было слышно:
- Чех без елдыка - словак!
Всеобщий хохот был мне ответом. Подошла какая-то нанайка, вся
состоящая из щелей, и пропищала:
- Теперь ты - наш командир! Мы теперь будем есть твое говно.
Все одобрительно закивали.
С этого момента моя жизнь стала замечательной. Я делал, что хотел.
Поскольку это была тюрьма, и поскольку тут не было загорелых американцев,
за нами никто не следил, и я испытал, наверное, все виды извращений по
Шнобельшнейдеру. О, Иван Теберда! Как прекрасно, как чудно, как
замечательно было все, что я испытывал! Но особенно меня любили две
англичанки-близнецы, соединенные единым клитором. Они обычно подходили ко
мне утром, когда я лежал в кровати и меня кто-нибудь услаждал, и говорили:
- О, повелитель, о, любимый, о, радость, о, смысл! Позволь пососать
тебе, позволь!
- Еще не время, девчоночки, - говорил я. - Потерпите.
Посасывание я оттягивал на потом, боясь разочароваться в извращениях.
А англичанки все подходили. Наконец, когда, как мне показалось, я исчерпал
весь набор всего, что можно только получить от живой и мертвой человечинки
(остатки трупов съедал наш бельгиец), я заявил:
- Хорошо. Я согласен. Я даю вам свое согласие. Я соглашаюсь! Сосите,
милые, сосите!
Я отогнал всех. Они подошли ко мне, встали на колени, и каждая взяла
мою мочку в рот. И тут... Уже одно только это начало пронзило меня, как
стрелой в грудь. Они начали сосать, они сосали, а я испытывал то, что
никогда не испытывал; я кричал, визжал, терял сознание, и наконец я понял,
что не могу, что больше не выдержу; я выдавил из себя:
- Все... Стоп...
Но они не прекратили, и не вынули мои уши из своих ртов. Я начал
дергаться, пытался встать, но тут же понял, что меня держат. Немцы, или
кто-то еще держали меня за руки и за ноги, не давая мне возможности уйти
от этого бешенства, от этой прелести, он этой смерти. Я цепенел; я стал
биться как в припадке эпилепсии; и я понял тогда, что монолизу нельзя
испытывать сосание столь долго; что это губительно, страшно, смертельно; и
что вся камера знала это, и, ненавидя мои издевательства, решила
расправиться со мной. Что ж! Что может быть лучше смерти от самого высшего
наслаждения, которое только вообще возможно?! Я увидел, как влетаю в
какой-то радужный, ласковый туннель; он обволакивает меня любовью,
преданностью, величием; и когда вдруг вспыхнула вспышка, и я осознал, что
пришла моя смерть, вся эта реальность исчезла.
