Фридрих Шиллер.
Цитаты
Ибо как объяснить столь всеобщее господство предрассудков и это
омрачение умов при свете, который был возжен философией и опытом? Век
достаточно просвещен, то есть знания найдены и провозглашены к всеобщему
сведению в количестве, достаточном для того, чтобы исправить, по крайней
мере, наши практические основоположения. Дух свободного исследования рассеял
пустые призраки, которые долгое время заслоняли доступ к истине, и основа,
на которой фанатизм и обман воздвигли себе трон, подорвана. Разум очистился
от обманов чувств и от лживой софистики, и сама философия, которая сначала
заставила нас отпасть от природы, теперь громко и настойчиво призывает нас в
ее лоно, - отчего же мы все еще варвары?
Итак, если причина не в вещах, то должно быть нечто в душах
человеческих, что препятствует восприятию истины, как бы сильно она ни
светила, и признанию ее, сколь бы ни была она убедительной. Один древний
мудрец это почувствовал и скрыл это в многозначительном изречении: sapere
aude. Найди в себе смелость стать мудрецом. Необходима энергия в мужестве,
дабы преодолеть преграды, которые противопоставляются приобретению знания
как природною ленью, так и трусостью сердца. Древний миф, заставляющий
богиню мудрости возникнуть в полном вооружении из головы Юпитера, имеет
глубокий смысл: ибо первое же действие ее имеет воинственный характер. Уже
при самом рождении она должна вынести тяжелую борьбу с чувствами, которые не
желают отказаться от сладкого покоя. Большинство людей слишком утомлено
изнуренной борьбой с нуждою, чтобы собраться с силами для новой и более
тяжелой борьбы с заблуждением. Довольный тем, что избавился от неприятной
необходимости мыслить, человек предоставляет другим право опеки над своими
понятиями, и если в нем заговорят более высокие потребности, то он с жадной
верой хватается за формулы, заготовленные на этот случай государством и
духовенством. Если эти несчастные люди заслуживают нашего сожаления, то мы
по справедливости презираем других, которых благодетельная судьба освободила
от ига нужды, собственный же выбор вновь поработил ей. Он предпочитают
сумерки темных понятий вызывающих живое чувство, - причем фантазия создает
по собственному желанию удобные образы, - лучам истины, изгоняющим приятные
призраки их сновидений. Они основали все здание своего благополучия именно
на этих обманах, которые должны рассеяться пред враждебным светом знания, и
им ли покупать столь дорогой ценою истину, которая начинает с того, что
отнимает у них все, имеющее для них цену? Чтобы полюбить мудрость, им раньше
нужно быть уже мудрыми - истина, которую сознавал уже тот, кто дал философии
ее имя. Итак, всякое просвещение рассудка заслуживает уважения лишь
постольку, поскольку оно отражается на характере, но оно в известном смысле
и проистекает из характера, ибо путь к уму ведет через сердце.
Следовательно, самая настоятельная потребность времени - развитие
способности чувствовать; и это не только потому, что оно служит средством к
внедрению лучшего понимания жизни, но и потому, что оно само побуждает к
лучшему пониманию.
_т.6 стр.273_
Наука и искусство отрешены от всего положительного и зависимого, от
человеческой условности и пользуются безусловной неприкосновенностью со
стороны человеческого произвола. Политический законодатель может оцепить их
область, но господствовать в ней он не может. Он может изгнать друзей
истины, но истина превозможет; он может унизить художника, но искусства
подделать он не в состоянии. Правда, явление весома обычное, что наука и
искусство преклоняются пред духом времени и что критический вкус
предписывает творческому законы. Где характер становится непреклонным и
твердым, там наука строго оберегает свои границы и искусство движется в
тяжких оковах правил; где, напротив, характер становится слабым и дряблым,
там наука стремится к тому, чтобы понравиться, и искусство - к тому, чтобы
доставить удовольствие. В течение целых столетий философы и художники
работают над тем, чтобы внедрить в низы человечества истину и красоту;
первые гибнут, но истина и красота обнаруживаются победоносно со
свойственной им несокрушимою жизненной силой. Художник, конечно, дитя века,
но горе ему, если он в то же время и воспитанник или даже баловень его.
Пусть благодетельное божество своевременно отторгнет младенца от груди
матери, дабы вскормить его молоком лучших времен, и даст дозреть до
совершеннолетия под дальним греческим небом. И после того как он станет
мужем, пусть он, в образе пришельца, вернется в свое столетие, но не для
того, чтобы прельщать его, своим появлением, но ради того, чтобы беспощадно,
подобно сыну Агамемнона, очистить его. Содержание он, конечно, заимствует из
современности, но форму - из более благородного времени; он возьмет ее и вне
всякого времени из безусловного, единства своего существа. Здесь из чистого
эфира его демонической природы, льется источник красоты, не зараженный
испорченностью поколений и времен, которые кружатся глубоко под ним в мутном
водовороте.
_т.6 стр.276_
Не о тех говорю я, которые только потому поносят граций, что никогда не
были ими обласканы. Каким образом могли бы оценить тихую работу вкуса по
отношению к внутреннему и внешнему человеку и не обратить внимания на
существенные выгоды культа прекрасного те, которые не имеют иного мерила
ценности, кроме потраченного труда и ощутительной пользы? Человек, не
ценящий формы, презирает всякое изящество речи, видя в нем заискивание,
всякое тонкое обращение, видя в нем притворство, всякую деликатность и
великодушие в поведении, видя в них лишь преувеличение и аффектацию. Он не
может простить любимцу граций, что тот может, как душа общества занять вся
кий кружок, что в качестве делового человека он направит все умы сообразно
своим целям, что как писатель он налагает отпечаток своего духовного облика
на все свое столетие, между тем как первый, жертва усердия, не может, при
всем своем знании, возбудить интерес, не может сдвинуть с места камня. Так
как первый не может научиться у него гениальной тайне быть приятным, то ему
не остается ни чего иного, как только оплакивать извращенность человеческой
природы, которая более преклоняется перед видимостью, чем перед сущностью.
_т.6 стр.280 письмо 10_
Так как мир есть протяженность во времени, есть изменение, то
совершенство способности, приводящей человека в связь с миром, должно
состоять в наивозможно большей изменяемости и экстенсивности. ... Человек
поймет тем большую часть мира, тем больше форм создаст он вне себя, чем
большей силой и глубиной будет обладать его личность, чем большую свободу
приобретет его разум. Итак, его культура будет состоять в следующем:
во-первых, доставить воспринимающей способности разнообразнейшие
соприкосновения с миром, а в чувствах развить наибольшую пассивность;
во-вторых, для определяющей способности приобрести наибольшую независимость
от восприимчивости и развить, возможно, более активность разума. Человек
лишь тогда достигнет высшей полноты бытия в соединении с высшей
самостоятельностью и свободой, когда оба качества соединятся, и вместо того
чтобы потеряться в мире, он впитает в себя мир со всей его бесконечностью
явлений и подчинит единству своего разума.
_т.6 стр.292_
На крыльях фантазии покидает человек узкие пределы настоящего времени,
в которое он поставлен исключительной животностью, дабы стремиться вперед к
неограниченной будущности, однако сердце его еще не перестало жить единичным
и служить минуте, в то время как пред его головокружительным воображением
встает бесконечное. Это тяготение к безусловному захватывает его врасплох во
всей его животности, - и так как в этом смутном состоянии все его стремления
направлены лишь на материальное и временное и ограничены лишь его
индивидуальностью, то указанное требование побудит его только к тому, чтобы
распространить в беспредельное свою индивидуальность, вместо того чтобы
отвлечься от нее; вместо того чтобы стремиться к форме, он будет искать
неиссякаемой материи; вместо неизменного он будет стремиться к вечному
изменению и безусловному ограждению своего временного бытия. То же самое
побуждение, которое, будучи применено к его мышлению и деятельности, повело
бы его к истине и нравственности, теперь, отнесенное к его пассивности и
чувствованию, создает лишь беспредельное желание, безусловную потребность.
Итак, первые плоды, которые достанутся человеку в царстве духа - это забота
и страх: и та и другой - следствия разума, - не чувственности, но разума,
который по ошибке схватился не за тот предмет и относит свой императив
непосредственно к материи. Все безусловные системы эвдемонизма суть плоды
этого древа, независимо от того, касаются ли они лишь сегодняшнего дня, или
целой жизни, или - от чего эти системы вовсе не становятся более достойными
уважения - целой вечности. Безграничная продолжительность бытия и
благоденствия представляют лишь идеал вожделения, то есть требование,
которое могло бы быть поставлено лишь животностью, стремящейся в
безусловное. Человек благодаря подобному проявлению разума теряет лишь
счастливую ограниченность животного, не выигрывая ничего по отношению к
своей человечности; он теперь получает перед животным лишь то незавидное
преимущество, что благодаря стремлению вдаль теряет господство над на
стоящим моментом; но во всей этой беспредельной дали он не ищет ничего
иного, кроме настоящего момента. Однако чувственность еще долгое время будет
подтасовывать ответ, хотя бы разум и не ошибался ни относительно своего
объекта, ни в постановке вопроса. Разум стремится согласно своему понятию к
безусловному соединению и безотносительному основанию тот час, как только
человек начал пользоваться рассудком и стал связывать окружающие явления, по
причинам и целям. Для того чтобы только быть в состоянии поставить себе
подобное требование, человек должен переступить за пределы чувственности, но
чувственность пользуется именно этим требованием, для того чтобы вернуть
себе беглеца. Именно здесь находится та точка, в которой он мог бы,
окончательно покинув чувственный мир, взлететь от него к чистому царству
идей; ибо рассудок вечно остается в пределах условного и точно предлагает
вопросы, не будучи в состоянии дойти до предела. Но так как человек, о
котором здесь идет речь, еще не способен к подобному отвлечению, то он будет
искать в сфере своего чувства то, чего он не может найти в сфере своего
чувственного познания и чего он еще не ищет за пределами этого познания, в
чистом разуме; и, по-видимому, он это найдет. Правда, чувственность не
доставляет ему ничего такого, что имело бы основание в нем самом и являлось
бы законом для себя, но она показывает ему нечто, что не знает никакого
основания и не уважает никакого закона. Так как человек не может успокоить
рассудка каким-либо последним и внутренним основанием, то он заставляет его
по крайней мере смолкнуть благодаря понятию безосновательного и
останавливается в пределах слепой зависимости от материи, так как он еще не
может постичь высокой необходимости разума.
_т.6 стр.336_
Размышление (рефлексия) представляет собою первое свободное отношение
человека к мирозданию, его окружающему. Если вожделение непосредственно
схватывает предмет, то размышление отдаляет свой предмет и делает его
