Через девять лет
Та дрянь, которую наколдовал мне в длинном стакане сытомордый бармен,
называлась романтично - "коньячный пунш". Коньяком не пахло, пахло
клопами. В другое время я бы не побоялся выплеснуть в рожу этому
лейтенанту известных органов (чин я определил по захудалости кабака) его
свинское пойло. Но в тот день я был всему рад. После девяти лет, в течение
которых я видел постоянно только опостылившие физиономии моих товарищей по
зимовкам, да периодически - пингвинов и белых медведей, мне было до ломоты
в костях приятно вновь ощутить себя среди нормальных людей, слышать новую
странную музыку, в такт которой по стенам резво прыгали разноцветные огни.
Девять лет периодических полярных экспедиций перечеркнули мою
предыдущую жизнь, вернее, придали ей новый смысл. Они стали соеобразным
барьером между мной и той девушкой, благодаря которой я вынужден был
очертя голову бежать от того, что было дорого с детства и, слава богу, че-
рез этот барьер не перейти назад.
Все знают, что убийцу тянет на место преступления. Но почему же ни в
чем не повинного человека так неудержимо влечет на место беды? Ведь именно
в этом баре девять лет назад я...
Мне было восемнадцать лет, и мы с Мариной сидели вон за тем столиком,
что чуть в стороне от остальных. Тогда на нем стояла настольная зеленая
лампа. И в зеленоватом свете Марина с ее распущенными черными волосами,
настолько блестевшими от шелковистости, что казались мокрыми, предстала
передо мной печальной русалкой. Глаза потусторонне зеленели, а губы,
которые она всегда ярко красила, придавали немного хищное выражение в
общем-то нежному лицу. Не хватало только венка из кувшинок... Я держал ее
за обе руки и молча задыхался. Я решал вопрос, как прикрыть вздыбившуюся
под джинсами мою самую главную драгоценность, когда мы встанем из-за
стола. Укротить моего младшего брата было делом совершенно немыслимым, и я
обливался холодным потом при мысли, что Марина, заметив его, подумает
что-нибудь нехорошее о моих намерениях относительно ее.
Велико же было мое удивление, когда она, опустив долу свои ресницы
(их тени тут же закрыли лицо до подбородка), глухим голосом прозрачно
заговорила:
- Знаешь, так тоскливо бывает всегда одной по вечерам...
Я проглотил слюну, поперхнулся и любовно погладил братца под столом.
Марина протянула мне руку ладонью вверх, которую я стал балгодарно
целовать, еще не зная, как быть дальше.
Но Марина повела себя просто и непринужденно, как нив чем не бывало
увлекла меня за собой в парадную, когда я замялся у входа, затем - в лифт,
а оттуда уже - в квартиру. При этом она увлеченно рассказывала мне о своей
поездке в Чехословакию, однако, захлопнув дверь, оборвала себя на
полуслове и резко повернулась ко мне. Моя шея оказалась в теплом кольце
гладких рук и я сумасшедше схватил ее в объятия с последней смятенной
мыслью: "Ведь мне уже восемнадцать - пора бы давно и попробовать женщину".
Я смутно представлял себе, что нужно делать, но природа и вожделение
подсказали. Я поднял Маринину кофточку и стал гладить бархатистую
тоненькую спину, пересчитывая пальцами острые позвонки и угадывая бугорки
родинок. Марина ласкала тем временем моего меньшого братца, который от
удовольствия увеличился чуть ли не втрое, прижималась к нему низом живота
и поводила бедрами.
Я тем временем быстро добрался до замочка бюстгальтера, неожиданно
быстро там что-то щелкнуло, и он расстегнулся. Пальцы мои взмокли и
дрожали, а щеки горели так, что я боялся случайно прикоснуться ими к ней -
вдруг обожгу! Облизав и закусив губу, я смело запустил руки под чашечки
бюстгальтера и почувствовал, как под моими ладонями росли два крошечных
шершавых бугорка сосков, которые только что были мягкими и податливыми. Я
почувствовал неудержимое желание прикоснуться к ним ртом, втянуть в себя,
и - рухнул на колени, а так как Марина была совсем маленького роста, то я
немедленно достиг своей цели. Груди ее были невкусными, вернее, ощущались
во рту как инородное тело, но я не мог заставить себя оторваться от них.
Мои руки тем временем зажили соей отдельной жизнью, дикое желание,
подхватившее меня, как волна, заставило забыть всякую мальчишескую
стыдливость. Свою юбку Марина, тоже дрожавшая и задыхавшаяся в перемешку
со стонами, расстегнула сама, а мне оставалось только содрать ее на пол
вместе с трусиками. Тогда я, совсем уже смелый и торжествующий, уткнулся
лицом в колючий курчавый треугольник под округлым началом живота,
одновременно стал вылизывать его языком и упиваться незнакомым мне до тех
пор запахом самки, готовой отдаться самцу. И, совсем потеряв голову, я
опрокинул девушку на соломенный коврик. Голова Марины запрокинулась, глаза
идиотически-бессмысленно поблекли, из-под расслабленных губ высунулось
тонкое жало влажного языка, и весь ее рот стал похожим на также готовуюдля
приема моего младшего братца напряженную промежность.
Вдруг она выгнулась почти дугой, приподнявшись лишь на голове и
тискаемых мною ягодицах, и на несколько минут забилась в таких судорогах,
что я даже отпустил ее на это время, освобождая пока своего младшенького,
который, оказавшись на воле, ринулся к распахнутым для него розовым
воротцам...
Но Марина резко сдвинула ноги, села и безо всякого перехода
захохотала, став необыкновенно мерзкой. Я опешил и отступил. Похоть за
секунду сменилась отвращением.
- Мальчишечка! - продолжала визгливо смеяться она. - Зелененький мой!
Ох, уморил, сил нету! Половой гигант! Ты хоть раз-то с девочкой спал, а?
- Марина... Марина... - лепетал я, ошеломленный такой ужасной
внезапной переменой.
- Так вам и надо всем, кобеленышам похотливым! - продолжала
выкрикивать она. - Так вас и надо всех, как я! Придет, свиненыш,
загордится, воображает - мужчина! Так на ж тебе! Можешь теперь к мамочке
бежать - я, что мне нужно было, получила!
Я убито попятился к двери. Марина, кошкой вскочив на ноги, кинулась к
двери и распахнула ее. Я безмолвно переступил порог, только на лестнице
сообразив, что надо застегнуться.
Пока я подвергался неслыханному этому унижению, на улице разразилась
настоящая весенняя гроза. Хватаясь за стенки, я вышел из парадного, увидел
ливень и плюхнулся на колени перед ближайшей водосточной трубой, силясь
подставить под нее голову.
С того дня со мной, как с мужчиной, все было кончено. какую бы
ситуацию ни послал мне случай, мысль о близости с женщиной немедленно
вызывала во мне воспоминания о тех минутах с Мариной, и я даже не делал
больше никаких попыток.
В одном фильме я случайно увидел Антарктиду, и с тех пор мысль
завербоваться куда-нибудь - лишь бы удрать от воспоминаний - не покидала
меня ни на день. Вскоре я осуществил это намерение, а потом зимовка стала
следовать за замовкой. Женщин в полярные экспедиции не брали, и в то
время, как мои сотоварищи по воздержанию начали всерьез поговаривать о
белых медведицах, я рисовал в уме кровавые картины мести Марине,
погубившей меня. Сначала я мечтал выследить ее у дома и стукнуть
чем-нибудь тяжелым, потом представлял, что я заманиваю ее куда-нибудь в
темноту и изрезаю бритвой все лицо. Я знал, что отомстив ей, я буду
спасен. Это стало моей целью в жизни, но я прекрасно понимал, что планы
мои не могли осуществиться: я даже улицу, где она жила, не помнил - в
таком бреду шел туда и обратно... Мне никогда не отомстить ей!
А началось это здесь, в этом грязноватом баре, девять лет назад... Мы
сидели вон за тем крайним столиком... Я поднял глаза и содрогнулся. На
минуту зажмурился и опять посмотрел. На том же месте, что и тогда, также
похожая на русалку, одиноко сидела Марина.
Я довольно часто прихожу сюда. Этот задумчивый мужчина сегодня уже
давно привлек мое внимание. В его фигуре, повадках и голосе чувствуется
что-то до такой степени мужское, что хочется молча обнять его за шею и
спрятать голову у него на груди. Вместе с тем, когда он разговаривал с
барменом и перекидывался парой слов с соседом по столу, я уловила в его
манерах нечто юношески-застенчивое и трогательное. Словом, мне было
достаточно одного взгляда, чтобы понять, что этот мужчина - мужчина-дикий
зверь, из тех, которые, если их приручить, никогда не будут нуждаться в
клетке. Мне опротивели мальчишки, которых я довожу до полуобморока, а
потом, не отдавшись, выпроваживаю за дверь. В своей жизни я получила
бессчетное количество оргазмов, позволяя таким самонадеянным мальчикам
заласкивать себя и отказывая им в решающий момент. Мне двадцать семь, а
никому из них я не позволила нарушить свою девственность! Чтобы это
произошло, мне нужен мужчина, который не будет дрожать и блеять и хлюпать
носом, а просто придет и возьмет, с нежностью, конечно, но такой, чтобы я
чувствовала под ней неумолимость и твердую, надежную силу. Именно такой,
наверное, в постели этот большой мужчина. Но в его постели с ним не я...
Господи, неужели он идет ко мне?!
Мужчина и женщина под руку вышли на вечернюю улицу. Женщина
прижималась к локтю своего спутника так, словно он был ей самым близким и
любимым человеком на свете. Она все время снизу благодарно и преданно
заглядывала ему в лицо, по-девичьи скованно улыбаясь. Он что-то говорил
ей, сверкая в сизых сумерках доброй улыбкой. Эти люди шагали рядом так,
как будто шли вместе уже много лет, намереваясь тем же интимным, в такт,
шагом перейти через столетья. Что до женщины, то по ее блаженному лицу
ясно было видно, что она не сомневалась в своем будущем...
Она привела мужчину в тесную, но милую свою квартирку, и остановилась
в прихожей, не решаясь приглашать его дальше, уронив руки и склонив
голову. Тогда он слегка поднял лицо своей подруги за подбородок и
посмотрел ей в глаза. Она тотчас же вновь опустила их и с коротким стоном
упала ему на грудь...
Марине стало тепло и спокойно. Впервые за много лет желание не
поднималось в ней, ее все сильнее охватывало стремление вжиться в него,
чудом найденного и уже любимого, слиться с ним и не отпускать никогда.
Припав мужчине на грудь, женщина слышала, как трепетно колотится его
сердце и принимала это за ту застенчивость, которую с первой минуты
угадала в нем. Марине ничего в тот миг не нужно было - лишь бы стоять вот
так неопределенно долго, никогда не очнуться от блаженства, которое
подняло и закружило ее над землею.
Мужчина по-прежнему держал Марину в объятиях, ей было немыслимо
хорошо, только одно непонятное неудобство у шеи беспокоило ее. С досадой
выныривая, как из-под теплой воды, из одолевших ее безумных мечтаний,
Марина слегка повернула голову, но тут почувствовала, как что-то острое
резко коснулось подбородка. Она поднесла туда руку и в ужасе закричала,
это "что-то" оказалось ножом.
"Маньяк", - быстро подумала девушка и попыталась высвободиться, но
железные руки, как капкан, держали ее. Она стала вырываться,
- Ты что?! Пусти! Пусти же!!!
Марина резко дернулась, и острие ножа, скользнув вниз по шее,
разрезало кожу. Теплая кровь сразу стала заливать платье. Девушка
обезумела. В этот миг мужчина сам отпустил ее, и Марина бросилась бежать,
сдавленно крича, а он шел за нею, методично переступая и держа нож
направленным на нее. Глаза его стали такими же, как эта безжалостная
сталь, и Марина всем существом ощутила, что от таких глаз не приходится
ждать пощады. В предсмертном безумии женщина заметалась по комнате.
Мужчина с ножом неумолимо двигался за нею. Он мог бы поймать женщину в
