Максим Шраер.
Американский романс (лирика)
* РАЗДЕЛ 1: ГОРОДСКИЕ СТИХИ
БЕЛАЯ НОЧЬ
Вдруг как захрюкала карлица в розовых брюках,
всплыв на углу.
Там, где старуха торгует горохом и брюквой,
пряча метлу.
Как мы бежали по парку по мостику через канаву,
плакала ты.
Пьяный прохожий Я куда вы, ребята? Я каналья!
белок хвосты.
Топот и хрюканье тупо рвались сквозь кустарник
где-то вдали.
Город уже позахлопывал тяжкие ставни,
день утолив.
Милая, мы спасены! Но припухлые губы
тянутся прочь.
Smотрит на нас из-за черного дуба
белая ночь.
В БУХТЕ НАРРАГАНСЕСТ В АВГУСТЕ МЕСЯЦЕ
Tы любовница Джошуа?
отвечай поскорей.
Океанская чешуя
стелится по скале.
Целовал он тебя
вот сюда, в эту дрожь?
Отвечай же прошу,
ласка и ложь.
Выпь летит, профиль кожистый
лысоват, нагловат.
Это он, он окажется,
вот его голова
и глаза золотушные
и приплюснутый нос.
Сквозь него, как сквозь тучу,
солнце смотрит на нас.
Он достаток сулит тебе,
неотступно следя.
Он летучий и липкий бес,
он сладит солоня.
Но не сладит, не смееет
не по-птичьи вопить.
Мы бумажного змея
напустили на выпь.
Кандалы треугольные
я срываю, гляди.
Юбка бьется об голень,
блузка рвется с груди.
Погоди, сердце выплесну
на скалу на скалу.
Упади мне на плечи,
как слеза на скулу.
ВОРОНЬИ ПОЦЕЛУИ
Все в карнавале осени неслось,
Лишь только две вороны, как одна,
Двойная тень...
Давид Шраер-Петров
Россомахи расстриги растения,
растеряхи растоптанных россыпей
расставанья раскаянья растления
росписными распевками ростепелей.
Музыканты мускатные мускулы,
мостовые мастацкие мстители,
музы Kанта мушкета и мускуса,
мясобойни метисы месители.
Живородки жирующих жемчугов,
животворно-жасминные жаросли,
жестяные жокеи и желчные
жалюзи железяки жаростели.
Обернитесь взгляните над пропастью
две вороны влюбленные силятся
удержаться в объятиях, просто ли
целоваться их клювами синими.
Над мостами фонарные клюквины
по фонарному лику мохнатому,
поцелуи вороньи из Бруклина
по челу по крылу да к Манхаттaну.
ВЫХОДЯ ИЗ БАРА ВЕЧЕРОМ
Недопитое пиво
мы оставили там
лесбиянкам пугливым
их бродячим рукам.
Там барменша устало
протирает стакан,
там за стойкой остался
хмельной старикан.
Там за столиком слева
у холодной стены
наше счастье в наследство
оставили мы.
ЗАКАТ НА БЕРЕГУ БЛЭКСТОУН-РИВЕР В ПРОВИДЕНСЕ, ШТАТ РОД АЙЛЕНД
Белые лебеди плыли. Дым, оранжевый от заката,
облако наполнял. Заводик на том берегу
дул в соломинки ржавых труб.
"Этот завод горбатый эта река мне начинают казаться
видом из моего окна в Нью Джерси... Милый, я не в бреду?"
ты сказала, бросив травинку на мокрый уступ.
Серый гранит. Ланиты обветренны и горчащи.
Солнце завязло в паутине моста. Старый рыбак
прозвал этих рыбин голубыми Я в честь твоих глаз.
"Девочка, слышишь, как пересмешник кричит все исступленней все чаще?
Вот так и память моя без тебя". Заснул заводской барак.
В сумерки канул затих конвейерный лязг.
Ласки твои речные. Выбившаяся бретелька
черного лифчика. Ключица, жаркая на ветру.
Вокруг потускневший пейзаж, пьяные огоньки. Ни зги.
"Милая, может останешься? Мост по ночам не монстр, а только абрис,
под которым лебеди плавают парами не сходяся вкруг,
да тюлени пируют за кружкой речной мелюзги.
ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР В ПАРИЖЕ
Старая женщина на мотоцикле
едет с любовником молодым.
Катится дым
по мостовым и набережным.
Жестом небрежным
женщина в Сену бросает окурок,
окровок былой красы.
И, промахнувшись,
едва замечает,
что к месту паденья
несутся крылатые сизые крысы.
Горящие крыши,
руки в мансардах,
потертый пиджак букиниста
перед глазами.
Надсадно и низко
ветер дрожит на губах.
Нагибаясь к коленям,
клетку на юбке оправив,
шепчет любовнику:
"Мотоциклистик мой юркий,
ну же скорей же
обгоним
безжалостный этот закат".
НЬЮ-ЙОРКСКИЕ СТАНСЫ
На берегу метро
наша любовь кончалась.
Лунной рыбой бедро
на ладони качалось.
Под колготочную чешую
не заплыть-забрести
чтоб запомнить твою
копию близости.
Глаз монголины, тушь
на щеках и косынке.
Сени глиняных туч.
Наши тени косые.
Пепелиный отлив,
пряди плещут в ладони.
Губ последний отлов
из прощальных владений.
По гремучим ступенькам вниз.
Чистилищем Я турникет.
Ты ушла. Как я это вынес?
Видно знал, что надежды нет.
Видно лунный отбросил венец
и готовился в Новый Свет.
НЬЮХЭЙВЕНСКИЕ СОНЕТЫ (8)
АНГЕЛ В АЭРОПОРТУ
Я провожал тебя в аэропорт,
и на переднем взмыленном сиденье
ты ежилась, как будто на съеденье
я вез тебя. И был закат распорот.
А у тебя был пляжный вид:
обрезанные джинсы, рвань-сандали.
И потому служители сказали:
"Одежда нынче хилая у див".
Но тихий ангел опустился вдруг,
приняв обличье толстой негритянки,
и прошептал, струясь вдоль наших рук:
"Не разрывайте расставанья круг".
Тогда и я в твоих запястьях тонких
услышал перестук разлук.
ВЕРХОМ
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие волны
Н.А.Некрасов
Так наступила осень, окриком
болотным осадив коня.
Так нас топила в логе охряном,
в берлоговище кабана.
Через поленницу прогнившую
и взмыленный ручей
мы мчали прочь к седлу приникшую
осеннюю кручину.
Любовь осеннюю напрасную
к себе ли осени другим,
а кони на тропу набрасываются
и тщатся разорвать подпруги.
Так влюбчивы, так переменчивы
мы наши судьбы перевенчивали.
В ОКРЕСТНОСТЯХ РАЯ
И. Чиннову
Надежда, брошенная в гулкий черный ящик,
где белки сладким мусором пируют
и голуби по крышке маршируют,
с утра напившись смрада веселящего.
Вера в желтой юбочке коротенькой
на пятачке стоит у пиццерии,
в глазах ее лимонные цари и
под глазами радуга непрошенная.
Любовь начертана зеленой едкой краской
там, на мосту, зависшем ржавыми крылами
над местом моего нью-хэйвенского рая,
над улицей, над ликами неласковыми.
София грязная ко мне тянула руки,
о, квортер, вестник смерти и разлуки.
ОГНЕННАЯ КОРОВА
Выжженные глаза доходного дома...
Помнишь, горели по вечерам оранжево и знакомо?
Не сберегли роговые очки,
не защитили ресничные жалюзи,
языком слизала огненная корова.
Ресторан "Венеция" в черном квартале.
Перед клиентом растерянно извиняясь, нет, размеренно извиваясь
(помнишь, рядом, пока мы ждали на светофоре),
черная грация черного братика локтем толкала:
"Солько тебя еще здесь нехватало", Я бледнела и хохотала.
Дом погорел ресторан закрылся.
Кто-то третий в нашу любовь закрался.
Я зову тебя. В окнах форда стоит черно-белый город.
Ты гадаешь на светофорах... Красный не дорог зеленый дорог.
СОНЕТ НА СМЕРТЬ ВЛЮБЛЕННОГО ЗВЕРЯ
Енот, задавленный тойотой,
лежит, раскинув руки настежь,
ему от жизни остается
крадучесть зимнего ненастья,
шаги прохожих, стрекот древи
да скрип отвертки под рукой
субъекта, ладящего двери
к особняку, Я там, над рекой
кровавой и смертельно-желтой,
протянутой в пучины парка,
где зверь бродил, где обожал-то
лишь дивный запах мха и праха.
Вот так и я отброшен и раздавлен
твоей холодностью недавней.
СОНЕТ-ПРИГЛАШЕНИЕ
Я живу в доходном домe, там все лестницы картавы,
в наркотической истоме утром тащатся кварталы
к тупику, где ангел сирый
раздает им йод и сырость.
Здесь в китайском ресторане поножовщина, но чаще
дым и копоть, и стараний полицейских псов рычащих
не хватает: слишком поздно
прибегает пес на помощь.
Я тебя не приглашаю в этот мир трансцендентальный,
потому что ясно знаю: оскорбят тебя детали
этих уличных бубнилок
моему летейству милых.
Лучше встретимся в Нью Йорке,
люди там легки и юрки.
СОНЕТ С КУПИДОНАМИ
Француженка из племени ЧероЩке,
моя любовно-летняя отрава,
уехала на поезде обратно
в калифорнийский мир, где миг короче.
Томиться обещала, расставаясь
мне целовала не вискиЩ, а руки,
я думал лишь о пошлости и скуке,
и мне световращенье рисовалось.
Письмо нейдет. Оранжевые финки
мне в спину мечут купидоны с веток.
в уколе каждом сколько этих девок:
американки, финки, филиппинки.
Мне все равно. Предчувствую в любой
воспоминаний шелковую боль.
ХAЛЛОУИН
Детишек катали на пони
на глинистом пустыре,
