Эротическая литература - Эмануэль Арсан

Эросфера

ЭРОСФЕРА 
 
Эмануэль Арсан 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://russiaonline.da.ru 
 
 
АМАЗОНКИ 
 
    Возможно,  непроглядный  туман  был  причиной  того,   что   самолет
отправлялся в  рейс  совершенно  пустым.  Стюардесса  строго  и  коротко
предложила мне занять любое место. Я стал  было  прикидывать,  какое  из
пятидесяти свободных  кресел  самоё  удобное,  но  вскоре  вынужден  был
отказаться от этой затеи, и не столько по соображениям здравого  смысла,
сколько от усталости в конце трудного дня.
   Пока самолет не вырулил на взлетную полосу, я с тревогой ожидал,  что
кто-нибудь придет и объявит: "Рейс отменяется". Мысль о том,  что  нужно
будет снова проделать путь от аэропорта  до  города,  а  потом  провести
бессонную ночь в  тряском  вагоне  пригородного  поезда,  держала  меняв
напряжении до тех пор, пока стюардесса наконец не объявила  о  том,  что
надо пристегнуть ремни. Причем инструкция прозвучала на трех языках, как
предписывалось  правилами,  хотя  для  меня  одного   это   было   явным
излишеством.
   И вот мы летим  -  как  мне  кажется,  достаточно  высоко,  чтобы  не
обращать внимания на земные ветры и туманы. Можно было бы  уставиться  в
иллюминатор, наблюдая за звездным небом, но зачем? Мой покой не нарушают
ни толчки, ни лишние звуки. Через час, а  может  и  меньше,  я  буду  на
месте.
   У  экипажа,  вероятно,  сложилось  превратное  представление  о  моем
самочувствии, потому  что  из  пилотской  кабины  вдруг  вышел  какой-то
человек и стал убеждать меня, что скверная погода не может  продержаться
долго: на данный момент  видимость  в  аэропорту  прибытия  нулевая,  но
командир уверен, что к тому времени, когда мы будем заходить на посадку,
приземление  станет  возможным.  Эти  заверения,  честно   говоря,   мне
показались несколько странными: лететь-то совсем недалеко, может  ли  за
такое короткое время измениться погода?
   Между тем прошло полчаса. Потеряв терпение, позволяю себе  подойти  к
кабине и пытаюсь  разглядеть  световое  табло.  И  ничего  не  вижу.  Но
хрипение в микрофоне наводит на мысль, что сейчас объявят о приземлении.
Неужели снова стюардесса продемонстрирует свои  невероятные  познания  в
языках?
   В  самом  деле,  сначала  она  произносит  по-итальянски:   "Аэропорт
назначения закрыт по метеоусловиям, командир корабля приносит  извинения
за неудобства, причиненные пассажирам, но самолет вынужден  приземлиться
на запасном аэродроме".
   Где?  Стюардесса  этого  не  сообщает,  повторяя  на  французском   и
английском информацию, которая мне уже известна. Слава Богу, что самолет
не вернется в Рим. Это поставило бы  меня  в  трудное  положение.  Тогда
никакой поезд вовремя не доставил бы меня туда, где  завтра  утром  меня
ждут. Эту встречу нельзя ни перенести, ни тем более отменить.  Ибо  речь
идет об испытании,  из  которого  мне  предстоит  выйти  либо  достойным
настоящей жизни, либо приговоренным к смерти...
   Стюардесса  снова   появляется,   чтобы   с   тщательностью   хирурга
пристегнуть меня к креслу ремнем, бесполезность которого, конечно же, ей
хорошо известна. Сама она  молча  садится  в  соседнее  кресло.  Откинув
голову на спинки, не перекинувшись и словом,  ожидаем  завершения  этого
утомительного, полета.
   Самолет садится мягко, разворачивается, бежит  по  дорожке,  как  мне
кажется, дольше обычного и наконец замирает. Стюардесса все так же молча
освобождает меня от ремней,  берет  мое  пальто,  помогает  надеть  его,
подает перчатки и жестом приглашает к выходу.
   Туман такой густой, что я даже в лучах прожекторов с  трудом  замечаю
конец металлического трапа. Как удалось  пилоту  так  точно  попасть  на
полосу в эту непроглядную темень? А  если  он  такой  профессионал,  что
помешало ему доставить меня до места  назначения?  Мое  настроение,  еще
недавно близкое к радужному, резко меняется: необходимость еще несколько
часов  провести  в  дороге  удручает.  Ищу  глазами  стюардессу,   чтобы
пожаловаться хоть ей. Напрасные надежды: она уже исчезла.
   Узкоплечий человек в темном кителе, с  сердитым  лицом,  в  напрасной
надежде защититься от холода и сырости делает мне знак следовать за ним.
Наш переход в темноте, кажется,  длится  целую  вечность.  Я  уже  готов
повернуть обратно, когда наконец впереди появляется тусклый свет,  и  мы
оказываемся в пустой  комнате,  явно  без  отопления,  где  единственной
мебелью  служат   несколько   скамеек,   а   стены   завешаны   рекламой
туристических фирм.
   Мой гид просит подождать и куда-то исчезает. Я остаюсь один, устремив
взгляд в стену, противоположную той, откуда мы вошли.
   Позже я задавался вопросом: не заснул ли я стоя? Потому  что  в  моей
памяти образовался какой-то провал. Время как будто остановилось,  никто
не приходил за мной. Я дрожал от холода, передергивая плечами.  Наконец,
потеряв терпение, прошел несколько метров, отделяющих меня  от  железной
двери, и оказался на пустынном тротуаре. Где  же  я,  наконец?  Хотя  бы
узнать название этого чертова аэропорта!..
   В тот момент, когда я уже готов был впасть в отчаяние, впереди  вдруг
возник силуэт автобуса. Водитель, одетый в униформу авиакомпании, открыл
мне дверь, пригласил сесть, добавив, что мой чемодан уже в багажнике.  Я
пожал плечам и со злостью плюхнулся на заднее сиденье, как можно  дальше
от водителя.
   ...Автобус  медленно  трогается.  Невозможно  ничего  разглядеть   за
стеклами окон: фары упираются в густую стену  тумана,  в  которую  капот
автобуса врезается с самоубийственной слепотой. Пытаюсь задремать, но  и
сквозь опущенные веки туман продолжает раздражать  меня  своими  жуткими
призраками.
   Каждый раз, приоткрывая глаза, вижу один  и  тот  же  мираж:  снежная
стена, выхваченная фарами из непроглядной темени ночи.
   Сколько  времени  прошло   в   томительном   ожидании   конца   этого
затянувшегося  путешествия?  Я  не  знал  ни  времени  приземления,   ни
продолжительности автобусного рейса. Сейчас  примерно  полночь.  Автобус
останавливается. Не верится, что мы наконец куда-то прибыли.
   - Пойду перекушу что-нибудь, - кричит мне водитель. - И  вам  советую
сделать то же. Впереди еще порядочный кусок дороги.
   Меня снова охватывает отчаяние. В это время я был бы  уже  на  месте,
если бы отправился поездом. Как я ошибся,  уступив  нетерпению,  которое
теперь превращает поездку в адскую муку!
   Во  избежание  конфликта  с  водителем  я  решил,  что  умнее   всего
потрафлять ему во всем. Поколебавшись несколько минут, захожу в таверну,
где мой спутник, положив локти на прилавок, уже что-то  жует.  Он  молча
кивает на сандвич, которые ждет меня между двумя бокалами вина.
   Мы едим молча, плечом к плечу. Пирожные, которые меня вынудила съесть
стюардесса,  перебили  мне  аппетит.  Эта  бесполезная  и   раздражающая
остановка тянется около получаса.
   Когда мы снова трогаемся в путь, я сажусь рядом с водителем и решаюсь
спросить его:
   - Когда мы прибываем?
   Знаю наперед, что он начнет говорить о тумане, чтобы избежать прямого
ответа, и  мои  предположения  вполне  оправдываются.  Теплота,  которая
разлилась по телу от выпитого  только  что  бокала  вина,  помогает  мне
сохранять самообладание. Может, он был прав, предложив мне подкрепиться.
   Проезжаем места, где  в  тумане  можно  хоть  что-то  различить.  Это
строения без каких-либо характерных примет, как во всех  деревнях  мира:
обветшалые стены, редкая паутина электрических проводов...
   Дорога извивается змеей. Неужели в этих унылых  краях  нет  приличной
автострады? "Новое шоссе еще не закончено", - словно прочитав мои мысли,
сообщает водитель. Этого разговора нам хватает почти  на  час.  Затем  я
обращаюсь к нему  с  сакраментальным  вопросом:  -  Сколько  километров,
по-вашему, нам еще осталось? - Один, - усмехается водитель.
   Пространство вокруг нас  вновь  становится  непроницаемым;  одно  мне
удается определить - что мы движемся по  прямой  линии.  Снова  из  тьмы
выплывает пятно тусклого света, и мы останавливаемся.  Водитель  выходит
из автобуса. Неуверенным шагом следую за ним. Он достает ключ, вставляет
его в замок багажника, открывает дверцу и достаёт мой чемодан.
   - Мы прибыли, - торжественно объявляет он.
   - Куда?
   - Не узнаете?
   - Ничего не вижу.
   - И тем не менее это Венеция.
   Он пытается  изобразить  улыбку,  бормочет  что-то  невразумительное,
поворачивается ко мне спиной и исчезает в темноте. Мне удается различить
на стене,  возле  которой  мы  остановились,  эмблему  авиакомпании  "Ал
Италия". Водитель не обманул меня. Нужно  только  найти  катер-такси:  в
ночное  время,  да  еще  при   таком   тумане,   нет   никакой   надежды
воспользоваться рейсовым пароходом.
   Спускаюсь вдоль склона,  что  отделяет  площадь  от  канала.  Контора
авиакомпании освещена и открыта. Я только  собрался  войти,  как  оттуда
выходит молодая женщина в накинутом на голову темном ажурном шарфе.  Она
вглядывается в меня, я узнаю знакомую стюардессу. Не могу удержаться  от
удивленного восклицания:
   - Как вы добрались сюда? Ну как было не выразить  ей  мое  возмущение
тем, что я не  удостоился  приглашения  проделать  этот  путь  вместе  с
экипажем, в несомненно лучших условиях, чем те, которые  достались  мне.
Но стюардесса не высказала и тени сочувствия.
   - Я провожу вас до ближайшего отеля, - холодно предложила она.
   - Благодарю вас, но я уже заказал номер в "Луне".
   Она смерила меня  взглядом  своих  с  золотистыми  искорками  глаз  и
скривила в иронической улыбке полные губы:
   - А как вы думаете туда добраться?
   - Я как раз хотел попросить кого-нибудь вызвать для меня катер.
   - В  конторе  никого  нет.  Я  пришла  только  затем,  чтобы  закрыть
помещение.
   Кажется, она ждала,  что  я  подам  какой-то  знак  раскаяния.  Но  я
заупрямился:
   - Вы не могли бы позвонить за мой счет  на  одну  из  станций  речных
такси?
   - Это бесполезно: я уже пробовала, никто не отвечает.
   - Хорошо. Тогда я сам пойду на причал.
   - Счастливого пути! - бросила она  таким  тоном,  словно  сожалела  о
потерянном времени.
   Глядя ей вслед, я вдруг ощутил запоздалое раскаяние.  Но  почему  она
все-таки  не  настояла  на  своем?  Едва   сдерживаю   желание   догнать
стюардессу, но вовремя спохватываюсь: это было бы глупо,  все  равно  ее
уже не найти.
   Да, но все же хорошо бы заняться поисками транспорта. Мне вспомнилось
место, где моторок всегда полно, - в начале канала Рио Нуово. Силуэты их
корпусов видны даже в густом тумане. Я выхожу на причал, зову,  стучу  в
кабину,  но  не  получаю  никакого  ответа.  Все  катера  пусты.  Может,
подождать, пока хозяева вернутся? А если они не появятся до утра?
   Спотыкаюсь о спящее тело, завернутое в одеяло и  растянувшееся  прямо
на пристани. Не думал, что в Венеции есть бродяги.
   Этот, впрочем, оказался сторожем. Он быстро сел и  протер  глаза.  Из
его слов удается понять, что  этой  ночью  ни  одно  моторное  судно  не
отчалит, какую бы цену я ни предложил, потому что  такого  непроглядного
тумана тут еще не бывало.
   - Но можно найти хотя бы гондолу?
   - Ни в коем случае! Я возмущаюсь.
   - Вы же так хорошо знаете все протоки, что можете плавать с закрытыми
глазами! Неужели нет сигнальных огней на самых опасных поворотах?
   Разговор явно нравится старику, и он участвует в нем со знанием дела.
Со всеми подробностями излагает историю местного судоходства, сетует  на
то, что во времена его  молодости  транспорт  был  лучше,  чем  сегодня,
поскольку тогда еще здесь не объявились люди с материка,  которые  имеют
привычку всюду совать свой нос...
   Мне, таким  образом,  ничего  не  остается,  кроме,  как  попробовать
добраться до отеля пешком.  Я  уже  поступил  так  однажды,  когда  один
знакомый венецианец уговорил меня испытать удовольствие от  неторопливой
прогулки по городу под осенним солнцем,  среди  этих  древних  стен.  Но
тогда у меня не было с собой тяжелого чемодана.
   Как бы там ни было, но даже учитывая моменты колебаний, пока я решал,
в какую сторону пойти, и возможную  опасность  заблудиться,  я  все-таки
решил отправиться в путь. Однако вскоре  пришлось  пожалеть,  что  я  не
попросил этого доброго старика проводить меня и поднести  вещи.  Но  он,
наверное, все равно отказался бы покинуть свой пост. Во  всяком  случае,
теперь уже было поздно возвращаться назад. В  лабиринтах  Венеции,  даже
если всего один раз свернешь не на ту улочку, рискуешь без конца  ходить
по кругу.
   К счастью, я довольно точно помнил маршрут, по  которому  должен  был
сейчас пройти. Честно говоря, это непросто, потому что нет Прямых  улиц,
соединяющих площадь Рима, откуда я стартовал, с кварталом Сан-Марко, где
находился мой отель. В этом  городе  много  тупиковых  улочек,  и  нужно
успеть вовремя с них свернуть, чтобы потом не возвращаться назад.  Часто
такой поворот следует сделать в середине пути, а нужная  улочка  направо
или налево выглядит неприметной: то замаскированная под парадные  ворота
дома, то скрытая узким проходом, в то время как красивая улочка тут  же,
рядом, которая  кажется  главной  артерией,  через  сотню  метров  вдруг
упирается в глухую стену или канал.
   Минут через двадцать, в течение которых  мне  пришлось  сосредоточить
все свое внимание, чтобы не  сбиться  с  пути,  я  выбрался  наконец  на
площадь Сан-Панталеоне. По крайней мере, мне  так  показалось,  судя  по
расположению знакомой церквушки.
   Однако для большей уверенности пришлось задержаться на углу  площади,
чтобы  разобрать  надпись  на  табличке.  Но  это   оказалось   занятием
безнадежным: табличка висела слишком высоко, и даже если бы у меня  были
спички или зажигалка, их свет все равно не мог бы пробить туман.  Ничего
страшного, нужно только продолжать идти прямо, никуда не сворачивая.  Но
не тут-то было: двинувшись вперед, попадаю  снова  в  тупиковую  улочку,
которая изгибается дугой, чтобы совсем запутать меня.
   Тем  временем  мой  чемодан  начинает   казаться   слишком   тяжелым.
Захотелось присесть на него, чтобы перевести дыхание.  Большая  площадь,
на которую  я  выбрался,  казалось,  располагала  к  такому  привалу.  Я
попытался пересечь ее, но не смог дойти до края.  Можно  было  подумать,
что я оказался  в  море  и  бросил  якорь  вдали  от  берега,  обманутый
сверканием коварного утеса. Как добраться до порта, если не видно звезд,
нет компаса и навигационных карт?.. Нет, эта остановка мне  не  поможет,
лучше, не теряя времени, пробираться дальше...
   Тень,  скользнувшая  в   нескольких   метрах   от   меня,   заставила
остановиться и замереть от  ужаса.  Переборов  страх,  я  приблизился  к
незнакомцу.
   Он   выглядел   довольно   странно:    облегающие    кожаные    брюки
соломенно-желтого цвета, сапоги с бронзовыми кнопками, бархатный  пиджак
с жилетом, рубашка с жабо, тоже ярко-желтого цвета, лайковые перчатки  и
трость с набалдашником. Длинные седые волосы свободно ниспадалина  узкое
лицо. Нос короткий, почти плоский, широкий рот с тонкими губами,  глаза,
похожие  на  хризантемы.  Возможно,  передо  мной  был  какой-то  старый
аристократ, тоскующий по ушедшим временам.
   - Вы  заблудились,  насколько  я  понимаю?  -  спросил  он,  как  мне
показалось, высокомерным тоном.
   - Нет, я просто отдыхал, - стараясь казаться безразличным, ответил я.
   -  Вы  можете  здесь  простудиться,  -  продолжал  он,  переходя   на
французский и тем самым давая мне понять, что он угадал, кто перед ним.
   - Позвольте, я провожу вас.
   - Но я уже, кажется, почти на месте.
   - В некотором смысле да. Но вы рискуете снова заблудиться.
   - Не думаю.
   - Ваш поезд опоздал?
   - Я прилетел самолетом.
   Его тонкие губы скривились в иронической улыбке. Но  почему  я  теряю
время на объяснения неизвестно с кем?
   Что-то в этом человеке меня раздражало, и мне не хотелось  продолжать
этот разговор. Я кивнул на прощание, он понял мои намерения и  церемонно
откланялся, воскликнув:
   - Надеюсь, мы еще увидимся!
   Я молча удаляюсь.  Этот  незначительный  инцидент  повергает  меня  в
уныние. Я бы сказал,  он  испортил  мне  праздник,  если  можно  назвать
праздником это мое затянувшееся путешествие. Но верно  и  то,  что  если
раньше я не испытывал особого разочарования от моих блужданий, то теперь
это начало угнетать меня. И я спешу начать все сначала. Смотрю на  часы:
неужели всего только - половина второго ночи? Прикладываю  часы  к  уху:
так и есть - остановились. Эта новая неудача  выбивает  меня  из  колеи;
ускорив шаг, иду как приговоренный, ступающий на эшафот.
   Площадь кажется бесконечной. Но вдруг почти  натыкаюсь  на  церковную
паперть. Какой смысл в этом обилии церквей, если они все похожи одна  на
другую и не могут даже служить ориентиром для  ночного  путешественника?
Эту я, кажется, раньше не видел.  Или  даже  если  видел,  абсолютно  не
помню. Но сейчас у меня не то настроение,  чтобы  изучать  ее  стиль:  я
оставляю ее справа и вступаю на  мост,  затем  поворачиваю  налево,  иду
вдоль   берега   и   оказываюсь   перед   другой   церквушкой,   которая
перегораживает мне дорогу. Разозлясь, возвращаюсь назад,  прохожу  мост,
иду прямо и без колебаний, пока не оказываюсь снова в море без  берегов.
На этот раз я даже не имею представления о том, где очутился.
   Знакомый голос заставил меня обернуться. Человек, с которым я  только
что разговаривал, смотрел на меня с иронией.
   - Я так и думал, что вы вернетесь ко мне за помощью, - произнес он.
   - Значит, вы так и не уходили с того места, где мы расстались?
   Он снова отвесил церемонный поклон. - Это был мой  долг  -  подождать
вас. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие.
Действительно,  в  моем  положении  было  бы  лучше  всего   расспросить
человека, как найти дорогу. И я решаюсь на это.  Но  вместо  того  чтобы
показать мне направление, он начинает рассуждать, тот ли отель я выбрал.
   - Не могу поверить, чтобы человек вашего склада  мог  заказать  такой
низкопробный отель, - начал он  выговаривать  мне.  -  Вы  считаете  это
допустимым?
   Прежде чем я успел послать его к дьяволу, он вежливо улыбнулся:
   - Разве мы путешествуем не для того, чтобы получать  удовольствие?  И
добавил доверительным шепотом: - Вы, конечно, уже поняли, что я тоже  не
здешний.  Я  махнул  рукой,  показывая,  что  этот  факт  мне  абсолютно
безразличен.
   Он воскликнул:
   - Кстати, я разве не представился?
   Запустив в карманчик жилета два пальца, он достал визитную карточку и
протянул ее мне. Я с деланным интересом  вгляделся  в  длинную  фамилию,
которую невозможно было прочесть; успел только  заметить,  что  над  ней
изображен  дворянский  герб.  Я  пробормотал  в  ответ  свою  плебейскую
фамилию. Не слушая меня, он пустился в новый длинный  монолог,  завершив
его предлинной фразой:
   -... и вы, конечно же, знакомы с моими произведениями.
   Я воскликнул:
   - Впервые слышу!
   Он не высказал разочарования и произнес странную фразу:
   - Однако нет других исследователей амазонок, кроме меня!
   И погрузился в какие-то свои  размышления,  предоставив  мне  наконец
возможность пуститься наутек.
   Я  обежал  площадь,  не  узнавая  ничего,  и  остановился  в   полном
недоумении. Где вода, где берег? Мне не вырваться своими силами из этого
дьявольского лабиринта!
   Возвращаюсь, побежденный,  к  освещенному  островку  -  единственному
месту, где можно бросить якорь. Странный  человек  снова  начинает  свои
рассуждения, как будто не заметив моего отсутствия:
   - Согласитесь, что нельзя общаться с  людьми,  не  делая  между  ними
никаких различий. Роду человеческому грозит вырождение. И наш долг -  не
допустить этого. Но, кстати, вам будет спокойнее в частном доме...
   - Я был бы вам очень признателен, если бы вы подсказали,  как  пройти
кратчайшим путем к мосту Академии, - грустно попросил я.
   - Следуйте за мной, - коротко отозвался он.
   Неужели этот человек наконец-то услышал меня?  Но  он  остановился  у
фонтана, украшенного высокими фризами с изображением вздыбленных коней.
   - Изучите хорошенько эти фигуры! - воскликнул барон.  -  И  вы  сразу
поймете связь между ними и моими героинями.
   Я  опустил  чемодан  на  скользкую  брусчатку  мостовой  и   погладил
мраморный зев фонтана, который, кажется, дышал под моими пальцами.
   - Эти лошадки позволяли оседлать себя только тому, кто  их  любил,  -
продолжал рассказчик. - А  любить  друг  друга  могут  только  существа,
созданные одинаковыми.
   Я устало ответил, уловив его мысль:
   - Пол перестает быть злом, если не подчиняется законам вида? Он вдруг
посмотрел на меня как на старого знакомого.
   -Вы упрямо используете слова, чтобы скрыть свои мысли,  -  воскликнул
он. - Это секрет любого самоубийцы. Амазонкам помогло выжить то, что они
не разговаривали.
   Несомненно, делаю ошибку, притворяясь, что принимаю его игру:
   - Так вот откуда идет их дурная слава?
   - То, что им никогда  не  могли  простить,  -  это  их  стремление  к
однополому существованию.
   - Как же они продолжали свой род?
   - Иллюзия необходимости противоположного пола еще  не  делает  любовь
возможной, но лишь скрывает ее истинные возможности.
   - Природа, однако, распорядилась по-своему...
   - Природа чаще обрекает нас на несчастья, чем на радости.
   - Но мы не можем выбрать себе другие условия для жизни.
   - Можно просто не подчиняться условиям.
   - Убежать в фантастику?
   - Мудрость амазонок заключается в том, что  они  отбросили  сказку  о
мире, разделенном на мужчин и женщин.
   - Отказ от признания полового плюрализма не может изменить реальность
бытия.
   - Они всегда знали, что существует только один пол.
   - В каком мифическом пространстве?
   - В том, где мифы становятся реальностью.
   - Единственная реальность, о которой можно говорить с уверенностью  -
это смерть.
   - Смерть понятна только там, где существует любовь, которая  является
антитезой смерти, - это отмена всех различий. - А амазонки вели войны из
любви к жизни или из любви к смерти?
   - Они сражались только за свободу любить.
   - И какими мерками они измеряли эту свободу?
   - Самой красотой их обнаженных торсов!
   - То есть вы хотите сказать, что они были лесбиянками?
   - Они были сами себе хозяйками.
   - Такое искусство может иметь различный смысл.
   - Смысл, который в этом заложен, еще никем не понят.
   - Ну конечно, иначе амазонки не дожили бы до наших дней.
   Он не реагирует на сарказм, просто замечает:
   - В противном случае зачем я был бы здесь?
   Я стараюсь казаться объективным:
   - И каким образом они воспроизводятся?
   - Кооптированием.
   Мое молчание, по-видимому,  заставляет  моего  странного  собеседника
думать, что я размышляю над этим открытием. Поэтому он уточняет:
   - Вербуются среди женщин, способных быть мужчинами, и  среди  мужчин,
способных быть женщинами.
   Должно быть, я  на  какое-то  мгновение  закрыл  глаза,  потому  что,
осмотревшись, вдруг  никого  не  увидел  рядом  с  собой.  Жду  какое-то
мгновение, зову. Никто не отвечает. С некоторым сожалением поднимаю свой
чемодан и снова пускаюсь в путь с новым болезненным усилием,  в  попытке
вырваться из лабиринта, в который я позволил себя завлечь.
   Удаляюсь от фонтана, пока не натыкаюсь на стену.  Обойдя  ее,  нахожу
проход. В конце прохода  вижу  обычные  венецианские  стены.  Но  канал,
идущий вдоль этих стен, имеет узкую неогороженную мостовую, и приходится
ступать по воде. Чем дальше, тем вода становится выше. Может, это начало
одного из очередных наводнений, которые так часто случаются  в  Венеции?
Может, начинается период, когда расположение  луны  и  солнца  поднимает
уровень моря? Знаю только, что в этом направлении идти больше нельзя. Но
только делаю несколько шагов в другую сторону, как снова  коварная  вода
настигает меня. Теряя  голову,  опрометью  бегу  с  этого  места.  Туман
превратился в жидкий лед, который морозит губы и жжет глаза. Руки и ноги
становятся ватными. Кажется, я чувствую за спиной  журчание  настигающей
меня темной и густой массы. Больше нет моих сил.
   Я громко кричу, уже не соображая, какие слова срываются с  моих  губ.
Чувствую, как они,  словно  смеясь  надо  мной,  отскакивают  от  черной
поверхности ледяной воды. - Фонтан! Где Фонтан амазонок? От звуков  этой
безнадежной молитвы прихожу в себя и вдруг начинаю  смеяться:  очевидно,
слова барона настолько утомили меня, что голова пошла кругом. Теперь мне
лучше. Если бы не тяжесть этого бесполезного чемодана, я  чувствовал  бы
себя еще более готовым преодолеть последний этап. Но поскольку я  считаю
его бесполезным, зачем таскать лишний груз? Просто из  привычки?  Или  в
самом деле мне так уж дорого содержимое чемодана?
   Делаю над собой усилие- может даже большее, чем нужно, -  и  оставляю
свой груз  возле  стены.  Ухожу,  стараясь  не  прислушиваться  к  долго
преследующим меня воплям сожаления.
   Почти сразу же снова оказываюсь у знакомого фонтана. Или это  другой,
просто похожий на прежний? Их так много  на  больших  и  малых  площадях
Венеции. Наверное, я проделал больший путь, чем мне показалось.
   Внимательно  рассматриваю  барельефы  на  парапете   фонтана.   Узнаю
неспешный  аллюр,  мягкость  взгляда,  нежные  изгибы  молодых  лошадок,
грациозность  которых  так  расхваливал  мне  ученый.  И   правда,   они
прекрасны. Становлюсь на колени, чтобы получше рассмотреть их  очертания
и снова погладить их шелковистые спины. Не всякая  обнаженная  девица  в
этой каменной плоти способна  вызвать  столько  человеческих  чувств.  С
каким наслаждением я сел бы без седла на эти  чувственные  спины,  обнял
руками их грациозные, пронизанные теплыми  венами  шеи,  окунул  лицо  в
пахнущие луговыми травами гривы!
   Осторожное  прикосновение  отвлекает  меня  от  этого  сна.  Повернув
голову, вижу глаза с золотым отливом, глядящие на меня с таким доверием,
что не испытываю ни удивления,  ни  страха.  Протягиваю  руку  и  трогаю
мягкую густую шерсть, настолько  короткую,  что  она  позволяет  ощутить
теплоту тела. Это собака, которая, по-видимому, заблудилась,  как  я,  в
этом промозглом тумане и пришла составить мне компанию.
   Как мне кажется, это дворняга, хотя морда у нее вытянутая  и  прямая,
как  у  легавой.  На  лбу  у  животного  странная   рана,   похожая   на
отпечатавшийся поцелуй.
   Чем больше вглядываюсь, тем более странной мне кажется эта  рана.  Ее
эллиптические линии и пропорции так совершенны, что это  не  может  быть
результатом несчастного случая или  насилия.  С  этим  животным  сделали
что-то такое, что природа сама по себе не могла изобрести.
   Сука или кобель? Я  ласкаю  ее.  Оказывается,  сука.  Кажется,  в  ее
глазах, сверкающих золотыми искорками, лучится усмешка. Я улыбаюсь ей  в
ответ. Собака кладет мне на колено лапу - она длинная и тонкая, не как у
обычной собаки. Я сжимаю тонкое запястье. За всю жизнь не помню  случая,
чтобы я испытывал  такую  нежность  к  животному.  Но  эта  собака  была
необычной. И без тени смущения я мог бы представить ее в своих объятиях.
Может, потому, что этот необычный рот, высеченный у нее на лбу, вызывает
желание наклонить голову и прижаться к нему губами?
   Не отрывая от меня глаз, гостья старается высвободить  свою  лапу.  Я
разжимаю руку. Она отступает, поворачивается, поднимает ко  мне  голову,
как бы приглашая следовать за ней. Зачем  заставлять  себя  уговаривать?
Без сомнения, она знает лучше меня, куда идти.
   Действительно, место, которое я так долго искал,  оказалось  всего  в
нескольких шагах отсюда: огороженный железной оградой дом  с  мраморными
колоннами, высоким фронтоном и портиками неизвестного мне стиля.
   Собака кладет лапу на  засов,  я  толкаю  калитку,  и  она  беззвучно
открывается. Четвероногая проводница ведет меня  через  едва  освещенные
своды, под которыми я успеваю разглядеть  изящные  изваяния.  Подхожу  к
одному  из  них.  Это  скульптурное  изображение  обнаженной  женщины  в
античном стиле, обнимающей оленя, - может быть, это богиня охоты, хотя и
без лука и стрел. Собака остановилась в ожидании, и я  уже  собрался  за
ней поспешить, как вдруг одна любопытная деталь привлекла мое  внимание:
треугольник Венеры высечен и обработан с такой тщательностью, что трудно
поверить в древнее происхождение  этой  скульптуры.  Однако  все  другие
части фигуры сохранили следы многих веков. Может быть, скульптура  и  ее
интимные места выполнены в разное время?
   Вслед за собакой поднимаюсь по мраморной  лестнице  на  второй  этаж,
сплошь  покрытый  богатыми  коврами.  Несколько  бронзовых  канделябров,
укрепленных на дубовой панели, излучают неяркий  свет,  располагающий  к
созерцательности. Одна из дверей приоткрыта, и моя  проводница  исчезает
за ней. Следом  и  я  вхожу  в  зал,  освещенный  слишком  слабо,  чтобы
разглядеть, какие сокровища хранят все эти мавры  из  бронзы  и  черного
дерева, что населяют каждую комнату этого столь же роскошного,  сколь  и
загадочного дворца.
   Никаких признаков жизни: ни звука,  ни  книг,  ни  каких-либо  следов
человеческого присутствия. Мысль о том, что в этом доме я найду кого-то,
чтобы попроситься переночевать, кажется мне все более проблематичной  по
мере того, как мы проходим одну за другой удручающе пустые комнаты.
   В конце концов решаю  прекратить  этот  бесполезный  визит:  диван  в
комнате, где я  нахожусь,  кажется,  дает  достаточные  удобства,  чтобы
дождаться дня.
   С наслаждением растягиваюсь на кожаных подушках.  Но  тут  же  собака
возвращается назад и останавливается возле  меня.  Ее  взгляд  так  ясно
выражает нетерпение, что я встаю, почти не осознавая, что делаю,  и  иду
дальше изучать дворец.
   Неужели мои муки когда-нибудь кончатся? Проникаю еще в одну  комнату.
Яркий свет, радужные цвета поднимают мое настроение. Антикварная  мебель
подчеркивает богатство и вкус хозяев дома. В центре,  под  коричневым  с
золотом балдахином возвышается кровать под меховым покрывалом.
   Собака приблизилась к ней и, не спуская с меня  глаз,  с  царственным
видом растянулась на покрывале; теперь уже  почти  ничего  в  ее  фигуре
сфинкса не напоминает той мягкой доверчивости, которую я заметил там,  у
фонтана.  На  стене,  позади  нее,  возвышается  деревянная  скульптура,
покрытая эмалью и драгоценными камнями, изображающая гордого и  могучего
единорога. Его топазовый взгляд, направленный на меня, удивительно похож
на взгляд собаки. Между мифическим животным и тем, что  спасло  меня  от
ночных галлюцинаций, одна видимая разница: на лбу первого  несуразный  и
хрупкий, кажущийся чужеродным хрустальный рог.
   Я с усилием сбрасываю с себя колдовское наваждение  и  направляюсь  к
тяжелой двери справа от кровати, чтобы поскорее покинуть  этот  странный
необитаемый дворец, который начинает вызывать у меня страх.  Но,  открыв
дверь, понимаю, что теперь уже отсюда никуда не уйду. Ванна  из  желтого
мрамора с бронзовыми кранами  наполнена  вспененной  горячей  водой.  По
всему  видно,  меня  здесь  ждали.  Мыло,  мочалки,   свежие   полотенца
отражаются в зеркалах... Бессмысленно сопротивляться этому соблазну!
   Раздеваюсь и долго плещусь  в  ароматной  пене;  кто  знает,  сколько
проходит времени, пока я отмываюсь от переживаний и обманчивых видений в
тумане...
   Когда возвращаюсь в комнату, посвежевший, выбритый, пахнущий  лесными
ароматами, собаки-мучительницы  уже  нет.  Нужно  ли  признаваться,  что
какое-то неосознанное разочарование сжало мое сердце? Но усталость  была
слишком  велика,  чтобы  это  чувство  надолго  завладело  мной.   Я   с
наслаждением растянулся на кровати. Нежность шкуры под моей голой спиной
была последним ощущением, прежде чем глаза мои  закрылись,  в  последний
раз взглянув на прозрачный, нависщий надо мной огромный мифический рог.
   Мне приснилось, что собака с человеческим лицом  встает  на  лапы  и,
голая, приближается ко мне. Протягиваю к ней руки,  она  скалит  зубы...
Руки мои немеют и бессильно опускаются. Я никогда не узнаю ее любви!
   Она наклоняется надо мной, как бы спрашивая: чего ты от меня  хочешь?
Ее губы касаются моих.
   Я  просыпаюсь.  Нет  никакой  собаки.  Загадочное  животное  исчезло.
Неужели я действительно один?
   Неожиданно  какая-то  фигура  скользит  мимо  кровати,  с  обнаженным
торсом, в котором каждый мускул  кажется  просвечивающим  сквозь  тонкую
кожу. Бюст невысокий, с  темными  и  острыми  сосками.  Лицо  похоже  на
скульптуру:  от  изящной  шеи  до  лба,  окаймленного  гладкими  черными
волосами, собранными сзади в длинный конский хвост, который, пока она  с
грацией гимнастки проходит по комнате, хлещет ее по гибкой спине, бедрам
и округлым гладким  ягодицам.  Упругая  сила  и  молодость,  наполняющие
жизнью это изумительное тело, заставили  меня  забыть  о  своей  наготе.
Поднимаюсь на кровати и вожделенно созерцаю этот слишком реальный мираж.
Чудное видение поворачивается лицом ко мне. В ее темных,  чуть  раскосых
глазах, опушенных густыми ресницами, я не могу прочесть ни интереса,  ни
гнева. Широкие полные  губы  сжаты  в  спокойном  молчании.  Неподвижные
ноздри не выдают никаких эмоций. Ни один  вздох  не  всколыхнул  упругую
шелковистую грудь.
   Мое орудие приходит в боевое  состояние,  пока  я  созерцаю  красивый
живот с симметричными впадинами, с тенью ямочки, какие иногда бывают  на
щеке; смелый рисунок  треугольника  внизу  грубо  опровергает  кажущуюся
девственность. Ничто не скрывает его бесстыдно обнаженные выпуклости.  И
еще одна очаровательная особенность: заветная  щель  не  скрыта,  как  у
других женщин, на  три  четверти  между  ног,  а  располагается  высоко,
совершенно открыто, как лоно ребенка. Кажется, свободная и  буйная  сила
наполняет  своей  кровью  продолговатые   вертикальные   губы,   которые
предстают  перед  моим  жадным  взором   с   откровенным   и   пассивным
бесстыдством экзотического двуполого растения.
   На какие любовные деяния способно это гордое тело? Если  оно  соткано
из плоти, моя страсть не  в  силах  нарушить  его  порядок.  И  все-таки
предоставит ли мне судьба еще раз такой случай?
   Прежде чем я решаюсь предпринять шаг, который помог бы мне  завоевать
эту красоту, видение предугадывает мою атаку и отступает. Прислоняется к
стене, наклонив вперед плечи. Неужели собирается убежать? Или, наоборот,
готовится со злостью броситься на меня, о  чем  говорят  ее  напрягшееся
тело и потемневший взгляд?
   Постепенно взгляд ее становится  более  теплым  и  лицо  светлеет.  В
глубине глаз появляются разноцветные искорки. Она подходит  без  улыбки,
но и без какого-либо проявления страха передо мной, протягивает  руку  и
закрывает мне ладонью рот. Может, для того, чтобы помешать мне говорить?
Другой рукой прикасается к моему члену.
   Боясь возбудить в ней какие-то сомнения, я  расслабляюсь  и  принимаю
положение, в котором она застала меня спящим. Мои руки свободно лежат на
грубой шкуре. С трудом удерживаюсь,  чтобы  не  обнять  колени  женщины,
которые, как мне кажется, сами больше привыкли сжимать укрощенные  тела,
чем подчиняться игу объятий. Мои руки отказываются обследовать бесстыдно
открытую щель,  от  которой  до  меня  доносится  аромат  дикого  дрока.
Подавляю желание в надежде узнать, что она хочет. Ее ладонь проходит  по
моему жезлу, который от прикосновения вздрагивает и  напрягается;  потом
пальцы  сжимаются  и  захватывают  мягкую  плоть,  пока,  наконец,   мои
напряженные вены не переполняются кровью.
   Уверенная рука держит меня так какое-то мгновение, пока моя твердость
и готовность не кажутся достаточными;  потом  немного  стягивает  вперед
кожу и медленно возвращает назад,  до  самого  конца,  и  повторяет  эти
движения, не изменяя ритма, едва заметно увеличивая сжатие в конце хода.
Настойчивость каждого хода возрастает почти с механической четкостью.
   Глаза  девушки  без  заметных  эмоций  следят  за  работой,   которую
выполняет  рука.  Я  испытываю  удивление,   больше   рассудочное,   чем
сексуальное, перед талантом и энергией, с которыми  она  подчиняет  меня
своим желаниям. Мне даже  в  голову  не  приходит  назвать  ее  действия
ласками. Ошеломляющее чувство охватывает меня  при  каждом  движении  ее
руки. Головокружение от  неудержимого  притока  спермы,  ее  настойчивая
устремленность и даже сверхъестественные возможности, которые неожиданно
замечаю в себе, - все  это  заставляет  понять,  что  она  старается  не
столько для того, чтобы доставить мне  физическое  наслаждение,  сколько
для того, чтобы освободить меня от бремени моей нерешительности.
   Как я хотел бы, о Боже, чтобы  этот  эксперимент,  наперекор  всякому
здравому смыслу, длился как  можно  дольше!  Но  почему  моя  наставница
должна  медлить?  Ее  рука  становится  все  настойчивей.  Ее   движения
неумолимы.  И  вот  наступает  момент,   когда   я   готов   взорваться,
раствориться, провалиться в небытие...
   Согласен:  пусть  эта  женщина  освободит  меня  от   родных   генов,
определявших  мою  сущность  и  извинявших  однообразие  моего   выбора.
Любовный напиток, которым я мечтал воспользоваться, чтобы  подчинить  ее
своим желаниям и своей  любви,  течет  между  ее  пальцами.  Самомнение,
которое я годами укреплял пустыми мечтами, уже  высыхает  на  моей  коже
вместе с патетической легкостью обманов и  фальшивых  радостей  детства.
Эфемерный союз и одинокое расколдовывание наших непохожих тел пробуждают
во мне желание сходства.
   Но сладкая пытка продолжается.  Неприступная  красота  становится  на
колени, и я чувствую прикосновение рта к моему усталому инструменту.  Ее
язык и губы, ее влага и ее зубы уже не стараются что-то извлечь из меня.
Наоборот, это от нее, я уверен, идет в меня этот  медовый  сок,  который
постепенно  перемешивается  с   флюидами   моих   вен.   С   невыразимым
наслаждением я ощущаю этот летучий вкус в горле. Может, он всегда был во
мне, уснувший, пока этот толчок не помог мне его открыть?
   Это волшебное чувство осязания... Разве думал я о прирожденной  своей
униженности, что держала его в летаргии? Я весь превращаюсь в обнаженные
нервы. Прикосновения, трения и пожимания, что околдовывают мой  уставший
пест, приносят мне облегчение после нетерпеливых укусов и упругой работы
губ.
   Дерзкий язык охватывает и обволакивает  мое  сокровище,  покручивает,
вертит, как бы пытаясь заглотнуть, засасывает до самой глубины  и  снова
успокаивается на нем; его прикосновения, быстрые и горячие,  его  легкая
игривость, нежность, какая-то  бережная  неторопливость  и  отзывчивость
обещают мне  восхитительные  передышки  и  сны,  долгие,  как  добрачные
ухаживания.
   Я нахожусь во рту, который любит меня, как будто погрузившись  в  мои
объятия.  Его  щедрость  будит  у  меня  под   кожей   какой-то   нежный
пульсирующий электрический ток, который растекается вверх по моим ногам,
по животу до самой  груди,  заставляя  твердеть  соски.  Накапливаю  эту
драгоценную энергию, предвкушая момент, когда  конденсаторы  моего  тела
превратят ее снова в разряды молний.
   Кровь, что медленно вливается  в  мои  сладострастные  вены,  уже  не
возгорается огнем, который совсем недавно хотелось выплеснуть, как крик:
она лишь орошает и  успокаивает  мой  пенис  и  мои  виски.  Ее  текучая
свежесть соединяется с секретами неведомых желез, и  они  увлажняют  мою
шелковистую опухоль крупными ароматными каплями своей росы.
   Каким-то шестым чувством слышу ритмические синхронные звуки, призывно
отдающиеся в моих мускулах, побуждая их к  чувственному  танцу,  сначала
медленному, потом все более смелому, который  захватывает  меня  в  свой
бешеный ритм.
   Мой  резервуар  приподымается  и  расширяется,  вбирает  воздух,  как
легкое. Предчувствия без образов, ослепительные  молнии  пронзают  меня,
изменяют, преображают. Я становлюсь пустой  полостью  и  погружаюсь  все
глубже и дальше внутрь. Прежнее убогое сознание навсегда растворилось  в
моем обласканном животе.
   Кто я? Мой пенис превратился в грудь? А я  сам  всем  моим  существом
стал ртом, который заполняет другой рот? Помню ли я  еще,  после  какого
поцелуя я пристрастился к самому себе?
   Эти флюиды, эти родинки лимфы, эти живые ростки, эти цветы и  аромат,
что оживляют своей божественной силой тысячи органов, участие которых  в
сотворении чуда мне было даже известно, - неужели нужно было  отказаться
от всего этого счастья только потому,  что  я  не  нахожу  слов,  какими
назвать его? Да и правда ли, что я не знаю? Может, просто не осмеливаюсь
подумать над  этим  названием?  Какой  страх  сдерживает  меня?  Неужели
древний стыд и тщеславие амбиций лишат меня этих наслаждений? И я  снова
с усмешкой замкнусь  в  рамках  принятых  норм  -  именно  тогда,  когда
открылась их несостоятельность?
   Почему я должен  по-прежнему  молчать  об  этом?  Понимаю,  и  вздох,
вырывающийся из моей груди - это вздох  моей  освобожденной  радости.  Я
открыл забытую дорогу, которая ведет  к  таинственному  единению  полов.
Мириады непредвиденных отклонений,  неравенство  и  безнадежные  лишения
уничтожаются в этот момент во мне. Возбуждение,  расцвеченное  звездами,
которые неустанно побуждают  меня  восторгаться  моим  новым  озарением,
кладет конец несправедливому размешиванию и потерянному блужданию в моей
бесчувственной ипостаси мужчины. Это триумф! Я  завоевал  золотой  берег
одинокой женской привилегии. И хочу отдаться восторгу моего неслыханного
кощунства!..
   Такой мучительной ценой мне досталась победа, что я чувствую ее,  как
рану. Нестерпимые зубы! Слезы,  что  струятся  из  моих  открытых  глаз,
смешиваются во рту со вкусом крови, сочащейся  из  укуса.  Мое  сознание
взрывается и мой живот рвется: влюбленные собачки,  которые  преображают
мой вкус, ампутируют, кастрируют меня. Я погиб!
   ...Наступает день. Свежий, пьянящий воздух проникает  через  открытые
окна. Стеклянный единорог надо мной в сиянии дня  становится  невидимым.
Внизу живота ощущаю новое кровоточащее  образование,  которое  руки  мои
спешат привести в  порядок.  А  единорог  из  живой  плоти  самоуверенно
улыбается, устремляясь навстречу новым сладостным приключениям.
 
СЧАСТЛИВАЯ АРАВИЯ 
 
   Девушка боролась с напавшей на нее сонливостью. Была ли  она  вызвана
усталостью после длительного путешествия под палящим солнцем? Или  же  а
нее так действовал кофе с  зернами  кардамона,  который  ей  только  что
предложил  директор  музея  после  того,  как  пригласил  её  в  пещеру,
служившую ему рабочим кабинетом?
   "Он хочет усыпить меня, чтобы изнасиловать, - подумала Миллисент. - И
это вполне понятно".
   И она бросила на  своего  собеседника  веселый  взгляд,  который  так
хорошо сочетался с ее прямыми длинными и светлыми ангельскими  волосами,
с ее влажными розоватыми губами и голыми руками. Потом  она  приникла  к
подушке из козьей шерсти, служившей спинкой, опустила веки и заснула. Ее
тело легко скользнуло вниз, и  юбка  еще  больше  подобралась  от  этого
движения.
   Иорданец продолжал неподвижно сидеть с невозмутимым лицом, глаза  его
уставились в светлый треугольник, кучерявые волосики которого вздыбились
под прозрачными трусиками. Так прошло какое-то время; казалось, иорданец
тоже заснул. Но нет. Он встал, не спеша приблизился к ней, просунул одну
руку ей под колени, другую - под спину, резко выпрямился и направился  в
глубь пещеры, держа ее на руках.
   Луч света разбудил Миллисент, упав ей прямо между грудей.
   "Утро", - подумала девушка, созерцая с удовольствием,  как  и  каждый
день в этот час, свое обнаженное тело.
   Однако на этот раз ее взгляд едва задержался на выступающих грудях  и
впалом животе; ликование, которое, как всегда,  появилось  на  лице  при
виде этого незатейливого зрелища, почти сразу же  сменилось  изумлением,
которое вызвала в  ней  окружающая  ее  обстановка:  широкая  и  длинная
кровать.
   Комната была огромных размеров. Миллисент не увидела  сразу  потолка,
скрытого балдахином кровати, но заметила высокие окна в форме подковы  с
многоцветными  стеклами"  украшенные  ромбовидными  панелями,   которые,
казалось, инкрустированы стеклом и фарфором, пестрыми коврами, ларцы  из
бронзы и дерева, круглые подушки из грубой кожи, верблюжьи седла, обитые
бараньими  шкурами,  которые  служили  сиденьями,  и  она  поняла,   что
находится в каком-то дворце.
   Ситуация ей понравилась. Она встала с кровати, чтобы более  тщательно
исследовать комнату. Миллисент направилась сначала  к  одному  из  окон,
намереваясь глотнуть воздуха, так как в комнате  было  очень  душно.  Но
ручка не поддавалась, так же как не поддавались ручки и на других окнах:
несомненно, они нуждались в том, чтобы их смазали.
   Тогда Девушка попыталась открыть одну дверь, но и в  этом  случае  ее
попытка не увенчалась успехом. Итак, она была пленницей.
   "Ну конечно же, - подумала она. - Это вполне логично".
   Попыталась открыть вторую  дверь  только  для  того,  чтобы  очистить
совесть, и, к своему большому удивлению, заметила, что дверь  открылась.
Она вела в ванную.
   Сгорая от любопытства, Миллисент вошла сюда и не  была  разочарована.
Здесь была огромных размеров ванна, вделанная  в  пол,  точно  такую  же
заказала он и она сама, если бы могла позволить себе построить дворец  в
арабском стиле.
   Комната освещалась  с  помощью  окон,  расположенных  высоко  вверху,
которые казались  прозрачными.  Пленница,  когда  еще  намыливала  тело,
подумала, что если бы у нее было что-либо, по чему можно было взобраться
вверх, она бы, возможно, могла взглянуть на  внешний  мир.  Поэтому  она
выбралась из ванны, вся еще в мыльной пене, и вошла в спальную  комнату.
Но  как  только  она  переступила  порог,  тут  же  резко  остановились,
оказавшись лицом к  лицу  с  барбарином  (так,  она  знала,  на  Востоке
называли рабов из Черной Африки).
   Двухметровый негр церемонно держал на вытянутых руках  желтую  тунику
Миллисент. Только сейчас она поняла, что не видела ее  нигде  с  момента
своего пробуждения. Несомненно, с прибытием ее сюда тунику с нее  сняли,
чтобы постирать и погладить ее - какая любезность! Но нет!  Туника  была
такой же пыльной и мятой. А кто тогда раздел ее? Директор музея? И  куда
подевался этот ученый? И куда они задевали ее трусики?
   У негра их не  было.  Миллисент,  обуреваемая  этими  мыслями,  и  не
вспомнила, что  она  была  голой.  Она  взяла  у  слуги  свою  одежду  и
поблагодарила  его  своей  чарующей  улыбкой.  Он   ушел   с   некоторым
недоумением, которое она уловила. Это напомнило ей о том, что она должна
сполоснуться.
   Закончив туалет, она подумала, стоит ли ей одеваться? Конечно, решила
она,  ведь  тунику  ей  возвратили.  Перед  отъездом   из   Лондона   ее
предупреждали о чувстве стыда у арабов, и она приехала сюда не для того,
чтобы приводить их в смущение. Поэтому  она  оделась  -  дело  оказалось
несложным, так как весь ее гардероб состоял теперь всего лишь из  одного
предмета. А ее сандалии? С удивлением она обнаружила их около кровати. И
они не были почищены.
   Расстроившись, Миллисент почувствовала, что она  голодна.  Тогда  она
подошла к двери, через которую вышел  негр,  и  легонько  постучала.  Не
получив ответа, она снова улеглась на кровать. Ее потянуло ко сну и она,
казалось, готова была погрузиться в него, как вдруг почувствовала чье-то
постороннее присутствие в комнате.  Она  повернула  голову  и  обомлела:
Лоуренс Аравийский лично стоял прямо перед ней.
   Лоуренс, или, вернее,  тот,  кого  представил  актер  Питер  0'Тул  в
одноименном  фильме.  Соответствовало  все:  бледность  кожи,  худощавая
фигура, посадка головы, застенчивость и даже несколько нездоровый вид.
   Миллисент  поднялась  и  посмотрела  на  привидение  с  таким   явным
восхищением и восторгом, что прибывший смущенно кашлянул.  Он  заговорил
первым.
   "Меня зовут Фавзи, - сказал он как-то неуверенно. Легкий  оксфордский
выговор придавал его голосу какое-то очарование. -  Добро  пожаловать  в
мою страну".
   Миллисент обозначила легкий поклон, затем после  некоторого  молчания
решила, что теперь настала ее очередь нарушить его.  Вместо  того  чтобы
представиться, она задала вопрос:
   - Вы - шейх? Шейх Петры? Гость удивленно поднял брови.
   -Я не думаю, что в Петре есть шейх, -  ответил  он.  -  И  потом,  мы
находимся в другом месте. Что касается меня, то я- эмир.
   Миллисент принялась внимательно рассматривать богатую одежду эмира.
   - Вы, вероятно, голодны, - сказал властелин, возможно для того, чтобы
положить конец этому настойчивому его изучению. - Вы  не  доставите  мне
удовольствие разделить со мной завтрак?
   Миллисент, сказать по  правде,  ожидала  других  просьб  и  несколько
растерялась, прежде чем ответить положительно. Но как только она приняла
приглашение, к ней снова вернулся аппетит. Кроме того, она  была  совсем
не против выйти из этой несколько душной комнаты, хотя,  надо  признать,
затхлость  здесь  чувствовалась  значительно  меньше  после  того,   как
властелин  песков  наполнил  ее  ароматами  благовоний,  исходившими  от
него...
   Через небольшой дворик он провел ее в огромный зал.  На  столике  для
игры в бридж охлаждалось несколько яиц под маслом  и  стояли  стаканы  с
апельсиновым соком.
   - Я предпочитаю арабскую кухню, - заявила девушка,  решив  не  давать
навязывать себе чужую волю.
   - Я хотел дать попробовать вам ее перед вашим отъездом, -  сказал  он
несколько неуверенно.
   Миллисент замерла с открытым ртом.
   - Моим отъездом? - удивленно воскликнула она.
   Эмир поспешил объяснить:
   - Да. Надеюсь, я не очень вас побеспокоил, могу распорядиться,  чтобы
вас отвезли в гостиницу сразу же после того, как мы закончим завтрак.
   Миллисент падала с облаков. Она  с  недоверием  посмотрела  на  него,
потом напрямую спросила: - Тогда зачем вы меня  сюда  взяли?  В  это  же
самое мгновение ей на ум пришло объяснение. Он получил от  нее  то,  что
желал, пока она спала. А теперь отсылал ее обратно. У нее захватило дух.
   - Так вы не оставите меня в своем гареме? -  закричала  она  с  такой
болью в голосе, что ей самой стало жаль  себя.  Однако  она  не  поняла,
испытывал ли то же самое эмир: его голубые глаза выражали лишь досаду, и
слова, которые он произнес, объясняли причину этого.
   - Я благодарю вас за ваше  предложение.  Искренне  благодарю.  Но  вы
должны понять, что мы, правители, ведущие оседлый  образ  жизни,  должны
платить налоги, от которых уклоняются  наши  соотечественники-кочевники.
Администрации удается накладывать  руки  только  на  нас,  и  тогда  нам
приходится несладко.
   Миллисент не понимала, какое отношение лично к  ней  имеют  налоговые
проблемы, и она с недоумением взглянула на  эмира.  Тогда  он  попытался
оправдаться:
   - Новый налог добавился  к  тем,  которые  уже  взимаются  с  импорта
иностранных женщин. Эта роскошь стала поэтому совсем нам не по карману.
   Миллисент не верила своим ушам.
   - И поэтому вам было достаточно одной ночи, - возмутилась  она.  -  И
какой ночи! С девушкой, которая находилась в забытьи!
   На этот раз араб удивился. Затем забавная  улыбка  появилась  на  его
лице.
   - Будьте полностью уверены, синьорина, что ничего плохого вам не было
сделано и не будет сделано, пока вы находитесь под  моей  защитой.  Я  -
джентльмен, - добавил он после некоторой паузы,  чтобы  показать,  какая
обида ему была нанесена.
   Миллисент посмотрела  на  него  со  смешанным  чувством  сожаления  и
убийственной иронии. - Если это так, то очень жаль,  -  просто  заметила
она.
   Казалось, эмир не мог разобраться в противоречивых  размышлениях.  Он
высказал их ей с некоторой осторожностью.
   - Как я понимаю, - сказал он, - возможность стать одной из  моих  жен
не показалась бы вам полностью нетерпимой.
   - Я для этого и приехала сюда, - объяснила ему Миллисент.
   - Вы приехали сюда? - воскликнул удивленный эмир. - Но вы не приехали
- и потом, как бы вы это могли сделать - по собственной инициативе!
   - Хочу сказать, что я приехала в эту часть света, - уточнила она.
   Затем продолжила, чтобы не дать ему времени прервать ее:
   - Я - англичанка и уже совершеннолетняя, что дает мне право поступать
так, как мне нравится и как лучше для моего благополучия. Однако мужчины
в моей стране слишком заняты своей  работой  и  своими  заботами,  чтобы
создавать  вместе  со  мной  мое  благополучие.  Если  иногда,   однако,
некоторые из них решаются это сделать, то очень редко они могут  уделить
все свое внимание тому, что делают. В  итоге  -  разочарование  как  для
меня, так и для них. Эмир вздохнул.
   - Из  опасения  делать  это  плохо  я  совсем  разучилась  заниматься
любовью, - продолжила девушка. - И многие мои подруги оказались в  таком
же положении. В глазах ее появилась решительность.  -  Тогда  мы  решили
кое-что предпринять. Иначе наша страна и страны, подобные  ей,  могут  в
итоге потерять всякий вкус к жизни. Так  как  мы  становимся  все  более
невежественными, а  наши  наставники  все  больше  уклоняются  от  своих
обязанностей, мы решили брать уроки в другом  месте.  Проходить  учебный
курс за границей в течение нескольких недель или месяцев - в зависимости
от  продолжительности  обучения.  Мои  подруги  поручили  мне   провести
предварительные исследования. Они собрали  деньги,  чтобы  оплатить  мою
поездку. Поэтому я не могу подвести их.
   Эмир вежливо поинтересовался:
   - И что же вас заставило думать, что ваши так называемые летние курсы
должны проходить именно в Петре, а не в каком-то другом месте? ,
   - Я никогда не задумывалась над подобными  вещами,  -  сухо  ответила
Миллисент. - Вчера (ей казалось, что это было вчера) я была в  Петре  и,
как все дни вот уже неделю,  бродила  по  самым  опасным  местам,  чтобы
кто-нибудь, как вы, украл меня.  Чтобы  это  произошло,  я  должна  была
проявить большое терпение.
   Она засмеялась:
   - Да, легко сказать, "чтобы это произошло"!
   Фавзи задумчиво наклонил голову.
   - Вы хотите сказать, что бродили одна все это время в этом районе и с
вами ничего плохого не случилось?
   - И ничего хорошего, - подтвердила  Миллисент.  -  Из  чего  я  делаю
вывод, что мне попадались только  джентльмены.  Или  же  я  недостаточно
хороша, чтобы на меня кто-нибудь польстился.  -  Жестом  руки  эмир  дал
понять,  что  как  одно,  так  и  другое  предположение  было  настолько
абсурдным, что их не стоило даже обсуждать.
   - Прошу меня простить, - сказал эмир, - но боюсь, что я  плохо  понял
цель вашей миссии. В случае, если бы вас кто-нибудь украл, - кто-нибудь,
как я, или же,  что  более  вероятно,  какой-нибудь  кочевник,  -  какую
практическую пользу извлекли бы  из  этого  девушки,  которые  вас  сюда
послали и которые ждут вашего возвращения?
   - Если бы это был кочевник, такой опыт сам по себе  позволил  бы  мне
иметь мнение о том интересе, который мужчины-кочевники питают к женщине,
и как это проявляется. Если же это  был  бы  кто-нибудь,  как  вы,  или,
например, вы сами, я попросила бы принять по очереди всех моих подруг  и
держать их в своем окружении какое-то время, достаточное для того, чтобы
они могли научиться тому, чему у себя дома их уже никто не думает учить.
   Нечто похожее на проблеск  интереса  можно  было  прочесть  в  обычно
непроницаемом и лишенном всякого любопытства взгляде эмира.
   - Вы уже изучили возможности других стран? - спросил эмир.
   - Нет. Мы посчитали разумным начать с вашей родины.
   - И чему же я обязан такой чести, если вы позволите мне задать  такой
неблагодарный вопрос?
   - Здесь у вас были написаны первые поэмы о любви. И у вас теперь есть
время сочинять их, так как вы менее других стремитесь создавать  роботов
и следовать им.
   С некоторой минуты с  совершенно  новым  вниманием  эмир  смотрел  на
тунику Миллисент в том месте, откуда выпирали упругие и острые груди.
   "Он знает, что под  туникой  у  меня  ничего  нет  и  что  я  его  не
разыгрываю".
   Беседа стала затухать, и  эмир  предложил  прогуляться.  Миллисент  в
ответ на это попросила показать  ей  его  гарем,  чем  ввела  в  крайнее
смущение хозяина. Однако она  была  так  настойчива,  что  он  сдался  и
направился в женскую часть дворца.
   Успех, который Миллисент  имела  здесь,  превзошел  все  ожидания.  В
несколько секунд она оказалась среди женщин, которые шумно выражали свой
восторг,  ощупывали  ее  своими  маленькими  пухлыми  руками,   выражали
сожаление  по  поводу  ее  худобы.  Радостные  пленницы  собирались  уже
испытать на посетительнице  шампунь  своего  собственного  изготовления,
когда эмир решил, что настал момент избавить Миллисент от их забот.
   Он никак не прокомментировал этот визит. Казалось, он  был  расстроен
тем, что этот визит нарушил беседу, которая, по его мнению, должна  была
принести плоды. К счастью, Миллисент тут же пришла ему на помощь.
   - Мой план внесет  живую  струю  в  существование  вашего  гарема,  -
воскликнула она. - Вашим женщинам будет приятно видеть время от  времени
вокруг себя новые лица.
   - Но это доставит радость вашим подругам?, -  с  сомнением  в  голосе
спросил властелин.
   - Вы будете постоянно заниматься ими, - сказала девушка.
   Так как они между тем возвратились в комнату,  где  спала  Миллисент,
достаточно было нескольких фраз такого рода, чтобы можно  было  сказать,
что предварительный ритуал был соблюден. Эмир, однако, все  еще  казался
нерешительным, поэтому Миллисент под  предлогом,  что  должна  постирать
одежду,  сняла  ее  с  себя.  Этот  первый  шаг  позволил  упростить  их
отношения, но так как мужчина не проявлял еще  достаточной  уверенности,
его партнерша  продолжала  оставаться  ведущей  в  игре.  До  самого  ее
окончания  за  ней  оставалось  преимущество  в  ведении  наступательных
действий. Миллисент в некотором смысле  была  более  чем  удовлетворена,
однако  у  нее  было  желание,  чтобы  ее  знатному  любовнику   удалось
преодолеть свое хорошее воспитание и вести себя  властно,  решительно  и
пылко, как подобает истинному властелину песков, каковым он являлся.
   Однако  в  этот  день  он  оставил  свою   новую   возлюбленную,   не
воспользовавшись далее ее позволением, чтобы испытать себя. Миллисент  с
надеждой ожидала следующего дня. Властелин навещал ее в последующие дни.
Казалось, он все больше ценил смелость и  утонченность,  к  которым  его
поощряла Миллисент и которые, если судить по той готовности, с какой  он
предоставлял ей инициативу, были неведомы ему  до  встречи  с  ней.  Она
привыкла к этому церемониалу и при каждой  новой  встрече  предоставляла
ему возможность опробовать с ней новую эротическую позу.  Ей  достаточно
было показать ее и дать понять ему, что она  не  возражает  против  этой
позы, и тогда он чувствовал, что вправе идти вместе с ней  таким  путем.
Мало-помалу он становился все более страстным и решительным, и Миллисент
начала предвкушать наступление того дня, когда она сможет спокойно взять
на себя роль ученицы и избавиться от ложного всезнайства. Этот день, как
она подумала, настал, когда однажды утром  Фавзи  пришел  к  ней  раньше
обычного. Лицо его было таинственным, он с трудом пытался что-то скрыть,
глаза его блестели. Он легко и весело обнял ее за  талию,  чего  никогда
прежде не делал, и увлек ее в нечто похожее на вальс. Она положила  свою
светлую голову ему на грудь, ожидая с нетерпением и согласием, чтобы  он
повел себя так, как ему нравится, но он вдруг отстранил  ее  от  себя  и
приветливо сказал:
   - Идите скорее, я покажу вам сюрприз, который готовил всю неделю!
   Миллисент снова надела тунику и последовала  за  ним.  Она  оказалась
перед дверью, ведущей в женские покои.
   - Закройте глаза, - приказал эмир, явно горя желанием пошутить. Когда
он ей разрешил, Миллисент открыла глаза и какое-то  мгновение  не  могла
понять, что происходит.
   Перед ней  были  выстроены  все  женщины  властелина,  которые  глупо
посмеивались  и  стояли  прямо  в  напряженных  позах.  Все  были  одеты
совершенно одинаково: ткань, покрой и цвет - в мини-платья, которые были
точной копией с одежды Миллисент. Портниха не задумывалась  над  длиной:
молодая англичанка нашла, что она сделала их очень короткими.
   Значит, это был сюрприз, который эмир приготовил для  нее:  маскарад,
чтобы посмеяться над ее манерой одеваться. Возможно, идея была не  очень
разумной, да и само зрелище толстых ляжек жен  властелина  -  не  совсем
эстетичным, поэтому, подумала Миллисент, спектакль не очень  удался,  но
нельзя  же  быть,  успокаивала  она  себя,  во  всем  требовательной   и
деликатной. Со своей стороны, она готова была  от  души  посмеяться  над
шуткой эмира. К тому же, подумала она, посмеяться никогда не вредно.
   Ей тем не менее было  легко  воспринимать  эту  шутку,  так  как  она
никогда не стыдилась укороченных размеров своего платья и у нее не  было
основания думать, что  мужчины  в  глубине  души  страдали  от  вида  ее
красивых ног, полностью выставленных напоказ.
   Она повернулась к эмиру с иронической  улыбкой.  Но  прежде  чем  она
успела сказать ему о своем впечатлении, хозяин дома с лицом, сияющим  от
удовлетворения, спросил:
   - Теперь вы догадались, почему я приказал вас украсть? Надеюсь, вы не
осудите меня за это?
   Восторг его увеличивался, и он воскликнул:
   - Видите, как все хорошо сложилось: узнав вас, я одним выстрелом убил
двух зайцев.
   Миллисент ничего не могла понять. Между тем властелин не умолкал:
   - Вначале я намеревался лишь обновить наряды моих жен.  И  мне  нужен
был образец. И теперь они не будут белыми  воронами,  когда  окажутся  в
Англии.
   - В Англии? - удивилась девушка.
   - Да, мы можем отправиться туда немедленно. Мне не  терпится  сделать
это. Конечно, если вам это приятно, можете совершить путешествие с нами,
- вежливо добавил он.
   Миллисент подумала, что некоторые вещи требовали еще разъяснения.
   - У меня достаточно  времени,  -  начала  она  и  затем  добавила:  -
Каникулы мои еще не закончились. Впрочем, если у вас там есть дела...  И
вы считаете разумным везти с собой всех?
   - Именно поэтому я туда отправляюсь, - воскликнул эмир. - И эту мысль
подали мне вы: я везу их, чтобы они могли научиться. Научиться тому, что
знаете вы. Я нашел эти вещи такими удивительными, что хочу, чтобы и  они
познали их.
   И добавил, расчувствовавшись:
   - Это поможет мне вспоминать о вас, когда я возвращусь.
   Миллисент  неожиданно  почувствовала  себя  беспомощной,  однако   не
сдавалась:
   - А... мои подруги, которые рассчитывали приехать сюда после меня?
   Эмир вновь почувствовал себя смущенным. Он тихо пробормотал:
   - Я же говорил вам: жизнь дорогая, налоги...
   Потом вдруг взбодрился и весело сказал:
   - Можете познакомить меня  с  ними,  когда,  я  буду  в  Лондоне.  Не
сомневаюсь, что я многому могу научиться.
   Однако девушка резко оборвала его.
   -А их? - спросила она, взглядом показывая на все еще  стоящих  смирно
женщин. - Кто возьмется за их образование?
   - Кто? - удивился господин. - Ну ясно, что те же мужчины, которым  вы
обязаны своим образованием! Несомненно, это люди достойные, если  судить
по вашим знаниям.
   На этот раз Миллисент растерялась. Наконец она сказала:
   - Я не знала, что арабы - люди таких  широких  взглядов.  Эмир  Фавзи
улыбнулся:
   - Набатеи, наши предки, считали своих жен частью самих себя...
 
СЛИЯНИЕ 
 
   Я - прекрасна. Ни одна грудь смертной женщины не может соперничать  с
моими   мраморными   грудями,   сделавшимися   гладкими   в   результате
прикосновения дождевых струй и губ.
   Я - прекрасна, и у меня никогда не было натурщицы.  Даже  неизвестный
художник, который изваял меня, не признал бы во мне Афродиту,  сводившую
его с ума. И если бы не песок, постоянно трущий меня, только те,  кто  в
течение миллионов ночей отдавал мне свои ласки, могли бы  признать  себя
истинными творцами шедевра, каким являюсь я.
   Я -- прекрасна: мой черный лобок на  моем  белом  теле  хранит  следы
грубых морщинистых рук пастухов, а мои глубокие ягодицы источают ароматы
их ночной любви. Весь день, привязанные к  своим  пасущимся  овцам,  они
держат в руках свои члены, сдерживая желание и  мечтая  обо  мне.  После
захода солнца они обхватывают мой бюст своими волосатыми руками,  гладят
мои груди своими ладонями и кусают мои плечи. Они прижимаются животами к
моим бокам. Пористое углубление моих ягодиц принимает их  мужскую  силу.
Один  за  другим  всю  ночь  они  подходят  ко  мне.  Моя   бессловесная
услужливость оправдывает их  ожидания.  Мое  сердце  не  издает  ударов,
которые могли бы отвлечь их от испытываемого сладострастия. Я  не  издаю
вздохов, которые могли бы нарушить их монолог.  Я  ничего  не  прошу  из
того, что могли бы потребовать женщина  или  животное.  Поэтому  они  не
могут желать другой любовницы, кроме меня.
   Их  страсть  и  варварское  наслаждение  иссякнут  лишь  с   утренней
прохладой, нисколько не смягчив мои мраморные органы. Это -  недоступный
предмет,  я  остаюсь  верной  самой  себе.  Слишком   много   знаменитых
любовников   наслаждались   моим   горячим   камнем,   чтобы   я   могла
удовлетвориться от слабых прикосновений. Я никогда не дам овладеть  мною
желанию, которое могла бы удовлетворить живая плоть. Никогда живая плоть
не лишит девственности продажное божество, в которое превратилась я.
   Я не знаю, кто из глыбы камня изваял  мое  тело.  Я  обнаружила  себя
побелевшей от солнца и ветра на скалистой возвышенности.  Чуть  ниже,  в
гротах,  которые  служили  музеем,  находились   другие   бюсты,   менее
прекрасные, которые охранялись. Эта статуя, которую никто  не  сторожил,
не была, однако, никем украдена.
   И я взяла ее. Не как воровка, чтобы украсить свой дом или продать,  а
потому, что это была я. Я сделала из нее свое тело.
   Прежде я была ничем, я скрывалась. Никто ко мне не прикасался,  я  бы
так никогда и не почувствовала чьего-либо  прикосновения.  Как  я  могла
быть любимой и как могла любить, если у меня не было  тела,  которого  я
могла бы желать? Почему я должна была  довольствоваться  единственным  -
своей красотой?
   Ради любви я стала ею. Мои спина, бедра, живот  являются  только  что
родившимся повторением ее красоты.
   Это  упругое  тело  принадлежит  мне,  у  которой  никогда  не   было
подобного. Гордость за мою неестественную красоту меня опьяняет.  Что  в
общем я имею? Я не могу любить!
   Любящая себя, я не имею рук, чтобы обнять  себя.  Я  напрасно  ожидаю
единственного удовольствия, которое желаю познать: это чувствовать ласки
рук, которых мне не могла дать покалеченная статуя.
   И как я могу погладить свой половой орган,  чья  тайна  влечет  меня,
между этими отсутствующими ногами, которые я не могу раздвинуть?
   Но, по меньшей мере, я уверена в том, что -  прекрасна,  я,  которая,
чтобы видеть себя, может лишь воспользоваться потерянными глазами своего
обезглавленного бюста.
   Лицо, которого мне не хватает и которое отдельно покоится  на  стене,
внимательно рассматривает та, что им обладает.
   Это - молоденькая девушка, чьи босые  красивые  ноги  и  тонкие  руки
торчат из-под туники из темного грубого полотна, скроенной в виде  мешка
с прорезью на месте шеи. Две другие  прорези,  будто  сделанные  ударами
ножа, служат рукавами. Зрители, которые собрались вокруг  нее,  уделяли,
однако, меньше внимания ее необычному одеянию, чем схожести -  настолько
полной, что она казалась неестественной, - между ее  лицом  и  рисунком,
который она рассматривала.
   И то, и другое находилось на одном и том же уровне и имело одни и  те
же размеры.
   Я приблизилась к девушке и спросила ее, не может ли она  назвать  мне
имя художника, автора этого рисунка. Когда она позировала ему?
   Девушка подернулась, чтобы  посмотреть  на  меня:  молчаливая  улыбка
превратила неземные черты ее лица в необычайную красоту, которую я могла
бы любить бесконечно.  Мне  показалось,  что  незнакомка,  возможно,  не
поняла моего вопроса, но она уже  отвернулась,  потеряв  ко  мне  всякий
интерес.
   Один из мужчин, который услышал мой вопрос  к  девушке,  сказал,  что
портрет был написан век назад и что поэтому  невероятно,  чтобы  девушка
могла  позировать  художнику.   Другой   высказал   предположение,   что
натурщица, возможно, была прародительницей девушки, так как трудно  было
вообразить,  что  подобная  схожесть   может   быть   лишь   результатом
совпадения. Директор галереи, в свою очередь, заявил,  что  этот  вопрос
следует выяснить и  что  он  созовет  фотографов  и  журналистов,  чтобы
сделать достоянием общественности этот необычный факт.  Одна  женщина  с
грубыми замашками взяла пальцами острый подбородок  героини,  попыталась
отбросить назад ее волосы и спросила ее, из какой страны она приехала.
   Девушка резким  движением  головы  освободилась  от  руки  женщины  и
бросила на нее презрительный взгляд.
   - Она не говорит на нашем языке, - заявила женщина.
   Затем с наглостью, которая шокировала меня, она овладела плетеной  из
веревок сумкой девушки и извлекла оттуда кошелек,  открыла,  исследовала
содержимое и сообщила:
   - Я же вам говорила, она - ирландка.
   Толпа  тут  же  принялась   обсуждать   невозможность   того,   чтобы
сумасшедший художник  из  Умбрии,  умерший  в  двадцатилетнем  возрасте,
который никогда не покидал селения, где родился и куда никогда никто  не
заезжал, мог познакомиться с  женщиной-ирландкой  и  чтобы  этот  эпизод
личной жизни не стал известен его биографам, которые бы, в свою очередь,
не поведали об этом потомкам. Было доподлинно известно, что эти люди  не
оставили неосвещенным ни одного факта этой бедной жизни. Кроме того, они
установили - и это невозможно было оспорить, - что художник  никогда  не
пользовался натурщицами. Портреты, исполненные им, соответствовали  тем,
кто представал перед его внутренним взором, что создавалось его  больным
воображением и призраками, осаждавшими его. Ни  одно  реальное  лицо  не
было для него источником вдохновения.
   Все тут же заговорили разом, стараясь показать свою эрудицию. Я взяла
за руку девушку, чтобы увести ее от этой возбужденной толпы и  от  этого
шума. Она снова посмотрела не меня своей чарующей улыбкой и  последовала
за мной. Я повела ее в свою комнату.
   Наконец-то! Давнишняя двойственность твоей и моей красоты  больше  не
существует!
   Мое обнаженное тело проникает в твое. Ее одеяние в виде  мешка  более
не прикрывает стыдливо ее груди,  ее  ягодицы,  ее  детский  живот.  Мое
великолепное тело стало уже ее телом. Вернее - нашим телом.
   Это я или она исследует его своими  изящными  ручками,  ловкими,  как
усики виноградной лозы, которыми моя возлюбленная оплела мой бюст,  тоже
искалеченный? Они резвятся и танцуют всю ночь свой лесбиянский танец  на
нашем половом органе, который никогда не может насытиться.
   О, ты, я - прекрасна. Я, ты - прекрасны. Мы - прекрасны. Твое  горло,
которое это выкрикивает, - мое.
   О, моя красавица. Тебя, себя - я люблю обеих. Я - в  тебе,  чувствую,
как ты любишь нас. Наша двойная любовь настолько сильна,  что  не  может
допустить никогда уродства, настолько  сильна,  что  делает  нас  единым
телом, которое, возможно, долго еще будет счастливым!
 
НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ 
 
   Когда Мари-Шатт успешно закончила учебу, Координатор решил,  что  она
пройдет сексуальную практику на Диане, черной планете в системе Альфа  в
созвездии Ателье Скульптора.
   Выбор этого места удивил всех,  так  как,  хотя  об  дианийцах  знали
довольно мало, было, однако, известно, что у них нет половых органов.
   Сгорая от любопытства и нетерпения узнать, что ее ожидает, выпускница
устояла под натиском родных и друзей, которые  советовали  ей  попросить
руководство института направить  ее  в  другое  место.  Попрощавшись  со
всеми,  Мари-Шатт  приготовилась  втиснуться  в  транспортное  средство,
которое в срок, равный одной земной неделе, должно  было  унести  ее  за
пятьсот тысяч световых лет от родной Земли.
   Но даже это короткое путешествие, мало чем напоминающее  космическое,
не должно было стать для нее пустой тратой  времени.  В  бессознательном
состоянии, в которое она должна была впасть во  время  путешествия,  она
должна была  изучить  язык  страны  своего  места  назначения.  Приборы,
которыми была снабжена капсула, должны были обеспечить ее этими знаниями
без малейшего напряжения с ее стороны для их усвоения. В  этом  не  было
ничего необычного, так как тот неизмеримый объем знаний, который был дан
ей в институте, был влит в нее аналогичными методами. Иначе как  бы  она
могла достигнуть  в  свои  едва  исполнившиеся  шестнадцать  лет  уровня
интеллекта, необходимого для участия в созидательном развитии Вселенной,
что она и собиралась сделать в ходе своего первого жизненного испытания.
   Родители и группа друзей пришли, чтобы проводить ее,  возбужденные  и
чрезмерно говорливые, как обычно бывает  в  подобных  случаях.  Девушка,
обняв всех и пообещав  давать  о  себе  знать,  сняла  с  себя  защитный
комбинезон, в который  она  была  облачена  весь  этот  день  и  приборы
которого  тщательно  фиксировали  любое,   даже   самое   незначительное
изменение в ее настроении, и голой втиснулась в капсулу.
   Капсула идеально воспроизводила каждую часть ее тела,  так  как  была
сконструирована по меркам Мари-Шатт. Когда аппарат закрыли, трудно  было
понять, есть ли что-нибудь  на  Мари-Шатт.  И  тем  не  менее  оболочка,
толщина которой едва достигала сотых долей миллиметра, гибкая и  тонкая,
как чулок, и абсолютно прозрачная, отделявшая девушку от внешнего  мира,
содержала в себе количество аппаратуры,  значительно  превосходящее  то,
которое десятки тысячелетий назад имели на  борту  космические  корабли,
отправлявшиеся к ближайшим звездам,  где  они,  конечно  же,  ничего  не
обнаруживали.
   Думая о трудностях, которые люди должны были испытывать, делая первые
шаги, чтобы выйти  из  космического  детства,  Мари-Шатт  снисходительно
улыбнулась. Именно с этой улыбкой запомнили ее близкие: спустя мгновение
Мари-Шатт исчезла.
   - Проедет чуть больше года, и она вернется! Время пролетит быстро,  -
заметил  кто-то,  продолжая  пристально  смотреть   на   пустое   место,
оставшееся после нее в центре группы.
   Затем все Покинули институт, чтобы участвовать в других мероприятиях.
   Центр управления полетами  сообщил  им  через  пятнадцать  дней,  что
какие-то механизмы транспортного средства, несомненно, вышли  из  строя,
так как была потеряна всякая  связь  с  путешественницей.  Связавшись  с
властями, которые должны были принять ее, пришли к заключению,  что  нет
никакой возможности обнаружить следы. девушки, поэтому ее решили считать
без вести пропавшей.
   В ту  эпоху  подобные  инциденты  не  были  редкими,  и  хотя  о  них
сообщалось в сводках новостей, никто не воспринимал их слишком трагично.
Один из комментаторов выяснил, что никто не прилетал  туда,  и  высказал
мнение, что пока лучше не посылать туда больше никого:  достаточно  было
других районов, более доступных и представляющих больший интерес.
   Мари-Шатт же была  жива  и  здорова  и  хорошо  чувствовала  себя  на
планете, куда ее отправили: просто там никто не установил ее личность. И
так как безразличие и бюрократическая волокита были там не меньшими, чем
на Земле, полученные послания не были переданы лицам, которые были бы  в
состоянии ответить. Поэтому о Мари-Шатт  никто  не  вспомнил,  и  о  ней
быстро забыли и на Земле.
   Девушка  очнулась  в   местности,   поверхность   которой   отдаленно
напоминала металл. Она сразу же смогла найти ей точное  определение.  Ум
ее располагал  множеством  средств  выражения,  четко  соответствовавшим
месту, которое  она  собиралась  изучить.  Мари-Шатт  мысленно  отметила
отличную работу аппарата по обучению языку. Однако в тот  самый  момент,
когда  к  ней  пришла  эта  мысль,  она  почувствовала,  что  испытывает
необычные трудности, пытаясь сформулировать ее. Надеясь поупражнять  ум,
повторила эту мысль на языке нового для себя мира. Но как только она это
сделала, у нее пропала способность воспроизводить мысли  на  родном  для
нее языке - языке землян. И как она ни напрягалась, ей так и не  удалось
ничего вспомнить.
   Это  неожиданное  затруднение  удивило  и  расстроило  ее.   Но   вот
постепенно досада стала уходить из ее сознания,  как  уходит  воздух  из
дырявого мяча и его больше не остается там.
   С  прибытием  к  месту  назначения  приборы,  предназначавшиеся   для
обучения ее языку инопланетян, распались вокруг нее вместе  с  оболочкой
транспортного  средства.  Но  при  распаде  вышли  из   строя,   что   и
способствовало тому, чтобы выветрить из памяти Мари-Шатт родной язык.
   В ее  мозгу,  свободном  от  прежних  воспоминаний,  возникли  мысли,
далекие от ее прежней жизни.
   Когда первый  дианиец  приблизился  к  ней,  Мари-Шатт  поняла  очень
хорошо, что он у нее спрашивал, однако не нашла, что ему ответить.
   Он спросил у нее, кто она и что делает здесь. Девушка не знала этого.
   Удивление его было таким же сильным, как и ее растерянность.
   Дианиец, вероятно, проконсультировался с вышестоящими  властями,  так
как очень скоро он вновь обрел уверенность.
   - По всей вероятности, - передал он  незнакомке,  -  ты  прилетела  с
системы, которая была недавно открыта. Этим объясняется то, почему у нас
нет данных о твоем  строении.  Несомненно,  мы  пригласили  тебя,  чтобы
изучить тебя.
   Девушка между тем с недоумением рассматривала  единственный  предмет,
который был у нее перед глазами: собственное тело. Она не могла  понять,
что это значит. Перебирая богатый лексический запас местных жителей, она
не могла подобрать нужного слова, чтобы  описать  этот  предмет,  а  тем
более - дать ему точное название. До настоящего момента ей не  приходило
в  голову  подвигать  им,  сделать  какой-либо  жест.   Она   оставалась
неподвижной, будто ее невидимый скафандр продолжал сковывать ее.
   А ее собеседник - на что он был похож? Тот факт, что она могла задать
себе такой вопрос, был сам по  себе  уже  обнадеживающим.  К  сожалению,
ответ представлялся не таким легким,  так  как  собеседника  своего  она
почти не видела.
   - Я никак не могу хорошо рассмотреть тебя, - сказала Мари-Шатт.
   Собеседник был в некотором замешательстве:
   - Что ты хочешь этим сказать? Я почти рядом с тобой.
   Глаза Мари-Шатт расширились. Мобилизовав все свое  воображение,  она,
конечно, могла себе  признаться,  что  часть  пространства,  которое  ее
окружало, была несколько расплывчатой.  Существо,  вероятно,  находилось
именно там.
   - Кстати, - осведомилось оно, - а чем ты видишь?
   - Ну, естественно, моими...
   Слово не приходило ей на ум. Это начинало раздражать  ее.  Тогда  она
перешла в контрнаступление.
   - Если ты, как кажется, не испытываешь затруднений в общении со мной,
то не будешь ли ты так любезен объяснить мне, как тебе это удается?
   Ошеломленный собеседник возразил:
   - Между нами установлена четкая связь: я вижу твои мысли, и ты видишь
мои. Мне непонятны твои затруднения.
   Мари-Шатт  быстро  осмыслила  данные,  предоставленные  ей:  их  было
достаточно, чтобы ситуация стала понятна ей.
   Она тут же  с  необычайной  точностью,  создала  в  уме  понятия  для
определения того,  что  она  когда-то  называла  "глазами",  "взглядом",
"увиденным предметом", "своим телом" - в  общем,  всего  того,  что  она
мало-помалу обнаруживала.
   Собеседник был потрясен. Острота  наблюдения  и  легкость  восприятия
Мари-Шатт возрастали по мере их испытания.
   Она неожиданно вновь обрела  способность  двигаться.  Все  пошло  еще
лучше  с  того  момента,  как  она  смогла  подняться  и  размять  ноги.
Единственное,  что  она  не  могла  обрести  вновь,  -  это  способность
говорить, хотя и это было вполне  объяснимо:  в  обществе  телепатов,  в
котором она находилась, слова ничего не значили.
   Ей было приятно сознавать, что собеседник  проявляет  к  ней  большой
интерес. Мари-Шатт решила,  что  настал  момент  высказать  какие-нибудь
жалобы.
   - Однако очень жаль, что ты  не  имеешь  никаких  осязаемых  форм,  -
заметила она. - Мне бы хотелось увидеть, с кем я имею дело.
   -  Твои  высказывания  совершенно   необдуманны,   -   возразил   он,
возмутившись,  как  казалось,  этой  критикой.  -  Если  в   этом   есть
необходимость, мы можем принять любую телесную форму.
   - Необходимость для чего?
   - Для выполнения какой-либо функции, конечно же.
   - Следовательно, вы меняете облик в зависимости от необходимости?
   - Практически мы уже давно не используем эту  свою  способность.  При
нынешнем социальном уровне развития,  достигнутом  нами,  нам  не  нужны
органические подпорки, чтобы обмениваться между собой тем,  чем  полезно
обменяться. Зачем напрасно  тратить  свои  усилия,  чтобы  превращать  в
грубую физическую ткань энергию, которая бесценна для обеспечения работы
ума?
   - Эта грубая физическая ткань могла бы помочь тебе  увидеть  меня,  -
заметила Мари-Шатт.
   Дианиец погрузился в то, что должно было быть размышлениями. Плод его
решения заставим вздрогнуть пришелицу. Два  глаза,  висящие  в  пустоте,
пристально взирали на нее: зеленые радужные оболочки,  усеянные  мелкими
пятнами оранжевого цвета, окружали внимательные  зрачки  на  поверхности
блестящих глазниц. Несколько нитей связывало глазницы с чем-то мягким  и
бесцветным, расплывшимся за ним, как белок яйца, вылитый на сковороду.
   В  первый  момент  девушка  испытала   брезгливость.   Потом   решила
посмеяться над ним.
   - Отлично! - воскликнула она. - Однако ты - далеко не красавец.
   - Между прочим, это твои глаза, - ответил дианиец.
   - Хотелось бы что-нибудь увидеть и вокруг глаз, - подсказала она.
   - Для чего? - спросил местный житель, оставаясь верным  логике  своих
собратьев.
   На Мари-Шатт нашло вдохновение:
   - Ты сказал, что хочешь изучить меня. Если бы ты полностью мог  войти
в мой образ, стать полным моим  подобием,  возможно,  ты  лучше  мог  бы
уяснить, для чего я существую, для чего служат эта  материя  и  строение
моего тела.
   Еще раз ее подсказка имела успех. Ее в  этом  убедили  происшедшие  в
последующие часы события: действительно, если дианийцы были способны  на
невероятные  превращения,  конечно  же,  они  не  могли   совершать   их
мгновенно, особенно  тогда,  когда  надо  было  сделать  копию  с  такой
неизвестной структуры, которая свалилась на них с неба в этот день.
   Поэтому натурщице  пришлось  выдержать  немалое  испытание.  Неудачи,
разочарования и упорство скульптора трогали ее, но и делали  в  какой-то
мере неспокойной. Не проявила ли она  легкомыслие,  подсказав  существу,
которое, несомненно, было  выше  ее  в  психологическом  плане,  создать
произведение, которое в конечном счете могло разочаровать его.
   Если по окончании работы он обнаружит, что прилагал  столько  усилий,
чтобы превратиться в  скелет,  обросший  мясом,  кожей,  с  кровеносными
сосудами, кишками, которые нисколько не увеличивали  его  интеллект,  не
отвергнет ли он это нагромождение странных органов, будто  речь  идет  о
вышедшей из моды одежде?
   И тогда как удалось бы Мари-Шатт скрыть свой конфуз?
   Но, что еще хуже,  эти  благие  намерения  могли  вполне  вылиться  в
создание монстра. Живые органы, которые он создавал на глазах у  молодой
женщины, возможно, лишь отдаленно были похожи на ее фигуру.
   Несмотря на все сомнения, Мари-Шатт не могла не испытывать  растущего
волнения по мере того, как видела возникающие перед  собой  так  близко,
что она могла коснуться их, верхнюю губу цвета  розовой  охры,  затем  -
ниже - другую губу, более мясистую, более бледную, более опухшую от сна.
Тут же опаловые зубы прикусили ее, а высунутый кончик языка увлажнил.
   Невидимая кисть нарисовала в воздухе сначала одну щеку, потом другую,
которая утончалась и переходила в едва выпирающий подбородок,  как  тот,
по очертаниям которого она водила своим  пальцем.  Обретала  форму  шея,
потом плечи.
   Дойдя до грудей, скульптор выказал свое любопытство:
   - Ты сказала, что на основании формы я смогу определить ее функцию, -
напомнил он ей.
   Они вместе рассматривали эти загадочные  выпуклости.  Клетки,  мышцы,
кровеносные сосуды не удивляли больше жителя Дианы  после  тех  шедевров
сложности, которые он обнаружил в  мозгу  и  вокруг  него.  Какой  смысл
таился в  симметрии  таинственных  округлостей?  Для  чего  были  на  их
вершинах эти четко очерченные бугристые  клумбочки?  Какую  практическую
роль играли эти нежные шишечки  посередине,  которые,  казалось,  хотели
расшириться и сделаться твердыми, чтобы послать  или  получить  какие-то
сигналы? Со своей стороны,  Мари-Шатт,  охваченная  каким-то  волнением,
спрашивала себя, почему эта часть  ее  тела  заставляла  сильнее  биться
сердце, наполняя кровью виски,  пробуждая  чрево,  вынуждая  ее  ощущать
другие органы в тех местах, которые она еще не исследовала и которых  ей
теперь хотелось касаться, гладить, снять чрезмерное напряжение.
   Ей показалось, что существо стало уже быстрее творить, чтобы поскорее
закончить произведение.
   - Ну вот и все, - объявило оно.
   Удовлетворенно  понаблюдав   некоторое   время,   он   вновь   чем-то
обеспокоился.
   - Не могу понять, что можно делать с этим, -  сознался  он,  указывая
длинными пальцами  на  треугольный  кусочек  шерсти  в  том  месте,  где
сходились обнаженные ляжки Мари-Шатт. - Ни с тем, что находится внутри!
   Взгляд Мари-Шатт жадно скользил по формам этого близнеца, только  что
дарованного  ей,  сравнивал  их  со  своими  и   находил   в   удвоенной
загадочности что-то необыкновенное.
   Ее двойник одновременно с ней испытывал волнение, которое  ему  могло
облегчить,  так  она  по  крайней  мере  надеялась,   понимание   своего
существования и преимуществ своего тела.
   Его  руки,  только  что  созданные,  потянулись  к  рукам  натурщицы.
Коснулись их, погладили друг друга, сцепились пальцами.
   Эта игра продолжалась, и участники ее не пытались остановиться. Потом
к игре подключились их губы. Их рты сблизились,  опробовали  тепло  друг
друга. Затем их щеки нежно стали тереться одна о другую.
   Потом руки их разжались. Они теснее прижались обнаженными телами. Они
проникали друг в друга, открывая все новые и новые тайны.
   Они как-то всхлипывали,  удовлетворенно  вздыхали  и  вскрикивали  от
удовольствия. И это было удивительным языком в общении их тел.
   Когда они полностью  познали  новизну  желаний,  жительница  Земли  и
дианиец отправились, чтобы сообщить  эту  счастливую  новость  остальной
планете.
   На Диане Первая любовь родилась в результате встречи двух  тел,  одно
из которых было создано по подобию с пришелицей. С  этого  момента  тело
Мари-Шатт воспроизводилось  повсюду.  Она  сама  занималась  любовью  со
многими своими двойниками,  и  казалось,  что  она  никогда  не  устанет
находить в них свою чувственность и свою  красоту,  в  которые  она  все
больше и больше влюблялась.
   История   планеты   была   в   дальнейшем   отмечена   необходимостью
удовольствия, которое два  подобных  создания  испытывали,  лаская  друг
друга. Полная схожесть стала таким образом идеалом счастливой любви.
   Любить друг друга означало пытаться походить друг на друга как  можно
больше. Полная схожесть порождала любовь идеальную. Среди  объятий  рук,
полностью подобных своим, любовники познали нескончаемую радость любви.
   Можно было любить только подобных  себе:  любое  отличие  становилось
препятствием  для  любви.  Всякий  раз,  когда  какое-нибудь   печальное
существо не могло  ответить  на  верность  своего  любовника,  их  связь
считалась неудавшейся; следовательно, и там любовь знала разочарования и
потери.
   Но зато на этой планете, в  отличие  от  Земли,  никто  не  испытывал
сомнений по поводу истинных целей природы. Там никто не сомневался,  что
тело предназначено только для удовольствия, а не  для  чего-то  другого.
Для работы и для продолжения рода давно уже были найдены другие системы,
которые не предусматривали участие телесных органов.
   Итак, на какое-то время Мари-Шатт населила просторы Ателье Скульптора
своим изображением, многократно размноженным. Однако настал день,  когда
дианийцы посчитали скучным это однообразие. Не  меняя  своего  понимания
счастья, они попытались внести разнообразие в свои фигуры-близнецы.
   Чтобы  воплотить  в  жизнь  свои  мечты,   они   создавали   светлые,
каштановые, рыжие, зеленые, голубые, серые волосы, заплетали их  в  виде
колосьев, спиралей, призм, лестниц. Их глаза пылали настоящим  пламенем,
которое освещало любовников светом, неизвестным  на  Земле.  Специальные
фильтры на губах придавали поцелуям большую притягательность.  Некоторые
дианийцы создали  конические  груди,  соски  которых  в  зависимости  от
фантазии создателей могли излучать необыкновенное сладострастие.
   Половой орган создавали в  виде  меняющегося  углубления,  спиральных
пещер, кратеров, расщелин, которые по форме напоминали звезды, рты (куда
любовник погружал свой язык), раны (откуда пил кровь). Однако даже те из
дианийцев, кто обладал богатым воображением,  не  смогли  придать  этому
половому органу более удовлетворительную эстетическую  и  функциональную
форму, чем та, которую явила им Мари-Шатт.
   И все в конце концов решили, что в половом  органе  лучше  ничего  не
менять. И тела, которые создавались вновь, все  как  одно  имели  те  же
длинные сексуальные ноги, тот же лобок, то же влагалище, тот же  клитор,
то есть они всегда были ярко выраженными женскими органами.
   Таким  образом,  благодаря  появлению  на  Диане  Мари-Шатт,   жители
планеты, не имевшие  до  этого  половых  органов,  научились  заниматься
любовью так, как это делают между  собой  женщины  Земли,  не  испытывая
никаких сомнений по поводу того, что могут существовать  другие  способы
любви.
 
ЛЮБОВЬ 
 
I 
 
   Мариза ждет всегда с нетерпением окончания уроков:  ее  мысли  витают
уже далеко от класса. Она думает о двух сестрах, в которых влюблена.
   Когда она встретится с ними в парке, она, конечно же, подавит в  себе
желание броситься к ним, утопить свои щеки в их длинных волосах.  Однако
ее глаза  будут  метать  молнии,  и  две  девочки,  которые  моложе  ее,
засмеются одновременно, счастливые тем, что их так любят.
   Школа, возвышающаяся над  озером,  похожа  на  крепость.  Вероника  и
Валери занимают комнату на последнем этаже в одной из боковых башен.  Их
окно - единственное, которое обращено к  небольшому  холму,  окруженному
высокой стеной и поросшему деревьями. Там, вдали, перед ними  распахнуто
окно. За ним днем ничего не видно,  но  ночью  время  от  времени  можно
увидеть свет лампы.
   Тогда  две  сестры  устанавливают  на  стальной  подставке  небольшой
телескоп, подаренный им родителями,  чтобы  они  могли  изучать  звезды.
Направляют его на освещенный прямоугольник окна. С опытом,  который  они
приобрели, им не составляет труда сфокусировать  телескоп.  По  очереди,
удобно расположившись, они могут видеть ванную комнату.
   Женщина, которая там находится, не подозревает, что  за  ней  следят.
Она считает, что ее никто не может видеть за этими цветущими деревьями.
   Аллея пустынна. Мариза прижимает свои губы к свежему ротику Вероники,
лижет податливый кончик ее языка. Все ее тело  приходит  в  возбуждение,
требует большего. Но шаги и голоса приближаются: она  теперь  не  сможет
поцеловать Валери так же, как ее сестру. Ее пугает, что  она  не  сможет
приласкать сразу обеих сестер.
   - Вчера она была совершенно голой. И долго оставалась перед зеркалом.
Мы ее очень хорошо видели, - говорит Вероника.
   - Что она делала на этот раз? - спрашивает Мариза.
   - Только смотрела на себя, - рассказывает  Валери.  -  Она  настолько
красива! Груди ее становятся все больше и больше.
   - Жаль, они были как раз нужных  размеров,  -  восклицает  огорченная
Мариза, которая, однако, никогда их не видела.
   -Чуть более округлые - еще лучше, - возмущается Вероника. - Не бойся,
они не обвисают. Наоборот. Соски остались маленькими, как и раньше.
   - Она никогда не должна загорать, - вступает в разговор сестра. -  Ее
кожа имеет одинаковый цвет повсюду. Она  не  слишком  белая,  совсем  не
белая. Просто восхитительная.
   -Знаешь,  -  восторженно  говорит  Вероника,  -   папа   достал   нам
сверхчувствительный объектив, какой мы у него просили. Теперь мы  сможем
увидеть любое пятнышко на ее теле.
   - Надеюсь, что сегодня вечером она  сделает  что-нибудь,  -  вздыхает
Мариза.
   Так как она ученица другой школы, ей  не  разрешается  подниматься  в
комнату сестер: правила школы очень строги. Но, с другой  стороны,  если
бы она смогла проскользнуть незамеченной в комнату сестер и провести там
ночь,  то  не  для  того,  чтобы  следить   за   незнакомкой:   испытать
удовольствие, лаская тела сестер, было бы единственной ее целью.
   Волосы на лобке имеют тот же цвет, что и  густые  волосы  на  голове.
Отблеск ламп делает их огненно-красными.
   - Это - равносторонний треугольник,  -  демонстрирует  свои  познания
Валери. - Каждая сторона имеет ровно двенадцать сантиметров.
   - Дай мне еще посмотреть,  -  требует  Вероника,  отталкивая  сестру,
чтобы завладеть телескопом. - О, она взвешивает на руках свои груди.
   Наблюдающая на минуту замолкает, вызывая нетерпение у  своей  сестры.
Когда Вероника снова начинает говорить, голос у нее меняется:
   - Руки ее нежно опускаются к бедрам. Она все время смотрит в зеркало,
не отрывая взгляда от своего тела. Теперь  пальцы  скользят  по  ляжкам.
Поднимаются вверх. Теперь они  на  животе.  На  груди.  Остановились  на
грудях.
   - Дай мне! - требует Валери.
   Младшая сестра уступает ей место.
   - Что она делает?
   - Держит груди. Кажется, она их  сжимает.  Да,  сжимает  и  поднимает
голову. Она счастлива. Она все время их сжимает.  Запрокидывает  голову.
Улыбается. Вот. Оставила одну  из  грудей.  Продолжает  сжимать  другую.
Свободная рука гладит живот. Спускается еще ниже. Рука исчезает между ее
ног.
   - Хочу посмотреть.
   - Подожди. Вот. Подожди... подожди...
   Обе замолкают. Надолго замолкают. Потом Валери объявляет:
   -  Она  закричала.  Я  видела,  как  открылся  ее  рот.  Она   издала
продолжительный крик. Кончила.
   Она целует сестру в щеку, быстро снимает через голову ночную  рубашку
и голой проскальзывает под простынь.
   Вероника взглянула последний раз в телескоп, затем тоже  разделась  и
легла ничком на кровать напротив старшей сестры.  Мариза  с  нетерпением
ждет встречи с сестрами.
   - Я люблю их, - вздыхает она. - Могла бы  любить  их  всегда.  У  нас
впереди еще столько лет, которые мы можем провести вместе. И до  каникул
еще далеко...
   Ей едва исполнилось четырнадцать лет. Веронике - двенадцать. Валери -
тринадцать.
 
II 
   Однажды  утром  сестры  отвергли   ласки   своей   поклонницы.   Хотя
возможность была подходящая, а  убежище  надежное.  Мариза  готова  была
кричать.
   Эта явная и неожиданная холодность была для нее как удар ножа.
   - Что случилось? - взмолилась она со слезами на глазах. - Что  я  вам
сделала?
   Однако девочки ничего не захотели ей сказать. В последующие  дни  они
ее  всячески  избегали.  Каждый  раз,  когда  Маризе  все  же  удавалось
оказаться наедине с ними, они не отвечали на ее вопросы, лишая ее  также
доверительных рассказов о поведении женщины в окне.
   - Все время темно?
   -Да.
   Валери снова легла.  Ночная  рубашка  раздражала  ее  под  простыней,
однако у нее не было желания снять ее.
   Тут же поднялась  сестра  и  заняла  свое  -место  на  наблюдательном
пункте. Она долго  оставалась  здесь,  опершись  руками  на  подоконник.
Прошло четверть часа, полчаса, прежде чем она воскликнула:
   - А, вот!
   Окно вдали зажглось. Девочка приставила глаз к  телескопу.  Некоторое
время она молчала.
   - Ну, что там? - нетерпеливо спросила сестра, лежавшая на кровати.
   - Он - там, - пробормотала Вероника глухим от огорчения голосом.
   Сестры раскрыли Маризе  причину  своего  недовольства  только  тогда,
когда потеряли всякую надежду на то, что она от них отстанет.  -  Теперь
какой-то мужчина ходит каждый вечер с  ней  в  ванную  комнату.  Нам  не
удается больше увидеть ее одну. Все кончено.
   Мариза захотела узнать больше. Как выглядел этот мужчина? Что  делал?
Сестры устало пожали плечами. То, что делал мужчина, не вызывало  у  них
никакого интереса:
   - Они занимаются любовью в ванне. Или на ковре. Или стоя.  Они  могли
бы этим заняться в спальне! - воскликнули в отчаянии сестры.
   Мариза молчала, сознавая несчастье, которое ее постигло.
 
III 
 
   Теперь после уроков Мариза больше не тратила времени на  болтовню  во
дворце: зачем это ей, если ее маленькие подруги не позволят ей  затащить
себя в густые кусты гортензии, расстегнуть кофточки и  спустить  трусики
на свои спортивные ножки?
   Поэтому  она  уходила,  лишенная  (и  за  что  такое  наказание?)  их
сандаловых грудей, таких упругих и таких сладких под ее языком. Ее  губы
стали сухими, лишившись прикосновения к их губам. И ее собственные ласки
- она это знала - не смогут удовлетворить по ночам ожидания ее  полового
органа теперь, когда ее пальцы не могли сохранять в себе тепло их тел.
   Желание, которое  она  испытывала  к  предметам  своего  безнадежного
обожания, не могло, однако, лишить ее сил. Наоборот, укрепляло ее волю и
придавало ей силы в тот момент, когда она спешно направилась к холму.
   В этот вечер она снова остановилась перед домом, где, как она узнала,
жила одинокая молодая женщина  с  рыжими  волосами,  которая,  возможно,
работала в городе секретаршей (это  была  элегантная  и,  как  казалось,
спокойная  и  рассудительная  женщина)  или  учительницей,   что   более
вероятно, так как ее продолжительное отсутствие . неизменно совпадало со
школьными каникулами.
   Маризу позабавила  мысль,  что  ее  более  юные  подруги  могли  быть
ученицами незнакомки, которая их так очаровывала, пока оставалась одна.
   Не была ли бы она еще более любима, если бы, искушая их своей наготой
по ночам, днем раскрывала бы  им  секреты  эллипсов  и  цифр,  давая  им
возможность вспомнить о своих освещенных лунным светом грудях  и  животе
под строгой одеждой?
   И вот теперь какой-то чужак,  завладевший  вниманием  женщины,  лишал
Маризу удовольствия встречаться с юными подругами.
   Но нет! Мариза никогда и никому не позволит лишить ее того, чего  она
желала больше всего. Она возвратит назад счастливые дни, чего бы ей  это
ни стоило.
   И одним из первых необходимых и решительных действий было  освободить
Красавицу из когтей своего похитителя.
   Она его так и не увидела, хотя  оставалась  следить  за  дверью  дома
столько, сколько было возможно.
   Не  увидела  она  и  ту,  которую  про  себя  называла  "их  школьной
учительницей". Значит, та не соблюдала больше установленные часы  своего
возвращения домой, о чем Маризе поведали цветочница, продавщица газет  и
пластинок, мороженщица,  а  также  продавщица  спортивного  магазина,  к
которой  она  обратилась  с  невинным  видом,  чтобы   продолжить   свое
расследование.
   Девушка решительно оставила свой  наблюдательный  пункт  за  витриной
кондитерской. Такой метод, решила она,  не  даст  никаких  положительных
результатов:  конечно  же,  не  средь  бела  дня  она  могла   застукать
интересующую ее парочку.
   Назавтра она уговорила мать отпустить ее на последний сеанс в кино  с
подругой. Едва выйдя из дома,  она  оставила  подругу  и  направилась  в
сторону холма.
   Пробираясь  по  темной  улице,  Мариза  испытывала  некоторый  страх.
Однако, избежав неприятных встреч, она добралась до квартала, который ее
интересовал. Магазины, которые она знала, были закрыты.  Где  она  могла
устроиться, чтобы ждать? Нельзя же было вот так  стоять  и  ждать  перед
домом! Ее мог кто-нибудь заметить, и история закончилась бы печально.
   Отчаяние охватило ее: она ввязалась в дело, которое явно было выше ее
возможностей, поэтому стоило все бросить. Но в таком случае ей  пришлось
бы навсегда отказаться от своей единственной любви!
   В отчаянии она потеряла  счет  времени.  Прохожие  с  любопытством  и
неодобрением смотрели на нее.
   Но вдруг судьба улыбнулась ей. Из переулка перед ней вышла пара.
   Быстрым взглядом  Мариза  заметила  густую  рыжую  копну  волос.  Что
касается   мужчины,   то   он   был   темноволосый,   среднего    роста,
тридцати-тридцати пяти лет. На нем были очки  в  массивной  оправе  -  в
американском стиле. Других особых примет не было.
   Мариза посмотрела на  него  таким  проницательным  взглядом,  что  он
недоуменно  остановился,  будто  загипнотизированный.  Но  тут  же  едва
заметно встряхнулся, улыбнулся, вежливо наклонил голову и, взяв спутницу
под руку, стал переходить улицу.  Девушка  спешно  попыталась  осмыслить
увиденное.
   "Я уже видела  его  где-то.  Но  где?  И  он  вроде  бы  меня  узнал.
Обязательно нужно вспомнить, где я его видела. Чтобы  знать,  как  найти
его".
   Следующие недели, были очень трудными для Маризы. В классе  ее  часто
ругали за невнимательность и плохо сделанные домашние задания. Мать,  со
своей стороны, тревожилась, видя ее  постоянно  задумчивой  и  о  чем-то
мечтающей. Мариза могла часами сидеть над книгой, так  и  не  перевернув
страницу. Все попытки отругать, утешить или отвлечь  ее  ни  к  чему  не
приводили.
   Однажды в полдень мать предложила ей  пойти  с  ней  и  выбрать  цвет
машины, которую она решила купить. Как только они вошли в  магазин,  где
продавались автомобили этой марки, Маризу будто ударило током. Со  своей
стороны, служащий,  который  ими  занимался,  выказывал  явные  признаки
интереса.
   Мариза  теперь  вспомнила  его:  продавец,  который  убедил  ее  мать
приобрести новый автомобиль на последнем автосалоне. И он был любовником
молодой женщины с рыжими волосами.
   Неожиданно девочка  проявила  такое  кокетливое  изящество,  что  это
рассмешило мать. Что же касается собеседника, то он был  польщен,  хотя,
возможно, и несколько удивлен вниманием столь юной особы.
   Он настоял на том, чтобы показать им,  как  работает  модель;  он  на
полной скорости провез их вдоль берега  озера,  затем  узкими  улочками,
которые зигзагом взбирались к городу. Мариза, сидя между ними, с  юбкой,
вздернувшейся до оборочек трусиков, дергала своими загорелыми ляжками  и
при каждом повороте опрокидывалась ему на плечо, касаясь его лица своими
густыми вьющимися волосами.
   - Что вы делаете целыми днями? Вы, должно быть, наслаждаетесь  полной
свободой? - допытывалась  у  него  Мариза.  -  Уверена,  вы  пользуетесь
успехом!
   Когда они остались одни, мать отругала ее за нескромность.  Какое  ей
дело до личной жизни этого человека, спросила она насмешливо.
   -  Я  подумала,  -  объяснила  Мариза,  -  что  его  профессия  очень
подходящая, чтобы совращать девушек.
   Мать расхохоталась.
   - Примерные мысли для девственности! (Ей нравилось  посмеиваться  над
дочерью, которая при каждом  случае  хвасталась  своей  девственностью).
Позволь, однако, в связи с этим разъяснить тебе кое-что  и  разочаровать
тебя. Испытатель  машин  -  фигура  слишком  заметная.  А  автомобиль  -
средство похищения слишком обычное: совратитель будет быстро  обнаружен.
И скандал может стоить ему места.
   Мариза посмотрела на мать с вялой,  чарующей  улыбкой,  непозволяющей
понять, какие чувства и намерения скрываются за нею.
 
IV 
   Ana это время две сестры никогда  не  ложились  спать,  не  посмотрев
прежде, оставалась ли красавица пленницей. Увы, ночь за  ночью  телескоп
являл им лишь скучное и грубое зрелище.
   Лишь тогда, когда они  перестали  на  что-то  надеяться,  взгляду  их
открылось  счастливое  видение.  Вначале  они  не  осмеливались   верить
собственным глазам, опасаясь, что это видение исчезнет. Они убедились  в
своем счастье лишь  тогда,  когда  женщина  провела  много  вечеров  без
мужчины и снова возвратилась к своим неповторимым жестам очаровательного
одиночества. Они не хотели сообщать Маризе о своей победе, не убедившись
в ней окончательно. Однако они уже знали, точнее, чувствовали, что у них
нет  оснований  сомневаться  по  поводу  будущего.  Поэтому  они  решили
сообщить наконец своей подруге эту радостную новость. Их сердца радостно
забились при мысли о нежных ласках, которые они вновь испытают.
   Однако в это утро  Маризу  невозможно  было  найти.  Обеспокоенные  и
недовольные, они пожаловались  на  ее  отсутствие  директрисе  колледжа.
Почему эта девушка не пришла в класс? Она больна?
   - Вы не увидите больше Маризу, - коротко сообщила  им  директриса.  -
Лучше, если вы ее забудете. Она - девочка несерьезная и ее исключили  из
школы. 19
 
 
2 
 
 

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)