прошлого -- начале этого века --
язык был возрожден, вновь стал современным разговорным. Бен
Игуда в сущности брал корни слов, упомянутых в Танахе, и
наделял их современным значением. Например, слова
"электричество" конечно в древнем иврите быть не могло, но было
слово, обозначавшее, если я не ошибаюсь, молнию или вспышку
света. Сейчас оно используется лишь в его новом значении.
Работа была проделана титаническая, в результате на иврите
сегодня можно выразить все что угодно, использовать его и в
технике и в медицине и т. д. Кстати, в медицине ивритские
термины так же попахивают духом тысячелетий. Например, самый
крупный сосуд артериального русла -- аорта -- на иврите звучит
как: "Отец артерий".
Довольно во многих словах -- как русских, так и
международно употребимых -- прослеживаются ивритские корни.
Например, слово "Аминь" идет от ивритского Амен -- что означает
" верую". Сатана -- от ивритского сатан" -- черт. Кстати, имя
известного персонажа Булгакова Азазелло происходит от
ивритского слова, одно из названий черта -- Азазель.
Распространенное на иврите выражение "лех ле азазель" -- иди к
черту.
Бегемот происходит от слова -- бехема -- что означает
животное, скотина. Шмон -- от слова "шмоне" -- так называется
цифра восемь, поскольку в одесских тюрьмах до революции личный
досмотр сидевших делали в 8 вечера, а сидело тогда много
евреев. Существует масса других примеров влияния иврита на
другие языки.
В иврите нет заглавных букв, зато есть буквы, меняющие
написание, если они стоят в конце слова.
Мало используются знаки препинания. При письме почти не
употребляют гласных букв -- единственные гласные, которые
пишутся, это "и" а так же буква, которая в разном контексте
может быть или "о" или "у".
В основном приходиться догадываться, какое это слово.
Если слово незнакомое, то его не прочесть.
Все это на первый взгляд кажется очень сложным, но ведь
если в русском слове выбросить гласные, все равно можно понять
что ббушк -- это бабушка, сигрт -- сигарета и т. д.
Существует система "огласовок" -- т. е. под каждой буквой
пишется значок, поясняющий, какой гласный звук следует за этой
буквой. Но это используется только в детских книжках и, иногда,
при написании имен или заимствованных слов. В газетах и книгах
обычно огласовок нет.
Как известно, написание в иврите обратное русскому --
справа налево. Поэтому книгу открываешь с "задней" стороны.
Писать справа налево привыкаешь довольно быстро, и потом
возникают сложности с письмом на русском -- рука сама
становится в правую часть листа, и проходит несколько секунд,
пока поймешь, почему же так неудобно писать, и волевым усилием
не переставишь руку "правильно".
У меня, к сожалению, нет способностей к языкам, поэтому
мой иврит не весьма совершенен. Я знаю многих людей,
приехавших одновременно со мной, которые говорят на "высоком"
иврите. Я так не могу, хотя мое владение языком вполне сносное
и для работы и жизни здесь вполне хватает.
Представьте себе какого ни будь эстонца, который прожил в
России 6 -- 7 лет, говорит с легким акцентом, правильным
языком, но иногда путается в окончаниях, старается не
употреблять сложных языковых форм, а обходится простыми. Вот
это примерно мое владение ивритом. Словарный запас достаточен,
но бедноват в специфических темах. Например, разговаривать об
искусстве или философии я бы не смог -- не знаю философских
терминов на иврите. Разговоры на религиозные темы я вообще не
понимаю -- слишком специфичны. Хотя на работе в разговорах с
больными, или в быту нет никаких проблем. Аборигены время от
времени хвалят мой иврит, но я не обольщаюсь -- просто есть
много новых репатриантов, говорящих еще хуже меня.
Что касается акцента -- он конечно есть, но как говорят
местные -- у меня акцент не сильный и не специфически русский.
Иногда по акценту меня принимают за англоязычного или выходца
из Южной Америки. Вообще, у давно живущих здесь появляется
неспецифическое произношение -- легкий акцент, а откуда человек
-- не ясно.
Радио и телевидение я понимаю хорошо -- смысл 100%, а
слова на 80 -- 90%. Т. е. встречаются незнакомые слова, но
пониманию это не мешает. Что касается чтения -- читаю гораздо
медленнее чем по русски. Воспринимать письменную речь гораздо
труднее, чем если этот же текст мне кто то прочитает.
Сказывается отсутствие практики чтения на иврите -- газеты я
читаю на русском, их тут штук 20 разных -- книги по
специальности в основном на английском, а в мед. документации
очень ограниченный набор слов.
Впрочем, когда готовился к экзамену -- а он на иврите --
то насобачился и читал довольно быстро. Экзамен был по
американской системе -- вопрос и 4 -- 5 ответов, нужно выбрать
правильный. Вопросы для местных и для репатриантов одни и те
же, но людям, живущим до 7 лет в стране, дают дополнительное
время -- экзамен идет 4 часа, а им еще час. В общем особых
проблем с языком там не было.
С письмом те же проблемы -- чисто технически писать
легко, но я делаю кучу ошибок при этом. Впрочем, в Израиле к
этому относятся очень терпимо -- для приехавших это считается
допустимо, хотя самому мне это очень неприятно - пишу как
малограмотный.
Интересно происходит у меня процесс подготовки какого ни
будь реферата или сообщения. Я читаю материалы на английском,
затем текст доклада пишу на русском, а когда докладываю --
просто перевожу с листа с русского языка на иврит. То же и на
лекциях -- слушаю лекцию на иврите, а конспектирую в основном
на русском с вкраплениями ивритских и английских терминов. У
жены с языком немножко хуже, чем у меня, так как она долго
сидела дома с детьми, но в целом хорошо. Отец знает только
несколько десятков слов. А мама немножко говорит и понимает --
на том же уровне примерно, как говорят на русском пожилые
дворничихи -- татарки. В целом, молодые люди осваивают язык
неплохо. Пожилым труднее выучить язык, но это тоже возможно. У
меня есть примеры, когда люди после 60 лет осваивают язык очень
прилично.
Что касается детей и подростков -- у них проблем с языком
нет. Бывает забавно, когда в классе лучшие оценки по ивриту и
ивритской литературе получает ребенок, приехавший в страну 2-3
года назад -- и это без всяких скидок.
Поскольку, как я уже писал, в Израиле почти все жители,
или их предки, когда то откуда то приехали, то иврит является
единственной возможностью понять друг друга еврею из ЮАР и из
Чебоксар, из Эквадора и из Йемена, и т. д. И эту функцию"
межнационального" общения он выполняет прекрасно. Я никогда бы
не подумал, что смогу рассказывать и слушать анекдоты на иврите
в компании, англичанина, румына и аргентинца, а так же
примкнувшего к ним израильского араба, и все друг друга
прекрасно поймут.
Непобедимая и легендарная
Благодарности:
Искренне благодарю Влада Литмановича (см. его письма об
израильской армии ) за поддержку и конструктивную критику.
Хочу так же отметить неоценимый вклад моей жены в Светы в
написание писем - она отгоняла меня от компьютера заниматься
детьми только тогда, когда они ее вконец задалбывали.
Израильтяне гордятся своей армией. Называется она - Цахал
- сокращение от слов: "Армия обороны Израиля". Учитывая наших
"миролюбивых" соседей, а так же размеры страны - 432 км. с
севера на юг, и порядка 90 км. с запада на восток - оборона тут
вещь актуальная.
Понятно что в таких условиях сильная армия - это не
роскошь, а средство выживания в этом гадюшнике - на Ближнем
Востоке.
По данным зарубежных источников, в мирное время армия
составляет около 177 тыс. солдат, в случае войны ее численность
доходит до 600 тыс. за счет резервистов. Понятно, что если
общая численность еврейского населения в Израиле приближается к
5 миллионам - со стариками и детьми - то большинство взрослого
населения находится на резервной службе. То есть, почти для
всех взрослых мужчин и для большинства женщин армия - это часть
жизни, причем часть, которую, как правило, вспоминают с
гордостью и удовольствием.
Призываются парни и девушки в возрасте 18 лет, евреи,
бедуины и друзы. Бедуины и друзы - это мусульмане, которые
хорошо относятся к евреям и являются лояльными гражданами
Израиля. В армии служат в основном следопытами. О генералах я
не слышал, а майоры и полковники среди них бывают.
Существует и альтернативная служба, в основном ее проходят
религиозные девушки. Они работают в больницах, школах, в
социальных службах. Они тоже считаются солдатками, иногда ходят
в форме, но занимаются в основном работой секретарской, типа
регистратора в поликлинике или помощника учителя в школе.
Парни пока не могут выбрать такую службу, хотя и об этом
разговоры ведутся
Все призванные проходят курс молодого бойца, он разной
продолжительности в зависимости от рода войск и прочих. Может
быть от 2 - 3 недель до 6 месяцев, в некоторых случаях больше.
Это, пожалуй, единственное время, когда солдаты занимаются
шагистикой, козыряют всем встречным офицерам и на любое слово
сержанта кричат по уставу: "Да, командир".
После курса молодого бойца все это немедленно пропадает,
честь здесь отдают друг другу только на парадах, а отношения
между бойцами и командирами вполне панибратские.
Потом начинается срочная служба, у парней она чуть меньше
3 лет, у девушек меньше 2 - х. Девчонки служат во всех частях,
кроме боевых. Их обычные функции в армии - секретарши,
делопроизводители, военфельдшера, разведка, но не только.
Некоторые служат на учебных базах инструкторами по вождению
танков, по артиллеристским установкам, связи и всему чему
угодно. Они сами не служат танкистами, но будущих танкистов
обучают. Есть у них возможность стать командиром учебного
взвода или роты для курсов молодого бойца. Часто в командирши
идут 18 - летние пигалицы для самоутверждения. Забавно
наблюдать такую соплюху, прохаживающуюся перед шеренгой
здоровых мужиков и орущую на них, а они смотрят на нее, как
тигры на укротительницу, боясь шевельнуться - сразу влепит
наряд вне очереди. Несколько девушек пытались попасть на курсы
военных летчиков - самый престижный род войск. Через высший
суд справедливости (главный судебный орган страны) добились
зачисления, но ни одна не кончила - слишком высоки нагрузки и
требования.
Вообще женские войска стоят обособленно в армии, у них
свое командование, есть даже две женщины - генералы. Наказать
солдатку имеет право только офицер - женщина из женских войск,
девушкам полагаются дополнительные отпуска и прочие льготы,
облегчающие им службу.
Студенты университетов, как правило, успевают отслужить до
поступления на учебу, идут учиться в возрасте 21 - 23 года уже
зрелыми сложившимися людьми. Хотя можно заключить договор с
армией, по которому тебе дают отсрочку на время учебы, а после
окончания идешь служить по полученной в университете
специальности, но уже не на 3 а на 6 лет. (Девушки служат в
этом случае, по-моему, 5 лет)
При этом первые 4 года получают обычное солдатское
жалование, а последние 2 - нормальную зарплату офицера -
специалиста.
В основном молодежь идет в армию с высокой мотивацией. В
этом обществе позорно не служить, когда все твои братья, отец,
друзья, одноклассники служили или служат. Принято гордиться
этой страницей биографии, и человек не служивший вызывает
недоумение - или он сильно больной, или у него были проблемы с
полицией или сильно хитрый и как то отмазался. Во всех случаях
не служба в армии - это фактор, затрудняющий прием на хорошую
работу и продвижение в жизни. Репатрианты, приезжающие в
молодом возрасте, служат как все; те, кто постарше, только
ходят на ежегодные сборы, а приехавшие в возрасте старше вроде
бы 42 лет - не служат вообще. Для них не служба в армии
простительна - какой с них спрос. На практике приехавших после
30 - 35 лет берут крайне редко.
Хотя в последние годы и говорят о снижении мотивации
призывников к службе в армии, она все еще высока. Если какой ни
будь юноша не попадает в желанный для него, например, десант -
это для него трагедия. А уж если вообще не берут в армию по
здоровью - это настоящее горе для многих подростков. Они
обивают пороги военкоматов, требуя и просясь в армию на любую
должность, и многих берут на правах добровольцев на нетяжелые
работы. Например, я видел в одной части парня, перенесшего
церебральный паралич. Он ходил по части, выламываясь всем
телом, еле передвигаясь, с трудом разговаривал, но при этом был
в военной форме, таскал какие то папки с документам, и
чувствовал себя вполне при деле. Зато, придя домой в форме, он
может погордиться перед соседями или младшими братьями, что и
он - воин.
Справедливости ради следует отметить, что есть подростки,
не желающие тратить 3 года на армию, подставляться под пули в
боевых частях, и всячески от армии увиливающие. Но таких
относительно немного, хотя, говорят, их число все время растет.
Впрочем, в армии служат не все.
Не подлежат призыву арабские граждане Израиля, хотя есть
некоторые деревни арабов - христиан, где молодежь традиционно
служит добровольцами. Не служат в армии замужние женщины,
независимо от возраста. Стараются не брать правонарушителей. Не
служат в армии ешиботники - религиозные ортодоксы. Они получают
ежегодно отсрочку на год, как бы из - за учебы в ешиве, и так
повторяется до достижения ими непризывного возраста. Их не
очень любят в обществе, в том числе и за это, считают
паразитами, не желающими участвовать в общем деле обороны
страны.
В случае если парень не хочет служить в армии, он может
просто на призывном пункте отказаться от призыва. В таком
случае его арестовывают за нарушение закона о призыве, сажают в
военную тюрьму, где он и находится около полутора месяцев,
после чего до недавнего времени ему устанавливали воинский
профиль 21 - не годен к службе в армии, с отметкой - по
социальным причинам - и отпускали. Сейчас это стало сложнее, но
желающие закосить от армии все еще могут это сделать
относительно легче чем это было в России.
Профиль 21 так же получают подростки с проблемами психики,
которым опасно доверять оружие, или очень больные. Есть еще
категория "не подходящие для службы" - это правонарушители или
просто слишком агрессивные, неуживчивые и возбудимые подростки,
которых так же освобождают от армии.
Вторая часть армии - это резервисты. Все происшедшие
срочную службу затем ежегодно призываются на армейские сборы на
срок до 46 дней, в зависимости от рода войск. Это может быть
два раза по 20 дней, или весь год 1 день в неделю - так бывает
у врачей - специалистов. Военные летчики, кем бы они не
работали после армии, несколько дней в месяц летают на своих
самолетах. Так происходит со всеми резервистами весь срок до
возраста 46 лет - срок окончания резервной службы. Отношение
резервистов к сборам двоякое: с одной стороны, бросать семью и
отправляться кормить комаров где ни будь на границе или в
Ливане не очень хочется, с другой стороны это возможность
вырваться из надоевшей рутины, отдохнуть от сидячей работы,
побыть на свежем воздухе в компании старых друзей (резервисты
обычно прикреплены к одной части и ежегодно встречаются в одном
составе). Да и в Ливан попадаешь не всегда, чаще куда ни будь в
тихое местечко, где можно отдыхать и жарить шашлыки по вечерам.
Поэтому многие охотно идут на сборы, и еще охотнее возвращаются
потом домой.
Резервная служба - это интересный феномен, как бы
смещающий привычные представления о людях и их отношениях.
Например, обычный тракторист или столяр вдруг может оказаться
полковником на сборах, командиром бригады. Владелец фирмы,
миллионер может оказаться простым пехотинцем, находящимся в
подчинении у сержанта, работающего на гражданке мелким служащим
в его же фирме. Какой ни будь скучный бухгалтер - маленький и
лысый - вдруг оказывается в прошлом бойцом спецназа, и начинает
на сборах проявлять чудеса ловкости и сноровки. Нет прямой
корреляции между преуспеванием человека в армии и на гражданке.
Хотя обычно генералы преуспевают и после армейской службы, но
достаточно и исключений. Например, в соседнем киббуце работает
трактористом бывший генерал. Ну да в кибуцах особая ситуация.
Бен Гурион - первый премьер - министр Израиля - после ухода из
политики тоже вернулся в свой киббуц, и до конца жизни работал
плотником, впрочем, являясь политическим советником
правительства.
Третья часть армии - кадровые офицеры и сержанты. Они
работают по контрактной системе, подписывая контракт на 5 - 10
лет. После 25 летней службы кадровый военный выходит на пенсию
- в возрасте около 45 лет. Он получает очень приличную пенсию и
еще полон сил для работы.
Нет возможности успешно делать военную карьеру без высшего
образования, поэтому кадровые офицеры обязаны проучиться в
университете и получить академическую степень, по любой
специальности. Это может быть хоть физика хоть
литературоведение. Поэтому после армии офицер обеспечен не
только пенсией, но и гражданской специальностью, по которой и
продолжает работать. Многие из таких пенсионеров уходит в
бизнес - к этому времени уже есть какой то стартовых капитал,
да и старые армейские связи помогают. Вообще здешние офицеры не
похожи на офицеров советской армии.
Приветствуется интеллект, образованность, спортивность.
Офицеры сплошь молодые, подтянутые, генерала или полковника с
брюхом встретить можно крайне редко. Вопрос о выпивке в армии,
как, впрочем, и вообще в израильском обществе, не стоит - не то
чтобы все были трезвенники, но напиться до потери контроля -
это нонсенс.
Порядки в армии довольно либеральные. Нет никакого
чинопочитания, В будни солдаты и офицеры носят одинаковую
форму, лишь знаки различия на погонах различаются. Внешне
солдата можно опознать по цвету формы - светло - серая у
авиации и флота, у всех остальных защитного цвета; и по цвету
берета. Танкисты и артиллерия - черные, десант - красные,
пограничники и разведка - зеленые. У десанта так же рыжие
ботинки - очень почетные. Большинство солдат ходят с оружием,
в том числе и в увольнение, и с 3 заряженными магазинами.
Как правило, солдаты и офицеры едят одну и ту же еду в
одной столовой. Кстати, нет в армии прачечных - все стирают
форму дома, благо страна маленькая, дома бывают часто.
Военнослужащему полагается увольнение не реже чем, раз в 3
недели на 24 часа, реально зависит от расположения части от
дома. Из Ливана выходят в увольнение реже, так как сложно
добираться, из центра страны может быть и еженедельно. В
некоторых частях солдаты живут дома, а на службу приходят как
на работу.
В Израиле религия не отделена от государства, это касается
и армии. В столовых соблюдается кашрут, так как религиозные
солдаты обязаны соблюдать эту заповедь. Нерелигиозных никто не
ограничивает, они могут сами купить свинину и ее трескать, но в
армии подают только кошерное. В частях есть военный раввин, в
чине офицера, обычно капитан или майор, и у него несколько
религиозных солдат - помощников. В мирное время все они просто
служит в полевой синагоге, в случае военных действий раввин с
помощниками и автоматы держать умеют, но основной их
обязанностью является опознание и похороны убитых.
По еврейской традиции убитый должен быть похоронен
целиком, со всеми оторванными частями вплоть до сбора земли,
запачканной кровью. Кроме того, обязательно труп должен быть
опознан, неизвестных солдат тут не бывает - опознание проводят
на генетическом уровне. Этим всем и занимаются религиозные
службы в армии. Вообще отношение к погибшим очень серьезное,
израильская армия считает делом чести не оставлять раненых и
убитых на поле боя, и если к врагу попало тело солдата, его
обменивают на десятки и сотни пленных. А уж о наших пленных и
говорить нечего - их годами разыскивают и стараются обменять,
не останавливаясь ни перед чем.
Моя армейская карьера в Израиле началась с курса молодого
бойца. Со всей страны собрали ребят, которые уже не годились по
возрасту для срочной службы, в основном с высшим образованием,
и устроили им 3 - х недельные сборы. Призывной пункт находится
в центре страны, там нас быстренько рассортировали по взводам,
сделали прививки, сняли отпечатки пальцев и снимки всех зубов -
как нам оптимистически объяснили - на случай опознания тела,
переодели в форму и рассадили по автобусам. База, где нам
предстояло служить, находилась на юге страны недалеко от
побережья, в песках.
Наш взвод - примерно 30 человек, состоял из "
интернациональных евреев " - репатриантов из разных стран. Там
были и американцы, и аргентинцы, и француз, и иранец и даже
один парень - эфиоп. Но подавляющее большинство все же были
русские, причем примерно половина из них - врачи. При взгляде
на эту пеструю компанию приходило в голову, что название " курс
молодого бойца " тут не совсем уместно - мы были уже не такие
молодые, лет по 30 - 40, почти все отцы семейств, и уж совсем
не бойцы - с животиками и намечающимися у некоторых лысинами.
Но наши командиры воспринимали нас всерьез, видимо
собираясь сделать из нас боевой костяк израильской армии.
Взвод расселили в палатки, дело было в конце лета, так
что погода позволяла. Первое, что удивляло на базе - это
количество боевых патронов, валявшихся под ногами, такое
впечатление, что ими засеивали территорию, стараясь не
пропустить ни единого метра. Поначалу мы, приехавшие из России
и знакомые с советской армией, порывались каждый найденный
боевой патрон сдать в оружейку, но после нескольких попыток,
когда там на нас посмотрели как на психов - это дело бросили и
на них внимания обращали не больше, чем все остальные
военнослужащие базы. Вообще отношение к боеприпасам тут очень
простое. Когда через пару дней нам выдали оружие, мы получили
по три пустых магазина. После этого оружейник вытащил на улицу
со склада цинк с патронами и развернулся, чтобы идти обратно на
склад. На наш робкий вопрос - " А когда будут выдавать патроны?
" - он недоуменно посмотрел на нас - " Так я же вам уже выдал.
Открывайте цинк и набивайте магазины сами - не маленькие.
" То есть понятие о том что патроны выдаются по счету - тут не
существует, в принципе ничего не стоит кроме магазинов
наполнить еще и карманы - никто не проверяет. Более того, когда
в конце срока мы сдавали оружие, то магазины освободили от
патронов в коробку и сами магазины скинули в одну кучу так же
без счета.
В отличие от боеприпасов, само оружие контролируется
очень строго. На второй же день нам выдали автоматические
винтовки М - 16. Никаких глупостей типа спиленных бойков или
залитых стволов тут нет - оружие вполне боевое. Перед этим нам
морочили голову о правилах безопасности при ношении оружия,
строгих запретах и ужасных карах при их нарушениях. Инструктаж
был неформальный, командиры воспринимали все это очень всерьез,
в отличие от нас, непуганных идиотов.
С момента выдачи оружия до момента сдачи его в оружейку
не разрешается расставаться с ним ни на секунду - в буквальном
смысле. Спишь - клади под голову, идешь в туалет - вешай на
гвоздик, а если заболел и тебя увозят в больницу - то тебе
положат ружье на носилки.
Говорят, что в случае утери оружия суд влепит 10 лет
тюрьмы без долгих размышлений. Причина - потерянное оружие
может попасть к арабским террористам и из него будут убивать
наших. Нас так выдрессировали, что если вышел из палатки на 15
метров без ружья, то уже чувствуешь, что чего - то не хватает,
и бежишь обратно, пока никто из командиров не увидел - а то
живо получишь наряд вне очереди.
Кстати, мне очень понравилась винтовка М - 16 - легкая,
удобная для переноски, с точным боем. Есть в армии еще
несколько автоматов, один из них Галиль - нечто вроде
Калашникова, но несколько измененный, и знаменитый автомат Узи.
Последний мне не понравился - короткий, тяжелый, очень
небезопасный. Если его уронить на пол, он может выстрелить,
несмотря на все предохранители.
Командиром взвода у нас была довольно милая
интеллигентная девочка - лейтенант, лет 20. Она понимала, с кем
дело имеет, и нас старалась не обижать. А вот командиром
отделения дали пигалицу метр с кепкой, лет 18, которая
некоторым из нас годилась в дочери. Она, по-видимому, страшно
комплексовала по этому поводу, пытаясь компенсировать
недостаток авторитета грозными криками и угрозами. После двух -
трех ее попыток поднять на нас голос нам это надоело, и мы
попросили начальство убрать ее из командирш. После этого нам
дали другого - молодого парня - сержанта, полного пофигиста,
кстати, родом из Грузии, и с ним мы жили душа в душу до конца
сборов.
Из - за нашего предпенсионного статуса особенно нас не
гоняли, единственной неприятностью был недосып - все три недели
мы спали по 6 часов в сутки. Поэтому стоило нашим командирам
нас усадить - в тень прямо на песочек, как тут принято, и
начать какое ни будь занятие, как тут же раздавалось легкое
сопение, плавно переходящее в храп. Это очень нервировало
командование, нас тормошили, но помогало ненадолго. Занятия
проводили с утра до отбоя, с 5 утра до 11 вечера, с перерывами
на еду. Личного времени было около часа в сутки. Кстати, еда
была вполне сносная, достаточно обильная и съедобная.
Постоянно было мясо, салаты из овощей, давали и фрукты. По
сравнению с советской армией - просто ресторан.
Постепенно наш взвод стали ставить и в наряды по базе.
Тут нас ожидал еще один сюрприз. Оказывается в израильской
армии очень смутно представляют, что такое часовой и как он
должен себя вести на посту. Часовые курят, едят на посту,
рассказывают друг другу анекдоты. Однажды вечером я видел, как
парень - сержант - начальник караула на воротах базы, во время
своего дежурства подогнал поближе к воротам свою машину и
пол-дежурства ее любовно мыл и протирал под громкую восточную
музыку из приемника. То есть в уставе вроде бы записано, что
нельзя это все делать, но всерьез это не воспринимается.
Однажды меня поставили на пост около склада боеприпасов.
Когда я попросил инструкций - кого пускать, кого не пускать,
мне было сказано: - " К тебе придет оружейник Амир - так ты его
пусти. Он возьмет, что ему нужно " . На мой вопрос - а есть ли
у него удостоверение что он оружейник - мне сказали: - "
Удостоверение есть, только он его не носит, но ты его все равно
пропусти ". Поэтому немудрено, что на многие базы можно
заехать, не предъявляя никаких документов - достаточно не
выглядеть арабом, быть в военной форме и сказать, что ты
приехал на сборы. Удивительно еще что базы при такой системе
охраны еще не вынесли полностью. Я надеюсь, что действительно
важные объекты охраняются как положено, но на этой учебной базе
с охраной был полный бардак.
Большим достоинством израильской армии является
отсутствие строевой подготовки. То есть она как бы и
существует, но никакого значения не имеет. За все время сборов
мы раза 3 прошли строем в столовую, да таким строем, что любой
советский старшина умер бы от смеха, если бы увидел. Все
остальное время мы перемещались нестройной толпой примерно как
немцы, отступавшие под Сталинградом.
В каждую палатке жили по 6 человек, обычно большинство
составляли " русские ", и 1 - 2 иноязычных. Жили мы с ними
мирно, отношения складывались обычно хорошо. По вечерам, когда
рассказывали анекдоты, естественно по - русски, обычно
находился кто то сердобольный, который синхронно переводил им
все на иврит, чтобы и они не чувствовали себя оторванными.
Ненормативная лексика, как известно, непереводима, поэтому к
концу сборов все они свободно матерились по - русски, что в
дальнейшей жизни им несомненно пригодится.
Среди наших " нерусских " однополчан встречались
любопытные типы. Один из них - американец, Марк. Лет 38,
маленький, с огромной головой и нескладными движениями, он
больше всего походил на больного синдромом Дауна. При этом -
умнейший мужик, преподаватель Тель - Авивского университета,
автор нескольких книг по истории. Он приехал в Израиль из
сионистских побуждений, и считал себя обязанным служить в армии
обороны Израиля. Хотя по возрасту Марк уже не подлежал призыву,
он явился на призывной пункт и потребовал его призвать.
Военные, посмотрев на него, сделать это категорически
отказались. Но Марк не отчаялся - несколько лет он добивался
призыва, и, наконец, армия сдалась.
С ним нянчился весь наш взвод. Утром при выходе на
поверку все дружно расправляли ему перекрученные ремни, меняли
местами неправильно надетые ботинки и поправляли противогаз.
Каждый раз он, где ни будь забывал ружье, и все бегали его
искать. Он вечно терял головные уборы, магазины и прочие
предметы. При этом - было очень интересно слушать его
рассуждения об истории, о политике, и человеком он был добрым и
милым.
Его антиподом в плане военной подготовки был Шай - эфиоп
лет 25 - 27. В 15 - летнем возрасте его призвали в эфиопскую
армию. Призыв выглядел так - в деревню вошли войска и забрали
всех подростков, которые не успели спрятаться. Он служил там
лет 8, участвовал в войнах в Эритрее. Парень хорошо развитый
физически, грамотный, хорошо умеет стрелять. Всегда улыбчивый,
очень скромный, на сборах он проявлял рвение, всегда вызывался
таскать тяжелые грузы на переходах, для того чтобы заработать
хорошую рекомендацию и остаться служить в армии.
Но ближе всех по ментальности нам были аргентинцы. Они
тоже не дураки выпить, зажарить шашлычок и рассказать хороший
анекдот.
Различие в ментальностях четко проявилось под конец
сборов. Один из наших ребят слегка провинился - не то опоздал
на построение, не то еще что - то. За это он должен был
предстать перед судом. Суд в части - это только название,
фактически это аналог командирской разборки, но более
демократичный. Он назначается, когда проступок довольно
серьезный, но еще не уголовный, и наказание предполагается
более тяжелое, чем просто лишение увольнения или наряд вне
очереди. Провинившегося наказывает не просто его командир, а
собирается 2 - 3 офицера части, и рассматривают его проступок,
после чего выносят решение. По нашему мнению, к парню просто
придрались, и " русская " часть взвода возмутилась. Человеку
грозило повторное прохождение сборов. В этой ситуации
немедленно появились активисты, которые начали " работу в
войсках ". Было решено написать петицию в суд с требованием
отпустить незаслуженно судимого, угрожая в противном случае
устроить большой скандал, даже с привлечением прессы (был среди
нас один журналист из русской газеты), от чего не поздоровится
самим нашим командирам.
Когда дело дошло до сбора подписей, тут и проявилось
различие между " еврейскими детьми разных народов ". Наши,
конечно, подписали все. Один затесавшийся между нами
израильтянин - сабра (т. е. рожденный в Израиле) так же
подписал, хотя сомневался в полезности этого дела.
Эфиоп и иранец просто не поняли, в чем дело. Если
наказывают - значит надо утереться и принять, всякая власть от
бога и протестовать нельзя и не нужно - таков был смысл их
позиции, высказанной, впрочем, невнятно и косноязычно.
Аргентинцы идею подхватили с восторгом, подписали
петицию, бормоча при этом: " Ну мы им всем покажем, будут
знать, как с нами связываться ".
Отравленные демократией американцы идеей были неприятно
удивлены, и петицию подписать отказались. " Как можно пытаться
повлиять на Суд? ", говорили они. " Суд разберется, что парень
не виноват, и все будет ОК ". А выкручивать руки суду - это не
метод в демократическом обществе.
Неприятно удивил меня француз. С одной стороны он как бы
был согласен, что человека наказывают несправедливо, с другой
откровенно побаивался возможных санкций против подписантов, в
итоге, бекая и мекая, так подписать и не решился. Не знаю,
насколько это типично для всех французов, но этот мое
представление о французах ухудшил.
Не знаю, что в итоге повлияло, наш ли протест или
благодушие суда, но в итоге подсудимый отделался легким испугом
- его строго предупредили и отпустили.
Время сборов подошло к концу, дошло и до присяги. Тут
выяснилась еще одно новое для меня обстоятельство. В тексте
присяги есть слова - " я клянусь ". Так вот оказалось, что
религиозные евреи клясться никому, кроме Бога, не имеют права.
Поэтому, чтобы как то выкрутиться, религиозные используют менее
сильное выражение, что то вроде " Я заверяю " или " Я заявляю
". Так или иначе, все мы присягнули на верность Израилю, сдали
оружие и с чувством выполненного долга облегченно разъехались
по домам.
В итоге до сих пор я поддерживаю отношения с некоторыми
ребятами, с которыми познакомился там, до сих пор приятно
ностальгически вспомнить о вечернем мужском трепе на разных
языках, о тихих беседах во время патрулирования базы. С
некоторыми из ребят мы потом вместе проходили офицерский курс,
со многими потом встречались в больницах и на медицинских
конференциях. Таким образом, армия расширяет круг знакомств,
помогает завязывать новые социальные связи, которые, говорят,
после эмиграции восстанавливаются до прежнего уровня только лет
через 7. Так что - рекомендую.
В прошлом письме я обещал Вам потоки крови. На учебной
базе медицинской службы, где я проходил офицерские курсы,
потоки крови действительно текут.
Это кровь ребят, проходящих срочную службу и учащихся на
"ховшей" - военных фельдшеров. Для того чтобы уверенно попадать
в вену при лечении раненых, эти бедолаги тренируются друг на
друге, и получают внутривенный укол 4 - 5 раз в неделю - правда
столько же раз и сами кого то колют. Поэтому после нескольких
недель обучения их вены выглядят как вены старых наркоманов.
Зато в результате они могут попадать в вены в полной темноте,
на ходу в кабине трясущегося джипа или в вертолете в воздухе, а
значит могут при случае спасти чью ни будь жизнь. Их курс
длится 3.5 месяца, за это время они изучают основы медицины, и
учатся оказывать помощь раненым, в том числе проводить
реанимацию. Термин "военфельдшер" на самом деле не точно
соответствует ивритскому термину "ховеш". Xовеш - это нечто
среднее между санитаром и фельдшером, но эти ребята так много
знают и умеют, что называть их санитарами язык не
поворачивается. Жизнь у них в армии нелегкая, они делают все то
же что рядовые бойцы - служат танкистами, пехотинцами и т. д.
- но их солдатский пояс на несколько килограмм тяжелее из - за
дополнительных вещей - перевязочного материала, капельниц,
пластиковых мешочков с физраствором для в/в вливания. После
утомительных переходов все идут отдыхать, а они остаются
накладывать повязки солдатам, сбившим ноги. Их могут поднять
среди ночи из - за затемпературящего солдата, или не отпустить
в увольнение, если в части есть больные. Никаких особых
привилегий такой статус им не дает, кроме уважения товарищей и
ощущения своей явной нужности. Понятно, что в глазах солдат их
авторитет высок - возможно ховеш окажется их спасителем, если
вдруг кого - то из них ранят. Причем это не преувеличение - в
истории войн Израиля полно случаев, когда именно ховши своими
действиями спасали жизни солдатам. Например, один из них
получил звание Герой Израиля (высший знак отличия в армии,
равный по значению Герою Советского Союза) за то, что на поле
боя под огнем сделал трахеостомию - разрез дыхательного горла
раненному солдату, который из за лицевого ранения не мог
дышать. В таких случаях счет идет на минуты, раненый явно умер
бы до прихода врача, и ховеш выполнил эту операцию сам, хотя по
штату ему делать это не положено, да и нечем. Трахею он вскрыл
перочинным ножом, а в качестве дыхательной трубки использовал
съемный ствол от автомата Узи. В результате раненый выжил, а
ховеш получил награду, которой в Израиле не разбрасываются - за
военные подвиги ее получили всего 7 - 8 человек.
Не смотря на все трудности, курс считается очень
престижным, туда строгий отбор и отсев, и нет отбоя от
желающих. Хотя некоторые идут на этот курс, чтобы облегчить
себе жизнь - он все таки легче чем курс молодого бойца в боевой
части, в основном ребят и девчонок тянет туда романтика,
желание получить нужные в жизни навыки реанимации, и без
громких слов - желание спасать. Я вижу среди них много ребят,
которые воспринимают все эти вещи очень серьезно, многие из них
до армии были добровольцами на скорой помощи, ездили с
бригадами по вызовам, участвовали в реанимациях. Прошедшие
такой курс чувствуют себя ховшами и после увольнения из армии -
я встречал несколько человек, которые давно работают по своим
специальностям, но все же возят в своих машинах все для
оказания первой помощи, и профессионально помогают при каждой
аварии, которую встречают на дороге.
Вообще, отношение к жизни и здоровью солдат в Израильской
армии выгодно отличается от советской. Врач имеется почти в
каждом батальоне, солдат при необходимости может получить
направление к любому узкому специалисту, лечение зубов - очень
дорогое - за счет армии, так же как и заказ очков. Врач при
необходимости может вызвать к раненому вертолет с
реанимационной бригадой, который прибудет в любую точку и
окажет ему помощь. Причем военных врачей инструктируют так:
"Вам будет легче объяснить комиссии при разборе случая, почему
вы вызвали вертолет без достаточных к этому оснований, чем если
вы не вызовете вертолет, когда он был нужен." Армия согласна
гонять вертолет зря, лишь бы не пропустить действительно
опасное состояние у раненого. Существует служба психологической
помощи, где работают психиатры и социальные работники -
психологи, проводящие психотерапию и пр., и солдату несложно к
ним попасть. Кстати, любопытно, что такой специалист на иврите
называется "кабан" - сокращение от ивритских слов: "офицер
душевного здоровья". Поэтому, когда приходит солдатик и просит
направление к "кабану" - звучит экзотично.
В случае ранения или травмы военный врач обязан оказать
первую помощь, включая реанимацию, интубацию и искусственное
дыхание, должен установить плевральный дренаж (трубку для
откачки воздуха из оболочки легкого) в случае пневмоторакса
(разрыва этой оболочки и спадения легкого), сделать при
необходимости трахеостомию (разрез трахеи для обеспечения
дыхания), причем не только если он хирург или реаниматолог, а в
принципе любой военный врач, даже если он в мирное время
окулист или кожник. Понятно, что делать такие вещи надо умеючи.
Вот для этого и организован офицерский курс для врачей, на
который я попал. Его основой является принятая в США методика
лечения мультитравмы, которая называется ATLS - Advanced Trauma
Life Support. Эта методика была разработана американским
врачом, у которого жена и ребенок попали в автокатастрофу, и
ему пришлось наблюдать за действиями работников приемного покоя
со стороны. Он был поражен, насколько лечение проводилось
бессистемно, и впоследствии уже специально начал анализировать,
как лечат подобных раненых на первых этапах помощи.
Оказалось, что когда раненые с множественными поражениями
- без сознания, с травмой головы, с переломами и ранами
прибывают в приемник, то врачи - ортопеды автоматически
кидаются лечить переломом ноги, хирурги занимаются травмой
живота, а в результате раненый погибает из - за проблемы с
дыханием, на что никто не обратил внимания. В результате
анализа своих наблюдений этот врач создал систему, дающую очень
четкий алгоритм лечения, с учетом очередность проблем, которые
встают перед врачом при мультитравме. Оказалось, что чаще
всего раненые гибнут от проблем дыхания, поэтому прежде всего
необходимо обеспечить им проходимость дыхательных путей и
вентиляцию легких, не обращая внимание на открытые переломы,
ожоги и кровотечения. Затем занимаются вентиляцией - проверяют,
не нужно ли вставить плевральный дренаж в случае пневмоторакса,
делать ли искусственное дыхание, затем переходят к проблеме
циркуляции - ставят венозный катетер и льют жидкость, и т. д.
Переход к следующему этапу лечения возможен только после
завершения предыдущего. Таким образом, последовательно
занимаются наиболее опасными проблемами, ликвидируя их и
постепенно переходя к менее опасным. В результате уменьшается
шанс, что раненый погибнет из за того, что врач начал лечение с
менее опасных для его жизни поражений, забыв про более опасные.
Система универсальна, основной алгоритм один и тот же,
независимо от того, какие ранения есть у пораженного.
Постепенно эта система привилась в США, где она получила
полное распространение. Сейчас там ни один врач не имеет права
работать в приемном покое, если не прошел курс ATLS.
Примерно с 80 - х годов эту систему взяла на вооружение
армия обороны Израиля, и система многократно доказала свою
эффективность. Оказалось, что она применима не только в
больницах, но и на поле боя. Сейчас все врачи, проходящие
офицерские курсы, обязательно проходят этот 4 - x дневный курс
и сдают экзамен по нему, да и в основе обучения ховшей - она
же. В сущности эта система для врача - не специалиста в
травматологии - как костыль для хромого. Тот же кожник или
терапевт, прошедший такой курс, теперь не теряется при встрече
с тяжело раненым, а, по крайней мере, знает, с чего начать, что
делать потом и т. д. Какие то хирургические процедуры он делает
конечно хуже чем специалист - хирург, но он понимает систему
лечения раненого и может дотянуть его живым до больницы - а это
главное. Я говорил с врачами, которые работали еще до введения
в армии ATLS, они утверждают что сейчас качество лечения
раненых подскочило очень сильно. Когда в приемник госпиталя
вертолетами привозят наших ребят, раненых боевиками Хизбаллы в
Южном Ливане, они обычно уже заинтубированы, со всеми
положенными дренажами и катетерами, и успели получить по
несколько литров жидкости в/в.
После окончания офицерского курса и сдачи экзамена по ATLS
мы получили звание лейтенантов, и разъехались по домам. Себя я
называю теперь - "Дважды лейтенант запаса" - советской и
Израильской армии.
Примерно через - пол года после офицерских курсов меня впер-
вые призвали на месячные сборы в качестве врача. База погранич-
ных войск, куда я попал, находилась в 15 минутах езды от южной
оконечности Мертвого моря. Эта пустынная местность называется
Иорданской долиной. По ней протекает речка Иордан - та самая,
библейская - которая затем впадает в Мертвое море Летом она
превращается в ручей, а зимой в период дождей наполняется. Сама
речушка не видна среди песка и голых холмов, издали ее можно
определить только по полосе зеленых кустов, растущих на бере-
гах. Напротив базы в нескольких километрах западнее расположен
город Иерихон - тот самый, стены которого в свое время рухнули
от звуков иерихонской трубы. Ныне это столица палестинской ав-
тономии. По долине раскиданы арабские деревни, лагеря палестин-
ских беженцев и кое где еврейские поселения - красивые коттеджи
за колючей проволокой.
Дело было летом, жара стояла страшная, вечером дули
сильные ветры. Мы - я и мои ховши - жили в 4-х местных домиках
с кондиционерами. Кроме лечения солдат этой базы нашей задачей
было дежурство по всему району. Поскольку гражданского
здравоохранения в районе очень мало, армейская медицина берет
на себя лечение всех тяжелых случаев, включая автомобильные
аварии, ранения, сердечные приступы и т. д. Поэтому раз в 3 - 4
дня нас поднимали по тревоге ночью, и мы мчались на военном
амбулансе лечить очередного автомобилиста, перевернувшегося на
крутом повороте, или парня, укушенного змеей, или инфаркт
миокарда у жителя поселения. Один раз мы всю ночь продежурили
около Мертвого моря, когда группа туристов заблудилась в
окрестных горах и один упал в ущелье и побился. Его пытались
достать с зависшего над ущельем вертолета, но условия были
тяжелые и не было уверенности, что вертолет сможет его
вытащить. В таком случае нам бы пришлось туда выдвигаться. К
счастью, с 5 - ой попытки спасатели все таки его вытащили, а мы
вернулись досыпать на базу.
В другой раз нас вызвали на крупную аварию, когда разбился
арабский автобус с жителями территорий. Было несколько
тяжелораненых, и пока мы их лечили, наша полиция охраняла нас
от их родственников из соседней деревни, чтобы они не всадили
нам нож в спину. После того как раненых развезли по больницам -
кого полегче - в арабские, кто потяжелее - в наши - арабы молча
повернулись и без улыбки, без спасибо, отправились восвояси.
Вот такие отношения.
Я не хочу сказать, что они должны были нам на шею
бросаться - им нас любить в общем не за что, но элементарную
благодарность за лечение мы были вправе ожидать. При том что
арабы к нам при травмах обращались постоянно, и помощь получали
от нас безотказно
Каждую неделю мы на амбулансе объезжали все мелкие
укрепленные пункты, привозили лекарства, лечили заболевших.
Особенно страдали те, кто находился рядом с Иорданом, там жили
огромные тучи комаров, которые закусывали до волдырей. Побывал
я и на самом мосту Алленби - основном переходе через границу с
Иорданией (граница проходит через речку Иордан). Мостик меня
разочаровал - малюсенький, как какой ни будь деревенский мосток
через ручей. По дороге на наши посты мы несколько раз проезжали
через город Иерихон. Рассказывают, что когда то до интифады
там было совершенно безопасно, наши солдаты любили захаживать в
арабский ресторанчик около рынка. Сейчас еврею там показываться
не стоит - прибьют запросто. У нас, на военной машине, с
оружием, проблем не возникало, но лишний раз заезжать в город
мы тоже не хотели - могут и камень бросить.
На самой базе мы жили очень хорошо. Практически весь
батальон состоял из резервистов во главе с подполковником - на
гражданке адвокатом. По вечерам все снимали форму, одевали
пляжные тапочки, шорты, футболки и шли жарить шашлыки, которые
съедались под анекдоты и споры о политике. Мои ховши на
гражданке работали кто где: один - инженер - электронщик,
другой - ведущий программист крупной фирмы, третий - владелец
туристской компании, четвертый - студент. Люди все
интиллегентные и интересные, время в разговорах пролетало
незаметно.
Кормежка на базе в будние дни простая, но обильная и
вкусная. Посуда пластиковая, вилки и ложки обычные. Поскольку
среди военнослужащих часть религиозные, то со времен создания
Израильской армии в ней соблюдается кашрут. В кошруте есть
строгое запрещение есть мясное вместе с молочным, поэтому если
на обед шницель - то творога уже не дождешься. Из за этого в
каждой столовой имеется два комплекта тарелок, стаканов и пр. .
Один комплект - белого цвета - для мясного, другой - синего -
для молочного. Запрещается их смешивать - они хранятся, моются
и используются строго по отдельности. Не дай бог случайно взять
стакан не того цвета - в столовой есть наблюдатель кошрута,
сразу крик поднимет. Да и полковой раввин время от времени
проверяет соблюдение этой заповеди. На стене столовой кроме
натюрмортов с дичью и лозунгов "Приятного аппетита" обязательно
висит справка о ее кашерности. Если такой справки нет, то
правоверный еврей там есть не может.
Отдельный столик выделен для вегетарианцев - им специально
готовят вегетарианские блюда. Достаточно заявить, что ты
вегетарианец - и получишь свою котлетку из моркови - никаких
справок не спрашивают. Каждый шабатный ужин на базе проходит
празднично. Столы накрываются белыми скатертями, ставится
фарфоровая посуда, стеклянные бокалы для питья. Все солдаты и
офицеры вперемешку садятся и ждут командира. Когда он заходит,
все встают, и начинается молитва. Нерелигиозные стоят молча
прикрыв голову шапкой или рукой, религиозные в кипах повторяют
молитву вслух. Потом все садятся и начинается еда. Я специально
записал меню одного такого ужина.
Пять видов салата, суп из чечевицы, тушеная картошка с
бурекасами - это такие слоеные пирожки с сыром и яйцами. Рис с
зеленым горошком, огромные бифштексы, края которых свешиваются
с тарелки, жареные куры, маслины, огурцы, помидоры, вареная
свекла, апельсины. Под конец - сладкие булочки с корицей, морс
и шабатное вино - по 1/2 - литровой бутылке на 6 человек (после
ужина две трети осталось в бутылке, хотя никто никого не
ограничивал). Все свежее, вкусное и обильно.
После такого ужина я еле поднялся из - за стола, а мой
сосед по столу - 18 - летний парнишка из Гомеля, заявил: -
"Сегодня так себе ужин". На мой вопрос, "Какого рожна тебе еще
надо", ответил - что мол "еда не вкусная".
"Зажрался" - таков был мой диагноз.
Задачей нашей части была охрана границы. Однажды ночью
сработала сигнализация и мы выехали по тревоге - амбуланс с
врачом обязан сопровождать пограничников, когда они ловят
нарушителя. Пока его ловили, мы стояли неподалеку от арабской
деревни и ждали, чем дело кончится. Молодые арабы - местные
жители - сидели неподалеку, курили кальян, тихонько
разговаривали между собой. Друг друга мы игнорировали, хотя и
наблюдали за противной стороной внимательно. Черт их разберешь
- может именно этот молодой парень в протертых джинсах завтра
обвяжется взрывчаткой и пойдет взрывать автобус в Иерусалиме,
или вдруг сейчас вскочит и с криком "Аллах Ахбар" попытается
кого ни будь из нас прирезать - пойди знай, что у него в
голове. А может он мирный крестьянин, и сам нас до смерти
боится? В общем, пропасть страха, ненависти и недоверия между
двумя народами, и как из нее выбраться - никто не знает.
Мы простояли часа полтора, пока, наконец, наши доблестные
пограничники поймали нарушителя - дикую свинью, которая и
привела в действие сигнализацию. По дороге на базу в 2 часа
ночи остановились выпить кофе в придорожном солдатском кафе.
Это ангар, сверху покрытый пленкой, внутри расставлены столики,
прилавок и все.
В середине за длинным столом сидело человек двадцать
солдат и офицеров, явно празднующих чей то день рождения. Шум,
дым сигарет, гогот, игра на гитаре, дурные крики разносились по
всем окрестностям. Когда я подошел поближе, оказалось что
ничего крепче кока - колы на столе не было - даже пива.
Солдатики веселились сами по себе, и им не нужен был для этого
алкоголь. Картина поистине удивительная для выходца из России -
но такие уж они странные - эти аборигены.
Злоключения бывшего советского врача в Израиле
Когда переезжаешь в Израиль, то в твоей жизни сразу
происходит очень много изменений. Иной язык, иной климат,
другая еда, другие особенности поведения людей, другая
ментальность, даже иная жестикуляция. Некоторые говорят, что
это равносильно тому, как будто ты умираешь и вновь рождаешься
в новой стране. На фоне всех этих серьезных изменений не
удивительно, что после эмиграции люди зачастую теряют или
меняют профессию. Некоторые профессии тут просто не нужны -
специалист по научному коммунизму или филолог - русист вряд ли
устроится по специальности. (Хотя бывают исключения - например,
филолог устраивается в редакцию Еврейской Энциклопедии на
русском языке, точно по специальности.). В других профессиях
довольно велик разрыв между местными требованиями к специалисту
и теми знаниями и опытом, которым обладают специалисты из
России. Причем этот разрыв не обязательно из за низкого уровня
наших спецов. Часто это просто иные знания и умения, чем те,
что здесь требуются. В этом случае необходима профессиональная
переподготовка. Это справедливо для юристов, врачей, учителей.
По этим специальностям и по многим другим необходимо сдавать
экзамены, чтобы получить профессиональную лицензию - разрешение
на работу.
Наконец есть часть специальностей, в которых
переподготовка не нужна или минимальна. Это программисты,
многие инженеры, ученые, а так же квалифицированные рабочие.
Все что нужно для работы - выучить язык и найти место.
Для многих, особенно людей старшего возраста, потеря
профессии - и как следствие - социального статуса - является
ударом, от которого они так и не могут оправиться.
Действительно, человек, всю жизнь проработавший, например,
доцентом на кафедре истории КПСС - тут никому в этом качестве
не нужен, и приходится ему работать где - ни будь на
бензоколонке или на заводе, вместе с местными работягами, даже
8 классов не кончившими. Некоторые люди впадают в депрессию,
ломаются. Более жизнеспособные перековываются вдруг в сильно
религиозных и начинают читать лекции о еврейской религии,
подкармливаемые ортодоксальными раввинами. Другие воспринимают
все легче - радуются тому, что есть, спокойно работают
сторожами и не мучаются ненужными сожалениями.
Очень помогает быстро пробиться знание языков. Иврит или
хороший английский позволяют почти сразу начать работу по
специальности. Конечно специалист, обладающий мировой
известностью, может начать работать и без языка - к нему
приставят переводчика, но таких людей считанные единицы.
Основная масса вынуждена хлебнуть свою порцию дерьма, прежде
чем достигнет хоть не прежнего, но хотя бы сносного социального
и материального уровня. (Замечу, что жизненный уровень тут в
любом случае выше, поэтому речь идет не о достижении прежнего
материального уровня, который был у человека в Союзе, а об
относительном жизненном уровне по отношению к среднему классу.)
Когда приезжаешь без языка, то чувствуешь себя поначалу
умственно отсталым ребенком - не знаешь элементарных вещей, и
не можешь спросить. Кроме того, мучает потеря статуса. Тот,
кто работал, например, врачом - с трудом отвыкает от
соответствующих этой профессии уважения окружающих и чувства
самоуважения.
Человек средних лет обычно приезжает с кучей формальных
признаний - дипломов, прошлых должностей, званий,
характеристик, лауреатств и пр. В Израиле все это некого не
интересует. Интересуют конкретные вещи - что он умеет, что он
знает, какие работы он публиковал и о чем, напечатаны ли они в
общепризнанном международном журнале, или в каких-нибудь Трудах
Тьмутараканьского Университета. В последнем случае эти труды в
счет взяты не будут, даже если их 200 штук. Человек остается
голенький - и если все звания прикрывали пустоту - он не имеет
никаких шансов достичь прежнего социального статуса. Ты сам
про себя знаешь, какой ты хороший, умный, знающий и
талантливый, но никому в Израиле это не известно. Нужно
доказывать все с самого начала. Это возможно, хотя и не просто,
и требует много времени и усилий. Излишне говорить, что при
этом очень важен возраст человека. Реальность такова, что после
45 устроиться значительно труднее. Можно не успеть проделать
весь этот сложный путь "доказательства себя". Во первых,
труднее дается язык, и менее охотно берут на работу, на разные
курсы переквалификации. Хотя в любом возрасте устроиться вполне
возможно - зависит от человека. Я знаю врачей, приехавших в 55
- 60 лет, которые прошли все барьеры и работают в больницах и
поликлиниках, и нормально устроены.
Другое следствие эмиграции - новоприехавший внезапно
оказывается в среде местных жителей, совершенно не
соответствующей ему ни по образованию, ни по интеллекту, ни по
интересам. Ну куда может устроиться человек без знания языка -
на стройку или на конвейер консервной фабрики. И какое общество
может быть при работе на стройке - аборигены, не могущие
устроиться никуда, кроме такой работы, и темные невежественные
арабы с территорий. То же и с жильем - у новоприбывших обычно
поначалу нет денег на съем квартиры в престижном районе, и они
живут там, где жилье подешевле - т. е. в бедных неблагополучных
районах. Даже в этом окружении новые репатрианты поначалу
занимают низшие места из-за незнания языка и местных реалий.
Кроме того, что нужно доказать окружающим, что ты
способен на большее, это же нужно доказывать и себе самому.
Когда не знаешь, что с тобой будет дальше, выучишь ли язык,
преодолеешь ли все барьеры, найдешь ли потом работу по
специальности - достаточно часто появляется соблазн плюнуть на
все, перестать бултыхаться и жить спокойно. В конце концов,
нормально прожить можно и на зарплату работяги, а так нужно
сдавать какие то экзамены, бросать работу и идти на курсы,
теряя в зарплате, зубрить, и не известно, что из этого еще
выйдет.
В такой ситуации слабые люди полностью преображаются -
слетает наносная интеллигентность и воспитанность, речь
беднеет, человек переходит на мат и начинает прикладываться к
бутылке. Часть возвращается назад в Россию, часть ломается и
полностью деградирует. С другой стороны, встречаются отдельные
личности, вызывающие у меня огромное уважение. Не могущие по
объективным причинам, таким как возраст или семейные
обстоятельства, найти соответствующую их способностям работу,
они даже в роли дворника они остаются самими собой, и не
уподобляются среде, в которой находятся. Иногда можно увидеть
человека профессорского вида, аккуратно одетого и выбритого, в
галстуке, метущего улицу. У таких людей все же есть шанс
выкарабкаться, найти что то более соответствующее их уровню,
закончить этот тяжелый временный период.
Некоторая часть не могущих или не желающих жить в Израиле
пытается переехать дальше - в Канаду или США. Более молодые и
энергичные, по-видимому устраиваются там неплохо, но такие
могли бы и в Израиле пробиться. Те же, кто не может подняться
в Израиле, так же мучаются и страдают и в других странах
эмиграции - проблема не в стране, а в самом человеке. Я думаю,
что внешние обстоятельства определяют дальнейшую судьбу
эмигранта в новой стране процентов на 20, а на 80 процентов она
зависит от самой личности.
По мере освоения языка на первый план начинают выходить
личностные качества, и люди начинают подниматься. Кто то
кончает профессиональные курсы и начинает работать по
специальности, кто то уходит в бизнес. Например, некоторые
начинали работать посудомойкой в кафе, затем вникали в
специфику этого дела, брали ссуду и перекупали у бывшего
хозяина бизнес, довольно быстро налаживали дело, вкалывая как
лошади, и сейчас преуспевают. Некоторые поднимаются на том
месте, куда случайно угодили - становятся бригадирами или
начальниками смены на той же фабрике, куда пришли уборщиками.
Постепенно люди начинают побольше зарабатывать, меняют жилье на
более престижное и дорогое, обживаются и успокаиваются.
В отношении врачей и еще некоторых подобных
специальностей - все гораздо сложнее. Это, как правило,
единственное, что человек умеет в жизни, кроме того, часто
профессия сливается с самой личностью так, что вне профессии
человек себя просто не мыслит.
С одной стороны, в Израиле и до нашего приезда было
достаточно своих врачей - какая еврейская мама не мечтает,
чтобы ее ребенок стал доктором. С другой стороны, когда из
бывшего СССР приехала за короткий срок такая масса народу -
около 600 тысяч за 3-4 года - понятно, что стали необходимы
дополнительные врачебные ставки, чтобы всю эту массу обслужить.
Но все упирается в третью сторону - количество врачей,
приехавших в составе алии сильно превышало число необходимых
для обслуживания этого дополнительного населения ставок.
Поэтому еще до приезда было ясно, что все приехавшие врачи
работу не получат. Кроме того, страшные рассказы про экзамен на
получение израильской врачебной лицензии, оптимизма не
прибавляли.
Перед отъездом я прикидывал, что шансы вернуться к работе
врача у меня есть, но не очень велики, и для себя не исключал
варианта смены профессии - или закончить какие ни будь курсы
компьютерщиков, или попробовать заняться наукой типа физиологии
или биохимии - где мой врачебный диплом мог бы пригодиться.
Иврита я по приезде не знал совсем, по-английски мог
объясниться с горем пополам, но для серьезной работы его
конечно было не достаточно.
Жить мы попали в киббуц, киббуцники относились к нам
прекрасно, помогали и поддерживали, так что многие тяготы
первого периода прошли мимо нас, почти не задев. Первые
пол-года были самыми безмятежными - государство платило
пособие, я утром ходил в ульпан - так называются языковые
курсы. После обеда подрабатывал в киббуце - был разнорабочим,
маляром, помощником электрика, трактористом (правда без прав),
работал в столовой на посудомоечной машине, в доме престарелых
по уходу за стариками. В киббуце жило в то время около 10 - 12
семей репатриантов, и все жили примерно так же. Зарабатываемые
деньги позволяли оплачивать расходы за жилье и питание, не
тратя суммы, выдаваемые в качестве пособия.
Время от времени я ходил по объявлениям на интервью в
разные технические фирмы, искавшие людей, знакомых с медициной.
К счастью, ни на одну работу меня не приняли, а то бы,
наверное, так и остался без специальности.
Примерно за полтора месяца до окончания ульпана первой
ступени среди олимов (новых репатриантов) прошел слух, что
будут открываться курсы переподготовки для врачей. В нашей
ульпановской группе было еще 3 врача, мы начали лихорадочно
выяснять ситуацию. В местном филиале министерства адсорбции
никто ничего не знал, нас сначала отправили за выяснениями в
Тель Авив, оттуда перепнули в Иерусалим. Там в министерстве
сказали, что курс планируется, но неизвестно, когда и где он
будет, все конкретные данные мы получим в местном отделении
министерства. Круг замкнулся, местная чиновница, спокойно
попивая кофе, по прежнему ничего не знала. Мы ее буквально
заставили записать нас в список кандидатов на курс, ссылаясь на
информацию из ее же министерства.
После этого мы продолжали учиться в ульпане, ежедневно
названивая все той же чиновнице и получая заверения, что еще
ничего не известно, и что она нам обязательно позвонит, когда
будет что-то новое.
Еще через несколько дней один из наших ребят прибежал в
ульпан с квадратными глазами. Он случайно встретил знакомого
врача, который сказал, что завтра в Тель Авиве будет экзамен
для поступления на курсы для врачей - репатриантов из всего
нашего округа, но до экзаменов допускают только закончивших
ульпан первой ступени, да и то отсев будет большой, так как
мест мало. Следующий курс планируется только через пол-года, да
и то не известно - будет или нет. Мы сорвались с занятий и
рванули к директрисе ульпана. На наше счастье, она была очень
славным и доброжелательным человеком, поняла ситуацию с
полуслова и тут же выдала нам справки об окончании всего
курса,хотя нам оставалось учиться еще месяца полтора Затем
поехали ко все той же чиновнице. Она, ни мало не смутившись,
заявила: - "А куда вам торопиться? Поучите язык, через пол-года
будет еще курс - вот на него и идите". О том что эти пол-года
нам еще нужно было как то просуществовать, она не задумывалась.
На курсах, по крайней мере, платили пособие. С большой неохотой
она все же дала нам направление на экзамен, но сказала:-
"Напрасно съездите, все равно вам иврита не сдать." Так мы
узнали, что вступительный экзамен будет на знание иврита.
На следующий день с утра мы приехали в Тель Авив, нашли
нужный адрес. Там собралось человек 300 из всего центрального
района. Кроме "русских", там были репатрианты из Румынии,
Аргентины, Бразилии, и даже один врач - эфиоп. Экзамен был
письменный, каким то чудным образом все мы его проскочили, и
через несколько дней получили официальные письма о приглашении
на курс подготовки для получения израильской врачебной
лицензии.
Первые 2 месяца у нас был профессиональный ульпан второго
уровня - более глубоко изучался иврит с упором на медицинскую
терминологию. Ежедневно все мы ездили с двумя пересадками в
Тель Авив, занимались там часов до двух, а затем возвращались
по домам. В этом ульпане вновь собрались люди из разных мест
СССР. В моей группе я сидел рядом с одним парнем, чуть моложе
меня. На переменах мы с ним с удовольствием болтали на разные
темы. Недели через две неожиданно выяснилось, что он, так же
как и я, жил в Свердловске, в 5 минутах ходьбы от моего дома,
кончал тот же Свердловский мед. институт, что и я, и даже
занимался в научном кружке с тем же преподавателем, у которого
и я участвовал в исследованиях. В Свердловске мы с ним не
встретились просто чудом, но нужно было приехать в Израиль,
чтобы нам наконец познакомиться.
После 2-х месяцев учебы вновь был экзамен, благополучно
сдавшие его распределялись по больницам, где и начинался
собственно врачебный курс переподготовки.
Я попал на курс в больницу Белинсон. В Израиле у каждой
больницы есть свое имя, как правило, связанное с каким то
человеком - или ее основателем, или известным в прошлом врачом,
или меценатом, пожертвовавшим много денег на ее строительство.
Даже отдельные здания на территории больниц носят чьи то имена.
Например, впоследствии я работал в больнице под названием "Асаф
Ха - Рофэ", что в переводе звучит как - "Доктор Асаф". Здание,
где я работал, называлась - корпус Ализы Бегин, а корпус
приемного покоя гордо именовался "Здание Лифлянда". Этот самый
Лифлянд был богатый выходец из Южной Африки, дедушка лет 80 - и
с тяжелым английским акцентом, слегка синильный и нудный. Он в
свое время заработал кучу денег на каких то биржевых
махинациях, и часть пожертвовал на строительство приемного
покоя.
Старичок частенько лежал в нашем отделении, по 10 раз на
день сообщал всем окружающим, что именно он - тот самый
Лифлянд, который подарил нам всем приемник. Измотанные и
задерганные медсестры сквозь зубы ругались: - "Лучше бы он
этого приемника нам вообще не дарил, а то сегодня оттуда уже
прислали нам 14 новых больных, а теперь по дороге еще 15 - й".
Каждый раз при его появлении начинались звонки от главного
врача с требованием не подкачать и обеспечить, поскольку нужно
делать ремонт в больнице - а денег нет. Зав. отделением
ежедневно лично осматривал высокого пациента, а врачи
подначивали заведующего: - "Может, попросите у него денег на
телевизор для отделения?". В общем начинался танец "Дэнги
давай, давай дэнги!!!"
Вернемся к нашим баранам.
Наш курс при больнице Бейлинсон был первым курсом в
истории больницы, предназначенным для подготовки врачей -
олимов к экзамену на медицинскую лицензию. До этого подобные
курсы существовали в 3 - 4 больницах по стране, но когда в 90 -
91 году вдруг приехала куча врачей - репатриантов, этих курсов
оказалось недостаточно, чтобы принять всех. Срочно были открыты
дополнительные, и один из них - в больнице Белинсон.
Руководителем курса назначили профессора Гарти - заведующего
одного из шести терапевтических отделений больницы. Это очень
амбициозный, суровый и грозный профессор, прекрасный диагност с
энциклопедическими знаниями. Про него рассказывали, что все
врачи - резиденты, проходящие специализацию в его отделении,
воют волками - так он их давит и гоняет. Но зато уж тот, кто
выдержал у него весь срок резидентуры, выходит из отделения
прекрасным специалистом.
Еще на первом собрании курса он, выступая перед нами,
заявил - "Мой курс должен быть лучшим в стране по проценту
получения врачебной лицензии. Поэтому если я увижу, что кто-то
из вас экзамен сдать не сможет - я отчислю его задолго до
экзамена. Если кто то чувствует, что не сдаст - лучше уходите
сразу, не тратьте зря время".
Несколько человек действительно ушли, один на курсы
рентгентехников, другой на курсы парамедиков, несколько пожилых
женщин просто бросили и начали работать на какой то фабрике.
Те, кто остались, почувствовали на себе тяжелую лапу профессора
с первых же дней. Учеба была ежедневно 5 раз в неделю, все
лекции на иврите, занятия проходили часов до четырех дня.
Еженедельно проводились экзамены по изученным разделам, несдача
нескольких экзаменов приводила к отчислению - по крайней мере,
Гарти постоянно нас этим стращал. Правда сейчас я не припомню,
чтобы кого то из-за этого действительно выгнали. Лекции были,
как правило, на высоком уровне. Народ на курсе собрался с
неодинаковым знанием иврита. Поначалу было сложно понимать
терминологию, после каждого непонятного слова все начинали друг
друга переспрашивать - а что сказал лектор, как это перевести.
Постепенно подобные проблемы уменьшались, и к концу мы понимали
лекции вполне сносно. Среди лекторов было несколько выходцев
из СССР, но Гарти запрещал им читать лекции на русском - и
правильно делал, как я сейчас понимаю, поскольку обучение
профессиональному ивриту было одной из целей курса. Одна из
преподавателей, известная в Москве специалист по детской
кардиохирургии, приехала из Москвы в Израиль за пару лет до
нас. Она успешно прошла все этапы профессиональной адаптации,
получила звание старшего врача - специалиста и работала в
больнице Бейлинсон в кардиоцентре. Когда она читала нам лекции,
то кого то из слушателей ставили "на шухер", она начинала на
русском, но при приближении кого ни будь из команды Гарти тут
же переходила на иврит.
Круг тем охватывал практически все медицинские
специальности. Мы слушали лекции по терапии, хирургии,
психиатрии, гинекологии, ортопедии и многому другому. Люди,
кончившие институты по 10 - 15 лет назад, как будто вернулись в
студенческие времена. Мало того что за это время наука
продвинулась вперед, сама медицина нам преподавалась иная.
Понятно, что предметы типа анатомии и физиологии едины повсюду,
но в подходах к клиническим дисциплинам есть огромное отличие
от советской медицинской школы. В СССР медицина ориентирована
на европейскую модель, а в Израиле все скопировано с
американской. Между этими школами есть очень большое различие,
в подходах к больному, в самих основных принципах лечения.
Если в европейской медицине стараются видеть в пациенте, прежде
всего, личность, а уже затем больного, то американская
занимается починкой больных организмов, почти без учета того
обстоятельства, что организм принадлежит живому человеку. Если
в европейской медицине судят об эффективности тех или иных
подходов с учетом клинического опыта многих поколений врачей,
то в американской во главу угла поставлена статистика, цифры.
Например, существует так называемое симптоматическое лечение -
когда препарат не вылечивает болезнь, а просто облегчает тот
или иной симптом болезни. В Европе существует большой спектр
таких препаратов, например, желчегонные при холецистите. В
Штатах проводят широкомасштабное исследование, и если
статистические данные не показывают, что данный препарат
существенно влияет на исход болезни, ее продолжительность,
частоту осложнений и т. д. - он в медицине не используется. А
то что он облегчает страдания больного - в расчет не очень
принимается. То, что нельзя посчитать, взвесить и проверить
статистически - не воспринимается всерьез. Например, до
последнего времени иглоукалывание почти не использовалось в
конвенциональной американской медицине, считалось чуть ли не
шарлатанством, лишь в последнее время нехотя сквозь зубы
признается его частичная эффективность при некоторых
состояниях. Тогда как в Европе этот метод лечения органично
вошел в клиническую практику, им занимаются только
дипломированные врачи.
В сфере диагностики схема так же выглядит по иному. В
России было принято очень тщательно собирать анамнез - расспрос
больного, и уже после этого назначать лабораторное и
инструментальное обследование, "стрелять в яблочко". В Штатах
принято "стрелять по площадям" - если данный симптом
встречается при нескольких состояниях, назначают анализы для
проверки всех их, чтобы перекрыть все возможности. Анамнез
собирается очень поверхностно, с больным вообще не очень то
разговаривают. В общем и целом - европейская медицина больше
искусство, а американская - больше индустрия. Все что
эффективно, ускоряет и удешевляет лечение - поддерживается, все
прочее без сомнений отбрасывается, зачастую вместе с полезными
вещами, которые трудно оценить с помощью статистики. Иногда это
происходит в ущерб больным, однако следует сказать, что при
всей бездушности американской медицины она все же весьма
эффективна, как любая современная индустрия. Кроме того, в
советской медицине был очень велик разрыв между
профессиональным уровнем хороших и плохих врачей. Были
настоящие асы, художники своего дела, и были люди, которым
нельзя доверить лечить даже морскую свинку. В израильской
медицине различия между уровнями врачей сглажены, плохие
профессионалы не выживают - система их отбрасывает. Т. е.
подавляющее большинство - на среднем уровне, но зато этот
уровень довольно высок. Это тоже объясняет большую
результативность американского подхода к медицине.
По мере прохождения курса мы писали экзамены по каждому
из его разделов. Интересно, что худшие оценки всегда получали
те, кто именно в данной области медицины и работал. Например,
бывшие психиатры лучше проходили тесты по терапии, чем
терапевты, бывшие педиатры заваливались по педиатрии, и успешно
проходили гинекологию, в отличие от гинекологов, которые,
естественно, на гинекологии и валились, без проблем сдавая
педиатрию и терапию. Это еще раз доказывает, что различие в
подходах очень велико, и часто входит в противоречие со всем
твоим прежнем опытом.
Так или иначе, курс продолжался. Я решил, что неплохо бы
немножко подзаработать, и начал работать по ночам на киббуцной
фабрике - пекарне. Моя работа заключалась в снятии с конвейера
горячих буханок хлеба и упаковка их в коробки. Коллектив
состоял наполовину из арабов соседней деревни, наполовину из
"русских" олимов - в основном бывших инженеров. Начальствовал
над нами некто Хаим - пожилой иракский еврей, всю жизнь
проработавший на этой фабрике, и доросший до бригадира. Работа
начиналась в 19 вечера, продолжалась до утра. Обычно Хаим
приходил на работу чернее тучи, начинал с придирок и ругани,
затем несколько раз наведывался к себе в подсобку. С каждым
визитом он становился все милее и неустойчивее при ходьбе. К
середине ночи он уже лез обниматься, а затем до утра пропадал в
каком ни будь углу, где его можно было обнаружить по храпу и
запаху перегара. Так что Израиль - это страна больших
возможностей для всех, и даже для алкоголиков. Впрочем, за все
годы жизни в Израиле больше алкоголиков я, пожалуй, и не
встречал.
Работа была очень тяжелой. Мы одевали перчатки, так как
булки жгли руки, а острые корки резали как ножом. На конвейере
работало одновременно 4 человека - трое на упаковке, один
отдыхает. Каждые 15 минут происходила перемена - последний шел
отдыхать, а отдохнувший становился первым. В 6 утра смена
кончалась, мы разбредались по домам. С арабами особых
разговоров не было, отношения были безразличные. Да и вообще
особенно разговаривать на работе было некогда.
Хаима очень веселило, что у него под начальством работают
врачи и инженеры, он считал своим долгом объяснить нам, что он
думает о нашем профессиональном уровне, и вообще о "русских"
олимах. Впрочем, человек он был не злой, и нашу неловкость и
неумение при работе на конвейере нам охотно прощал, говоря -
"Ничего, через пару лет научитесь, а потом и в бригадиры
выйдете". Эти сияющие перспективы нас не вдохновляли,
постепенно инженера находили работы по специальностям и уходили
с фабрики.
Я, поработав пару месяцев, тоже бросил это дело,
поскольку решил, что хватит дурака валять - экзамен
приближается. Тем временем люди на курсе начинали разбиваться
на группки, и после учебы шли к кому-нибудь прорабатывать
вопросы тестов. Экзамен проводится по американской системе -
дается вопрос и 5 вариантов ответа - нужно выбрать правильный.
На экзамене дается около 200 вопросов, примерно минута для
ответа на каждый, поэтому при подготовке нужно прорабатывать
тысячи вопросов, чтобы добиться автоматизма. В небольшой
группке это делать легче и удобнее, чем по одиночке. Обычно
лекции кончались около четырех часов, затем автобусами мы
добирались до "штаб-квартиры" - дома, где сегодня было можно
посидеть позаниматься. Сбрасывались на какую ни будь еду, затем
перекусывали и сидели над вопросами часов до шести вечера.
Затем расходились по домам, дома передыхали, а потом снова
садились учиться уже самостоятельно часов до десяти.
По предыдущим годам процент прохождения экзамена был
около 40%, это навевало грусть и тяжелые мысли - что делать,
если не сдашь, обидно что пропадут такие усилия. А если и сдашь
- где найти работу - слухи от ранее приехавших врачей, уже
получивших лицензию, доходили самые безрадостные. Говорили что
работы нет вообще, в лучшем случае могут взять добровольцем -
без зарплаты, лишь бы начать набирать местный опыт. К тому же
лицензия выдавалась временная, ее меняли на постоянную только
тем, кто отработал в местном медицинском учреждении не меньше
года и получил хорошую характеристику от зав. отделением. С
другой стороны, во многие места брали только с постоянной
лицензией и местным опытом работы - получался замкнутый круг.
Знакомые врачи - израильтяне утешали - как ни будь все
утрясется, да и мы без особых оснований надеялись на лучшее, и
продолжали зубрить.
Поскольку я жил в кибуце, добираться туда из больницы
Бейлинсон приходилось на двух автобусах. Автобусы заходят в
кибуц только 5 раз в день, и если пропустил очередной - то
нужно было ехать до ближайшего городка, а оттуда идти пешком
еще пол-часа до самого кибуца. В результате терялось довольно
много времени на дорогу. Осознав это, я купил у одного
знакомого подержанный автомобиль - "Пежо 104" 1979 года
выпуска, и начал на нем ездить. Опыта вождения у меня не было,
права я получил за 3 месяца до отъезда, и решил что все
положенные новичку аварии я лучше проделаю на старой машине, а
когда научусь - куплю новую на положенную новым репатриантам
льготу. Машина была старой и довольно дешевой. Впоследствии я
понял, почему цена была невелика. На этом транспортном средстве
я прошел большую и разнообразную школу автомеханики, научился
разбирать любые узлы, а часть из них даже собирать обратно. На
ремонты я потратил столько, что можно было купить еще одну
такую же машину - но любая учеба стоит дорого. Но, тем не
менее, время машина мне экономила. И каким то образом почти
всегда она была на ходу. Некоторое время я даже ездил с
неработающим генератором, ежедневно по вечерам ставя
аккумулятор на зарядку. Вершиной моей ремонтной деятельности
было починка забарахлившего стартера. Извлечение и разборка в
принципе неразборного стартера осложнялась тем, что машина была
французская, двигатель сильно запутанный. Чтобы добраться до
самого стартера, нужно было разобрать чуть ли не пол-мотора.
От времени контакты сработались, вся внутренность
стартера была покрыта медной пылью и замыкала. После ремонта он
у меня проработал безотказно еще около года, до последней из
двух аварий, после которой это чудо технической мысли было
списано на свалку истории.
Обычно после лекции в машину набивалась вся наша
небольшая группка, и мы ехали проходить вопросы. За время учебы
мы сильно сдружились, и дружим до сих пор, хотя с тех пор
прошло уже больше 5 лет. Курс продолжался пол - года, в конце
его мы писали внутренний экзамен. Проходной балл был 70%,
набравшие такую оценку получали 10 дополнительных очков на
основном экзамене. Основной экзамен можно было сдавать по
выбору на нескольких языках - иврите, английском, русском,
итальянском, румынском и вроде бы немецком. Кроме олимов из
разных стран тот же экзамен обязаны сдать врачи - израильтяне,
учившиеся за границей. Особенно многие учились в Италии -
медицинское обучение там неплохое, но намного дешевле, чем в
Израиле. Среди учившихся там врачей было много израильских
арабов, которые сдавали экзамен вместе с нами.
Последние 3 недели перед экзаменом занятий не было, все
сидели и с утра до ночи занимались, подрубали хвосты по теории,
прогоняли тесты по 100 - 150 вопросов в день. Дата экзамена
пришлась точно на мой день рождения - 14 июля. Хорош подарочек,
нечего сказать.
Сам экзамен всегда проходит в большом выставочном
комплексе в Тель Авиве. Мы приехали туда с утра и ужаснулись
количеству претендентов - там было около двух тысяч врачей.
Было очевидно, что такую массу переварить израильское
здравоохранение не сможет - значит постараются завалить как
можно больше на экзамене.
Я не очень хорошо помню, как проходил сам экзамен -
напряжение было столь велико, что кроме белых листов с
вопросами и бланка с ответами я ни на что не обращал внимания.
Даже в туалет во время экзамена не пускали. Экзамен шел 4
часа, с одним перерывом, вопросы были сформулированы не всегда
ясно, качество перевода с иврита на русский было не на высоте.
Часто нужно было не только знать материал по теме вопроса, а
еще и догадаться, что собственно от тебя хотят, и где подвох.
После экзамена все выходили зеленые, качаясь от усталости,
ощущение было - как будто тебя искупали в цистерне с помоями,
как будто вопросы специально составлялись, чтобы поиздеваться
над нами. На самом деле это конечно не так, это обычный и
достаточно корректный экзамен по американской системе, но
первое ощущение было именно такое.
Выйдя из зала, я совершенно не представлял, прошел ли я
экзамен или с треском провалился. Я не удивился бы любому
результату, да и сил удивляться уже не было - выложился
полностью.
Дождавшись всех друзей, я предложил поехать сразу после
экзамена в наш кибуц. Там мы пошли в бассейн и сидели там часа
три - постепенно приходя в себя. Наши впечатления от экзамена
совпали - всем захотелось пойти и отмыться.
Результаты получают по почте примерно через месяц, но
этот месяц был не самый приятный в жизни. Если прошел - нужно
искать работу где - ни будь в больнице, если нет - думать, что
делать дальше - пробовать еще раз или думать о
переквалификации. И в том и в другом случае пока что нужно на
что то жить - значит надо еще найти какую то работу, что тоже
не так то легко.
После нескольких дней отдыха я по большому блату
устроился на бензозаправочную станцию - заливать бензин в
машины.
Итак, после экзамена на получение медицинской лицензии я
начал работать на бензозаправке. Заправка была разделена на две
части - для армейских машин - которые заправлялись подкрашенным
бензином по специальным талонам - и для всех прочих. После
нескольких заправок таким бензином краска оседает на внутренних
частях мотора, и тогда можно определить, кто заправлялся
краденным топливом, и привлечь за воровство. Поэтому такой
бензин обычно и не воруют.
Все прочие водители расплачивались или наличными, или
чаще всего, кредитными карточками. Ребята, работавшие на
коммерческой заправке, иногда просчитывались, и восполнять
недостачу им приходилось из своего кармана. Впрочем, чаще они
бывали в прибыли. Фокусы использовались самые разные, наиболее
простой - с топливными добавками. Многие водители просили
залить в бак кроме бензина еще и бутылку добавки, которая, судя
по рекламе, удлиняет срок жизни двигателя, уменьшает вредные
выхлопы и пр. и пр. Серьезных доказательств этому нет, но
многие заливают. Так вот, использованная чистая бутылка
подбирается, заливается обычным бензином, и ставится в витрину.
Очередному простаку - водителю содержимое бутылки заливается в
бак под видом добавки. Стоимость одной настоящей бутылки - 15 -
20 шекелей, в день обычно уходит их около 20 - и, половина из
них - фальшивые. Прибыль заправщика можете посчитать сами. Или,
например, клиент просит добавить масла в двигатель, покупает
банку, а нужно добавить всего половину. Остаток никто обычно
не забирает, он достается заправщику. Кроме того, применяется
банальный недолив бензина и обсчет при оплате, но это гораздо
легче разоблачить, поэтому они используются редко. Наконец,
иногда дают чаевые - все это позволяет заправщикам сносно
зарабатывать. Работа у них конечно тяжелая, летом на солнце,
зимой под дождем, они постоянно дышат бензиновыми парами, но
многие работают там по много лет, и не собираются никуда
уходить.
Я, как неквалифицированный работник, был допущен только к
заправке военных машин. Там нет товарно - денежных отношений, а
только товарно - талонные. Хотя мои доходы были значительно
ниже, чем у соседей из коммерческой части, я был доволен,
поскольку не люблю материальной ответственности и не очень умею
"крутиться". Единственным моим "наваром" на военной заправке
было моторное масло, остатки которого водители отдавали мне в
качестве чаевых по доброте душевной. Оно мне очень
пригождалось, так как мотор моей личной машины протекал как
старый дуршлаг, и масло приходилось подливать почти
еженедельно.
Работа меня не очень то вдохновляла, часто болела голова
от запаха бензина, шума моторов и выхлопных газов. К тому же
эта монотонная деятельность была просто скучной.
Иногда ко мне приезжали заправляться офицеры в форме с
эмблемами мед службы. Я смотрел на них с завистью, ощущая себя
рядом с ними ничтожным существом без профессии и с неясными
перспективами. То, что раньше я тоже был врачом, вызывало не
гордость, а скорее стыд за мое нынешнее убогое положение. Хотя
я себя утешал тем, что все это временно, что может еще я буду
когда ни будь работать по специальности - утешения действовали
слабо. Время шло, а результатов экзамена все не было, я
продолжал работать там же на заправке и начал опасаться, что
это надолго.
Наконец с очередной почтой пришел длинный конверт со
штампом Израильской медицинской ассоциации. Я вышел на улицу и
открыл его, боясь заглянуть в текст. Наконец набравшись
решимости, прочел первую строчку: "Уважаемый доктор. Мы рады
сообщить Вам...". После такого начала понятно, что ничего
плохого, скорее всего, не написано, но какой то почти суеверный
страх не давал мне читать дальше. Наконец я собрался с духом и
прочитал письмо полностью.
Медицинская ассоциация сообщала о том, что я успешно сдал
экзамен и получаю временную лицензию на право работы врачом в
Израиле. Я побежал домой, и размахивая конвертом, скромно
сообщил всем домашним об этом известии. Меня охватили сложные
чувства. Радости и гордости сопутствовали мысли - "Ну вот,
теперь начинается самое сложное - нужно искать работу по
специальности".
Надо признаться, что я совершенно не чувствовал себя
готовым работать врачом. Ведь уже полтора года я занимался
самыми разными работами, весьма далекими от медицины. Конечно,
теоретические знания плюс знания с курса переподготовки у меня
были, но израильская медицина казалась мне столь сверкающей
вершиной, столь подавляла своими достижениями - подлинными и
мнимыми - что мне после куртки заправщика очень трудно было
себя представить в белом халате в больнице. Да и уровень иврита
не позволял чувствовать себя спокойно.
Это снижение самооценки вгоняло в депрессию, подрывало
веру в возможность когда ни будь все же начать работать по
своей специальности. Если я сам не верю, что могу работать
врачом - кто же поверит и возьмет меня на работу? В общем,
после получения лицензии мое настроение не улучшилось.
Следует заметить, что из нашей маленькой группки,
состоявшей из 5 человек, экзамен сдало четыре. Все испытывали
подобные эмоции, кроме одной девочки, которая сдавала так
называемый "стажерский экзамен" - несколько усложненный
относительно нашего, предназначенный для только что закончивших
учебу врачей. Хотя сдавать его несколько труднее, но статус
врача - стажера обеспечивает человека местом в больнице на год
для прохождения интерна туры. К счастью, за год до меня в
Израиль репатриировался мой приятель - однокурсник из
Свердловска. К этому времени он уже давно сдал все экзамены и
проходил специализацию по терапии в больнице Асаф Ха - рофе.
Его зав. отделением хорошо к нему относился, и когда
приятель попросил за меня, тот сказал что готов принять меня на
интервью. Взявши на заправке день отпуска, я приехал в
медицинский центр Асаф Ха - Рофе с самого утра. Больница
состояла из нескольких корпусов, раскиданных на большой
территории. Главный корпус, в котором находилось большинство
отделений, возвышался над остальными зданиями мед. центра. В то
время в больнице было 4 - е терапевтических отделения, каждое
на 35 коек. В одном из них - отделении "D" - и работал мой
приятель.
После бензозаправки больница произвела на меня сильное
впечатление. Все сделано в современном стиле. Везде
автоматические двери, полированные мраморные полы, Стеклянные
стены вестибюля, несколько лифтов. Педиатрический корпус
снаружи весь раскрашен веселенькими яркими красками, с детскими
аттракционами на первом этаже. Санитары провозят каталки с
больными, увешанными датчиками, мониторами, аппаратами
искусственного дыхания. Повсюду деловито снуют врачи в коротких
белых куртках, со стетоскопами на шее, пробегают медсестры. У
всех на нагрудном кармане болтаются бирки с фотографией,
фамилией и должностью.
Короче, я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни,
и только в глубине души копошилась мыслишка - может быть и мне
когда - ни будь посчастливится поработать в такой больнице.
Заведующего терапевтическим отделением "D" звали доктор
Пик. Это был невысокого роста худощавый седой человек лет 60 -
и. Как я позже узнал, он родился в Польше, учил медицину во
Франции, стажировался в США. Свободно говорит на 6 языках,
хороший добрый человек и прекрасный терапевт. Вообще,
заведующие отделениями в больницах могут быть самыми различными
людьми, но плохих профессионалов я среди них не встречал.
Я заходил в его кабинет не без трепета. Он попросил
рассказать, чем я занимался в России, спросил, насколько хорошо
я понимаю иврит, и затем перешел к делу. В деликатной форме он
объяснил мне, что хотя ему врачей - олим очень жалко, но нас
много, а ставок мало, и конечно, ставки для меня у него нет. Но
министерство здравоохранения организовало специальный фонд для
оплаты стипендии врачам - олимам на 6 месяцев, если они найдут
отделение, готовое принять их на работу. Сумма правда мизерная,
но просуществовать как-нибудь можно. После первых пол-года
стипендия или оканчивается, или продлевается еще на 6 месяцев
по ходатайству больницы, а что потом - вопрос открытый. Пик
сказал, что если я хочу, он готов меня взять на 6 месяцев на
эту стипендию, но что новых ставок в отделении не ожидается, и
продление для меня стипендии на второе полугодие он тоже не
может гарантировать. Он вообще не понимает, как можно решить
проблему такого количества врачей - олимов, свалившихся
внезапно на голову израильского здравоохранения. По его мнению,
мои шансы найти работу после полугодичной стипендии не
увеличатся, а деньги будут мной уже использованы - поэтому
нужно хорошо подумать, стоит ли мне на это идти. Может быть
лучше поискать другое отделение, где смогут предложить какую ни
будь реальную ставку в будущем после истечения 6 - месячного
периода стипендии.
Учитывая, что толпы врачей - олимов бродят по больницам и
осаждают заведующих просьбами принять их хотя бы на таких
условиях - я долго не раздумывал. Нужно с чего - ни будь
начать, а там видно будет.
Пик обещал направить в Минздрав письмо для оформления на
меня документов, что может занять несколько месяцев, записал
мой телефон и пожелав мне успеха, посоветовал все же продолжать
поиски более реального места работы.
Выходя из его кабинета, я так и не понял, радоваться мне
или огорчаться, будет для меня работа или нет.
Время шло, моя работа на заправке продолжалась, а Пик все
не звонил. Я еще немного походил по отделениям, не везде
заведующие были готовы вообще разговаривать на тему работы, а
где готовы - там сочувствовали, желали успеха, но даже и
стипендии не предлагали.
Хождение толп безработных врачей - олимов по заведующим
отделениями приняло угрожающий размах. Несчастные заведующие, в
большинстве своем неплохие люди, начинали попросту прятаться от
соискателей, отказывались принимать их даже на интервью. Их
вполне можно понять - очень тяжело из дня в день смотреть на
несчастных, заикающихся на иврите безработных врачей - олимов,
зная, что принимать их все равно не будешь. Кстати, отсутствие
мест - не единственная причина отказов. Врач - уроженец страны
в то же самое время получал место без проблем. Была и другая. В
израильском обществе бытовало, да и сейчас еще сохраняется
мнение, что советская медицина отсталая, примитивная, на уровне
60 - х годов. Этому способствовало несколько обстоятельств. Во
первых, в Израиле работали, да и сейчас кое - где работают,
врачи, приехавшие из России в 70 - е годы. Они тогда не сдавали
никаких экзаменов, а сразу получали место, иногда еще учась в
ульпане. Те, кто попадали в больницы, как правило,
профессионально развивались, становились специалистами высокого
уровня. Те же, кто попадал в поликлиники, продолжали работать
как умели, а их исходный врачебный уровень был очень и очень
различен. Некоторые из них продолжали учиться, читали
литературу, но многие профессионально деградировали, и по таким
людям израильтяне судили о русских врачах вообще.
Кроме того, в последней волне репатриантов в Израиль
приехала масса больных, многие из которых были крайне запущены,
неправильно лечены, с неверными диагнозами. По ним медики -
профессионалы судили о состоянии советского здравоохранения. И
невозможно объяснить врачу - израильтянину, что СССР был
огромной страной, с различным уровнем медицины в Москве или где
- ни будь в Таджикистане. Израиль - маленькая страна, и все
больницы, даже на периферии, находятся примерно на одном
уровне. Практически нет мелких больничек, все больницы - это
крупные многофункциональные лечебно - диагностические центры, и
почти повсюду уровень оказания мед. помощи стандартно высок.
Поэтому, получив запущенного больного с выпиской какой - ни
будь районной больнички в глубинке, израильтяне судят по ней
обо всех советских больницах вообще и об уровне советских
врачей в частности.
Кроме того, следует признать объективное отставание
советской медицины по оснащенности инструментами, приборами,
лекарствами - по крайней мере, так было, когда я уезжал (что
сейчас там творится - не знаю). В израильских больницах уже лет
20 не видели многоразовых шприцев или катетеров - тогда как в
России до сих пор во многих местах они,как я слышал,
применяются.
Все это приводило к тому, что тогда - в 1992 - заведующие
отделениями с недоверием относились к советским дипломам и
попросту опасались брать на работу врачей - олим: иврита они не
знают, уровень их медицинских знаний не ясен, и не понятно,
можно ли им вообще доверять лечение больных. Да и сами больные,
мягко говоря, без восторга относились к идее лечиться у
"русского" врача, некоторые впрямую отказывались, другие, более
деликатные, просили заведующих отделением перевести их к врачу
- израильтянину.
Сейчас ситуация существенно изменилась, о чем я напишу
позже, а тогда все было достаточно печально.
Я продолжал работать на прежнем месте, постепенно начиная
отчаиваться.
Однажды я разговорился со своим соседом по кибуцу, Шломо.
Он работал на стройке чем - то вроде прораба. Когда я
пожаловался ему, что не могу найти работу в больнице, он с
состраданием посмотрел на меня, и сказал: " Ты хороший парень,
ты знаешь, как я к тебе отношусь, но сам посуди - кто же тебя
возьмет на работу с таким ивритом? Да и какая уж там, у вас в
России была медицина - каменный век. Ты же не можешь
конкурировать со здешними выпускниками. Послушай доброго совета
- оставь эти бредни. У нас на стройке сейчас открывают курс
плиточников - это надежный кусок хлеба, и работа не тяжелая -
вот этим тебе и стоит заняться"
В общем, я перестал ходить по отделениям, про Пика
особенно не вспоминал - прошло уже около 3 месяцев - и думал,
что он просто забыл отправить письмо в Минздрав. Как вдруг
звонит мой приятель и говорит: - "Куда ты пропал? Доктор Пик
тебя разыскивает, из министерства пришел положительный ответ,
завтра выходи на работу ".
Я ринулся к хозяину заправки, сообщил что ухожу от него в
больницу. Правда, моя зарплата там будет раза в полтора меньше
чем здесь, но зато есть какой то шанс на будущее. Он с
сомнением покачал головой, сказал: "Ну что же, успехов тебе.
Но если там у тебя дело не пойдет, я не гарантирую, что смогу
тебя принять обратно - место будет занято, желающих много". С
этим напутствием я оформил увольнение, получил расчет и стал
готовиться вступить в новый этап своей жизни.
"Как устроено терапевтическое отделение"
Предназначено для медиков, так как всем остальным оно,
скорее всего, будет малоинтересно.
Терапевтические отделения помещаются в больнице Асаф Ха
Рофе в основном в корпусе "Ализа Бегин". Каждое отделение
спланировано в виде буквы Н, на перекладине которой находится
пост медсестер, из длинных ножек - коридоров можно войти в
палаты, а из коротких - в служебные помещения, в комнаты врачей
и в кухню. Внутренние части коридоров застеклены, из них
открывается вид на полный зелени внутренний дворик. Всего в
отделении 35 коек, но при необходимости дополнительные койки
ставятся в коридор, и тогда количество больных доходит до 47.
Состав больных в отделениях совершенно иной, чем в
советских больницах. Тут практически не кладут больных с
язвенной болезнью, пневмониями, холециститом - панкреатитом и
иными полу амбулаторными проблемами. Если и кладут - то только
в крайне тяжелом состоянии - например, очень массивные
пневмонии с нарушением газообмена. Если язва - то только
кровоточащая. Если холецистит - то только острый, да и то в
хирургию. В целом, больные гораздо более тяжелые - примерно как
в советском отделении интенсивной терапии - и их патология
гораздо более разнообразна. Обычно в отделении есть 2 - 3
интубированных больных на искусственной вентиляции - после
тяжелых отеков легких, с дыхательной недостаточностью, больные
в коме из - за инсультов и пр. Много больных с сепсисом, с
инфарктами, аритмиями, с опухолями, лейкемиями с
агранулоцитозом, любые инфекции, почечная и печеночная
недостаточность. и пр. и пр.
На это количество пациентов приходится человек 15 - 17
врачей. Поначалу я не мог понять, кто есть кто, затем
постепенно разобрался. Оказалось, что есть врачи 3 видов:
старшие врачи, так называемые сеньоры, то есть те, кто прошел 5
- х годичную резидентуру (нечто вроде ординатуры), сдал 2
крайне сложных экзамена, и получил звание врача - специалиста
по терапии. Их обычно человека 3. Кроме них, в отделении
работают несколько врачей - резидентов, то есть тех, кто
проходит эту самую резидентуру, но еще не завершил ее. Это 3 -
5 человек. Все оставшиеся - это молодые врачи - стажеры, а так
же мы - олимы - считаются врачами общего профиля и мечтают
поскорее найти для себя место на резидентуру.
Есть в отделении еще заведующий и его заместитель -
естественно оба сеньоры в прошлом.
Обязанности распределяются четко. Сеньоры, как правило,
делают обходы, принимают решения, выдают указания, что делать с
каждым конкретным больным. Делом резидентов и прочих является
эти указания реализовывать. Поскольку кроме чисто врачебных
манипуляции вроде пункций, катетеризаций, интубаций и пр. в
обязанности врача на западе входят многие вещи, которые в
России делали медсестры - например, все внутривенные вливания,
анализы крови, снятие ЭКГ, то технической работы хватает. Кроме
того, необходимо принимать новых больных, заполнять на них
истории болезни, писать выписки, вписывать результаты анализов
в истории, расшифровывать ЭКГ (это обязан делать каждый
терапевт самостоятельно) и прочее и прочее и прочее. В
отделении столько рутинной ежедневной работы, что даже 15
врачей с трудом справляются со всеми делами. В общем, в
отделении обычно нет времени просто посидеть и поболтать. Так
вот, большую часть этой работы и выполняют врачи - олимы, под
руководством резидентов.
День в отделении начинается в 8 утра. Все, кроме старших
врачей, с утра берут у больных анализы крови. Анализов всегда
целая куча, поскольку их заказывают каждому больному помногу и
часто, практически каждому раз в 3 - 4 дня, иногда при
необходимости ежедневно, а то и 2 - 3 раза в день. Кровь
берется только из вены, по 4 - 5 пробирок на разные анализы.
Многим берут артериальную кровь на газы - из A. radialis,
femoralis, реже из brachialis. Есть больные, обычно старики,
подолгу лежащие в отделении, так у них на руках уже живого
места нет. Если никто не может попасть у них в вену, тогда
кровь берется так же из артерии.
Диабетикам анализ крови на сахар делают 3 раза в день
(иногда глюкометром, чаще - из вены). Больным, получающим
антикоагулянты - проверяют свертываемость ежедневно.
Кроме анализов, часто бывает необходимо поставить больному
венфлон - так называется специальный пластиковый катетер,
который ставится в вену на 3 - 4 дня и через который больной
получает жидкости и лекарства внутривенно, чтобы не колоть его
каждый раз по новой. Эти катетеры часто вызывают местное
воспаление, или просто выпадают от неловкого движения. Часто
больные со спутанным сознанием - обычно дементные старики - их
просто вытаскивают, и каждый раз приходится их вставлять
заново.
В 9 начинается утренняя линейка, на которой старшая
медсестра докладывает, как прошла ночь, какие больные приняты и
с чем, а дежурный врач при необходимости дает пояснения. На
линейке обычно всем предлагается черный кофе. После этого
заведующий распределяет, кто из сеньоров сегодня делает обход,
кто идет работать в консультативную поликлинику, кто спускается
в приемный покой, а кто идет консультировать другие отделения.
Врачи закреплены не за палатами, а за сторонами - правой и
левой. Внутри одной стороны каждый сеньор или резидент должен в
идеале знать всех больных, и быть готовым делать обход в любых
палатах. Поэтому при этой системе у больного нет постоянного
врача - сегодня его смотрит один, завтра другой, а послезавтра
третий. Учитывая, что принимает его, как правило, дежурный
врач, а выписывает кто попало, часто врач, даже ни разу не
видевший больного, а пишущий выписку по истории болезни -
разобщение между врачом и больным полное.
Во время обхода сеньор останавливается около каждого
больного, резидент зачитывает ему анамнез, полученные анализы и
результаты обследований. Затем больного смотрят, в разговоры с
ним не пускаются, на его вопросы отвечают очень коротко - нет
времени. Определяют лечение, назначают дальнейшие обследования,
и переходят к следующему пациенту.
Часов в 12 делают перерыв на обед, все собираются в
комнате персонала и перекусывают, затем заканчивают обход. К
часу дня обычно обход закончен, сеньор упархивает по своим
сеньорским делам, а резидент распределяет между всеми младшими
врачами работы - один снимает и расшифровывает кардиограммы.
Другой идет в рентген проверять с рентгенологом снимки новых
больных, третий звонит в лабораторию выясняет, куда делись
взятые неделю назад анализы, и пр. и пр. Сам резидент делает
всякие манипуляции - забор костного мозга на анализ, пункции
плевры, парацентез, ставит катетеры в центральные вены,
разговаривает с консультантами по поводу больных, помогает
общим врачам, если у них что - то не выходит.
К концу обхода из приемника обычно прислано в отделение
несколько новых больных. На них нужно заполнить историю
болезни, дать назначения, оформить все направления на анализы,
снимки, консультации. Назначения каждого нового больного
обсуждаются с сеньором или с резидентом.
Все остальные свободные врачи, в том числе сеньоры,
резиденты, вплоть до зам. заведующего - сидят и пишут выписки.
Решение о выписке принимается во время обхода, больной уходит в
тот же день через пару часов, поэтому нужно торопиться. Средний
койко - день в отделении составляет 4. 7 дня - поэтому темп
приема - выписки сумасшедший. Есть больные, лежащие неделями,
но зато полно кратких госпитализаций - на 2 - 3 дня. Это разные
боли в груди, потери сознания, боли в животе и пр. Делается
быстрое обследование, если отвергли диагноз инфаркта, острой
хирургии и прочих опасных состояний - немедленно домой. Все
прочие обследования - только в поликлинике. В отделение кладут
только в том случае, если нахождение больного дома является
угрозой его жизни или здоровью. Выписывают молниеносно - как
только прямая опасность устранена. Ясно, что при этой системе
больные выписываются недолеченными. Поэтому очень много
повторных госпитализаций - сегодня выписываешь, а дня через два
он вновь поступает с той же проблемой.
В конце дня проверяют анализы, взятые утром, решают
оставшиеся нерешенные проблемы с больными, заканчивают
последние выписки и часа в четыре расходятся. Остается только
дежурный врач, на которого сваливается все, что не доделано, ну
и обычная работа дежуранта, о которой я напишу в одном из
следующих писем
Два раза в неделю обход делает сам зав. отделением - за
каждый раз - одну сторону. Он выписывает все залежи - больных,
которых не удалось выписать сеньорам в течение всех предыдущих
дней, принимает решения по поводу лечения и обследования в
самых сложных и запутанных случаях и пр. Обычно его обход
длится много дольше - до14 - 14:30. Тогда всему отделению
приходится задерживаться, чтобы закончить рутинную работу.
Очень большие возможности предоставляются для учебы.
Обычно утром босс или кто то из сеньоров рассказывает, что
нового они прочли в профессиональной литературе. Раз в неделю
кто - ни будь из врачей отделения докладывает специально
подготовленный обзор по какой - ни будь конкретной теме. Один
день в неделю происходит заседание внутрибольничной
терапевтической секции - врачи из всех терапевтических
отделений - человек 80 - собираются часа на полтора, и слушают
доклады своих или приглашенных специалистов, обсуждают сложные
и интересные случаи. Раз в месяц - обще больничное заседание
врачей из всех отделений - каждая секция что - то докладывает.
Раз в 3 месяца - совместное заседание терапевтических секции
всех больниц центра страны. Кроме всего этого, существует
совместная учеба для резидентов из разных больниц по каждой
специальности. Это делается для подготовки к экзаменам,
происходит при университетах, обычно в определенный день раз в
неделю после работы.
И это еще не все. Фармацевтические фирмы часто устраивают
семинары для врачей, снимая зал в хорошей гостинице на вечер, с
ужином и несколькими лекциями, обычно о новых лекарствах.
Приглашения раздаются врачам бесплатно. Часто представители
таких фирм организуют лекцию прямо в отделениях, обычно
заказывая перед этим обед из китайского ресторана. Вообще
агенты разных фирм постоянно заходят в отделения, оставляя
образцы лекарств и раздавая врачам кучу всяких рекламных
мелочей - ручки, блокнотики, брелки, рекламные брошюры и
ксерокопии статей, поддерживающих использование того или иного
лекарства. Часто бывают так же научные конгрессы, местные и
международные симпозиумы, семинары и пр. и пр. Практически
почти ежедневно при желании есть возможность куда - то пойти и
послушать лекцию или побыть на семинаре.
В общем, возможности для профессионального
усовершенствования велики, да и темпы изменений в медицине
огромны.
Вообще, в профессиональной среде престижно постоянно
читать и знать литературу. Есть люди, которые могут цитировать
руководство по внутренним болезням почти наизусть, вплоть до
номеров страниц - где что написано. Врач, не читающий
профессиональных журналов, даже если он хороший практик,
вызывает недоумение и насмешки. Очень принято хотя бы пару раз
в неделю ходить в библиотеку и пролистывать периодику. А
заведующие отделениями обычно сами прочитывают больше всех,
постоянно открывают руководство по терапии, хотя уже, казалось
бы, знают его от корки до корки. Тут не удается достигнуть
какого то положения и расслабиться - нужно постоянно рваться
вперед и вперед, а то останешься в арьергарде. Книжка 3 - 4
летней давности по терапии уже считается устаревшей.
Постоянно публикуются результаты очень больших
исследований, которые быстро внедряются в практику. Например,
вышла большая работа на нескольких тысячах больных,
статистически доказавшая, что на ранней стадии инфаркта прием
250 мг. аспирина под язык очень улучшает прогноз. Вскоре после
публикации результатов исследования каждый больной с
подозрением на инфаркт начал получает таблетку аспирина еще в
машине скорой помощи. И так во всем. В общем, медицина в
Израиле - это современная, эффективная, быстро развивающаяся
индустрия, со всеми ее плюсами и минусами.
Письмо номер 10. "Шестимесячная практика"
Излишне говорить, что на следующий день я пришел в
больницу задолго до начала рабочего дня. Быстро уладив все
формальности и получив на складе чистый белый халат, я появился
в отделении. Все это напомнило мне, как после получения диплома
я пришел в больницу уже в качестве врача - интерна. Чувство
радости, гордости, вместе с неуверенностью: - "А справлюсь ли
я, а как меня встретят коллеги и больные?"
Действительность оказалась, как всегда, прозаической.
Выяснилось, что никто не собирается встречать меня с рушником у
порога отделения. На утренней линейке заведующий представил
меня так: "Да, кстати, у нас начинает работать новый доктор",
махнув в мою сторону рукой: "Его зовут - как твоя фамилия? -
да, да, доктор Баевский, он у нас будет 6 месяцев на
стажировке. "Твои товарищи тебе все объяснят", добавил он,
показав на сидящих в сторонке человек пять врачей совершенно
олимовского вида. "Товарищи" ухмылялись и посматривали на меня
как бывалые моряки на салагу - они то уже были в отделении по 2
- 3 месяца.
У остальных врачей я не вызвал никакой реакции, кроме
вежливо - безразличных улыбок.
После линейки собратья популярно объяснили ситуацию, в
которой я оказался. В отделении постоянно крутятся 5 - 6 врачей
- олимов, одни оканчивают 6 - месячный период и уходят, а
другие приходят. В основном их используют на технических
работах - взятие анализов крови, снятие ЭКГ, заполнение историй
болезни и пр. Отделению это очень удобно - бесплатные рабочие
руки. На специализацию практически никого не оставляют, но если
нормально себя зарекомендуешь - заведующий даст хорошую
характеристику, с которой потом можно поискать место врача в
каком ни будь тихом доме престарелых или в другом богоугодном
заведении. Некоторые даже находят. О продолжении своей
врачебной карьеры можно спокойно забыть, но как-то прокормиться
все же можно будет. А за эти 6 месяцев нужно постараться
получить разрешения на дежурства в отделении - это неплохо
оплачивается, а на одну стипендию, равную прожиточному
минимуму, особо не разжиреешь. Да и после истечения 6-и месяцев
некоторым разрешают про! ! должать дежурить - хоть какая - то
врачебная работа.
Среди врачей - олимов, которые находились в тот период в
отделении, публика подобралась разношерстная. Там был средних
лет кандидат мед. наук, бывший доцент одного из столичных мед.
институтов; молодая доктор из Молдавии со стажем 2 года - из
которых 1 год и 10 месяцев она просидела в отпуске по уходу за
ребенком; бывший военный врач, служивший токсикологом -
радиологом; молодая заведующая кардиологическим отделением из
Ленинграда, и два стажера, только что закончивших институты.
В эту пеструю компанию затесался еще один персонаж -
доктор Джамши - 45-летний врач из Ирана. Кстати, до сих пор я
не знаю, имя это или фамилия. По его словам, жил он там
неплохо, держал в Тегеране частную клинику и преуспевал. Во
времена шаха жизнь была чудная, когда пришли хомейнисты - стало
поскучнее, но его никто там не обижал, он лечил, по его словам,
всю столичную элиту и делал неплохие деньги. Что его дернуло
переехать в Израиль - он и сам толком не понимает, скорее
всего, сионистские иллюзии. Так или иначе, сложным путем через
Турцию он вывез всю семью, откуда уже и совершил алию - так
называется на иврите приезд еврея в Израиль - в дословном
переводе - "восхождение". На привезенные с собой деньги он
купил квартиру, поселился в ней и начал бомбардировать Минздрав
просьбами признать его врачом-специалистом, каковым он считался
в Иране. Ему предложили сначала пройти стажировку в отделении,
а уже затем будет решен вопрос о его аттестации. Так он и
появился в больнице Асаф Харофэ.
Худой, в толстых очках с еще более толстыми дужками, в
которых скрывался слуховой аппарат, с гнусавым голосом и
тягучим иранским акцентом, он производил странное впечатление,
как человек, не вполне понимающий, где он находится и что
делает.
По утрам он вместе со всеми брал больным кровь на анализ.
В его руках тонкая иголочка для взятия анализа крови
становилась орудием пыток. С первого раза в вену он не попадал
никогда, но не отступался, а продолжал колоть и колоть, пока не
достигал результата.
Правда, взятая таким травматичным образом кровь обычно
сворачивалась, и кому-то из нас потом приходилось повторять
анализ. Вскоре больные его уже знали. Если он приближался к
палате, все ходячие разбегались, а лежачие прятались под
одеяло. Закаленные медсестры бледнели, видя мучения его жертв.
После его подобной деятельности больные целыми палатами умоляли
о выписке - пережить подобное еще раз не соглашался никто. В
итоге его стали посылать с анализами лишь к полным маразматикам
или к больным в коме.
При снятии больному кардиограммы он умудрялся так
запутывать провода прибора, что несчастного пациента потом
освобождали по 15 минут.
Написанные им истории болезни не мог прочитать ни один
человек - они больше всего напоминали клинопись, впрочем, с
изящными персидскими завитушками. По моему, и сам он был не в
силах это прочесть, а докладывая историю, каждый раз придумывал
все заново. Но во время обхода заведующего наступал его
звездный час.
Он мог цитировать двухтомное руководство Харрисона по
терапии целыми страницами, первым отвечал на любой вопрос
заведующего, и иногда начинал тягуче спорить с ним по каким то
мелким подробностям, доводя того до белого каленья. Что было
особенно противно, часто он оказывался прав, и к тому же Джамши
не упускал любой возможности напомнить окружающим о своих
знаниях. Если бы он не был столь нелеп и неприспособлен, его бы
просто терпеть не могли. А так он вызывал скорее смех, и в
общем все относились к нему довольно добродушно. (все, кроме
больных - они его люто ненавидели, и их можно понять).
Как он умудрялся быть преуспевающим врачом в Иране - я не
очень понимаю. То ли персы совершенно не чувствительны к боли,
то ли они столь уважают теоретические познания, что готовы
простить за них все.
Среди наших врачей отношения были товарищескими. Все
старались помочь друг другу, ввести в курс дела новеньких. Мы,
в самом деле, чувствовали себя "товарищами по несчастью" и
держались вместе. Очень многое нужно было осваивать заново.
Началось со взятия крови из вены. В Союзе нам этого
делать обычно не приходилось, нужно было учиться. В один из
первых дней мне попалась больная - старушка в полном маразме.
Потребовалось взять у нее 5 пробирок крови на разные анализы.
При первых же попытках наложить ей жгут на руку она начала
вырываться и дико визжать. Я оторопел, но приученный не спорить
с больными, оставил ее в покое. Придя к резиденту - местному
парню, я сказал, что больная N отказывается от анализа. Он
ухмыльнулся и сказал: - "Ну пойдем, я тебе помогу ее
уговорить". Придя в палату, он наложил ей жгут, ни малейшего
внимания не обращая на ее сопротивление и крики, и удерживая ее
руку, сказал - "Ну, коли". Трясущимися руками, вздрагивая при
каждом визге пациентки, я ввел иголку в вену и набрал нужное
количество крови. После снятия жгута, старушка тут же
успокоилась и мы ушли. Все это выглядело как то слегка
садистски, в стиле картинок - "врачи-преступники мучают
советских военнопленных".
Конечно, если пациент находится в ясном уме, насильно с
ним никто ничего делать не будет. Но с дементными больными не
церемонятся - делают столько и таких анализов, сколько
требуется по их состоянию (в случае более серьезных процедур,
типа хирургических операций, действует закон о правах больного,
регламентирующий, что и как делать, если больной не в ясном
сознании).
По большому счету это обоснованно - правильное лечение
невозможно без обратной связи в виде частых анализов. Но все
равно, эти бесконечные уколы поначалу кажутся жестокими и
бесчеловечными.
Технические сложности постепенно уходят, начинаешь делать
это быстро и по возможности безболезненно, и со временем
появляется навык попадать в любую вену без проблем. Кстати, это
очень поднимает твой авторитет в глазах больных, для многих
именно это определяет профессиональный уровень врача, а не его
знания.
Другой сложностью был профессиональный язык. В разговорах
врачей используется такое количество терминов и сокращений,
ивритских и английских, что поначалу я вообще не понимал, о чем
идет речь. Приходилось ходить с блокнотиком в кармане и
записывать все непонятное, а потом спрашивать у кого-нибудь.
Писать на иврите после окончания ульпана мне вообще не
приходилось. Поэтому предложение взять нового больного и
заполнить ему историю болезни поначалу ввергло меня в
прострацию. "Ничего страшного, возьми чью ни будь историю для
примера и перепиши, вставляя подходящие к твоему больному
данные", - сказали мне коллеги. Так я и сделал, после 10-15
таких историй следующие писать уже проблемы не представляло,
постепенно запомнились и термины, и сокращения.
То же самое и с расшифровкой кардиограмм. В Союзе обычно
в больницах был специальный врач, который расшифровывал все
кардиограммы, обычные терапевты, как правило, этим не
занимались.
Поскольку здесь в отделении нам приходилось каждый день
снимать и просматривать десятки кардиограмм, постепенно пришло
и это умение.
В целом, месяца через полтора я почувствовал себя более
уверенно. К тому же на обходах, когда заведующий задавал свои
вопросы по теории или по больным, я уже был в состоянии что то
ответить, и даже иногда впопад. Поэтому я набрался наглости и
пришел к заведующему просить дать мне дежурства в отделении.
Наглостью это было по двум причинам.
Во первых, внутренне я совершенно не чувствовал себя
готовым к самостоятельным дежурствам. При одной мысли, что я
останусь один в отделении со всеми этими тяжелыми больными, у
меня начинали волосы вставать дыбом. В Союзе, хотя я и дежурил
в больнице, но у меня не было опыта работы со столь сложными
случаями, у нас такие переводились в палату интенсивной
терапии, и в отделении оставались относительно легкие пациенты.
Во вторых, обычно самостоятельные дежурства люди получали
месяца через 3-4 от начала работы, а в моем случае прошло
только полтора. Но нужно было кормить семью, и дежурства
явились бы для меня большим подспорьем.
Заведующий испытующе посмотрел на меня, и спросил:
- А ты уверен, что справишься?
- Уверен! - нагло соврал я. Я был, мягко говоря, совсем
неуверен.
- Ну хорошо, я скажу, чтобы на следующий месяц тебя
включили в список. Смотри, не подведи меня - я за тебя
поручаюсь.
Выходя из его кабинета, я вдруг осознал, что недели через
две мне придется остаться одному на всю ночь со всеми этими
тяжелыми больными, что нужно быть готовым делать им реанимацию,
выводить из отеков легких, не пропустить каких-нибудь опасных
осложнений и пр. Мне очень захотелось вернуться и сказать, что
я пошутил, что я еще совсем не готов. Если я до сих пор не
всегда понимаю из - за слабого иврита, что хочет сказать мне
больной, как же я могу брать на себя такую ответственность? А
если я ошибусь, сделаю что то не так - подумают, что меня
вообще нельзя подпускать к пациентам, и просто выгонят с
"волчьим билетом". Что я потом буду делать? Может, тихо
пересидеть эти пол-года, не лезя на рожон, получить
стандартно-доброжелательную характеристику и поискать тихое
место?
С другой стороны, если ты претендуешь на что то большее,
чем дом престарелых, то нужно попытаться проявить себя. Ведь
уровень врача определяется только в конкретной самостоятельной
работе. Если хочешь, чтобы на тебя не смотрели как на пустое
место, бесплатную рабочую силу для взятия анализов, чтобы когда
ни будь в будущем сочли достойным принять на специализацию -
необходимо начать дежурить.
Я пытался себя успокаивать, что не боги горшки обжигают,
что многие из наших ребят уже делают дежурства самостоятельно,
но это не помогало. Все дежуранты обычно рассказывали, как им
было тяжело начинать, как они до сих пор боятся и начинают
трястись за неделю до рокового дня.
В сущности, не то страшно, что ты не будешь знать, как
лечить больного, или что не сможешь правильно поставить диагноз
- с этим то как раз все у меня было в порядке. Просто ужасно
давит груз ответственности - ночью ты единственный врач в
отделении, и со всем, что случиться с больным, ты должен
справляться сам. Конечно, можно позвонить сеньеру и спросить
совета. Можно вызвать дежурного из отделения реанимации, он
прибежит - через 5-10 минут. Но когда больной начинает помирать
у тебя перед глазами, и оказать ему помощь нужно прямо сейчас -
часто эти 5-10 минут решают - выживет он или умрет. Поэтому от
тебя, от твоих знаний и умений часто напрямую зависит жизнь
людей, и как бы ты не был уверен в своем профессионализме, это
ощущение здорово давит, цена твоей ошибки слишком велика и для
тебя, и для больного.
В оставшееся время я несколько раз оставался на дежурства
вместе с кем-нибудь из опытных ребят, смотрел, что и как они
делают, подменял их на несколько часов. Вроде бы все знакомо,
никаких особых сюрпризов нет, но все равно разница огромна -
работать, чувствуя за собой чью то поддержку и контроль, или
дежурить самостоятельно.
Так или иначе, приблизился конец этого месяца, принесли
график дежурств на новый. В трех местах там была напечатана моя
фамилия. Ну все, назад пути нет - дежурить придется.
Письмо номер 11. Первое дежурство
Итак, неизбежное приближалось. Я чувствовал себя так, как
будто мне предстояло перенести хирургическую операцию. Примерно
за неделю до первого дежурства жизнь потеряла для меня всякий
вкус. Ничто не радовало, мысли постоянно крутились вокруг
бесконечных осложнений и проблем, которые могут произойти на
дежурстве с больными, и от этих дум кожа покрывалась
пупырышками. Больше всего пугала неизвестность и
непредсказуемость - обычно днем с больными ничего не
происходит, все осложнения и катастрофы, как правило, случаются
ночью, когда дежурный врач один, и заранее невозможно
предугадать их.
Наконец этот судный день настал. Ближе к концу работы меня
подозвал к себе старший врач, и сказал - " Ты сегодня первый
раз дежуришь? Не волнуйся, если что - звони мне домой,
спрашивай, не стесняйся будить даже ночью, если будут проблемы.
Все будет нормально - справишься ".
Мое дежурство началось с трех часов, ближе к этому времени
врачи стали заканчивать дневные дела и расходиться по домам.
Осталась только одна доктор, тоже новая репатриантка, которая
не успела оформить на кого - то историю болезни, и в спешке ее
доделывала. Она посматривала на меня с сочувствием - сама
только недавно начала дежурить и мои страдания понимала
прекрасно. Наконец и она ушла, пожелав мне спокойного
дежурства. Я проводил ее глазами с чувством, с которым,
наверное, матрос, которого высадили на необитаемый остров,
провожает взглядом уходящий корабль. Все, один!!! Вот ужас
то!!!. Я сел и приготовился начинать бояться. Но почему-то
особого страха не было, а было ощущение как в обычный рабочий
день - как будто врачи на минутку вышли из ординаторской, и
скоро вернутся. Делать пока было нечего, и для начала я сел
писать выписки тем пациентам, которые должны были выписываться
завтра. Потом сестры позвали меня поменять катетеры для
внутривенных инфузий нескольким больным. Затем из приемника
поступило сразу несколько новых больных, и нужно было
поговорить с каждым, обследовать, заполнить на него историю
болезни, дать назначения, потом подошло время для взятия
плановых анализов, потом надо было написать назначения
диабетикам - сколько инсулина им колоть, потом снова поступили
новые больные... Короче, я переходил от одного дела к другому,
без перерыва и без драматических коллизий, и был настолько
занят, что волноваться было просто некогда. Эта круговерть
продолжалась до ночи - только успеваешь закончить одно дело,
как тут же подступает другое. Да еще по моей дежурантской
неопытности у меня на все уходило больше времени, чем это
обычно требуется. Поэтому освободился я только часам к двум
ночи, когда отделение, наконец, затихло, вся рутинная работа
переделана, а новые больные из приемника больше не поступали.
На мое счастье, во время первого дежурства никаких особенно
серьезных проблем с пациентами не было, больных поступило не
много, а со всеми остальными делами я потихоньку справился.
Устал я здорово, и решил, наконец, поспать.
Ночью дежурному врачу в отделении обычно удается поспать
часа три - четыре. Но когда, наконец, я добрался до кровати,
мои страхи вернулись с новой силой.
Я лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь - не зазвонит
ли телефон, вызывая меня, не раздастся ли шум каталки, везущий
нового пациента из приемника, не слышен ли стук каблучков
медсестры, которая идет, чтобы позвать меня к тяжелому
больному. Когда мимо комнаты кто - то проходил - я напрягался в
ожидании - вот сейчас постучат и нужно снова вставать. Когда
действительно в тишине раздался телефонный звонок, он подбросил
меня с кровати как на пружине, сердце заколотилось. Оказалось,
что медсестра просто хочет сообщить мне результат анализа крови
одного из пациентов, который я заказал вечером. Она просит
прощения, но поскольку передать его мне обязана - то вынуждена
меня потревожить.
После этого я не мог унять сердцебиение минут пятнадцать -
а на телефон посматривал с ненавистью. Кстати, телефонный
звонок, раздающийся ночью в тишине на дежурстве, отличается
каким-то особым, просто садистским звучанием - он, как правило,
предвещает неприятности. С тех пор как я начал дежурить, у меня
выработался условный рефлекс на такие звонки. Даже где нибудь в
магазине или в гостях стоит услышать звонок этого тембра -
сразу становится не по себе и хочется швырнуть в телефон
ботинком.
Физическая усталость на дежурстве сочетается с нервным
напряжением, с постоянным ожиданием какой - то катастрофы, и
это страшно выматывает. Короче, до самого утра я не спал ни
секунды, даже когда мне никто не мешал. Утром ощущение было как
после тяжелого похмелья - болела голова, тошнило, страшно
хотелось спать, ноги ныли от усталости - за вечер я накрутил не
один километр по отделению, проверяя, как чувствуют себя
больные, снимая ЭКГ, делая анализы и пр. Ощущение полного
опустошения, безразличия ко всему. Меня даже не радовало, что с
работой я в общем справился нормально - хотелось только скорей
уйти домой и лечь спать.
Когда в 8 утра начали приходить врачи, вид у меня был
достаточно красноречивый и говорил сам за себя. Хотя в
отделении принято после дежурства оставаться на работе хотя бы
до обеда, старший врач посмотрев на меня, сказал - " Иди, с
тебя хватит на сегодня. " И я ушел.
Как я ехал домой в то утро, не помню. Расстояние от
больницы до моего дома около 27 километров, и, по - видимому, я
преодолел их в то утро без происшествий, поскольку на следующий
день на машине никаких вмятин не было, и полиция меня потом не
разыскивала. Но сам процесс полностью выпал из моей памяти. Я
подозреваю, что ехал все же наполовину спя, управляя чисто
автоматически - " на автопилоте "
Между прочим, дорожные аварии у врачей частенько случаются
после ночных дежурств. Один из кардиологов нашей больницы как -
то после дежурства заснул за рулем, и въехал в автобус. К
счастью, у него все обошлось без особых повреждений.
Приехав домой, я с трудом разделся, и, упав в кровать,
моментально отключился. Спал я часов до 5 дня, встал больной, и
начал постепенно приходить в себя.
На другой день на работе я постоянно зевал, да и
чувствовал себя, как больной гриппом. В общем, от того
дежурства я отходил два дня.
Последующие несколько прошли также тяжело, я дрожал за
неделю перед ними и отходил два дня после, но постепенно
втянулся, поднабрался опыта и научился справляться с типовыми
ситуациями, которые обычно случаются на дежурствах. Через какое
- то время я стал чувствовать себя в отделении более уверенно,
и заметил изменившееся к себе отношение со стороны местных
врачей. Они стали меня замечать, наконец, запомнили мое имя, и
постепенно начали считать меня надежным дежурантом. Да и со
стороны медсестер исчезло это первоначальное настороженно -
недоверчивое отношение, с которым они относятся ко всем новым
молодым врачам, а уж к врачам - олимам - и того больше.
Я делал по 5 - 6 дежурств в месяц, моя зарплата сразу
выросла раза в два с половиной, причем за эти дежурства я
получал больше, чем за ежедневную работу в отделении на
олимовскую стипендию.
Все это было бы хорошо, если бы не неуклонное приближение
к концу 6 - и месячного периода этой самой стипендии. При мне
несколько человек ее уже закончили, и хотя дежурства в
отделении им оставили, но никакой постоянной работы найти они
не смогли.
Я снова приуныл, но нашлись добрые люди, которые шепнули -
" А подойди - ка ты к доктору Алону - он сейчас набирает врачей
- олимов для работы в приемном покое.
Доктор Алон - зав. приемным отделением больницы - давно
вынашивал планы расширения приемника, строительства нового
здания для него, и решил загодя готовить кадры. Предполагалось,
что врачи - олимы будут работать там в качестве дополнительной
рабочей силы. Никакой специализации для них организовывать не
предполагалось, и получать они должны были всю ту же мизерную
стипендию, правда уже не 6 месяцев, а постоянно. Работа
тяжелая, изматывающая и без всяких перспектив на будущее - но
лучше чем ничего.
Я попросил у заведующего отделением характеристику, и
пошел с ней к Алону.
Доктор Алон был весьма неоднозначной и любопытной
личностью.
Его в больнице знали все, относились к нему с иронией, и
не смотря на его прекрасное образование, свободное владение 4
языками, кличка у него была - " Дегенерал - майор ".
Высокий, моложаво выглядящий, подтянутый, он пришел в
больницу после многолетней службы в армии, демобилизовавшись в
чине полковника. Доктор Алон был всегда полон достоинства и
самоуважения. Разговаривая с людьми, он всячески подчеркивал
свою значимость и влиятельность, вел себя чрезвычайно
церемонно, как ведут себя августейшие особы при общении с
простым людом.
Он всегда был занят грандиозными проектами, очень любил
рассказывать о своих мегаломанских планах, о поездках за
границу, где все принимали его "на ура", о конгрессах, в
которых он участвовал. Одно время Алон занялся политикой,
примкнул к какой-то партии и совершенно серьезно планировал
занять пост министра здравоохранения.
Интересно, что при этом он никогда не рассказывал о своих
военных подвигах - а ведь он участвовал почти во всех войнах
Израиля, был несколько раз награжден, говорили даже, что он
получил звание " Герой Израиля ", и рассказать ему видимо было
что.
Когда-то он прошел специализацию по хирургии, но было это
давно, и с тех пор занимался он вопросами, от практической
медицины далекими. Тем не менее, каждый раз, когда в приемник
поступал раненый в дорожной аварии, Алон вспоминал, что он тоже
хирург, забегал в кабинет, начинал суетиться, давать указания
врачам, медсестрам, мешая профессионалам нормально делать свою
работу. Дежурные хирурги терпеть этого не могли. Один из них -
наш парень, Илюша, однажды даже впрямую выгнал его из комнаты,
заявив - " Или вы немедленно убираетесь отсюда и не мешаете
работать, или уйду я и тогда занимайтесь раненым сами ". Алон
раненым заниматься не решился, ушел, потом устроил большой
скандал, но поскольку все хирурги Илюшу поддержали, дело
спустили на тормозах.
При этом многие, кто были с ним знакомы, соглашались, что
человек он был не плохой, человечный и как правило, готовый
помочь.
Он считал себя истинным сионистом, да, наверное, и был им,
полагал, что приезд евреев из России - это благо для Израиля, и
решил по мере возможности помочь нескольким врачам -
репатриантам с работой, при этом обеспечив приемник дешевой
рабочей силой.
Каким-то образом Алон сумел договориться о финансировании
этого проекта и начал набирать к себе врачей - олимов.
Следует отдать должное организаторам проекта - не знаю,
один ли Алон этим занимался или нет - перед началом работы в
приемнике для всех врачей - олимов были организован курс
переподготовки, состоящий их нескольких ротаций в разных
отделениях, в каждом по 1 - 2 месяца. Это было отделение
интенсивной терапии - реанимации, анестезиология, рентген,
инфарктное отделение, хирургический приемник. После разговора с
Алоном я был принят, и вместе с еще несколькими ребятами, мы
начали проходить весь этот маршрут, учась всему помаленьку.
Одновременно я продолжал дежурить в терапевтическом отделении.
Все эти ротации были очень интересными. Особых
обязанностей у нас не было, в основном мы смотрели, спрашивали,
немного помогали врачам этих отделений в рутинных делах.
Постепенно входили в курс дела, научались делать какие-то новые
для себя манипуляции - интубации, постановку катетера в
центральные вены, ушивание ран и пр. и пр.
В общем, это было очень полезное для меня время.
Одновременно Алон записал всех нас на курс усовершенствования
по лечению неотложных состояний, который проводился для врачей
раз в неделю при Тель - Авивском университете в течение 2
семестров, причем добился, чтобы обучение было для нас
бесплатно.
Таким образом, все это было хорошей школой, позволившей
сократить разрыв между требованиями к врачу в России и в
Израиле. Естественно, дома приходилось много читать,
готовиться, делать всякие сообщения, доклады. Кроме медицины,
такая учеба очень развивает язык, даже два - иврит и
английский. Вся профессиональная литература - на английском, а
говорят на работе, естественно, на иврите.
На последнюю ротацию я снова попал в то же отделение
терапии к доктору Пику - это был последний месяц перед началом
работы в приемнике.
Тут уже я себя чувствовал совсем по - другому, чем в
предыдущий раз. С ивритом было уже нормально, я много дежурил в
отделении и меня там хорошо знали, за это время удалось
поднатаскаться в медицине, и на обходах заведующего я не
пропускал ни одного случая продемонстрировать, какой я стал
начитанный и грамотный. Естественно, не преминул я подойти к
заведующему отделением, попроситься на специализацию по
терапии. Так же естественно он меня не взял - отговорился
отсутствием мест, хотя и пообещал иметь в виду, в случае чего.
Но острота проблемы была уже снята - меня ждало место в
приемнике, без работы я уже не останусь.
Наконец последний месяц в терапии завершен, и я вышел
работать в приемный покой в качестве врача общего профиля.
Письмо номер 12. Вариации на тему адсорбции
Я хочу на время прервать повествование о своем возвращении
к профессии. Как Вы уже поняли, в конце концов у меня все
сложилось нормально. Несмотря на всякие проблемы и сложности,
мой путь был относительно гладим по сравнению со злоключениями
многих других врачей, приехавших из бывшего Советского Союза в
Израиль.
Не знаю точных цифр, но полагаю, что среди приехавших
продолжили работать врачами в Израиле только процентов 20 - 25.
Естественно, большая часть из них - это молодые люди лет до 40,
те, кому удалось сдать экзамен на медицинскую лицензию и затем
найти работу. Более ли менее, все прошли маршрут, подобный
моему - одни чуть легче, другие несколько тяжелее.
В более старшем возрасте проблемы, несомненно, гораздо
серьезнее. Труднее выучить язык, сложно одновременно
переучиваться и где то подрабатывать, чтобы кормить семьи. Хотя
врачам с 14 - летним стажем и выдают лицензию как бы
автоматически, но условием этого является 6 - месячная
стажировка в признанном министерством отделении и затем некое
подобие устного экзамена перед комиссией - который,
естественно, так же достаточно сложен, и не все его
преодолевают. Даже пройдя экзамен, очень многие просто не могут
найти потом места - врачей предпенсионного возраста никто не
хочет брать на работу.
Несмотря на эти общие закономерности, трудно предсказать,
как сложится профессиональная судьба конкретного врача. Иногда
молодой, здоровый и преуспевающий в прежней жизни человек никак
не может преодолеть барьеры, и теряет свою прежнюю профессию. С
другой стороны, немало людей предпенсионного и даже пенсионного
возраста находят в себе силы на то, чтобы справиться со всеми
сложностями и продолжить работать по специальности. Это зависит
в некоторой степени от удачи, и в огромной степени от свойств
самой личности.
Я хочу рассказать о нескольких людях, с которыми я
столкнулся в Израиле и об их профессиональных судьбах. Они
показались мне интересными и нетипичными, подтверждающими тезис
о том, что, в конечном счете, все зависит от самого человека.
При этом я не беру известных во всем мире ученых, которым не
требовалось особо доказывать свои профессиональные возможности
- они, хотя и не всегда гладко, но устраиваются. Я имею в виду
обычных людей, работавших в Союзе простыми врачами, в крайнем
случае, заведующими отделением.
История первая.
Речь пойдет о моей знакомой по курсам переподготовки -
назовем ее Д.
Д. родилась в Одессе, это невероятно колоритная личность
со всеми характерными одесскими интонациями и словечками.
В 18 лет она вышла замуж за москвича и переехала жить в
столицу. Ее муж, хоть и не одессит, но личность не менее
колоритная, работал поваром, при этом играя в театральной
студии.
Семь лет подряд Д. штурмовала медицинский институт, и
шесть раз подряд ее проваливали - каково еврейке, да еще с
одесским прононсом, поступать в московский мед - всем ясно. За
эти годы она успела закончить мед училище и начать работать
акушеркой. На седьмой раз крепость все же пала - ее приняли на
первый курс. К тому времени у нее уже было двое детей.
Отец семейства тоже даром время не терял, успел закончить
вечерний институт пищевой промышленности, и устроился шеф -
поваром в один из престижных московских ресторанов.
За 7 лет учебы кипучий одесский темперамент проявился в
основном на поприще общественной работы - Д. быстро выдвинулась
по комсомольской линии. После окончания института она поступает
в клиническую ординатуру по гинекологии. Через 2 года успешно
заканчивает ее. Затем, когда советское еврейство начинает
шевелиться и потихоньку отчаливать из Союза, семейство Д. так
же решается паковать чемоданы. За несколько лет до этого в
семье появляется еще один ребенок.
С тремя детьми семья благополучно переезжает в Израиль.
Муж без особых проблем находит работу по своей поварской
специальности - сначала в каких то маленьких забегаловках,
потом в более приличных заведениях, а под конец становится
ведущим поваром в ресторане шикарного отеля в Тель - Авиве.
Сложнее приходится Д. Сразу после приезда она пытается
сдать врачебный экзамен, и естественно, безуспешно. Затем
заканчивает курс для подготовки к экзамену, но преодолеть этот
барьер ей снова не удается. Готовится еще год - и вновь
неудача. Непросто учиться к экзаменам с 3 детьми и без всякой
посторонней помощи. Приходится возвращаться к специальности,
полученной в мед училище. Д. поступает на курсы дипломированных
медсестер, успешно кончает их, получает диплом старшей
медсестры и начинает работать в крупной больнице в Ашкелоне в
отделении беременности высокого риска. Кроме того, регулярно
дважды в год она ходит сдавать врачебный экзамен, но
безуспешно.
На работе Д. быстро выдвигается, ее начинают ценить,
появляется жизненная стабильность- нормальная работа, приличная
зарплата, уважение коллег и начальства.
Семья постепенно становится на ноги. Покупается квартира,
машина куплена раньше. Наконец, в семье ожидается прибавление -
четвертый ребенок. Казалось бы, живи и радуйся, есть все что
нужно для счастья. Но самолюбие не позволяет успокаиваться.
После рождения дочки Д. берет отпуск по уходу за ребенком, во
время которого снова, уже в восьмой раз, готовится к экзамену
на медицинскую лицензию, и на этот раз его успешно сдает.
Моментально вся медсестринская карьера отбрасывается, как
ненужная старая тряпка, вместе с хорошим местом и достойной
зарплатой. В министерстве здравоохранения Д. признана врачом -
стажером (интерном), поскольку ее стаж не превышал в Союзе 2
лет. Она получает возможность в течение года получать мизерную
олимовскую стипендию и проходить стажировку в больнице без
ясных перспектив на будущее. Во время стажировки она так себя
зарекомендовывает, что несколько отделений приглашают ее к себе
на специализацию. Но Д. хочет быть только гинекологом. Все, кто
про это слышат - смеются ей в лицо. Гинекология - это самая
блатная специальность, избранные выпускники израильских
университетов не могут попасть на работу в это отделение, а тут
какая то олимка, да еще с четырьмя детьми. Но Д. это не
смущает. Кипучий одесско-комсомольский темперамент ведет на
баррикады, и они падают одна за другой.
Она осаждает профессора, заведующего отделением
гинекологии до тех пор, пока он не соглашается взять ее
волонтером, без оплаты. Дальше привычный сценарий повторяется -
через короткое время Д. становится в отделении незаменимой,
делает всю черную работу, пашет за двоих, и наконец, получает
дежурства в гинекологии, ее ставят на операции, что само по
себе без признанной специализации вещь невероятная. Днем она
работает в отделении бесплатно, но за дежурства деньги
получает. Работы она при этом делает на все две ставки - но это
уже ее личное дело.
На этом наша история пока заканчивается. Специализации по
гинекологии Д. до сих пор не получила, и получит ли в
дальнейшем - не ясно. Но в любом случае, к своей любимой
профессии она вернулась, а если не гинекологом - то уж
терапевтом или педиатром она станет точно - эти отделения
готовы взять ее на специализацию хоть сейчас. Но Д. пока ждет -
может у профессора совесть проснется, и он все же даст ей то,
что она заслужила по праву.
История вторая.
Речь пойдет о человеке, с которым я познакомился в кожном
отделении больницы Бейлинсон, назовем его доктор А.
Доктор А. приехал из Молдавии в Израиль в возрасте 65 лет,
проработав всю жизнь кожником - венерологом. Был он там
достаточно устроен, приехал в основном из - за сына, который
решил репатриироваться.
Не зная ни слова на иврите, А. пошел в ульпан, выучил язык
в такой степени, что мог как то объясниться. После этого больше
от скуки пошел на 6 - месячную стажировку для врачей со стажем
больше 14 лет - хотя в этом возрасте пенсия ему уже полагалась,
и о работе можно было не беспокоиться. Во время стажировки он
освоил профессиональный иврит, работал в дерматологическом
отделении в мед. центре Тель Ха Шомер, одновременно из
любопытства ходил в лабораторию, где занимались диагностикой
грибковых инфекций. Ему пришлось заниматься этим во время
работы в Союзе, и с такими микроскопическими исследованиями он
был знаком хорошо. В лаборатории быстро оценили его познания,
но на том все и кончилось. Шесть месяцев прошли, экзамен он
сдал, лицензию на право работы получил и спокойно положил ее в
шкаф, понимая, что искать работу в его возрасте бессмысленно, а
прожить можно и на пенсию.
Буквально через две недели к нему внезапно позвонил
профессор - дерматолог из больницы Бейлинсон и пригласил на
собеседование. Оказалось, что из его отделения неожиданно
уволился старший лаборант - специалист по микробиологической
диагностике грибковых инфекций. Профессор обратился в
лабораторию Тель Ха Шомера, где ему тотчас же порекомендовали
этого самого А. Он благополучно прошел собеседование, начал
работать. На момент нашего знакомства ему уже исполнился 71
год, он работает в больнице Бейлинсон уже 6 лет. Его диагнозы
пользуются там полным доверием, в своем деле он - авторитет.
Этот человек занимается хотя и не врачебной деятельностью, но
максимально близкой к ней. В то время как большинство его
сверстников сидят на скамеечке около дома или нянчат внуков,
доктор А. продолжает спокойно сидеть за своим микроскопом,
растить грибки в чашках Петри, и на пенсию уходить отнюдь не
собирается.
История третья.
На курсе переподготовки учился с нами парень, В., которому
мы все завидовали. Ему удалось устроиться на завод, где он
работал по вечерам на каком то станке, и получал приличную по
тем временам зарплату.
В начале ему удавалось совмещать это дело с учебой, но по
мере приближения экзамена работа стала заметно мешать. Нужно
было сделать выбор. Бросить работу, оставить семью без зарплаты
и продолжать учиться к экзамену ради призрачных перспектив
когда - нибудь снова работать врачом, или махнуть рукой на
учебу, не тратить на нее время и спокойно зарабатывать своими
руками верный кусок хлеба.
Не знаю, что повлияло на его решение - семья, сложности
учебы или просто пессимистическое настроение, которое было
распространено в нашей среде из - за трудностей экзамена и
сложности поисков работы. Но, в конце концов, курс он бросил,
перейдя работать на заводе на полную ставку. Вскоре подкопил
денег, купил машину, квартиру, и в общем стал достаточно
устроенным человеком.
Мы все продолжали барахтаться без денег и без ясных
перспектив, тогда как для В. абсорбция, можно сказать,
закончилась.
Затем я потерял его из виду, и встретился с ним только
через несколько лет, в больнице Ассаф Ха Рофе. Оказалось, что
за это время он бросил завод, окончил курсы рентгенотехников и
работает по этой специальности.
Работа не самая легкая, но достаточно интересная и
квалифицированная, несложно найти работу, есть возможности для
профессионального роста, неплохая зарплата. Но при этом я не
сомневаюсь, что встречаясь с бывшими товарищами по курсу,
работающими теперь врачами, В. жалеет, что ушел тогда с нашего
курса и не стал сдавать экзамен на медицинскую лицензию.
История четвертая.
Речь пойдет о моем приятеле еще со времен учебы в
Свердловском мед институте, назовем его Ш.
Учиться в институт он пришел после армии, куда его забрали
вскоре после окончания мед училища. Учеба шла у него не очень
легко, отчасти из - за живости характера и любви к веселью,
отчасти из - за занятости другими делами. Со времен мед училища
Ш. страшно увлекся китайской медициной, иглоукалыванием,
постоянно читал книги по этим темам, и скучные предметы типа
анатомии или физиологии просто мешали ему предаваться любимому
занятию. Так или иначе, институт он закончил, и уехал к себе в
небольшой городок в Свердловской области, известный своим
крупным трубопрокатным заводом. После этого наши пути
разошлись. До меня только доходили слухи о том, что Ш. работает
в медсанчасти завода, организовал там отделение китайской
медицины, и преуспевает. Затем стали поговаривать, что он
готовится защищать кандидатскую диссертацию по иглоукалыванию,
что для меня звучало странно. Я прекрасно помнил успехи Ш. во
время учебы - они не очень увязывались с возможностью защиты
диссертации.
Затем я переехал в Ленинград, и потерял связь со старыми
приятелями, а потом и вовсе уехал из Союза. Уже в Израиле до
меня дошли сведения, что Ш. тоже находится здесь. Через
министерство внутренних дел я разыскал его адрес, и
созвонившись, приехал к нему в гости, где он и рассказал мне
продолжение своей истории.
Как оказалось, Ш. выехал из Союза на год раньше меня. До
отъезда он продолжал работать в созданном им отделении
рефлексологии при заводе. Поскольку его лечение было очень
эффективным, и позволило снизить число дней нетрудоспособности,
теряемых рабочими из - за всяких болей в спине, и пр.,
заводское начальство охотно выделяло ему деньги на приобретение
приборов и оборудования для отделения. За счет завода были
приглашены на работу специалисты по рефлексотерапии из Китая.
Работа кипела, Ш. завязал связи с всесоюзным институтом
рефлексологии в Ленинграде, снабжал его за счет завода всякими
дефицитами, и дело действительно шло к диссертации.
Одновременно Ш. организовал кооператив на базе своего
отделения, который стал приносить хороший доход. Большую часть
заработанных денег он пускал на закупку оборудования, заказ
новых монографий по иглотерапии из разных стран мира. Поскольку
с иностранными языками у Ш. было неважно, он заказывал переводы
этих монографий профессиональным переводчикам, и учился по ним.
Однажды в новой монографии, полученной из Франции, он наткнулся
на методику, которая показалась ему интересной. С помощью
переводчика он пишет письмо автору с просьбой разъяснить
подробности.
Уважаемый профессор, известный специалист по иглотерапии,
признанный во всем мире, получив письмо, совершенно обалдевает.
Мало того, что в России, в каком то маленьком городке, почти
среди сибирских снегов, слышали о его только что вышедшей
монографии. Оказывается, и там есть специалисты, способные
понять и использовать его методики, задающие вопросы на хорошем
профессиональном уровне. Он вступает в переписку с Ш.,
консультирует его, высылает ему специальную литературу и,
наконец, приглашает его за счет своего института пройти
годичную стажировку по иглоукалыванию во Франции.
В те годы было еще не просто получить разрешение на
временный выезд, и Ш. отказывают. Он устраивает большой шум,
пишет письма в министерство, ругается с местным КГБ, которое не
дает разрешения. Наконец, скандал приобретает такой размах, что
друзья из органов предупреждают - нужно смываться, а то
посадят, поскольку он уже всех задолбал, и им поручено найти
криминал в деятельности его кооператива.
Ш. быстро сворачивает всю деятельность, увольняется,
переезжает в другой город и подает заявление на выезд в
Израиль, куда вскоре и попадает вместе с женой и двумя детьми.
В Израиле он поселяется в маленьком зачуханном городишке
на севере страны, и реально оценив свои шансы, отказывается от
мысли получить медицинскую лицензию. Ш. открывает частную
клинику по иглоукалыванию, благо в Израиле для этого не нужно
никакой лицензии. Начинает работать, постепенно появляются
пациенты, оценившие его профессиональный уровень. Он
моментально давит всех конкурентов в городе, не способных
работать столь же качественно. К нему начинают приезжать на
лечение люди из других городов. Однажды ему удается вылечить от
хронических болей в плече журналиста из крупной израильской
газеты, который затем пишет о нем большую статью. После этого
дела его идут еще лучше, пациентов полно, Ш. открывает филиал
своей клиники в центре страны.
При этом он получает наслаждение от работы - занимается
любимым делом, над ним нет никакого начальства, сам себе
хозяин. Может позволить себе купить любое оборудование, любые
монографии - живи и радуйся. Жена тоже устроена и работает,
дети учатся.
Единственное, что огорчает - нестабильность жизни и
постоянная угроза Израилю со стороны арабов. После войны в
Персидском заливе, которую Ш. с семьей пережил в Израиле, после
сирен по ночам, противогазов, и сидения в герметической комнате
Ш. решает, что нужно перебираться в более спокойные места. Он
готовится к этому заранее - кончает несколько разных курсов,
часть экзаменов сдает экстерном, получает дипломы массажиста,
физиотераписта, специалиста по иглотерапии, по мануальной
терапии. Затем, вооруженный всем этим, проходит интервью в
посольстве Канады. Будучи нужным для этой страны специалистом,
он легко набирает нужное для эмиграции количество баллов и
получает въездную визу.
После этого он уезжает в Канаду, и наша связь с ним вновь
прерывается. Но у меня нет ни тени сомнения, что и там он сумел
выучить язык, открыть свою клинику и встать на ноги.
Думаю, что в следующий раз я услышу о Ш. когда он уже
будет миллионером, владельцем сети клиник по всему миру- с него
станется.
Письмо номер 13. Приемный "покой"
После окончания всех ротаций я, наконец, начал работать в
терапевтическом приемнике больницы Асаф Ха Рофе. Приемник
состоял из терапевтического, детского отделений и хирургии с
ортопедией.
В терапевтическом подразделении было 18 коек. Все они
расставлены рядом изголовьями к стене, отделены друг от друга
занавесками, скользящими по специальному рельсу под потолком.
Эти занавески можно сдвинуть в сторону или закрыть ими кровать
со всех сторон так, что образуется маленькая отдельная кабинка.
У изголовья каждой кровати в стену вделана система для подачи
кислорода, воздухоотсос, лампа на длинной ножке, тут же на
полочке стоит кардиомонитор. В середине зала расположен
сестринский пост-длинный стол со стойкой как в баре, за которым
и происходит вся административная работа. Сбоку от него стоит
столик для врачей- те из них, которые уже осмотрели очередного
больного, могут на минутку присесть и заполнить на него историю
болезни, чтобы затем снова вскочить и продолжить работать
дальше.
За сутки поток больных мог составить 80 - 100 человек. За
это время обычно случались одна - две реанимации, еще человека
3 проходили через лечение в шоковой комнате, человек 50
госпитализировались в отделения.
Пожалуй, в любой крупной больнице приемное отделение -
самое тяжелое. Постоянная суета санитаров с каталками, звук
сирен подъезжающих амбулансов, потоки больных и их
родственников в приемник и обратно, иногда шум скандалов, когда
приемник переполнен и нервы и у врачей и у больных на пределе.
Работа в приемнике - дело очень неблагодарное. Система
построена так, что невозможно пропустить весь поток больных
быстро - всегда тормозит лаборатория, рентген, консультации
узких специалистов, поэтому иногда больные ждут в коридоре,
когда освободится кабинка для осмотра, а после осмотра затем
часами ожидают выписки, что сделать никак нельзя, пока не
завершена вся диагностическая процедура.
Раздражение выплескивается на врачей и медсестер, иногда
доходит почти до рукоприкладства. Была на моей памяти пара
случаев, когда коллектив больницы даже объявлял забастовку
после избиения дежурных врачей и мед братьев родственниками
больных, недовольных обслуживанием в приемнике.
Редкие минуты затишья сменяются такой закруткой, что
только и думаешь про себя "Скорее бы кончился этот кошмар,
дотянуть бы еще несколько часов до конца смены" Работа крайне
тяжелая как физически - вся смена на ногах, постоянные
перебежки от одного больного к другому без остановки - так и
психически - шум, суета, недовольство больных, постоянное
напряжение, чтобы не сделать какую нибудь ошибку в диагнозе или
лечении.
Одновременно ты занимаешься 5 - ю - 6- ю больными - один
только что поступил, и нужно расспросить его, все записать в
карточку и дать назначения, другому нужно брать анализы и
ставить катетер для инфузии в вену, третий уже 2 часа ждет
консультации невропатолога и постоянно хватает тебя за рукав с
вопросом - "Когда же невропатолог, наконец, явится".
Кому - то из пациентов нужно срочно снимать кардиограмму,
кому то вводить лекарство - все это дело дежурных врачей.
Одновременно (в приемнике все случается одновременно)
какой - то из больных тяжелеет и сестра зовет тебя оказать ему
помощь. К тебе постоянно подходят родственники твоих пациентов
и спрашивают, что с ними происходит, когда придут результаты
взятых анализов. А ты не знаешь, когда они придут - от тебя это
не зависит.
Ускорить получение анализов из лаборатории невозможно,
узкие специалисты сами разрываются на части между приемником и
другими отделениями, сеньор приемного покоя занят с другими
больными, и не сразу удается представить ему нового больного,
или уже обследованного, чтобы он, наконец, принял решение о
выписке.
А не дай бог, случается какая нибудь катастрофа - и нужно
все бросать и бежать в "шоковую" комнату кого нибудь
реанимировать, а остальным больным на это наплевать - они - то
хотят быстрее закончить мучительный процесс пребывания в этом
аду, и или уйти домой, или подняться в спокойное и тихое после
приемника отделение.
Когда ты измочаленный выходишь после реанимации, к тебе
бросается истеричная дочка какого - нибудь старого маразматика
и кричит, что она будет жаловаться, что ее папочка уже пол -
часа тут страдает, а к нему еще никто из врачей не подошел. И
она права - действительно не подошел - но его состояние уже
было оценено медсестрами как стабильное, и не требующее
неотложной помощи, а мы все это время не сидели и не пили кофе
- а занимались более тяжелыми больными. Иногда трудно не
сорваться и не наорать на эту бедную, не в чем не повинную,
кроме отсутствия терпения, женщину, а она потом пишет жалобу, и
завертелось...
Многие больные, более скромные и терпеливые, молча ждут, и
ты чувствуешь себя просто ужасно, не имея возможности быстро
помочь им, и проскакивая под их укоризненными или просящими
взглядами к тем, кто тяжелее или просто понахальнее.
В общем, все правы и все не правы, у всех своя правда и
свои причины для недовольства.
Одновременно в приемнике работает 5 - 6 врачей, и у
каждого есть своя функция. Обычно 2 старших врача - сеньора -
принимают решение, что делать с больным после обследования -
выписывать или класть. Остальные - молодые врачи - проходящие
специализацию по терапии или гериатрии, а так же стажеры и
врачи - олимы - делают техническую работу - принимают больных,
дают первичные назначения, заполняют истории болезни, ну и
конечно, выполняют все манипуляции типа взятия анализов или
постановки венозных катетеров.
Когда больной полностью обследован, анализы и консультации
получены - нужно доложить его сеньору, и он уже решает, как
поступить с этим пациентом.
На определенном этапе - обычно после прохождения экзаменов
первой ступени (через 2 года от начала специализации) молодые
врачи получают от администрации "право подписи" - то есть право
самостоятельно выписывать больных из приемника.
Госпитализировать - это психологически легко, а вот выписать
всегда тяжело - выпишешь, а вдруг он дома возьмет и помрет?
Поэтому право подписи получают только те врачи, на которых
больница может положиться, т. е. достаточно продвинутые в
профессиональном плане. На иврите слово "право " - "зхут" -
звучит похоже на слово "схус" - " хрящ ".
Поэтому молодые врачи часто шутят друг с другом - "Ну что,
у тебя уже вырос хрящик подписи? " Т. е. получил ли ты право
выписывать из приемника? Это с одной стороны почетно - зримый
показатель твоего продвижения в профессиональном плане, а с
другой стороны - ужасно напрягает. До этого ты делал только
техническую работу, а бремя принятия решения брали на себя
сеньоры - а тут вдруг ты должен решать сам.
Раньше я полагал, что основная задача приемного отделения
- это госпитализация пациентов, в таковой нуждающихся. Начав
работать в этом заведении, я понял - основное его назначение -
выписка приходящих туда больных. Для того чтобы можно было
отправить больного домой - его в приемнике слегка лечат, делают
разные анализы, вызывают к нему консультантов, но основная цель
этой бурной деятельности - в конце концов, сказать ему - "С
вами все в порядке, обращайтесь за продолжением лечения к
семейному врачу". Тех пациентов, состояние которых выписать их
не позволяет - нечего делать-приходится госпитализировать.
Больных, которые в Свердловске в мою бытность врачом
городской больницы заполняли терапевтические койки - тут и на
порог отделения не пускают. Я помню, что там все больные с
пневмониями госпитализировались - тут почти все лечатся
амбулаторно. Там отделения были забиты язвенниками,
холециститниками, астматиками - тут таких лечат в приемнике и
отправляют домой. Госпитализируют только крайне тяжелые случаи,
то есть только тех, кто без госпитализации может умереть или
развить опасное для здоровья осложнение.
Причем, в профессиональной среде врачи, которые с трудом
принимают решение о выписке, весьма низко оцениваются, про
таких говорят "У него нет яиц, он всего боится". (На иврите это
звучит менее грубо, чем по русски) Но и идиоты, которые
бесшабашно выписывают всех подряд, а потом оказывается, что
выписали больного с инфарктом или менингитом - тоже долго не
удерживаются.
Поэтому основная задача сеньора - выписать как можно
больше - поскольку больница не резиновая - всех не положишь -
но при этом не пропустить действительно опасные случаи.
Это крайне трудная задача. Постоянная необходимость
принимать решение, при условии что цена ошибки очень высока -
выматывает донельзя. Я знаю сеньоров, которые после бессонного
дежурства в приемнике дома не могут спать без успокаивающего,
страдают от перебоев в сердце, чувствуют себя больными по
несколько дней после дежурства.
К счастью, мне - то не приходилось беспокоиться о выписке
- права подписи я не получил, поскольку еще даже речи не стояло
о том, что я когда нибудь смогу начать специализацию. Моя
функция была чисто техническая. Принять больного, дать
назначения, провести обследование и получить указания от
сеньора, что делать дальше.
Я работал обычно посменно днем или вечером, а так же делал
ночные дежурства.
Оплата моя состояла из 1/6 части ставки +некоторая доплата
из фонда главного врача. После той стипендии, которую я получал
раньше от министерства адсорбции, я был и этому рад, тем более
что с дежурствами сумма выходила более - менее сносная. Шестая
часть ставки - это минимально возможная часть, под которую
можно оформить на врача профессиональную страховку. Она
необходима в случае врачебных ошибок - если больной подаст в
суд, то защита врача и оплата ущерба происходит за счет этой
страховки. Ни один врач в больнице не имеет права без нее
работать с пациентами. Кстати, именно по этой причине мало кто
из заведующих берет на работу врачей - олимов волонтерами - у
них нет страховки.
Интересные особенности у пациентов в Израиле. Евреи есть
евреи - очень любят лечиться. Причем исторически сложилось так,
что поликлиническая служба всегда была слабее больничной по
уровню, поэтому при малейшей проблеме со здоровьем многие
больные, не доверяя поликлинике, требуют от своего врача
направление в приемный покой на обследование, или сами
отправляются туда без всякого направления.
Это приводит к тому, что среди поступающих в приемный
покой пациентов довольно большой процент составляют чисто
амбулаторные случаи, с которыми можно вполне справиться вне
больницы, а в приемнике им делать просто нечего.
Кроме того, у многих пациентов в Израиле совершенно
отсутствует уважение к статусу врача - докторов часто
воспринимают как представителей сферы обслуживания.
Особенно раздражает, когда часа в 3 ночи тебя будят для
осмотра какого нибудь 18 - летнего юнца, жалующегося, что уже 2
месяца он периодически страдает от покраснения левого уха или
от зуда в мизинце правой ноги, и вот только сейчас он нашел
время обратиться к врачу. Хочется его за это самое ухо вывести
из приемника и пинком под зад отправить в поликлинику, куда он
и должен был обратиться с такой ерундой.
В то время как на дежурстве к тебе поступают действительно
тяжелые больные, которые могут погибнуть, если не получат от
тебя помощи - подобные случаи воспринимаются просто как
издевательство, и таких пациентов стараются выписать как можно
скорее.
При этом сам этот соискатель медицинской помощи считает в
порядке вещей обращаться в приемник с любым пустяком и в часы,
удобные ему.
Есть хороший анекдот, который я всегда в таких случаях
вспоминаю:
Больной приходит к урологу с жалобами на боли в мошонке.
Врач внимательно его расспрашивает, затем обследует, мнет во
всех необходимых для осмотра местах, и говорит, что все в
порядке, никакой болезни нет. Пациент благодарит и уходит. На
пороге поликлиники он сталкивается с приятелем, который
спрашивает
- Хаим, что ты здесь делаешь? Ты что, заболел?
- Да нет, просто у меня было свободных пол часа - вот и
зашел к врачу яйца почесать" И таких любителей почесаться, к
сожалению, полно.
Другой сорт пациентов, которых так же сильно не любят
дежурные врачи - это люди, страдающие психосоматическими
расстройствами, неврозами, депрессиями, приступами паники. Они
обычно попадают в приемник регулярно, по несколько раз в месяц,
обычно с бригадой скорой помощи, въезжают на каталке с маской
страдания на лице, в возбуждении и страхе. При этом они
жалуются на боли в сердце, одышку, сердцебиение, тогда как
никаких объективных симптомов болезни у них нет. Их уже знают в
лицо все дежуранты, считают просто симулянтами и стараются
быстро от них отделаться - дать укол успокаивающего и скорее
выписать. При этом они отнюдь не симулянты - их страдание не
менее реально, чем у больных с инфарктами. Они действительно
ощущают боль и страх смерти, они тратят огромные деньги на
постоянные вызова скорой помощи и оплату лечения в приемнике -
но не в состоянии сами справиться со своими приступами. Им
необходимо ощущение безопасности, которое они получают только в
приемнике, рядом с врачом.
Иногда они даже осознают, что их болезнь имеет не
органическую, а психическую природу, но от такого осознания их
переживания легче не становятся. Их болезнь связана с
психической сферой, и лечение у психиатра или психолога во
многих случаях разрешает эту проблему.
Но можно понять и дежурного врача - он видит одного и того
же пациента почти на каждом дежурстве, каждый раз прибывающего
на амбулансе с большим драматизмом, привлекающего к себе
внимание громкими жалобами и стонами, но без каких бы то
объективных симптомов, с прекрасной кардиограммой и анализами.
Часто он прибывает ночью, лишая дежурного врача возможности
поспать отпущенные ему 2 - 3 часа, только для того чтобы
получить успокаивающий укол, и вскоре покинуть приемник. Волей
неволей начинаешь относиться к нему как к симулянту.
Могу сказать из личного опыта, что если в начале дежурства
жалеешь больных и сочувствуешь им, то к середине смены из - за
напряжения, и усталости, хамства некоторых пациентов и
недосыпа, встречаешь каждого нового больного с чувством,
близким к неприязни, заранее считая его симулянтом, по пустякам
морочащего тебе голову.
Коллектив приемника состоит из постоянных медсестер и мед
братьев, дежурящих посменно по 8 часов, а так же врачей,
работающих с утра до полудня. С 15 до 8 утра в приемнике
остаются доктора дежурной смены, каждый день разные. Очень
много зависит от того, с кем выпадает работать.
Среди мед. сестер приемника обычно все
высокопрофессиональны, но есть более приятные и менее приятные.
Интересно, что среди приятных обычно были медсестры и мед
братья - арабы. По - видимому, в Израиле работает та же
закономерность, что была с евреями в России в застойные
времена. Чтобы занять какое то достойное место, соискателю -
еврею нужно было быть на две головы выше в профессиональном и
личностном плане, чем прочим претендентам, чтобы это место
получить. То же и с арабами в Израиле. Те. кто получают место в
приличной больнице, обычно очень способны, хорошо подготовлены,
и зачастую просто приятные ребята.
Я очень любил работать в одну смену с мед братом по имени
Мустафа. Добрейшей души парень, очень грамотный, он мог бы
вполне заменить в приемнике многих врачей. Его обычно называли
Мус, или Мусти, а врачи олимы - так просто по свойски - Муська.
Когда по обмену опытом нужно было отправить несколько медсестер
на неделю в США, из многих претендентов выбрали троих, и его в
том числе.
При полной симпатии и уважении к нему как к личности и
товарищу по работе, незримый барьер "арабы - евреи" все равно
временами возникал. После каждого тер. акта со стороны арабов
Мус ощущал себя скованно, неловко. Точно так же я чувствовал
себя при общении с ним после массового убийства арабов
еврейским поселенцем доктором Гольдштейном в пещере Праотцов.
Хотя ясно, что к этим преступлениям ни он, ни я не
причастны, какое то ощущение вины за преступников из своего
народа все равно чувствовалось.
Поэтому, чтобы не усугублять противоречия, на политические
темы с коллегами - арабами мы старались не говорить, и вообще
темы противостояния евреев и арабов не затрагивать.
Отношения между врачами и сестрами в Израиле отличаются от
принятых в России. Там медсестра является подчиненной врача, а
тут они - просто коллеги по общей работе. Сестра воспринимает
назначения врачей критически, и если ей кажется, что назначение
неверное, она может отказаться выполнить его и потребует
подтверждения от более старшего врача (такое, хотя и нечасто,
но все же случается). Завоевать доверие медсестер непросто, но
если это произошло - медсестра или мед брат - твой лучший и
надежнейший помощник. Они вовремя обратят внимание на
отяжелевшего больного, подскажут, что с ним происходит, не
будут дергать дежурного врача по пустякам, а постараются
разрешить возникающие проблемы самостоятельно. Мед брат
руководит в приемнике всеми организационными вопросами - какого
больного куда положить, кто первый идет на рентген, а кому
послать сначала анализы, кто из больных более тяжелый - к кому
направить врача в первую очередь.
Вновь поступившего больного принимает сначала медсестра,
оценивает его состояние, меряет пульс, давление, присоединяет
при необходимости к монитору, дает кислород, если пациент
тяжелый, не дожидаясь врача, ставит ему венозный катетер. Врач
выступает зачастую в виде консультанта, а ответственной за
больного как бы является медсестра. Я, конечно, утрирую, но
просто хочу подчеркнуть, что в Израиле медсестра - не просто
исполнитель, а самостоятельный и ответственный специалист,
делающий свою часть работы в партнерстве с врачом.
После этого гимна медсестрам я заканчиваю свое
повествование до следующего письма.
Письмо номер 14. Скорая помощь
В прошлом письме я писал о том, как работал в приемном покое больницы
Асаф Ха Рофе.
На одном из дежурств мне пришлось сопровождать пациента из приемника в
инфарктное отделение.
Кстати, этап транспортировки тяжелого больного является для него самым
опасным. Пациента может вытащить с того света бригада скорой помощи, затем в
приемном покое добьются стабилизации его состояния, после чего больного
отправляют, например, на снимок в рентгеновское отделение. В лучшем случае,
кроме санитара, пациента сопровождает какой нибудь молодой врач - стажер. И
не удивительно, если при этом лишенный должного медицинского надзора пациент
делает аритмию или другое осложнение, от которого и погибает.
По статистике, летальность на этапе транспортировки раненых или
тяжелобольных намного превышает показатели смертности на всех прочих этапах
лечения, поскольку при этом возможности мониторинга и мед. помощи
ограничены.
Когда сопровождаешь такого больного, положено брать с собой монитор -
дефибриллятор, дыхательный мешок Амбо, иногда даже Pulse - Oxymeter, но
самое важное - умеешь ли ты всеми этими приборами правильно пользоваться.
Ведь отправляют на сопровождение, как правило, тех, кто наименее полезен в
приемнике - работа - то продолжается, другие больные поступают, и каждая
пара рук на учете.
Поскольку я тогда, в начале своей израильской карьеры, был в табели о
рангах где - то на уровне стажеров, то меня постоянно и посылали на подобные
сопровождения. Пару раз мне приходилось даже использовать эти приборы, к
счастью для больного, успешно (к тому времени я уже научился)
Заведующий инфарктным отделением, доктор Фирбер, как раз в тот день
дежурил. Он принял у меня больного, поспрашивал "за жизнь ", (мы были
знакомы - я провел в его отделении месяц на стажировке), а потом неожиданно
спросил: "А не хочешь ли ты подежурить на скорой помощи в реанимационной
бригаде? " Он одновременно являлся ответственным врачом скорой, и сам
набирал новых дежурантов.
Я от неожиданности промямлил что то вроде " Да я бы и рад, но боюсь,
недостаточно для этого подготовлен ".
Врачи реанимационных бригад тогда казались мне чем то вроде суперменов,
держащих в своих руках жизнь и смерть пациентов. Если больной или раненый в
критическом состоянии все же дождался приезда "Натана " (так обозначается
ивритское сокращение - "передвижная бригада интенсивной терапии "), то уж до
больницы то ему в любом случае умереть не дадут, что бы с ним по пути не
случилось.
Доктор Фирбер хмыкнул, пробурчал: "Достаточно ты подготовлен. Главное,
слушайся парамедиков, и все будет в порядке. В общем, я ставлю тебя в график
на следующий месяц, а ты пока походи на подстанцию, поезди с кем нибудь из
врачей, чтобы войти в курс дела ".
Так я и сделал, после чего начал дежурить уже самостоятельно.
Служба скорой помощи в Израиле называется МАДА - от ивритского
сокращения "Маг человек вдруг сознание обретает, и осыпая всех проклятиями
удаляется на нетвердых ногах. Причем в Израиле это чаще наркоман, чем
пьяница.
В итоге, действительно тяжелые больные иногда вынуждены ждать по 20 -
30 минут, прежде чем Натан к ним доедет, тогда как обычно, время от вызова
до приезда бригады значительно меньше - в пределах 10 - 15 минут внутри
города.
Когда в центре Тель Авива пару лет назад произошел очередной
террористический акт, число пострадавших дошло до 80, из них около 20
тяжелораненых. Первые машины МАДЫ прибыли на место через 4 минуты после
взрыва, а через 20 минут на месте происшествия уже не осталось ни одного
пострадавшего. Конечно, часть легкораненых была развезена по больницам
частными машинами, но те, что оставались, были обработаны моментально.
Должен заметить, что в отличие от скорой помощи в Свердловске, на
которой я успел некоторое время поездить, когда был студентом, тут машина
выезжает с подстанции сразу после принятия вызова. Не бывает ситуации, когда
на объявление диспетчера о вызове водители говорят - "Счас, партию в бильярд
доиграем, и поедем " (такие высказывания я на Свердловской скорой слышал не
раз). Даже во время еды все выскакивают, хватают недоеденное с собой и через
пару минут уже мчатся.
Вообще, "моральный уровень " работников МАДЫ очень высок.
Среди них есть разные люди, но всех их отличает общие качества -
высокий уровень ответственности и уважение к человеческой жизни, желание ее
сохранить. Ребята там в основном все молодые, самые старшие парамедики -
ветераны едва достигают 30 - 35 лет. Более старшие просто уходят в
начальство, или вообще меняют профессию.
Большинство из работающих - энтузиасты, романтики профессии, люди,
пришедшие на скорую, чтобы спасать. Другие, как правило, там не
задерживаются - работа нелегкая, и не слишком хорошо оплачиваемая.
Причем для них спасение человеческих жизней- это не фигуральное
выражение, это именно то, чем они занимаются ежедневно, и достаточно
успешно.
Уровень нагрузок - и моральных и физических - высок. Зато высок и
уровень удовлетворения, когда благодаря их профессиональным действиям
удается довести больного живым до госпиталя, а недели через две узнать, что
бывший верный кандидат в покойники выписан, и ушел домой на своих ногах.
Вообще, на МАДЕ это вроде спорта - кто больше сделает успешных
реанимаций. Бригада, возвращающаяся с вызова на подстанцию, рассказывает о
происшедшем примерно в тех выражениях, как рассказывают рыбаки о пойманной
крупной рыбе, или охотники - о заваленном медведе. Идет даже негласное
соревнование между парамедиками разных подстанций. Не раз я слышал в их
разговорах между собой, к примеру, что "на соседней подстанции в прошлом
месяце было 6 успешных реанимаций, а на нашей пока только 4. "
Причем успешной реанимация считается тогда, когда больного удалось
живым довести до приемника. Что происходит с больным дальше - это уже
проблема больницы.
В этом спорте есть и побочные стороны. Иногда скорая прибывает, когда
больной уже довольно долго находится в состоянии клинической смерти, при
этом сердце еще можно запустить, а мозг уже необратимо поврежден.
Естественно, сложно по приезде судить о состоянии мозга - степень его
повреждения становится ясна только через несколько дней. Поэтому есть
случаи, когда реанимированный "Натаном " пациент в сознание так и не
приходит, и лежит в отделении состоянии "овоща " - когда кора головного
мозга полностью разрушена, а сохранены только вегетативные функции. В одном
из отделений нашей больницы подобный больной - Д. - пролежал в коме,
подключенный к аппарату искусственного дыхания, полтора года, и умер, так и
не придя в сознание. После того как прошли первые несколько месяцев, надежды
на пробуждение Д. исчезли. Трагическая ситуация стала восприниматься
рутинной, и его одноместная палата в отделении получила кличку "мавзолей ".
Среди "русских " врачей появилась перефразированная шутка "Д. умер, но тело
его живет".
Кстати, в отличие от "русских " врачей и медсестер, работающих в
израильской медицине, за все время работы на МАДЕ я ни разу не слышал от
парамедиков - израильтян обычные для российской медицины выражения о смерти
больных, типа - "отбросил сандали " или "кони двинул ". Тут их просто нет.
Уважение к человеческой жизни у них очень высокое.
Парамедик - это медицинская специальность, появившаяся на Западе лет 20
назад. Его специализацией является оказание неотложной мед. помощи пациентам
в критических ситуациях. Такие специалисты не являются врачами или
медсестрами, но они специально обучены и тренированы выполнять различные
неотложные процедуры, такие как реанимация, интубация, лечение опасных
аритмий, установка плеврального дренажа, центрального венозного катетера и
прочих медицинских манипуляций. В этих своих умениях они часто натренированы
лучше, чем многие врачи - для них не составит проблемы вставить дыхательную
трубку - тубус раненому без сознания, зажатому в обломках машины или
лежащему на земле, тогда как врачи - реаниматологи обычно привыкли делать
это в удобных условиях шоковой палаты или операционной. Парамедики обычно
способны попасть в любую, даже самую плохую, вену, при необходимости и на
полном ходу машины. В процессе лечения они не импровизируют - действуют
точно по алгоритмам, разработанным для них практически на все случаи жизни.
Эти алгоритмы они заучивают наизусть во время учебы, и способны цитировать
их как стихи, знают их назубок. Врач в бригаде занимается в основном
диагностикой и принятием решений, а парамедики непосредственно реализуют в
жизнь его указания.
Когда новый врач приходит работать на скорую, парамедики не сразу
начинают ему доверять. При лечении больного они хотя формально и обязаны
подчиняться его указаниям, но не преминут поспорить с ними, если, по их
мнению, что - то делается неправильно. Зато потом, если удалось завоевать у
них авторитет, то лучших помощников врачу и пожелать нельзя. В процессе
лечения пациента просто получаешь удовольствие, когда с тобой работает
хороший опытный парамедик - все идет гладко, ни секунды лишней не тратится
на технические проблемы, нужный инструмент или шприц с лекарством появляется
перед тобой за секунду до того, как ты о нем подумал.
Это ребята способны работать и самостоятельно - сейчас в Израиле
появились бригады "Натана " без врача - состоящие из двух парамедиков и
водителя, и говорят, что они вполне успешно справляются.
Их высокий профессионализм подтверждается, например, тем, что после
покушения на Ицхака Рабина два опытных парамедика постоянно прикреплены к
израильскому премьер - министру, и повсюду его сопровождают. Причем для этой
цели используются действующие парамедики, продолжающие обычную свою работу
на скорой, а в службе сопровождения главы правительства они дежурят
посменно.
Мне рассказывали, что в США в каждом приемном покое обязательно дежурит
хотя бы один такой специалист. Возможно, когда нибудь это произойдет и в
Израиле - необходимость в этом, на мой взгляд, существует.
Как правило, будущие парамедики начинают со школы работать на
подстанции в качестве волонтеров, затем в армии кончают курс ховшей, а после
нее возвращаются на МАДУ водителями амбулансов. Потом - годичный курс с
очень большим отсевом, потом стажировка - и затем самостоятельная работа.
Отношение к работе и у большинства парамедиков и водителей очень
серьезное и честное.
Я помню, как в Свердловске было в порядке вещей, когда машина скорой
помощи мчалась с включенной сиреной и мигалкой на подстанцию, потому что по
телевизору начинался футбол, и водитель хотел успеть к началу. Тут я такого
не видел не разу. Сирена включается только тогда, когда машина спешит на
вызов, или везет пациента в больницу.
Если бригада вечером заезжает в придорожное кафе, или на заправку,
водитель обязательно берет с собой переговорное устройство, чтобы не
пропустить возможный вызов. Диспетчер всегда знает, где находится бригада, и
связь поддерживается постоянно.
Я ни разу не видел, чтобы водители использовали амбуланс для каких то
своих личных надобностей, например, подбросить мешок картошки с рынка домой
или еще что нибудь. Видимо, тут просто строже контроль, ну и мораль
работников выше, не говоря уже о более простом решении всяких бытовых
проблем (в магазине можно заказать доставку того же мешка картошки на дом
без проблем).
В конце вызова парамедик заполняет специальную карту со всеми
подробностями поездки, в том числе по рации от диспетчера получает точное
время выезда, приезда к больному, времени нахождения на вызове, время в пути
до больницы. Это позволяет жестко контролировать работу бригады, и проводить
потом "разбор полетов " - если что то получилось не так, и были
необоснованные задержки.
Очень часто бригаду сопровождает еще и доброволец - волонтер.
Вообще, в Израиле система волонтеров очень развита. Подобные
добровольцы есть и в пожарной службе, и в полиции. Очень много
добровольцев в больницах, где они помогают обслуживать больных, кормят их,
выполняют многие технические работы. В волонтеры часто идут обеспеченные
пенсионеры, которым скучно сидеть дома и есть еще силы делать что нибудь
полезное, а так же школьники. Многие старшеклассники приходят таким образом
на МАДУ. Для них организованы специальные курсы, парамедики проводят с ними
занятия, обучают приемам первой помощи, и такая система фактически является
чем - то вроде объединения по интересам или молодежного клуба - подстанция
всегда наполнена молодыми ребятами, которые в свободное от выездов и учебы
время болтают, веселятся, общаются. Волонтеры приносят и реальную пользу,
выезжая на вызова вместе со штатной бригадой , помогая таскать больных и
оборудование, иногда даже участвуя в перевязках или реанимациях.
Среди добровольцев существует очередь, кому когда сопровождать бригаду
"Натана " на вызов. Ради этого ребята дежурят на подстанции, готовые среди
ночи встать и ехать на вызов, среди них случаются споры - слишком много
желающих. Причем среди них есть не только школьники - подростки. Немало и
людей вполне взрослых, которые днем работают, например, где - нибудь в
банке, а ночью приходят дежурить на МАДУ. Я несколько раз общался с такими
волонтерами. Например, один из них - 30 - летний военный летчик, майор,
пилот военно - транспортного вертолета, вполне преуспевающий в своей
профессии, зарабатывающий немало денег. Тем не менее, он несколько раз в
месяц, в свободные от полетов дни, приходит на подстанцию и ездит с
бригадой, с удовольствием делает перевязки и таскает больных. Другой пример
- 40 - летний религиозный еврей, любавический хасид, обремененный семьей и
кучей детей. Днем учит Тору и работает консультантом - психологом по решению
проблем семьи, а вечером приходит добровольцем на подстанцию. Я спрашивал
их, почему они это делают. Оба независимо ответили, что работа на скорой
позволяет им ощутить причастности к спасению человеческих жизней, дает
"action ", выводит их из привычной повседневности.
