Зачем?
Роберт Шекли
Зачем?
Перевод Е. Кубичева
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу
только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел
разве потому, что у меня другого выхода не было. После она
утихла, и я открыл глаза и взглянул в глаза браминов,
стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в
обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.
Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла,
так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.
- Сколько же это я был мертвый? - спросил я.
- Около десяти часов, - ответил один из браминов.
- Как я умер?
- А вы не помните? - спросил самый длинный брамин.
- Нет еще.
- Ну что ж, - сказал длинный, - вы со своим взводом
находились в траншее 2645Б- 4. На рассвете вся ваша рота
поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею.
Номер 2645Б-5.
- И что? - спросил я.
- Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового
типа - с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила
вам в грудь и еще три в - ноги. Когда санитары вас
подобрали, выбыли мертвы.
- А траншею эту самую мы заняли? - спросил я.
- Нет. На этот раз нет.
- Ясно. - По мере того как наркоз проходил, память
быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода.
Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи
она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда
выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была
контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне
тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все
кончилось. Припомнил я и еще кое-что...
Я поднялся и сел.
- Эй, ну-ка минуточку! - сказал я.
- В чем дело?
- Мне казалось, что верхней границей возвращения человека
к жизни было восемь часов...
- Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, - сказал
мне один из браминов. - Мы его постоянно совершенствуем.
Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати
часов после смерти, словом, пока не произошло серьезных
нарушений работы мозга.
- Молодчаги какие, - сказал я. Теперь память ко мне
окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. -
Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
- Какого черта, рядовой? - спросил меня один из них
голосом, который бывает только у офицеров.
- Посмотрите на мои нашивки, - сказал я.
Он посмотрел. Его лоб - а это было все, что мне было
видно, - наморщился.
- Это в самом деле необычно, - сказал он.
- Необычно! - передразнил я его.
- Понимаете, - заявляет он мне, - вы были в траншее,
полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они
по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
- А на нашивки вы сперва не посмотрели?
- У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и
в самом деле сожалею, дружище. Если бы только я знал...
- Хватит. К черту! - отрезал я. - Хочу видеть
Генерал-инспектора.
- Неужели вы в самом деле думаете, что...
- Думаю, - сказал я. - Я не такой, чтобы за закон зубами
держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею
право повидать Генерал-инспектора.
Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины
эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так
хорошо, как это делалось в первые годы войны.
- Так вот, насчет Генерал-инспектора, - сказал один из
них.
- Тут есть некоторые трудности. Понимаете...
Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел.
Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой
добряцкой рожей, немолодому.
- Ну, ну, дружище, - говорит мне этот добряк сержантище.
- Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?
- Правильно слышали, - ответил я ему. - Согласно "Актам
о войне" даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней
мере меня так учили.
- Само собой, имеет, - говорит этот добряк.
- Я свой долг выполнил, - заявил я ему. - Семнадцать лет
в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три
раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз
официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых.
У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено.
Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова
меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.
- В живых оставаться куда лучше, - говорит сержант. -
Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что
тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это
случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не
хватает. Но шанс-то все-таки есть.
- Хочу остаться в мертвых, - твердо заявил я. - После
третьего раза по "Актам о войне" это моя привилегия.
- Но наши враги превосходят нас в людской силе, - говорит
старший сержант. - Все эти миллионы и миллионы их солдат!
Нам нужно было иметь больше боеспособных мужчин.
- Мне это все известно. Послушайте, сержант. Я хочу,
чтобы мы победили. Я очень этого хочу. Я был хорошим
солдатом, но меня уже три раза убивали, и...
- Вся беда в том, - говорит сержант, - что противник тоже
оживляет своих убитых. Борьба за живую силу на передовой
именно сейчас вступает в решающую фазу. Следующие несколько
месяцев покажут, кому будет принадлежать победа. Так почему
же не забыть о том, что случилось? Обещаю, что когда вас
убьют в следующий раз, вас оставят в покое.
- Хочу повидать Генерал-инспектора, - сказал я.
- Ладно, дружище, - говорит мне этот добряк, старина
сержант не очень дружеским тоном. - Пройдите в комнату
триста три.
Я пошел в триста третью, которая оказалась приемной, и
стал ждать. Мне было вроде немного не по себе из-за того,
что я поднял всю эту шумиху. В конце концов страна воевала.
Но уж больно меня рассердили. Солдат имеет права, даже во
время войны. Эти проклятые брамины...
Забавно, как прилепилось к ним это прозвище. Они просто
доктора, а не какие-нибудь там индуисты, или настоящие
брамины, или еще что. Их прозвали так после одной газетной
статейки, года два назад она появилась, когда все это было
еще в новинку. Парень, который накатал эту самую статью,
расписал там, как доктора теперь могут оживлять убитых и те
снова годятся в бой. Этот парень процитировал по этому
поводу поэму Эмерсона. Поэма эта называлась "Брама", стало
быть, наших докторов стали звать браминами.
По первоначалу оживление было не такой уж плохой штукой.
Хоть сперва и больно, а все равно - до чего ж хорошо
остаться в живых! Но в конце концов наступает такой момент,
когда уже невмоготу умирать и воскресать, умирать и
воскресать.
Лезут всякие мысли, вроде того, что сколько же смертей ты
должен отдать своей стране и не лучше, не спокойней ли
некоторое время побыть в мертвых.
Начальство это поняло. От многократного оживления
страдал дух армии. Поэтому пределом установили три
оживления. После третьего раза ты мог выбирать - либо
остаться в мертвых, либо воскреснуть и уйти на гражданку.
А меня обманули. Меня в четвертый раз оживили. Я
патриот не хуже любого другого, но этого я потерпеть не
могу.
В конце концов меня допустили к адъютанту
Генерал-инспектора. Это был полковник, худощавый, седой, и
я сразу понял, что он из породы тех, с которыми прав не
покажешь. Его уже поставили в известность о моем деле,
поэтому он сразу взял быка за рога.
- Рядовой, - заявляет он, - я сожалею о случившемся, но
сейчас отданы новые приказы. Противник увеличил число
оживлений своих солдат, а мы не должны уступать ему.
Установлен порядок - шесть оживлений перед отставкой.
- Но ведь этот приказ отдали, когда я был мертвый.
- Приказ имеет обратную силу, - говорит он. - Вам
предстоит пережить еще две смерти. До свидания, рядовой,
желаю удачи.
Вот так. Мог бы и знать, что у начальства ничего не
добьешься. Они же не испытали всего на своей шкуре. Чаще
одного раза их редко убивают, так что им просто невдомек,
что испытывает человек после четвертого раза. Словом, я
отправился обратно в свою траншею.
Я шагал не спеша мимо отравленной колючей проволоки и
думал изо всех сил. Прошел какую-то дуру, прикрытую зеленым
брезентом, на которой по трафарету была выведена надпись:
"Секретное оружие". Наш сектор прямо напичкан этим
секретным оружием.
Но сейчас мне было на это наплевать. Я думал о строфе из
поэмы Эмерсона. Он пишет вроде так:
Даль забвенья со мною
рядом,
Тень все равно
что солнечный свет,
Мне являются
исчезнувшие боги,
А стыд и слава мне -
все одно.
Старина Эмерсон это очень здорово подметил, потому что
после четвертой смерти все именно так и представляется. Все
тебе безразлично, и все кажется более или менее одинаковым.
Поймите меня правильно, я не циник. Я просто говорю, что
после того как человек умрет четыре раза, его точка зрения
на вещи обязательно изменяется.
В конце концов я добрался до старушки 2645Б-4 и
поздоровался со всеми ребятами. Узнал, что на рассвете
снова пойдем в атаку. Но все еще размышлял.
Я не дезертир, только, на мой взгляд, четыре смерти -
этого достаточно. Я решил, что уж в этой-то атаке я приму
меры, чтобы остаться мертвым. На этот раз никакой ошибки не
будет.
Мы выступили, когда чуть забрезжило, мимо колючей
проволоки, мимо минных заграждений на ничейную землю между
нашей траншеей и той, что числилась за номером 2645Б-5.
Атака выполнялась силами батальона, и всем нам раздали
самонаводящееся оружие.
Мы наступали. Вокруг меня стоял гром от разрывов, но
меня даже не оцарапало. Я уж начал думать, что на этот раз
мы одолеем.
И тут меня зацепило. Разрывной пулей в грудь.
Безусловно, смертельно. Обычно, если что-нибудь в тебя
такое угодит, ты валишься и лежишь. Но только не я. На
этот раз я хотел на все сто быть уверенным, что останусь
мертвым. Поэтому я поднялся и, шатаясь, пошел вперед,
опираясь на винтовку, как на костыль. Под самым плотным
перекрестным огнем, какой только можно себе представить, я
прошел еще метров пятнадцать. И меня снова зацепило, да еще
как!
Разрывная пуля просверлила мне лоб. В крохотную долю
секунды, пока я еще жил, я почувствовал, как у меня вскипел
мозг, и понял, что на этот раз - все. Брамины не смогут
сладить с серьезным повреждением мозга, а у меня было -
серьезней некуда.
И я умер.
...Сознание вернулось ко мне, и я увидел браминов в белых
халатах и марлевых масках.
- Сколько я был мертвым? - спросил я.
- Два часа.
И тут я вспомнил.
- Но ведь меня... в голову!
Марлевые повязки сморщились, и я понял, что брамины
заулыбались.
- Секретный способ, - говорит мне один из них. - Его
разрабатывали почти три года. И наконец нам вместе с
инженерами удалось усовершенствовать антидеструктор.
Величайшее изобретение!
- Да-а? - протянул я.
- Наконец-то медицинская наука может излечивать серьезные
ранения в голову, - говорит мне брамин. - И любые другие
ранения. Мы можем теперь оживлять всех, при условии, что
можем собрать семьдесят процентов тела, чтобы ввести их в
антидеструктор.
- Замечательно, - сказал я.
- Между прочим, - говорит мне этот брамин, - вам дали
медаль за героическое продвижение вперед под огнем да еще со
смертельной раной.
- Замечательно, - сказал я. - Взяли мы эту 2645Б-5?
- На этот раз взяли. Теперь копим силы, чтобы выбить их
из траншеи 2645Б-6.
Я кивнул, а спустя некоторое время мне вернули
обмундирование и послали обратно на фронт. Сейчас здесь
стало немного потише, и я должен признать, что быть живым не
так уж плохо. И все же я думаю, что от жизни я ничего
больше уже не хочу.
Теперь мне осталась еще одна смерть до шестой, заветной.
Если только они не отдадут новый приказ.
