Детектив - Михаил Черненок

При загадочных обстоятельствах

Михаил Черненок

                      ПРИ ЗАГАДОЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ

                           1. УБИЙСТВО НА ПАСЕКЕ

  Такого заядлого грибника, как дед Лукьян Хлудневский, в Серебровке не
знали со дня се основания. Несмотря на свои семьдесят с гаком, старик был
еще так легок на ногу, что потягаться с ним мог не каждый из молодых. От
колхозных дел Лукьяи отошел "по пенсионным годам", и поскольку мать-природа
здоровьем его не обделила, с наступлением грибного сезона старик почти
ежедневно неутомимо сновал с берестяным туесом по серебровским колкам.
  Тот сентябрьский день для Хлудневокого начался неудачно. Едва дед вытащил
из-под лавки туес, обычно спокойная бабка Агата заворчала:
  - Угомонился бы ты, суета, с этими грибами! Девать-то их уже некуда...
  - В сельпо сдадим, - бодро ответил Лукьян, - На прошлой неделе Степка
Екашев с сыном полста рублей отхватили за малосольные груздочки.
  - То Екашев! У Степана копейка меж пальцев не проскочит, не то что у
тебя, простофили! Вчера-ить полнехонький туес по деревне задарма расфукал,
а ныне опять навостряешься...
  - Не задарма - за спасибо. Зачем, старая, нам деньги? Пенсии хватает.
  Бабка Агата сердито принялась мыть в чугуне картошку. Опасаясь, как бы
старуха и его не втравила в домашнюю работу, дед Лукьяк тихонько юркнул за
дверь, позабыв второпях бутылку воды, которую всегда брал с собой.
  День, будто назло, выдался безветренным и жарким, словно в разгаре лета.
Когда солнце подобралось к зениту, старик основательно запарился. Недалеко
от Выселков, - так серебровцы называли заросший густой крапивой участок
прежних крестьянских отрубов, - дед Лукьян свернул на знакомую тропку и
зашагал к студеному роднику. До желанной воды оставалось рукой подать, по
деду вдруг вспомнилось, что у родника обосновался цыганский табор,
подрядившийся слесарничать в колхозе. Хлудиевский терпеть не мог навязчивых
цыган. Досадливо крякнув, старик остановился, поцарапал сивую бороду и
задал кругаля к колхозной пасеке. Возможная встреча с пасечником Гринькой
Репьевым, прозванным в Серебровке Баламутом, тоже не радовала деда, однако
пасечник, хотя и баламут, был все-таки своим, однодеревеноким - не то, что
бродячие цыгане.
  Сокращая путь, Хлудневский вошел в молоденький березовый колок и,
поглядывая по сторонам - не попадется ли где попутно груздочек, -
неожиданно увидел роящихся над ворохом прошлогоднего сушняка пчел. Это
удивило. "Х-хэ, дурехи! Нашли, лентяйки, медовое место", - усмехнулся дед
Лукьян. Из любопытства старик подошел к сушняку. Осторожно, чтобы не
жиганула шальная пчела, стал растаскивать хворостины. Под ними оказалась
пятидесятилитровая алюминиевая фляга, измазанная у крышки янтарными
потеками свежего меда.
  "Мать моя, мачеха! Не иначе Гринька припрятал, чтоб уворовать", -
встревоженно подумал Хлудневский и, отмахиваясь от пчел, торопливо уложил
хворост на место. После этого старику совсем расхотелось появляться на
пасеке. "Глаза бы мои тебя не видали, баламута", - возмутился дед. Но до
Серебровки предстояло топать добрых две версты, а пасека - вот она, за
колком сразу. Пить хотелось - хоть помирай. И дед Лукьян все-таки решил
зайти на пасеку - не узнает же Гринька, что его секрет с медовой флягой
раскрыт.
  Над пасечной избушкой дрожало знойное марево. Безудержно стрекотали
кузнечики. Словно соревнуясь с ними, одинокая пичуга раз за разом
вопрошала: "Никиту видел, видел? Никиту видел, видел?" Рядом с избушкой,
уткнувшись оглоблями в густую траву, стояла телега. За ней, раскинув босые
ноги, навзничь лежал Репьев. Недалеко па зеленой траве желтели крупные
куски медовых сотов и валялась опрокинутая глиняная миска.
  "Вот работничек царя небесного - в такую жарищу до потери сознания водки
натрескался". - осуждающе подумал о Гриньке Хлудневский. Стараясь не
потревожить пасечника, он поставил на землю туес с груздями и тихонько
подошел к избушке, у которой, возле распахнутой настежь двери, на скамречке
стояло ведро с водой. Вода была теплой, словно парное молоко, но дед Лукьяп
прямо через край ведра пил ее жадными глотками, обливая сивую бороду.
Утолив жажду, отдышался и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу -
показалось, будто Гринька Репьев не дышит. Старик, крадучись, подошел к
нему и остолбенел - горло пасечника было глубоко перерезано, а
прорванная-на груди рубаха запеклась черным пятном крови.
  Хлудневокий никогда не отличался религиозностью, но тут чувствуя, как
ноги словно приросли к земле, старательно начал креститься.

                       2. ОСМОТР МЕСТА  ПРОИСШЕСТВИЯ

  Оперативная машина милиции круто свернула с магистрального шоссе на
старую проселочную дорогу и устремилась к серебровокой пасеке. Через
несколько минут между березок замелькали разноцветные ульи. За ульями
показалась черная от времени избушка-зимовник, возле которой, будто часовой
на посту, замер низенький участковый инспектор милиции с капитанскими
погонами на серой форменной рубашке. Тут же, сидя на ошкуренном бревне,
хмуро курили два молодых парня в механизатороких спецовках и сутуло
насупившийся рослый мужчина в черной морской фуражке с позеленевшим
"крабом". Рядом с "моряком" сидел белобородый сумрачный старик.
  Едва только оперативная машина остановилась, участковый решительно
направился к ней, словно хотел отдать рапорт по всем правилам устава.
Однако мигом выскочивший из машины щуплый, будто подросток,
оперуполномоченный уголовного розыска Слава Голубев опередил его:
  -  Ну, что Кротов?..
  - Убийство при загадочных обстоятельствах, Вячеслав Дмитриевич, -
участковый показал на труп. - Огнестрельное ранение в грудь. К тому же,
видать, бритвой по горлу...
  Из машины тяжело вылез грузноватый районный прокурор с двумя звездами в
петлицах. Протягивая участковому инспектору руку, проговорил:
  - Здравствуй, Михаил Федорович. Как же ты проморгал такое?
  - Здравия желаю, товарищ Белоносов, - поздоровался Кротов и стал
объяснять: - Случай, полагаю, преднамеренный. Предупредить его было
затруднительно, поскольку участок у меня, сами знаете, не малый, и на всей
территории в летнюю пору наблюдается массовый наплыв горожан, которые...
  -  Считаешь, это -  дело рук приезжих? -  перебил прокурор.
  - Непременно, товарищ Белоносов. За многолетнюю мою службу такого здесь
не случалось.
  -  Вот, а теперь случилось.
  Участковый развел  руками -  дескать, что поделаешь.
  Выбрались из машины и остальные участники следственно-оперативной группы:
белобрысый молодой следователь прокуратуры Петр Лимакин; лысоватый,
преждевременно располневший хирург районной больницы Борис Медников,
выполняющий обязанности судебно-медицинского эксперта; всегда хмурый
эксперт-криминалист Семенов и пожилой проводник служебно-розыскной собаки
сержант Онищенко со своим подопечным Барсом.
  -  Приступайте, -  коротко сказал кинологу  прокурор.
  Онищенко, ослабив поводок, что-то шепнул овчарке. Шерсть па загривке
Барса вздыбилась. Пригнув морду к траве, дымчато-серый пес неуверенно
потоптался перед входом в избушку и сунулся к трупу. В трех шагах от него
нервно заводил носом, словно принюхиваясь к босым ногам пасечника, затем
изо всей силы потянул кинолога к тревожно насторожившемуся старику. Старик
испуганно повалился с бревна на спину. Сидевший рядом с ним мужчина в
морской фуражке быстро вскочил на ноги, как будто приготовился схватить
собаку за горло.
  - Товарищ Онищенко! - вскрикнул участковый. - Дед Лукьян Хлудневскпй
обнаружил труп, а возле него - колхозный бригадир из Серебровки Витольд
Михалыч Гвоздарев и ребята, приглашенные мною в качестве понятых.
  Кинолог натянул поводок, опять что-то шепнул Барсу. Тот мгновенно присел
и чуть слышно заскулил. Поводив мордой, вернулся к избушке, покружил вокруг
телеги и размашисто бросился к березовому колку, в сторону родника.
Оперуполномоченный Голубев устремился следом.
  Ворвавшись в колок, Барс сунулся к сушняку, из-под которого виднелся
белый бок фляги, повернул было назад, но, словно передумав, закружил на
месте. Неожиданно он повеселел и потянул кинолога вдоль тропинки. Быстро
миновал колок, прыжком перемахнул через прозрачный родничок и вместе с
Онищенко выбежал на утоптанную поляну, где чернело широкое пепелище
недавнего костра. Здесь суетливо сделал несколько восьмерок. И лег,
виновато уставясь на своего хозяина.
  - Управился, лучший друг человека? - спросил запыхавшийся от бега
Голубев.
  - Многие тут наследили, - попытался оправдать собаку Онищенко.
  Голубев медленно побрел по поляне. Кругом валялись обрывки газет, окурки,
пустые папиросные и сигаретные пачки, консервные жестянки, несколько
бутылок из-под виноградного сока. В трех местах торчали колышки от
просторных палаток.
  Рядом с родником в зарослях крапивы чернели догнивающие толстые бревна,
видимо, когда-то, очень давно, служившие фундаментом небольшого строения.
Суглинок вокруг родника был густо затоптан босыми ребячьими ногами. В
кустах лежали обломки старого тележного колеса. За кустами трава примята,
словно от поляны по направлению к пасеке проехала телега.
  Онищенко пустил Барса по этому следу. Обогнув колок, тележный след вывел
на выкошенный неширокий луг. Здесь по отпечаткам копыт можно было
предположить, что лошадь гнали во весь мах к старому тракту, проходящему от
пасеки метрах в ста пятидесяти.
  Возле пасеки телега вроде бы останавливалась. У этого места Барс опять
занервничал и круто свернул к пасечной избушке. Не добежав метров пять до
трупа, над которым склонились следователь Лимакин, судмедэксперт Медников и
криминалист Семенов, он остановился, поводил носом и через реденький колок
вернулся к тележному следу на выкошенном лугу. Отмахав вдоль него до
старого тракта, покрутил восьмерки и точно так же, как прошлый раз на
поляне у родника, прилег, высунув набок мокрый розовый язык. Голубев,
пристально рассматривая поросшую травой старую дорогу, без подсказки
Онищенко понял, что дальше собака ровным счетом ничего не покажет -
проехавшая следом за телегой груженая автомашина широкими своими скатами,
словно утюгами, пригладила колею.
  Когда Голубев и Онищенко с понурым Барсом пришли к пасеке, следователь
Лимакин уже набрасывал схематический план места происшествия, а
эксперт-криминалист Семенов, сосредоточенно морща лоб, "колдовал" над
принесенной из колка флягой, снимая с нее отпечатки ладоней и пальцев.
Борис Медников, докуривая сигарету, разговаривал с прокурором. Участковый
Кротов, старик Хлудневский, волею случая оказавшийся свидетелем, колхозный
бригадир и понятые насупленно слушали их.
  Голубев кивнул в сторону родника:
  - Что за туристы там стояли?
  - Табор цыганский с полмесяца обитался.. - густый басом ответил бригадир
Гвоздарев и, словно сам испугавшись своего го-. лоса, смущенно кашлянул. -
Дело такое - уборочная в разгаре, а слесарей у меня в бригаде не хватает.
Подвернулись эти самые цыгане, предложили свои услуги. Я, конечно, с
председателем колхоза Игнатом Матвеевичем Бирюковым согласовал. Тот дал
"добро", ну и пристроил я цыган в механической мастерской. Работу нарядами
оформлял, оплата - в конце каждой недели. Так договорились. Работали
любо-дорого. Сегодня спозаранку, как всегда, в мастерскую пришли, а когда
удочки смотали - ума не приложу...
  - Что, и деньги, заработанные за последнюю неделю, не получили?- удивился
Голубев.
  - Деньги они получали в правлении колхоза, в соседней деревне Березовке,
- бригадир посмотрел на старика Хлудневского. - Когда дед Лукьян сообщил
мне об убийстве, я как-то сразу на цыган подумал. Позвонил из конторы в
мастерскую - там их нет. Стал звонить в правление колхоза, чтобы расчет не
выдавали, а мне говорят, что цыгане в Березовке не появлялись сегодня...
  В разговор вмешался участковый Кротов:
  - Товарищ Голубев, в ваше отсутствие по распоряжению товарища прокурора я
из служебной машины связался по рации с дежурным райотдела и попросил,
чтобы придержали в райцентре табор, если он там появится, поскольку на
цыган подозрение падает.
  -  Правильно сделали, Михаил Федорович.
  Прокурор, глядя на труп пасечника, сказал:
  - Есть предположение, что из допотопной охотничьей бердаики почти в упор
стреляли. Старую латунную гильзу тридцать второго калибра нашли и два
газетных пыжа.
  Голубев подошел  к трупу, спросил Медникова:
  - А горло действительно бритвой?..
  - Это уже мертвому разрезали.
  - Зачем?
  Медников  тщательно загасил окурок, усмехнулся:
  - Тебе, Слава, как сотруднику уголовного розыска, самому на этот вопрос
ответить надо, а ты врача спрашиваешь.
  -  Со временем ответим, Боря.
  Потянув за козырек. Голубев надвинул фуражку чуть не на самые глаза и
подошел к распахнутой настежь двери пасечной избушки. Заглянул в нее.
  В избушке у единственного оконца стоял самодельный стол с перекрещенными
ножками. На нем - крупно нарезанные ломти хлеба, черный от копоти
эмалированный чайник, две деревянные ложки, захватанный пальцами граненый
стакан и чуть сплющенная алюминиевая кружка. За столом, в углу. Слава
увидел узкую кровать с перевернутой постелью. Возле нее - опрокинутая
табуретка и новые женские босоножки небольшого размера. В правом углу,
срязу у двери, была сложена из кирпича примитивная низкая печь, на которой
стояла прикрытая крышкой кастрюля. От печки вдоль стены выстроился ряд
пустых бутылок.
  Прокурор  тоже заглянул в избушку. Спросил  у Голубева:
  - На месте табора, Вячеслав Дмитриевич, нет характерных деталей?
  - Кто-то на телеге торопился в сторону райцентра, Семен Трофимович, -
ответил Голубев. - Надо следователю с криминалистом основательно там
поработать.
  -  Здесь управимся, перейдем туда.
  -  У цыган лошадь была?
  -  Бригадир говорит, была старенькая пегая монголка.
  - Любопытно, куда обувь пасечника делась? Почему он босиком и никакой
мужской обуви не видно?
  - Вчера утром, говорят, ходил в новых кирзовых сапогах. Приезжал в
Серебровку за колесом для пасечной телеги. Получил его на складе, а куда
дел - тоже не известно. Телега стоит на старых колесах. Бригадир
предполагает, что цыганам продал. У их телеги одно колесо совсем негодное
было.
  - Вполне такое возможно, за родником обломки старого колеса валяются. Что
понятые о пасечнике говорят?
  - В один голос с бригадиром заявляют: выпивал Репьев лишнего, но дело
свое исполнял старательно.
  -  Он из местных жителей?
  -  Нет, приезжий.
  -  Это чьи?-показывая  на женские босоножки, спросил Слава.
  - Говорят, одной цыганочки из табора. Розой ее зовут, - прокурор достал
из кармана пачку "Беломорканала", закурил. - Видимо, приласкал пасечник эту
Розу, а у цыган на сей счет обычай суровый. Кстати, участковый такую версию
выдвигает.
  - Михаил Федорович! - позвал Голубев, и Кротов тотчас подошел. - У цыган
было ружье?
  - По моим сведениям огнестрельного оружия в таборе не имелось.
  Голубев сдвинул фуражку на затылок:
  -  Что за табор, Михаил Федорович?..
  - Собственно, две цыганских семьи, возглавляемых Козаченко Николаем
Николаевичем, который имеет паспорт с временной пропиской в городе
Первоуральске Свердловской области.
  -  Как вели себя цыгане?
  - В первые дни цыганки бойко стали продавать местным женщинам губную
помаду, краски для глаз да бровей, заграничные духи. Цену значительно
завышали. Я побеседовал с Козаченко - спекуляция прекратилась. Одновременно
состоялся разговор на предмет незаконного хранения не только
огнестрельного, но и холодного оружия. Козаченко заверил, что такового в
таборе не имеется. Оснований для досмотра вещей, сами понимаете, никаких не
имелось. Пришлось поверить на слово.
  Заговорил прокурор:
  - Может, зря, Михаил Федорович, мы цыган подозреваем? Гильзу-то нашли от
старой берданки. У кого из местных жителей есть такое ружье?
  - Ружья системы Бердан, товарищ Белоносов, местными охотниками давно не
употребляются. Теперь в моде высококлассиые двуствольные бескурковки.
  Подошли бригадир и следователь Лимакин.
  - Извините, Семен Трофимович, - обращаясь к прокурору, сказал
следователь, - надо бы избушку внутри осмотреть...
  - Осматривайте, - ответил прокурор. - После этого тщательна поработайте с
криминалистом на месте стоянки табора. Замерьте ширину тележной колеи,
снимите отпечатки копыт лошади...
  - Надо, Петя, попытаться зафиксировать рисунок протектора автомашины,
которая после телеги по тракту проехала, - подсказал Голубев.
  -  Попробуем, - вздохнул следователь.
  Прокурор повернулся к бригадиру:
  -  Сколько цыгане у вас заработали?
  - За последнюю неделю около двухсот рублей вышло. Наряды у меня в столе
лежат, можно подсчитать точно.
  -  О Розе какого мнения?
  Бригадир махнул рукой:
  - Смазливая цыганочка. Поет, пляшет, гадает, ребятам подмигивает. Вот
Гриня за ней и приударил.
  -  Сколько же лет Репьеву было?
  - Тридцать с небольшим... Мертвый он значительно старше выглядит.
  - Холостяк?
  - Да.
  - Увлекался женщинами?
  - Не сказал бы. Впервые на него какая-то дурь с этой цыганочкой нашла.
Предупреждали ведь и я, и Кротов: "Не шути, Гриня, с огнем". Нет, не внял
разуму. Видимо, судьба...
  Помолчали. Прокурор опять спросил:
  - Слушай, Гвоздарев, а из местных никто с Репьевым не мог счеты свести?
  Бригадир отрицательно крутнул головой:
  - Нет, за местных жителей я ручаюсь. Гриня, конечно, не ангелом был, и
прозвище "Баламут" к нему не случайно прилипло. Иной раз, как выпьет,
зубатился с людьми. Но из наших селян ни один человек на убийство не
решится.
  -  А иэ гостей?..
  - Гости в Серебровку обычно по субботам да воскресеньям наплывают, а
сегодня - средина недели.
  Прокурор повернулся к Голубеву:
  - Будем отрабатывать версию с цыганами. Мы сейчас закончим здесь осмотр,
прочешем прилегающую к пасеке местность и уедем, чтобы в райцентре
допросить цыган. Тебе же, Вячеслав Дмитриевич, придется на денек остаться в
Серебровке и по поручению следователя потолковать с народом.

                            3. ЦЫГАНСКАЯ ЛОШАДЬ

  Серебровка была обычной сибирской деревней с двумя рядами добротных
бревенчатых домов, выстроенных вдоль одной ровной, как линейка, улицы. От
других сел, будГо оправдывая свое название, она отличалась, пожалуй, лишь
особой ухоженностью. Крыши домов белели аккуратно пригнанным шифером, окна
- в узорных, ярко выкрашенных наличниках. Огороженные палисадники густо
заросли цветниками и малинником, а по сторонам от проезжей- дороги вдоль
всей улицы зеленела - такая редкая в современных селах - придорожная
мурава.
  Смерть пасечника вызвала у серебровцев неподдельное удивление. Все, с кем
пришлось беседовать Славе Голубеву, будто сговорившись, заявляли, что
врагов у Репьева в селе нет. Не без того, конечно, кое с кем из селян Гриня
скандалил, но ни рукоприкладства, ни угроз никогда не было, и ему, само
собой, никто мстить не собирался.
  В Серебровке Репьев появился пять лет назад, освободившись из
исправительно-трудовой колонии. Где он отбывал наказание н за что,
серебровцы не знали. В колхозе начал работать шофером, водительское
удостоверение у него было, - затем пробовал трактористом, комбайнером,
куда-то уезжал из Серебровки, но быстро вернулся и упросил бригадира
Гвоздарева направить его на курсы пчеловодов. Проучившись зиму в
Новосибирске, прошлой весной принял колхозную пасеку. С той поры поселился
в пасечной избушке. В деревню наведывался лишь за продуктами да по делу.
Подвыпив, любил разыгрывать стариков и "качать права" начальству. Трезвый
был замкнутый, нелюдимый и как будто стеснялся своих пьяных выходок.
Несмотря на "художества", пчелиное хозяйство Репьев вел добросовестно и
колхозный мед не разбазаривал, хотя на пасеку частенько подкатывались
горожане. Своим же колхозникам, по распоряжению бригадира и председателя,
меду не жалел. Об отношениях Репьева с цыганами никто из серебровцев ничего
толком не знал, за исключением того, что Гриня "крутил любовь" с Розой.
  Поздно вечером, допросив по поручению следователя около десятка сельчан,
Голубев пришел в бригадную контору. В просторном коридоре с расставленными
у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь
неплотно прикрытую дверь слышалось пощелкивание конторских счетов.
Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил костяшками итог, записал
полученную цифру и сказал Голубеву:
  - Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить
цыганом за прошедшую неделю.
  - Такие деньги шутя не оставляют... - проговорил Слава. - Витольд
Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром
начинал работу с цыганами?
  - Пригласим... - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена
Марковна!
  В кабинет заглянула техничка:
  -  Чо такое?..
  - Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в
контору зовет.
  - Прямо щас бежать?
  - Прямо сейчас.
  Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву;
  - Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не
бросает. По моей просьбе он как бы шефствовал над цыганами.
  - Что они  хоть собою представляли, эти цыгане?
  - Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до
сорока. Один, правда, молодой парень, лет двадцати-двадцати двух. Красивый,
на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят
да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года
на три помладше. Ну, да вот Роза еще...
  - Сам Козаченко как?
  - Деловой мужик. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь
здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по
дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет,
но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни
верти, а в сельском хозяйстве трудновато наладить работу по
производственному принципу. У нас ведь, как страда начинается, - перекурить
некогда...
  Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, в
кабинет вошел кряжистый мужчина с морщинистым лбом и густой проседью в
медно-рыжих, подстриженных "под горшок" волосах. Взглянув на Голубева,
одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный
картуз, невнятно буркнул "Добрывечер" и, словно изваяние, застыл у порога.
  - Проходи, Федор  Степанович, садись, - пригласил бригадир.
  - Разговор к тебе есть.
  - Дак, я ж ничего не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь на
стул у самой двери.
  -  Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет?
  Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Он словно растерялся и виновато
кашлянул:
  - Дак, по селу брехня покатилась, вроде цыгане на пасеке убийство
совершили...
  - И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь?
  -  А чого я про них плохого скажу?..
  -  Нам не только плохое нужно.
  -  Ну, а так... цыгане есть цыгане.
  -  Как они сегодня с работы ушли?  - спросил Голубев.
  Кузнец пожал плечами:
  - Дак, кто ведает, как...
  Бригадир нахмурился:
  -  Ты не был, что ли, с утра на работе?
  -  Был.
  - Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
  -  Я ж ничего особого не знаю.
  - Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане
сегодня ушли с работы?
  Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно
заговорил;
  - К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая
Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на
своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился
выхлестать...
  - Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, -
объяснил Голубеву бригадир.
  Кузнец, будто соглашаясь, кивнул:
  - С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане
всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе
Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в
десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!"
Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка
прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания
чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их...
  -  Что там у них стряслось?
  - Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу
закричал, это я понял.
  -  В какое время Ромка  первый раз  прибежал?
  - Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню
спросить - тот всегда при часах.
  - Это при Тропынине произошло?
  - Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой
Барабановым от мастерской отъехали.
  Бригадир опять пояснил Голубеву:
  - Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром
из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: -
Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
  -  Ну, - подтвердил кузнец.
  Голубев перехватил  его настороженный  взгляд:
  - Цыгане  не упоминали  в разговоре пасечника Репьева?
  - Этот раз нет.
  - А раньше?
  -  Вчерашним   утром пасечник в  мастерскую  заходил.
  -  Зачем?
  -  Чего-то с Козаченкой толковал.
  - Что именно?
  - Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем
столковались.
  - Репьев предлагал колесо цыганам?
  -  Так навроде.
  -  А цыганочку Розу знаете?
  -  Знаю.
  -  Она не родня Козаченко?
  - Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так
и крутит.
  Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось
напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего
существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу
расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки,
правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы
перекрестился, и поспешно вышел из кабинета.
  -  Верующий  он, что ли? -  спросил Голубев  бригадира.
  - Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит,
церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с
религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю
сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с
молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел,
бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до
беспредельности.
  - Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами
вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает.
  - Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим
грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется
вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет.
  -  Я обещал Кротову. Не беспокойтесь.
  - До кротовской усадьбы дальше, чем до  моей.
  -  Разговор у меня с участковым.
  - Это другое дело, - пробасил бригадир.
  Серебровка, погруженная в осеннюю темень, тихо засыпала. В доме
участкового светились только два окна. Кротов в старомодных очках с тонкими
металлическими дужками, сидя за кухонным столом, читал газету.
  - Думал, уж не придете... - оказал он Голубеву. - Семья спит, сам ужином
угощать буду, - и несуетливо стал разогревать на электроплитке большую
сковороду жареных окуней. - Вчера вечером березовские мальчишки подарили.
Удочкой на Потеряевом озере ловят.
  -  Часто в Березовке бываете? -  спросил Слава.
  - Каждый день. Там центральная усадьба колхоза, ну и, понятно, рабочий
кабинет мой там же.
  - Не надоедает взад-вперед ежедневно по два километра шагать? "
  - Это у меня как физзарядка. При срочности - служебный мотоцикл имеется,
связь к моим услугам, - Кротов показал на телефонный аппарат, стоящий на
тумбочке у кухонного буфета, и неожиданно сменил тему разговора: - Какие
успехи в раскрытии преступления?
  -  Неутешительные.
  Голубев устало присел к столу и принялся пересказывать то, что узнал от
серебровцев. К концу его короткого рассказа "подоспели" окуни. Ставя на
стол скворчащую сковородку, Кротов заговорил:
  - У Репьева в пьяном состоянии имелась порочная замашка неразумные шутки
шутить. То, бывало, начнет с нехорошим смешком кому-либо угрожать, что
подожжет усадьбу. То засидевшейся в гостях старухе скажет, что ее старик
только что в колодец упал. То всей деревне объявит, будто у пасеки фонтан
нефти из земли вырвался и там начался такой пожар, который вот-вот
докатится до Серебровки и спалит всю деревню. Словом, находясь в нетрезвом
состоянии, Гриня баламутил народ основательно. Имел, к тому же, в этом
отношении артистические способности. Так вот, полагаю, не подшутил ли
Репьев таким способом над цыганами? Серебровцы, понятно, давно раскусили
его неразумные шутки и пропускали их мимо ушей: мели, мол, Емеля - твоя
неделя... А цыгане по неведению могли принять за чистую монету...
  Весь ужин Голубев и участковый, словно соревнуясь, высказывали друг другу
самые различные версии, но ни одна из них не была убедительной. В конце
концов оба решили, что утро вечера мудренее, и Кротов провел Голубева в
отведенную ему для ночлега комнату.
  Рядом с кроватью высилась вместительная этажерка, битком заставленная
годовыми комплектами журнала "Советская милиция". У окна стоял письменный
стол. На нем вразброс лежали: толстый "Комментарий к
уголовно-процессуальному кодексу РСФСР", такой же пухлый том
"Криминалистики", "Судебная медицина", "Гражданский кодекс РСФСР" со
множеством бумажных закладок, школьный учебник русского языка и небольшой
сборник стихов Александра Плитченко.
  Над столом, в простенке между окнами, висела застекленная большая
фотография, иа которой улыбающийся молодой генерал с пятью звездами в
квадратных петлицах пожимал руку совсем юному красноармейцу, чем-то
похожему на Кротова. Заметив, что Голубев внимательно рассматривает
фотографию. Кротов с некоторой смущенностью заговорил:
  - За неделю до начала Великой Отечественной войны сфотографировано.
Командующий Западного Особого военного округа поздравляет меня с
выполнением боевой задачи по стрельбе на "отлично". Через сутки, как я
отправил эту фотографию родителям, грянула война.
  Голубев с нескрываемым  уважением  посмотрел на Кротова:
  - С самого первого дня Отечественную  начали?
  - Так точно. И в последний день расписался на рейхстаге, фашистских
главарей из фюрербункера выкуривал, умерщвленных геббельсовских детишек
своими глазами в кроватках видел. Жуткая картина, доложу вам.
  - Трудно в Первые дни войны было?
  На глазах Кротова внезапно навернулись слезы, однако он быстро совладал с
собой:
  - На войне всегда нелегко, товарищ Голубев, а для Западного округа
Отечественная началась особенно трагически. Командование утеряло связь с
войсками. Наш стрелковый полк, к примеру сказать, трижды попадал в
окружение. Когда последний раз вырвались из кольца, в живых осталось всего
около роты...
  Голубев рассеянно взял со стола сборник стихов. Перелистнув несколько
страничек, спросил:
  - Поэзию любите?
  - В райцентре недавно купил. Стихи о деревне понравились. Есть шутливые,
но вроде как про нашу Серебровку написаны. Вот послушайте...
  Участковый взял у Голубева сборник, полистал его и с неумелой
театральностью продекламировал:

 Шумно  в нашем сельсовете.
 Ба! Знакомые все лица.
 Разлетевшиеся дети
 прилетели подкормиться...

  Возвращая сборник, улыбнулся:
  - Совершенно точно подмечено. По воскресным и праздничным дням молодежь
из города в село, словно саранча, налетает. И мясо отсюда в город везут, и
овощи разные. Родители едва-едва успевают разворачиваться.
  - Из "прилетающих подкормиться" пасечник ни с кем не конфликтовал?
  - Исключать такое, полагаю, нельзя, но доложу вам, серьезных конфликтов у
Репьева с односельчанами не было. Пьяные его куражи близко к сердцу не
принимали, напротив - потешались и только.
  -  Откуда Репьев здесь появился?
  - После исправительно-трудовой колонии. Отбывал семилетнее наказание по
статье сто двадцать пятой.
  - Да?.. - удивился Голубев. - Редкая статья. Выходит, он детей воровал?
  - Выходит, так. Подробностей не знаю. Пробовал вызвать Репьева на
откровенность, однако Гриня под разными предлогами уклонился от разговора:
  -  Не отомстил ли ему кто из родителей?
  - Затрудняюсь ответить... - Кротов, поджав губы, задумался и вдруг
предложил: - Давайте отдохнем, товарищ Голубев, а то мы до утра будем
ломать головы и все равно ничего путного не придумаем.
  Заснул Слава, как всегда, быстро, но спал на редкость беспокойно:
ворочался с боку на бок, бормотал что-то невнятное, всхлипывал и
по-настоящему окунулся в сон лишь под самое утро. Очнулся от громкого
возгласа:
  -  Товарищ Голубев!..
  Слава открыл глаза - в дверях комнаты стоял одетый по форме Кротов.
  - Цыганская  лошадь  нашлась, -   сказал участковый.
  -  Где?! - вскакивая с постели, спросил Слава.
  - У железнодорожного разъезда Таежный, который на полпути от Серебровки к
райцентру.
  - Немедленно едем туда!
  Голубев, торопясь, стал одеваться.
  - Лошадь уже здесь, во дворе, - Кротов, словно оправдываясь, принялся
объяснять: - В шесть утра мне по телефону сообщили с разъезда, что со
вчерашнего дня там бродит пегая монголка, запряженная в телегу. Я
немедленно - на мотоцикл и в Таежный. Как увидел лошадку, сразу признал -
цыганская. Оставил у начальника разъезда свой мотоцикл и на подводе сюда...
  Голубев вместе с Кротовым вышел во двор. Лошадь, с натугой вытягивая шею
из хомута, жадно срывала зубами растущую во дворе густую траву. Заложив
руки за спину, бригадир Гвоздарей хмуро разглядывал на телеге бурое пятно
величиною с тарелку. У передка телеги желтела кучка свежей соломы и стояла
завязанная в хозяйственную сетку трехлитровая стеклянная банка, наполненная
чем-то золотистым. Поздоровавшись с бригадиром, Голубев спросил:
  -  Это и есть цыганская лошадь?
  - Она самая, - ответил бригадир и показал на левое переднее колесо. - А
вот это от пасечника Репьева к цыганам перекочевало...
  Голубев подошел к телеге. Бурое пятно на ней оказалось засохшей кровью.
  - Было соломой прикрыто, - сказал Кротов. - Банка тоже под соломой
находилась. На месте обнаружения. Я в присутствии понятых все это
документально зафиксировал.
  -  Молодец. Что в банке?
  -  Натуральный мед.
  - Давай-ка, Михаил Федорович, срочно приглашай еще понятых. Для гарантии
сделаем с каждого пятнышка отдельные соскобы. И надо срочно укрыть телегу
полиэтиленовой пленкой, чтобы сохранить все для осмотра экспертом. Есть
надежная пленка?
  -  Так точно, в парнике имеется.
  - Неси быстренько.
  Закончив юридические фopмaльнocти, связанные с обнаружением кровяных
пятен, Голубев принялся звонить в прокуратуру. Прокурорский телефон на
вызов не ответил. Не оказалось на месте и следователя Лимакина. Лишь
начальник РОВД подполковник Гладышев снял трубку после первого же звонка.
Обстоятельно доложив ему о лошади. Слава спросил:
  - Что делать, товарищ подполковник? Прокурор и следователь на мои звонки
не отвечают.
  Гладышев, прежде чем ответить, вроде бы закурил. Голубев представил
хмурое, с насупленными густыми бровями лицо подполковника и тут же услышал:
  - Прокурор и следователь разбираются с цыганами. Вчера мы здесь
притормозили этих кочевников, ну и весь табор перед прокуратурой свои шатры
раскинул...
  -  На чем цыгане добрались до райцентра?
  - Говорят, на попутной машине, а лошадь якобы у них украли... Ты поручи
теперь оперативную работу Кротову, пусть он держит нас в курсе дела. А сам
гони цыганскую подводу сюда. Тут и решим, чем дальше заниматься.

                         4. ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ

  Передав лошадь с телегой эксперту-криминалисту Семенову, Голубев зашел в
свой кабинет. Вскоре позвонила секретарь-машинистка и предупредила, что в
двенадцать ноль-ноль у подполковника Гладышева собираются все участники и
следственно-оперативной группы, выезжавшей на серебровскую пасеку. Слава
занялся текущими делами и почти не заметил, как пролетело время. Когда он
вошел в кабинет подполковника, там, кроме самого Гладышева, уже сидели
прокурор, следователь Ломакин и судмедэксперт Борис Медников.
Разговаривали, как догадался Голубев, о цыганах. Точнее, говорил Медников -
остальные слушали. Сразу за Голубевым появился эксперт-криминалист Семенов
с неизменной кожаной папкой. Разговор прервался. Подполковник посмотрел на
часы:
  -  Товарищи, минут через пятнадцать к нам  приезжает...
  - Ревизор? - шутливо вставил Медников.
  - Нет, Боря, - Гладышев улыбнулся.- Новый начальник нашего отделения
уголовного розыска.
  -  Любопытно, кто?
  - Скоро увидите, - подполковник обвел взглядом присутствующих. - Есть
предложение подождать, чтобы... новый товарищ сразу включился в дело.
  - Резонно. Как говаривал один замполит: "Поступило предложение принять
предложение", - сказал Медников и продолжил прерванный разговор: - Так
вот... Морской капитан нанял цыганскую бригаду покрасить пароход. Написал
договор, выдал цыганам краску и ушел на берег. Возвращается - пароход
сияет, как новенький, а цыган-бригадир ждет деньги за выполненную работу.
Пошел капитан проверять сделанное. Смотрит - другой борт парохода совсем не
крашен. Спрашивает цыгана: "Какие ж вам деньги, дорогие друзья? Вторую
сторону ведь не красили". Цыган достает договор: "Ты, капитан, эту бумагу
писал?" - "Я". - "Так читай, батенька, чего тут написано: мы, цыгане, с
одной стороны, капитан парохода - с другой..."
  Все засмеялись.
  - Опять свежий анекдот где-то подхватил, - глядя на судмедэксперта,
улыбнулся подполковник.
  - Из жизни случай, - флегматично возразил Медников. - На пасеке вчера
бригадир Гвоздарев рассказал. Он много лет в Морфлоте проработал.
  Дверь кабинета внезапно распахнулась. Появившийся в ее проеме
широкоплечий рослый капитан милиции проговорил:
  -  Прощу  разрешения, товарищ подполковник.
  - Разрешаю, - живо отозвался Гладышев и быстро представил вошедшего: -
Вот и Антон Игнатьевич Бирюков - новый начальник нашего уголовного розыска.
  - Антон? - словно не веря своим глазам, воскликнул Голубев. - Игнатьич!
Согласился все-таки вернуться к нам?
  - Как видишь...
  Бирюков стал здороваться. Прокурор, придержав его руку, спросил:
  -  Сколько проработал в областном управлении?
  -  Два с лишним года.
  - Уезжал туда, помнится, старшим оперуполномоченным, а вернулся
начальником отделения. Заметно вырос.
  -  Генерал приказал вырасти.
  -  Ну, да не скромничай. Это ведь дело хорошее.
  - Его больше месяца на повышение уговаривали, - с восторгом вставил
Голубев.
  Прокурор  подмигнул Славе:
  - Не-радуйся прежде времени. Неизвестно, как с новым начальником служба
пойдет.
  - У нас пойдет! Не первый год друг друга знаем.
  Судмедэксперт Медников, пожимая широкую ладонь Бирюкова, упрекнул:
  - Впустую из-за тебя веселую историю выдал, Только бы смеяться надо, а
тут ты - с корабля на бал прикатил.
  -  Давайте вместе посмеемся.
  - Смех у нас невеселый. В Серебровке вчера пасечника убили, - сказал
прокурор и, повернувшись к следователю Лимакину, вздохнул: - Что ж, Петре,
рассказывай...
  Ломакин открыл записную книжку. Утешительного в его рассказе было мало.
Опрошенные цыгане объясняли свой внезапный отъезд из Серебровки опасением,
что их могут обвинить в убийстве Репьева, который накануне отдал вожаку
Козаченко колхозное колесо для телеги. Первым увидел убитого пасечника
цыганенок Ромка - искал якобы угнанную неизвестно кем лошадь и забежал на
пасеку.
  - В это можно бы поверить, но один факт настораживает.., - Лимакин
задумчиво помолчал. - Кто-то очень жестоко избил цыганочку Розу, Когда я
предъявил ей обнаруженные в пасечной избушке туфли, она страшно
перепугалась и стала утверждать, будто Репьев угостил ее медом и предложил
остаться на ночь. Роза отказалась. Тогда пасечник отобрал туфли и стал
хлестать Розу кнутом. Вот тут и возникает "но"... По словам бригадира
Гвоздарева, Репьев жестокостью не отличался, да и кнута у него на пасеке
никакого не было...
  Подполковник повернулся к судмедэксперту:
  - Что показало вскрытие?
  - Вот официальное заключение, -  Медников протянул  бланк.
  Коротко могу сказать... Пасечник находился в легкой стадии алкогольного
опьянения. Весь заряд дроби пришелся ему в сердечную полость и застрял там.
Смерть наступила вчера между девятью и десятью часами утра, а горло
перерезано примерно на полчаса позднее. Резаная рана создает впечатление,
будто нанесена опасной бритвой, однако исследование показало, что сделано
это остро заточенным ножом с широким и коротким лезвием.
  Едва Медников  замолчал, снова  заговорил следователь:
  - Могу добавить, что особое внимание мы уделили осмотру ступней Репьева.
Они чисты. Обувь снята уже с мертвого... Из груди Репьева извлечено
двадцать восемь свинцовых дробин третьего номера. Выстрел произведен из
гладкоствольного оружия небольшого калибра, что так же подтверждается
найденными на месте происшествия газетными пыжами и латунной гильзой. На
одном из пыжей - часть фотоэтюда с подписью "Тихий вечер". Удалось
установить: оба пыжа сделаны из районной газеты за девятое августа этого
года. Порох для заряда был применен охотничий, дымный. Характер пороховых
вкраплений в области ранения показывает: выстрелили в Репьева с расстояния
не далее двух метров. При нормальной длине ружейного ствола заряд дроби на
таком расстоянии практически не успевает рассеяться. В данном случае -
заметное отклонение от нормы. Можно сделать предположение, что стреляли из
ружья с укороченным стволом...
  -  Из обреза? - удивился подполковник.
  -  Да, что-то в этом роде.
  Подполковник встретился вопросительным взглядом с
экспертом-криминалистом. По привычке всегда докладывать стоя, капитан
Семенов поднялся. Положил на край стола вапку и сухо-официально сказал:
  -  Предположения следователя поддерживаю.
  - Повышенное рассеивание дроби возможно и при непропорционально большом,
по сравнению с дробью, заряде пороха, - заметил Бирюков.
  - Правильно, - согласился Семенов. - Но в данном случае заряд пороха был
небольшим.
  -  Что показывает дактилоскопическая экспертиза?
  Прежде чем ответить, криминалист передал Бирюкову несколько увеличенных
фотоснимков. Убедившись, что тот рассмотрел их, заговорил:
  - На стакане из пасечной избушки обнаружены отпечатки пальцев Репьева и
Розы. Есть отпечатки пасечника и на фляге с медом, которую нашли под
хворостом. Однако унес ее туда не Репьев, На ручках и на самой фляге
имеются отпечатки ладоней, но, кому они принадлежат, пока не установлено.
Отпечатков пальцев цыган на месте происшествия не обнаружено. На цыганской
телеге - человеческая кровь второй группы с положительным резус-фактором. У
Репьева была третья группа...
  Наступило молчание. Бирюков снова принялся рассматривать фотографии.
Подполковник Гладышев взял лежащую на столе пачку "Казбека", закурил. Борис
Медников "стрельнул" у него папиросу. Прокурор, рассуждая вслух, сказал:
  -  Не ранил ли  Репьев перед смертью своего убийцу...
  - Чем, Семен Трофимович? - спросил следователь Лимакин.
  -  На  пасеке мы даже столового ножа не обнаружили,
  - Между тем нож у пасечника был, - вдруг заметил Бирюков. Он отыскал
среди снимков сфотографированный стол, где отчетливо пропечаталнсь крупные
ломти нарезанного хлеба. - Вот, Петя... Это не топором нарублено. Кроме
того, как можно жить на дасеке, не имея ножа?..
  - Был, конечно, у Репьева нож, - поддержал прокурор. - Вопрос в другом:
куда он исчез?
  Бирюков глянул на эксперта-криминалиста:
  - Отпечатки следов ног на месте происшествия обнеружены?
  - Трава там. Что в траве обнаружишь... - хмуро ответил Семенов и передал
Бирюкову фотоснимок трехлитровой банки с медом, - Вот на этой посудине есть
пальцевые отпечатки - и Репьева и еще одного человека. Кто этот человек,
пока тоже не установлено.
  Бирюков, отложив снимок, выбрал другую фотографию, на переднем плане
которой просматривался четкий след телеги, проехавшей по жнивью, а через
реденькие березки виднелась пасечная избушка. Передавая ее следователю,
спросил:
  - Это  что, Петя?
  - Можно предположить, что от этого места на пасеку прошел человек и
вернулся назад. Дoкaзaтeльcтва, что это был именно убийца, нет... - Лимакин
помолчал. - Такое могло произойти до убийства или после него.
  -  Чья телега?
  - По отпечаткам копыт лошади, ширине колеи и характерным особенностям
колес - телега цыганская. После нее по старому тракту проехал груженый ЗИЛ.
К сожалению, зафиксировать рисунок протектора не удалось - тракт сплошь
покрыт травой,
  -  Барса у пасеки применяли?
  -  Не взял Барс след.
  -  О пасечнике какие сведения?
  - Со слов участкового, Репьев до приезда на жительство в Сереброрку семь
лет отбывал наказание по статье сто двадцать пятой, - вместо следователя
ответил Голубев.
  - Семь лет?.. Предельный срок по этой статье за пустяк не дают.
Запроси-ка, Слава, подробную справку на Репьева в информационном центре
УВД. И вот еще что... - Бирюков отыскал фотоснимок засохшего кровяного
пятна на телете. - Надо обзвонить все больницы и фельдшерские пункты в
районе. Не обращался ли туда кто-либо с ножевым или огнестрельным ранением?
  Голубев понятливо кивнул, а судмедэксперт лукаво усмехнулся:
  - Вот, Славик, взял тебя новый начальник в оборот! Старается время не
упустить.
  Бирюков  нахмурился:
  - Опасаюсь, Боря, что мы его уже упустили. Лошадь обнаружена на разъезде
Таежный, где в сутки останавливается больше десяти электричек, идущих в оба
направления. Преступник мог воспользоваться любой из них. - Повернулся к
прокурору: - Семен Трофимович, из цыган никто не исчез?
  - Козаченко говорит, все на месте. Но мы ведь не знаем, сколько их было в
действительности.
  -  А которые в колхозе работали?
  -  Те, что работали, все в наличии.
  -  О лошади  что говорят?
  - "Кто-то угнал"... Цыганки в то время в палатках находились, не видели,
а из мальчишек слова не вытянешь... - Прокурор помолчал. - Подозрительным
кажется поведение Розы. Мне она сказала, что спала в палатке, а другие
цыганки говорят, будто Роза догнала табор на шоссе, когда цыгане
"голосовали", останавливая попутные машины.
  -  Может, она просто отстала?
  - Может быть, но что-то тут не то. Роза сильно запугана, без слез
говорить не может...
  После оперативного совещания у подполковника остались прокурор и Антон
Бирюков. Все трое были невеселы. Посмотрев на Бирюкова, подполковник
вздохнул:
  - Видишь, Антон Игнатьевич, как приходится тебе вступать в новую
должность. Будто нечистая сила подкинула это убийство! - И, словно стараясь
приободрить нового начальника уголовного розыска, заговорил бодрее: - С
жильем для тебя вопрос решен. Можешь прямо сейчас идти в горисполком.
Возьмешь там ордер и ключ от квартиры. В новом доме...
  Бирюков ладонью откинул свалившуюся на лоб волнистую прядь волос:
  - Спасибо, Николай Сергеевич. Пожалуй, будет лучше, если я сейчас, не
тратя времени, поеду в Серебровку. По-моему, ключик от преступления надо
искать там.
   -  Считаешь, Голубев не справится?
   -  Мне легче, чем ему. В Серебровке ж мои  земляки  Живут...
   - Да! - словно вспомнил подполковник. - Ты ведь родом из Березовки, а от
нее до Серебровки - сущий пустяк. Родителей попутно проведаешь. Давно у них
был?
   -  В прошлом году.
   - С отцом-то твоим, Игнатом Матвеевичем, я часто вижусь.
Председательствует он в колхозе славно, на здоровье сильно не жалуется.
Рассказывал, что даже дед Матвей и тот еще бодро себя чувствует. Сколько
лет твоему деду?
  - Как он сам говорит, давно уже со счета сбился.
  -  Геройский старик! -  Подполковник обернулся к прокурору.
  - Представляешь, в империалистическую войну всех четырех Георгиев
заслужил, а за гражданскую - орден Красного Знамени имеет.
  - Так ведь и Игнат Матвеевич с Отечественной вернулся полным кавалером
"Славы"...
  Бирюков встал. Подполковник живо спросил:
  -  Значит, едешь?
  -  Прежде переговорю  с Козаченко к Розой.
  - Возьми нашу машину.
  - Не стоит, Николай Сергеевич, в Серебровку мне лучше на попутной
добраться.
  - Ну, как знаешь, - Гладышев протянул руку. - Желаю успеха.
  Когда Бирюков вышел из кабинета, подполковник сказал прокурору:
  - Мировой парень! В свое время я его через год после института в старшие
оперативники выдвинул, и он ни одного дела не завалил.
  - Голубев слабее? - спросил прокурор,
  - Голубеву подсказывать надо. Вот с Бирюковым у него прекрасно
получается: Бирюков - голова. Голубев - ноги.

                              5. ВОЖАК И РОЗА

  Сутулясь на стуле, Козаченко исподлобья смотрел на Бирюкова и молчал.
Боковой свет из окна делил угрюмое лицо и окладистую бороду цыгана на две
симметричные половины. Затененная левая сторона казалась сизовато-черной.
На ней выделялся лищь выпуклый злой глаз да под ухом золотилась круглая
серьга величиною с металлический рубль. Поверх атласной желтой рубахи на
цыгане была замшевая черная жилетка. Брюки из зеленого вельвета с напуском
на хромовые сапоги. Плечи широкие, крепкие. Руки с крапинками въевшегося
металла. По паспорту цыгану было за пятьдесят, но выглядел он моложе.
  - Почему нам де разрешают уехать из райцентра? - наконец хрипло выдавил
Козаченко. - Мы не совершили никакого преступления...
  Бирюков облокотился на стол:
  -  Подозрение, Николай Николаевич, на ваших людей  легло.
  -  Подозрение - не обвинение.
  - Да вас ведь и не обвиняют. Но пока обстоятельства дела выясняются,
придется вам побыть в райцентре.
  - Больше десяти суток ждать не будем. Не предъявите за это время
обвинение - уедем.
  - Думаю, что за десять суток все выяснится, - сказал Бирюков. - Вам
доводилось отбывать наказание?
  -  Нет. Я не нарушаю закон.
  -  Откуда же  знаете уголовно-процессуальный кодекс?
  -  Я старший в таборе, мне все надо знать.
  - Почему, как старший, не хотите отвечать на вопросы, касающиеся убийства
пасечника?
  -  Потому что не убивали его, Я прокурору уже  отвечал...
  - Неубедительно отвечали. Сами, Николай Николаевич, посудите: разве
взятое у пасечника колесо может послужить поводом для обвинения цыган в
убийстве? Уезжая из Серебровки, вы чегото другого испугались... Чего?
  Не отводя от Бирюкова немигающих глаз, Козаченко словно воды в рот
набрал. Светлая половина лица его нервно вздрагивала, как будто ее кололи
иголкой. Чтобы не играть в молчанку, Бирюков заговорил снова:
  - И еще неувязка, Николай Николаевич, получается... Никто из находившихся
в таборе не видел, как угнали вашу лошадь. А ведь прежде, чем угнать,
лошадку запрягли в телегу...
  - Ромка, сын мой, запрягал кобылу, - неожиданно сказал Козаченко. - В
столовку с братом хотел съездить...
  -  Столовой в Серебровке нет.
  - В Березовку хотел ехать. Пока братана будил - кобылу угнали.
  Сказанное могло быть правдой, однако чувствовалось, что Козаченко боится
запутаться в своих показаниях.
  -  Кто избил Розу? - спросил Бирюков.
  -  Гришка-пасечник.
  -  За что?
  -  Пьяный, собака, был. Кнутом хлестал.
  -  У него не было кнута.
  Козаченко напружинился:
  - Кобылу Гришка на пасеке держал... Как без кнута с кобылой?..
  -  Не было  у Репьева кнута, Николай  Николаевич.
  Козаченко хотел что-то сказать, но передумал. Чуть приоткрывшись, он тут
же замкнулся, как испуганная улитка. Проводив его, Бирюков снял форменный
пиджак - появляться в цыганском табора в милицейской форме не имело смысла.
Заглянувший в кабинет Слава Голубев спросил:
  -  Что толкует Козаченко?
  -  Ничего конкретного. У тебя какие успехи?
  - Больницы обзвонил - никаких раненых за последние двое суток. Сейчас
начну по фельдшерским пунктам шерстить.
  -  Давай, шерсти. А я попробую  встретиться с Розой.
  Три серых цыганских палатки пузырились за домом прокуратуры, на опушке
соснового бора, рассеченного широкой лентой шоссейной дороги, уходящей из
райцентра на восток, У обочины шоссе, метрах в двадцати от палаток,
пустовал синенький летний павильон автобусной остановки. Бирюков подошел к
павильону и присел на скамью. Будто дожидаясь автобуса, стал
присматриваться к табору.
  У крайней от дороги палатки старая цыганка в пестром наряде сама себе
гадала на картах. Чуть подальше от нее молодой чубатый цыган медленно
перебирал струны гитары. Рядом с ним худенькая цыганочка кормила грудью
ребенка. За палатками двое шустрый цыганят бросались друг в друга сосновыми
шишками. Старшему, видимо, надоело это. Он проводил завистливым взглядоц
промчавшегося по дороге мотоциклиста и вдруг направился к Бирюкову, Не
дойдя метра три, остановился. Почесал одна о другую пыльные босые ноги,
спросил:
  - Куда едешь?
  - Пока не  еду -  автобус жду, -  ответил. Антон.
  - Дай  пятак -  на пузе и на голове спляшу.
  Бирюков подмигнул;
  - Сам умею плясать.
  - А дым из ушей пускать умеешь?
  -  Нет.
  - Дай сигарету - покажу.
  - Рано тебе курить, - Антон достал из кармана гривенник.- Держи без
пляски и курева,
  - Обманываешь?
  - Ну, почему обманываю?
  - Бесплатно деньги отдаешь.
  - Не  хочешь так брать, расскажи что-нибудь или спой.
  - Чего рассказать?
  -  Как тебя зовут, например.
  -  Ромкой зовут... А спеть чего?
  - Цыганское,  конечно.
  Мальчонка живо схватил монету и, притопывая изо всей силы пятками,
зачастил;

  А  ручеечек-ручеек,
  А  брала воду на чаек,
  А  вода замутилася,
  А  с милым разлучилася-а-а-а..,

  - Хорошая  песня, -  сказал Антон. - Кто тебя научил?
  - Сеструха батькина, Розка.
  - Пригласи ее сюда.
  - Зачем?
  - Чтобы  она сама мне эту песню спела.
  Ромка насупился:
  - Нельзя.
  - Почему?
  - Батька в палатку ее засадил.
  - За что?
  - Рыжих цыганят хотела в таборе расплодить.
  - Чего?..
  - За медом к пасечнику повадилась, вот чего.
  - А кто Розу кнутом исхлестал?
  - Твое какое лело? - огрызнулся Ромка. - Давай еще деньги - сразу две
песни про любовь спою.
  - Лучше   расскажи, кто у тебя лошадь угнал.
  - Я  это знаю, да?
  - Расскажи, что знаешь.
  - Хитрый  ты...
  Ромка разжал кулак, будто хотел убедиться - на месте ли монета, и
внезапно со всех ног стриганул к палаткам. Бирюков пошел следом.
  Вызвать из палатки Розу оказалось не так-то просто,. Старая цыганка,
раскладывающая карты, прикинулась, непонимакицей порусски, а чубатый
гитарист отрицательно покрутил головой. Пришлось показать служебное
удостоверение. Глядя в раскрытые корочки, цыган не столько читал, что там
написано, сколько сверял фотографию с оригиналом. Убедившись, кто перед
ним, ей, нехотя проговорил что-то на своем языке, сидящей рядом цыганке,
только что прекратившей кормить ребенка. Та поднялась и вместе, с ребенком
скрылась в одной из палаток.
  Прошло не меньше десяти минут, пока появилась Роза. Бирюков узнал ее по
синякам на смуглом лице. В отличие от своих соплеменниц, одетых в
крикливо-пестрые наряды с длинными, юбками, Роза была в светленьком
современном платье, обнажающем до колен загоревшие стройные ноги,
исполосованные синяками. Густые смоляного цвета волосы были откинуты за
спину. На шее - бусы из разноцветных крохотных ракушек, в ушах -
клипсы-висюльки. Особенно Бирюкова заинтересовали Розины глаза. Большие, с
сизоватым отливом, они были переполнены ужасом.
  Едва Бирюков заговорил о пасечнике, Роза прижала маленькие ладони к ушам:
  -  Не знаю! Ничего не знаю!
  -  Вы  послушайте... - начал было успокаивать Антон.
  -  Не  буду слушать! Ничего не буду слушать!
  -  Кто вас так напугал?
  - Кровь! Кровь! Кровь! - истерично раз за разом выкрикнула Роза и убежала
к палатке.
  Чубатый  парень с силой ударил по струнам гитары.
  - Что  это с ней? -  сумрачно спросил Бирюков.
  Лицо цыгана нервно передернулось:
  - Собака-пасечник до крови изувечил.
  - За  что?
  - Спроси  собаку!
  Бирюков  повернулся и зашагал к райотделу.
  Слава Голубев к этому времени успел обзвонить все фельдшерские пункты,
расположенные вблизи Серебровки и в райцентре. Ни в одном из них
медицинскую помощь подозрительному раненому не оказывали.
  Решив немедленно ехать в Серебровку, Антон надел форменный пиджак и
фуражку.

                            6. НА ОСНОВЕ ФАКТОВ

  В разгар уборочной страды поймать попятную машину легче всего у районного
элеватора. Именно туда и "подбросил" Бирюкова шофер ровдовского "газика".
  От ворот хлебоприемного пункта тянулся чуть не километровый хвост
груженых "Колхид", самосвалов, бортовых автомашин, армейских трехосок и
"Беларусей" с прицепными тележками. Бирюков показал вахтеру удостоверение,
прошел на территорию элеватора, тоже забитую машинами, и огляделся. У
весовой площадки, в кузове очередного ЗИЛа, пухленькая лаборантка в белом
халате, запуская длинный металлический зонд в золотистый ворох зерна, брала
пробы. Подойдя к ЗИЛу, Антон спросил:
  - Девушка, с кем бы мне в Серебровку  уехать?
  Лаборантка, стрельнув подкрашенными глазами, оглядела с высоты
многочисленные машины и звонко крикнула:
  - Тропынин!.. Иди-ка сюда, родненький!
  -  Поцеловать на прощанье хочешь? -  послышалось  издали.
  Лаборантка, как пикой, погрозила блеснувшим на солнце зондом:
  - Вот этим поцелую -  долго помнить будешь.
  -  Ради этого не пойду.
  -  Иди, родненький, попутчик тебе есть.
  -  А не попутчица?..
  -  По-пут-чик!
  - Я больше попутчиц уважаю, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба,
  -  Болтун, человек тебя ждет.
  - Скажи, чтобы пятерку готовил.
  - Не дороговато ли?
  -  Овес, Верочка, ноне подорожал...
  Из-за кузова ЗИЛа вышел веселый парень в нейлоновой куртке на
многочисленных замках-молниях. Увидев одетого по форме Бирюкова, он опешил:
  - Здравия желаю, товарищ капитан!
  - Здравствуй, земляк, - улыбнулся Антон. - Может, скидку с тарифа
сделаешь?
  - Об чем речь! - Парень смутился, но не стал ронять марку перед
улыбающейся лаборанткой: - Членов профсоюза, участников войны и сотрудников
милиции вожу бесплатно... Вам куда?
  -  До Серебровки.
  -  С ветерком прокачу!

  Промчавшись по окраине райцентра, парень вырулил на магистральную дорогу
и повел свой трехтонный самосвал так лихо, что за приспущенными стеклами
кабины и впрямь запел ветер. Разгоняясь на спусках, машина легко взбегала в
гору, и встречные грузовики пролетали мимо, как пули.
  -  Не  залетишь на крутом  повороте? -  спросил Антон,
  - По семь ездок в день на элеватор гоняю. Не только повороты, каждый
камешек на дороге изучил.
  -  Тебя как зовут?
  - Торопуня... - парень смущенно поморщился. - То есть фамилия моя -
Тропынин. А по имени-отчеству я полный тезка академика-космонавта Королева.
  -  Сергей Павлович, значит?
  -  Угадали. А вы  не родня нашему  председателю?
  -  Сын его.
  - То-то смотрю, вылитый портрет Игната Матвеича, с той лишь разницей, что
лет на тридцать моложе. - Тропынин, гуднув в знак приветствия встречной
машине, помолчал. - А что в Серебровку едете, а не в Березовку, к
родителям?
  -  Дела ведут, Сергей Павлович.
  -  По убийству пасечника, наверно?..
  - По   нему. Что  в Серебровке об этом говорят?
  - А чо говорить?.. Укокошили цыгане ни за грош, ни за копейку, - Тропынин
скосил глаза на Антона. - Слышал, в райцентре возле прокуратуры табор осел.
Наверно, прокурор за цыган взялся?
  - Допустим, - ответил    Антон.
  - Козаченку жалко - дядька толковый. Да, собственно, и не он убил Гриню.
  -  Кто же?
  -  Левка или Роза.
  -  Какой Левка?
  -  Чубатый гитарист из табора.
  -  Почему так думаешь?
  -  Предполагаю на основе фактов...
  Самосвал стремительно спускался к мостику через узкую, поросшую камышом
речку, названную из-за крутых спусков к ней Крутихой. Перед самым мостиком
Тропынин резко тормознул и, прижав машину к правой кромке дороги, заглушил
двигатель. Достал из-под сиденья резиновое шоферское ведро, склеенное из
куска старой камеры.
  -  Водички надо подлить...
  Бегом спустился под мостик, зачерпнул воды и так же быстро вернулся.
Наливая воду в горловину дымящегося паром радиатора, заговорил:
  - Вот. товарищ капитан, чтоб в рубашках двигателя ие образовывалась
накипь, воду на охлаждение беру только в Крутите. Речка вроде как все
другие, но вода в ней будто с антинакипивом...
  Тропынин одной рукой ловко закрыл крышку на горловине, выплеснул на
дорогу остатки воды и, сунув заклеенный кусок камеры под сиденье, лихо
вскочил а кабину.
  - Так какие, же у тебя, Сергей Павлович, факты по убийству Репьева? -
спросил Бирюков, когда самосвал угрожающе зарычал и, разгоняясь, рванулся
через мостик в гору.
  - А на основе фактов, товарищ капитан, такое кино выходит...
Левка-гитарист без ума любит Розку, но, по каким-то цыганским обычаям, ему
на ней жениться нельзя. Обычай - обычаем, а цыганская кровь кипит... Гриня
Репьев, понятно, от скуки за цыганочкой ухаживал, но Левка всерьез это
принял. Лично мне говорит: "Зарежу собаку-пасечника, если к Розке
приставать не перестанет". Я, понятно, Гриню предупредил, но Гриня ж -
баламут. Зальет, бывало, глаза водкой и - все ему до фонаря. Вот
добаламутился...
  - Когда убили пасечника. Левка с другими цыганами в мастерской работал, -
сказал Антон.
  - Не было его там.
  - Кузнец Половников говорит, что утром все цыгане вышли на работу.
  - Может быть, в восемь утра и все, но полчаса девятого Левки в мастерской
не было. В это время я туда подъехал фару подлатать. Козаченко за час ее
выправил, и мы с Андрюхой Барабановым укатили. Левки все еще там не было.
  -  По пути его не видел?
  - Нет. Я сразу рванул к комбайнам на Поповщину. Так по старинке у нас
зовется пшеничное поле, которое правее пасеки.
  - Знаю это поле.
  - Ну, значит, загрузился я от комбайнов и по старому тракту газанул к
шоссейке. Поравнялся с пасекой - сигналю... - Тропынин внезапно осекся. -
Стоп, машина, задний ход... Пропустил одни факт. Когда ехал к комбайнам, у
пасеки высадил Андрюху Барабанова. Меду тот хотел прихватить для
родственников - в райцентре живут. Договорились, что Андрюха будет ждать
меня против пасеки на старом тракте. Подъезжаю - нет его. Посигналил -
глухо. Тормознул, еще посигналил - ничего. Значит, думаю, махнул Андрей на
шоссейку пешим ходом и на другой попутке укатил...
  -  В какое время ты сигналил у пасеки? - спросил Антон.
  - Ровно в одиннадцать, - посмотрев на часы, ответил Тропынин. - Андрей
завтра прикатит из Новосибирска на новой "Ладе". Бы его порасспрашивайте
толком. Может, он потому и не дождался меня, что на пасеке ЧП случилось.
  -  Барабанов в  Новосибирск за машиной   уехал?
  - Ну! Машины-то оформляют на оптовой базе облпотребсотова, которая в
Клещихе находится.
  - Почему он через райцентр поехал? Проще было сесть на электричку в
Таежном.
  - Пятьсот рублей у Андрея не хватало на "Ладу", хотел в райцентре
перехватить у родственников.
  Бирюков вспомнил, как следователь Лимакин рассказывал об автомобильном
следе, пригладившем след телега. Спросил.
  -  Цыганскую подводу, Сергей Павлович, не видел, когда ехал
по старому тракту?
  - Подводу - нет, а самих цыган видел, когда порожняком возвращался с
элеватора. На шоссейке они "голосовали". Это уже в половине первого было.
  -  Левка и Роза были среди цыган?
  - Не разглядел. - Тропынин резко остановил самосвал и показал на жнивье
влево. - Вот, как раз на этом месте весь табор гуртовался.
  Бирюков вылез из кабины и перешел через дорогу. Судя по затоптанной
стерне, на ней не раньше, как вчера, топтались десятка два человек. По
разбросанным консервным банкам можно былр догадаться, что люди здесь даже
обедали. Пыль от беспрестанно проносящихся по дороге машин успела прикрыть
жнивье, поэтому искать что-то характерное было бесполезно.
  Антон знал это место еще с детской поры, когда в нынешнем жнивье в летнюю
пору густо кудрявился фиолетовый клевер. До серебровской пасеки отсюда было
километра два, а до железнодорожного разъезда Таежный, где нашлась
цыганская лошадь, - около пяти. Через дорогу от жнивья до самой Серебровин
тянулись густые березовые колки.
   Неожиданно вспомнилась фотография завязанной в хозяйственвую сетку банки
с медом на цыгаиской телеге. Антон подошел к самосвалу и спросил у
Тропынина:
  - Сергей Павлович, в какую посуду Андрей Барабанов хотел меду взять?
  - Стеклянную трехлитровую банку в сетке он вез из Серебровки, - ответил
Тропынин. - А чо такое?..
  -  Да так, ничего, - сказал Бирюков.
  Едва Антон сел в кабину, Тропынин включил скорость и посмотрел на часы:
  - В Серебровку вас отвезу да еще одну ездку на элеватор сделаю. Обещал
бригадиру сегодня рекорд поставить.
  -  О Розе что-нибудь можешь рассказать?
  - А чо о ней говорить?.. С виду Роза легкомысленная, но на самом деле
строгая.
  - Ты говорил: Левка  или она убили пасечника.
  - Ну, это я так, от фонаря, сказал, хотя Роза может номер отмочить... -
Гриня Репьев имел привычку, с девчатами руки распускать. Вполне могло
случиться; сунулся он к Розе, а та вгорячах полосонула его ножом по горлу.
Дед Лукьян Хлудневский вчера рассказывал, что Грине как литовкой горло
распластали...
  - Ружья  никакого у пасечника, не было?
  - В прошлом году держал Гриня на пасеке казанцевскую переломку
шестнадцатого калибра. Кажется, участковый Кротов у него то ружьишко
конфисковал.
  - Друзья какие-нибудь  к Репьеву на пасеку захаживали?
  - Не было у него друзей. Так разве... бутылку на троих с кем раздавит.
  -  А из прежних  дружков в Серебровке никто не появлялся?
  - О прежних своих дружках Гриня даже пьяный ни слова не говорил. Может,
он на пасеке скрывался от них, а?..
  Бирюков промолчал. Среди поредевших березок показались шиферные крыши
серебровских домов. Тропынин быстро спросил;
  -  Вас к бригадной конторе подвезти?
  -  К участковому, - ответил Антон.

                          7. ЗАГАДОЧНЫЙ  ВЫСТРЕЛ

  Участковый инспектор Кротов с наслаждением ел арбуз. Отрезав ломоть, он
пристально разглядывал его, кончиком ножа терпеливо выковыривал каждое
зернышко, вздыхал и, жмурясь от удовольствия, сочно вгрызался в рубиновую
мякоть. Управясь с одним ломтем, неспешно вытирал руки, затем губы
полотенцем. Хрустя спелой арбузной коркой, отпахивал новую порцию и
повторял все в строгой последовательности.
  Занятый столь аппетитным занятием, участковый увидел Бирюкова, когда тот
уже поднялся на крыльцо. Кротов смущенно бросил на стол недоеденный
наполовину ломоть, торопливо провел ладонью по губам и, скомкав полотенце,
выскочил из-за стола так проворно, словно ему предстояло рапортовать
внезапно нагрянувшему начальству.
  - Разрешите, Михаил Федорович? - входя в распахнутую настежь дверь,
проговорил Антон.
  -  Добро пожаловать, товарищ Бирюков!  -  отчеканил Кротов.
  Он энергично тряхнул протянутую для рукопожатия ладонь и снизу вверх
посмотрел рослому Антону в глаза. - С прибытием на родную землю!
  - Спасибо, Михаил Федорович.
  - Недавно звонил подполковнику Гладышеву. Хотел сообщить о некоторых
результатах, однако тот посоветовал дождаться вашего прибытия и доложить
вам все в подробном виде.
  -  Есть новости?
  - Относительные, - участковый широким жестом показал на арбуз, -
Присаживайтесь к столу, товарищ Бирюков, угощайтесь. Вчера сельпо
порадовало нас дарами юга, вся деревня их покупает. - И, не дожидаясь
согласия Антона, разрезал остатки арбуза на крупные ломти.
  Антон, усевшись за стол, выбрал один из ломтей. Кротов пристроился
напротив, сразу сказал:
  - Располагаю устными сведениями, что на прошлой неделе в Серебровке при
загадочных обстоятельствах произведен как будто ружейный выстрел. Кто
стрелял, пока установить не удалось...
  Осторожно стряхнув с арбузного ломтя созревшие черные зерна, Антон
вопросительно посмотрел на участкового. Кротов, выдержав паузу, в
свойственном ему канцелярском стиле стал рассказывать, как неделю назад
жена бригадира Гвоздарева, работающая в Серебровке почтальоном, в середине
дня слышала негромкий выстрел. Где стреляли, она толком не поняла, однако
предполагает, что выстрел раздался или во дворе Степана Екашева, или в
соседней от него усадьбе деда Лукьяна Хлудкевского. Кротов пытался выяснить
этот вопрос и попал в странное положение: Хлудневский со своей старухой
уверяют, будто стреляли у Екашева, а Степан Екашев говорит, что слышал
выстрел у Хлудневских.
  Смакуя тающую  во рту  арбузную мякоть, Бирюков спросил:
  - У  кого из них ружья?
  - У Лукьяна Хлуяневского штучная двуствольная тулка выпуска тридцатого
года. Ружье смазано. Признаков недавнего употребления на нем не обнаружено.
Степан Екашев от роду огнестрельного оружия не имел. Правда, к нему
приезжает из райцентра сын Иван - заядлый охотник...
  Бирюков, вспоминая, задумался:
  - Иван, кажется, самый старший  из сыновей Екашева?
  - Так точно. На кирпичном заводе в райцентре работает. Передовик труда,
районная газета неоднократно о нем писала.
  - Давно он в Серебровке был?
  - На прошлой неделе. Помогал Степану сдавать соленые грибы сельповскому
заготовителю. Нынче у нас, как говорят, аномальный год выдался - вторая
волна груздей, вместо августа, в начальных числах сентября пошла. - Кротов
сделал многозначительную паузу. - И еще одна загадка, товарищ Бирюков, мне
покоя не дает. Хлудневский заявляет, будто со дня выстрела у него пропал
кобелек. Букетом звали. Безвредный был песик. Больше пяти лет у Лукьяна
жил, а тут пропал.
  - Михаил Федорович, Сергею Тропынину можно верить? - вдруг спросил Антон.
  - Торопуне?.. При официальном разговоре, полагаю, можно. Парень
работящий, хотя в поведении много ветрености. Большой любитель почесать
язык и непревзойденный проказник на всевозможные причуды.
  - Так вот, Тропынин говорит, что в прошлом году Репьев держал на пасеке
ружье...
  - Так точно. Шестнадцатый калибр системы Казанцева. Из-за отсутствия
регистрации и охотничьего билета одностволка у Рельева мною была изъята и
сдана в районный охотничий магазин с оформлением всех установленных законом
документов.
  -  А молодого цыгана Левку из табора знаете?
  - Знаю, На гитаре виртуозно играет и пляшет отменно. Бирюков положил на
стол арбузную корку. Достал носовой платок, чтобы вытереть руки, но Кротов
подал ему полотенце и поинтересовался:
  - Вероятно, о Левкиной ревности слышали?
  -  Слышал. Это правда?
  - Был такой случай, когда Левка брал Репьева за грудки, но до драки дело
не дошло. Имею сведения, что после того они помирились. Вы другой
информацией располагаете?
  - Есть предположение, что цыгане крепко поссорились с Репьевым.
Попытаться бы осмыслить корни этой ссоры. И с выстрелом надо разобраться.
Хлудневский дома?
  Кротов посмотрел на часы:
  -  Вероятно. Вас проводить?
  - Если не трудно...
  Участковый снял со стены в прихожей форменный пиджак с такими же, как у
Бирюкова, капитанскими погонами и стал одеваться.
  Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел
простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. За ним
прогнулась подернутая зеленоватым мхом крыша когда-то добротного
крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а
сам дом от времени будто врос в землю и съежился. Участковый показал на
него:
  - Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, запустил
усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.
  -  Болеет?
  - Трудно сказать... Ни сам Екашев, ни его старуха ни разу у врачей не
были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это.
Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота
держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три
часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха
прибежит, управится со скотиной и опять - на помощь Степану. А тот, не
разгибаясь, день-деньской машет литовкой. Так, по-бурлацки, в Серебровке,
хроме Екашевых, уже давно никто не работает. В сенокосную пору правление
колхоза выделяет специальный трактор с косилкой, и тот по очереди всем
накашивает для личного скота. А Екашевым невтерпеж управиться с покосом, по
старинке привыкли жилы рвать.
  - Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, - сказал Антон.
  - Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю
Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви,
однако Степан своего ремесла не бросает - идут некоторые к нему с заказами.
  -  Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?
  - Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с
ремонтом. Что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме
Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели.
А последний - не удался. Был судим за хищение и где теперь находится, не
известно.
  -  Это Захар, что ли?
  -  Он самый. Знаете?
  - В школе вместе учились, только он и восьми классов не закончил. Когда
его осудили?
  - Еще до того, как вы после института в наш райотдел приехали работать.
Скотником в бригаде Захар числился и, представляете себе, занялся
систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на
водку денег не хватало...
  Разговаривая, подошли к дому Хлудневского. Кротов распахнул калитку и
пропустил Бирюкова вперед. Дед Лукьян, сидя на крыльце, перебирал свежие
грибочки. Увидев сразу двух капитанов милиции, он с завидной для его лет
легкостью вскочил на ноги.
  - Вольно, дед Лукаян, сам рядовой, - пошутил Кротов.
  Старил смущенно потеребил белую бороду:
  - Думал, военное начальство нагрянуло, а тут все свои, - И, прищурясь,
посмотрел на Антона: - Если не ошибаюсь, Игната Матвеича сын?..
  - Он самый, - подтвердил Кротов. - Теперь начальник уголовного розыска
нашего района. Имеет желание с тобой побеседовать. Букет так и не нашелся?
  -  Нет, Михаил Федорович.
  -  Агафья Васильевна в избе?
  - В сельпо подалась Агата. Говорят, там со вчерашнего дня арбузами
торгуют.
  - Тогда веди нас в избу. Составим разговор без посторонних наблюдателей.
  - Милости прошу, милости прошу, - заторопился Хлудневский.
  Кротов и Бирюков следом за стариком прошли в светлую горницу,
обставленную скромной мебелью. В переднем углу висела потемневшая старая
икона, рядом с которой на большом цветном плакате улыбался космонавт Юрий
Гагарин. Весь угол под иконой занимал телевизор с большим экраном.
  Участковый бросил короткий взгляд на икону и усмехнулся:
  - Телевидение, дед Лукьян, смотришь, а от бога отвыкнуть не можешь.
  - По мне, что есть бог, что нет. Агата с молодости к нему привыкла, будто
курящий мужик к табаку, - Хлудневский быстренько переложил с одного из
стульев на стол пачку номеров районной газеты. - Да вы присаживайтесь,
присаживайтесь! В ногах, как говорится, правды нет.
  Разговорились. Старик довольно быстро пересказал, как он обнаружил
убитого пасечника. Затем перевел беседу на запоздавший и необычайно богатый
урожай грибов в этом году. Стал перечислять наиболее грибные места, которые
успел обойти прежде, чем, сгорая от жажды, завернул на пасеку. Антон знал
перечисленные делом Лукьяном колки. Находились они далековато от пасечной
избушки, и в том, что старик не слышал выстрела, которым убили Репьева,
ничего странного не было. Когда же Бирюков спросил о "загадочном" выстреле
в Серебровке, Хлудневский без всякого сомнения заявил:
  - У Степки Екашева за амбаром бабахнуло. Мы с Агатой на дворе как раз
были, грибы перебирали и ошибиться насчет выстрела не могли.
  -  Не спрашивали у Екашева, кто стрелял?
  -  Не вожу я с ним дружбы.
  -  Почему?
  - Душа моя не принимает таких людей. Жаден до невозможности Степка.
Старухи наши часто встречаются, а мы со Степаном так, мимоходом...
здравствуй - будь здоров.
  Бирюков машинально посмотрел на лежащие на столе газеты и вдруг вспомнил
о пыжах, обнаруженных оперативной группой.
  -  За этот год районка? - спросил он Хлудневского.
  Тот утвердительно кивнул:
  - За этот. Интересный рассказ с продолжением печатается потому и собираю
все газетки подряд.
  -  Можно посмотреть?
  -  Почему ж нельзя.
  Дед Лукьян придвинул газеты к Бирюкову. Антон быстро перебрал всю пачку и
неожиданно для себя отметил, что из августовских номеров не хватает одного
лишь номера за девятое число, то есть того самого, из которого были сделаны
пыжи. На вопрос - куда исчезла эта газета? - Хлудневский с искренним
недоумением пожал плечами:
  - Агата, должно быть, куда-то подевала. Сколько ни наказываю, чтобы не
брала, а она все продолжает брать без моего ведома.
  -  А сами вы, случайно, никому не отдали этот помер?
  - Ни-ни! Очень увлекательное продолжение, второй месяц подряд читаю. Про
наши места написано. Вот смотрите, "Тайна Потеряева озера" называется... -
дед Лукьян ткнул пальцем в рисованный заголовок и вдруг старательно
принялся перебирать газеты.
  Пока он занимался этим делом, из магазина вернулась с большущим полосатым
арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым
вопросом:
  - Сознавайся, старая, куда подевала газетку за девятое августа?!
  - Будто я их разглядываю, когда беру, - поздоровавшись с Кротовым и
Бирюковым, ответила старуха. - Чего случилось-то?
  - Продолжение разрознила, елки-моталки! - вспылил дед Лукьян. - Сколько
раз наказывало не трожь без спросу!
  - Тю, старый! Какая муха тебя сегодня укусила? Чего, говорю, случилось?
  - Ничего страшного, Агафья Васильевна, - постарался успокоить Антон.-
Просто газета потерялась.
  Старуха смущенно пожала плечами и вдруг виновато посмотрела на деда
Лукьяна:
  - Две недели назад, может, попозже я в одну газетенку кусок соленого сала
завернула для Екашихи. Это ж надо так жить? На покос люди собираются и
всего-навсего берут буханку хлеба да жбан молока. Много ли на таких харчах
протянешь? Сердце мое не вытерпело, отнесла Екашихе кусок свиного сала.
  - Сколько наказывал: не трожь газетки! - опять вскипел Хлудневский.
  Бабка Агата с укором покачала головой:
  - Копеечный клок негодной бумаги пожалел. - И, словно меняя неприятный
для нее разговор, обратилась к участковому: - Михал Федорыч, а до тебя
Федя-кузнец направился. Арбуз от магазина попутно подмог мне донести.
  -  Чего это он ко мне надумал?
  -  Не ведаю, Федорыч. Хмурый шел...
  Кротов вопросительно посмотрел на Бирюкова. Антон уже понял, что вряд ли
дед Лукьян теперь расскажет что-то откровенное, поднялся.
  Возле угрюмо съежившегося дома Екашевых стояли два самосвала с зерном. Их
номера были городскими. Кротов недовольно проговорил:
  - Зачастили приезжие водители к Степану в гости. Надо срочно прикрывать
левоту.
  -  Что они у него нашли? - поинтересовался Бирюков.
  -  Любители выпить разнюхали подпольный винзавод.
  -  Екашев занимается самогоноварением?
  - Так точно. Уголовное дело против него возбуждено по признакам статьи
сто пятьдесят восьмой. Подполковник Гладышев поручил мне провести дознание,
но вот убийство Репьева все планы спутало... - Кротов кашлянул. - Полагаю,
вы не случайно заинтересовались у Хлудневского газетой?
  - На пасеке обнаружены пыжи, изготовленные из районной газеты за девятое
августа.
  Кротов чуть было не остановился:
  -  Предлагаю немедленно побывать у Екашева.
  -  Не надо, Михаил Федорович, спешить.

                             8. ЗОЛОТОЙ КРЕСТ

  Низенькая, под стать самому Кротову, жена участкового на вопрос - заходил
ли кузнец? - ответила прямо-таки в кротовскои стиле:
  - Только что был. По какому вопросу хотел видеть, не сказал. Просил, по
возможности, заглянуть к нему домой.
  Над Серебровкой уже загустели вечерние сумерки. Во дворах мычали
вернувшиеся с выпаса недоеные коровы, хозяйки брякали подойниками. Недалеко
от деревни, сразу за поскотиной, глухо рокотали работающие комбайны.
  Окна Кузнецова дома чуть-чуть желтели, словно за ними горела тусклая
коптилка. Снаружи дом почти не отличался от других серебровских домов, но,
войдя в него, Бирюков поразился "оригинальностью" планировки. Громадная, во
всю величину дома комната казалась пустующим спортивным залом,
незначительную часть которого занимала высокая русская печь, прижавшаяся к
стене слева от порога. Вдоль всей правой стены, под окнами, тянулась
широкая лавка. Уходящий вдаль ее конец упирался в старинный буфет с
обломанными наполовину резными украшениями. У противоположной стены стояла
самодельная деревянная кровать заправленная байковым одеялом. Над кроватью
- рисованный ковер с лебедями, но без традиционной целующейся парочки. В
изголовье кровати, свернувшись клубком, спал пушистый черный кот. Возле
печи стоял небольшой стол, рядом с ним - две табуретки. За столом -
старинный сундук. На шпагате, протянутом от притолоки за печь, сушились
пучки травы-кровохлебки. На столе лежала старая зачитанная Библия.
  Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный
иконостас, была увешана иконками и цветными литографиями с божественными
сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медных цепочках фиолетовая
стеклянная лампадка с тонкой восковой свечкой, а под самым потолком тускло
светилась маломощная электрическая лампочка.
  Рассматривая от порога иконы, Антон с некоторым замедлением сообразил,
что, кроме черного кота, в доме никого нет. Кротов как глянул и не то шутя,
не то серьезно, произнес:
  -  Федо-о-ор! Ау-у-у...
  -  Ор-ру-у!.. - коротко отозвалось эхо.
  Кот, вскинув голову, сверкнул зеленоватыми глазами я опять свернулся
клубком. За дверью послышались грузные шаги. Дверь скрипнула, и с
подойником парного молока вошел кузнец. Сияв с медно-рыжей седеющей головы
картуз, он поклонился Кротову:
  - Здоров будь, Михаил Федорыч. - повернулся к Антону: - И вы, молодой
человек, здравствуйте. - Прошагал к буфету. Достал из него несколько
глиняных кринок. Начал сцеживать в них молоко. - Садитесь там... Разговор,
можа, долгий получится... Вот с хозяйством справлюсь...
  - Так, Федя, и живешь, как на казарменном положении, - усаживаясь на
лавку возле окна, вздохнул Кротов. - Корову сам доишь. Разве мужское это
занятие, к примеру спросить?.. И чего ты только терпишь холостяцкую жизнь?
  -  Бог терпел и нам велел, - спокойно ответил кузнец.
  - Женился бы давным-давно, детишек завел. Это - цветы жизни, можно
сказать.
  -  Пошли тебе бог их полный букет,
  -  У меня, Федя, внуки уже имеются.
  -  И слава богу.
  - Вот дался тебе бог. Влип ты, Федя, в религию, как несмышленая муха в
мед.
  Кузнец не ответил. Он разливал по кринкам молоко неторопливо, словно
тянул время. Остатки из подойника плеснул в консервную банку на полу,
скомандовал:
  -  Жук!
  Дремавший на кровати кот черной молнией метнулся к банке. Кузнец молча
вынес кринки. Потом достал из печи тугун с горячей водой. Ополоснув
подойник, выставил его за дверь. Погремел во дворе рукомойником. Шикнул на
загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако
начинать разговор не торопился. Убрал со стола Библию, как будто она ему
мешала. Придвинул к столу табуретку. Сел и уставился в пол.
  -  Как понимать твое молчание, Федя? - не вытерпел Кротов.
  Кузнец тяжело вздохнул:
  - Чудится мне, Михаил Федорыч, что погиб пасечник за золотой крест...
  Кротов недоуменно переглянулся с Бирюковым. Хмыкнув, сказал:
  -  Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление.
  - Я не заявляю - подсказываю, из-за чего убийство могло совершиться.
  - Нам подробности надо знать, - вмешался в разговор Антон, а Кротов тут
же представил его кузнецу:
  - Это товарищ Бирюков, начальник уголовного розыска района.
  Кузнец ничуть не удивился:
  - Бирюковых издали по обличью видать. - И с паузами, словно взвешивая
каждое слово, стал рассказывать, как недавно пасечник Репьев предлагал ему
за тысячу рублей архиерейский крест с изображением распятия. Крест был
старинный и стоил намного дороже, чем тысяча.
  - Где Репьев взял эту церковную реликвию? - спросил Антон. - Не
поинтересовались у него?
  - Спрашивал. Гриня сказал, будто бы в роднике близ цыганского табора
нашел.
  - Из Америки с подземным потоком выплыл? - иронично вставил Кротов, но
кузнец вполне серьезно ответил:
  - Нательные золотые да серебряные крестики, были случаи, люди и раньше в
роднике находили. Часовня в старое время стояла там. С годами разрушилась.
Остатки бревен Степан Екашев _ безбожник в войну на дрова себе увез, оттого
и чахнет теперь здоровьем...
  - Откуда же, Федя, кресты в роднике? - недоверчиво спросил Кротов.
  - Видно, служители после революции зарыли их в землю, а вода подмыла.
Кресты не для земли делаются.
  -  По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?.
  -  Мог найти, а мог и украсть.
  -  У кого?
  -  У тех же цыган.
  -  Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?
  Кузнец торопливо перекрестился:
  - Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего кто-то другой
на Гриню руку наложил.
  -  Кто же, по-вашему? - спросил Антон.
  - Я ж ничего не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой
крест.
  - Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не
обнаружен?
  Кузнец растерянно посмотрел на Бирюкова, затем на Кротова, но ни слова не
произнес.
  - Вопрос поставлен конкретно... - строго-официальным тоном начал Кротов,
однако, перехватив осуждающий взгляд Антона, закончил мягче: "Ты, Федор
Степаныч, не скрывай, сам понимаешь, преступник должен быть наказан.
  - Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест на пасеке, можа, нет. У
меня другая думка: пока Гриня не показывал золото - был жив и невредим, а
как только показал - сразу жизни лишился.
  Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни
старался узнать у кузнеца что-нибудь определенное, тот отделывался
туманными предположениями и вроде бы даже сожалел, что затеял этот
разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Бирюков
несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не
может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон
сказал:
  - Федор Степанович, коль уж начали помогать розыску, то помогайте до
конца.
  -  Боюсь с толку вас сбить, - мрачно обронил кузнец.
  -  Не бойтесь. Мы разберемся.
  Лицо кузнеца как будто посветлело. Глядя на иконы, он вдруг перекрестился
и, повериумпясь к Бирюкову, словно извиняясь, заговорил:
  - Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции
спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху
сказал, что все, а как после одумался, то одного не было...
  -  Кого именно?
  - Левкой его зовут, - тихо сказал куэнец и опять перекрестился. - Прости
меня, господи, грешника твоего. Не по злому умыслу сказал неправду, извелся
от такого греха за сутки.
  -  Почему Левка не вышел в то утро на работу?
  -  Этого не ведаю.
  Черный кот, вылакав байку молока, сыто потянулся, подошел к порогу и
уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец
поднялся и выпустил его за дверь. После этого опять сел у стола.
Морщинистое лицо его теперь заметно повеселело.
  Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре на пасеке
не обнаружили даже столового ножа, необходимого в повседневном обиходе.
  - Михаил Федорович, - обратился он к Кротову, - у Репьева был.
какой-нибудь нож?
  - Безусловно. Охотничий... Понимаете, товарищ Бирюков, как зима ляжет, в
селе начинается массовый забой личного окота. Это праздничный месяц для
Грини Репьева был - нанимался резать свиней да бычков. Туши свежевать
мастерски умел. Денег за работу не брал, а поллитровку и свеженины на
закуску родную сковороду - обязательно.
  - Сломал Гриня недавно тот ножик, - неожиданно сказал кузнец.
  Кротов удивился:
  - Мне этот факт не известен.
  - Сам Репьев говорил, просил сделать финку. Я отказался, дескать, не имею
права такие ножи изготовлять.
  -  Правильно поступил, Федя.
  Антон, задумавшись, спросил:
  - До того, как поселяться на пасеке, Репьев у кого в Серебровке жил?
  - У Екашевых, - быстро ответил Кротов. - Имеются какието предположения?
  -  Просто связь ищу...
  От куэнеца Бирюков и Кротов ушли поздно, коода деревня уже засыпала.
Тишину прохладной ночи нарушал лишь приглушенный расстоянием гул комбайнов,
работающих в ночную смену.
  -  Полагаю, заночуете у меня? - опросил участковый.
  - Нет, Михаил Федорович, пойду в Березовку, - ответил Антон. - Надо
проведать родителей, почти год их не видел.
  - Зачем идти? На мотоцикле через пять минут там будем. А утречком эа вами
подъеду.

                         9. ВОТ ТАКИЕ БЫВАЮТ ЛЮДИ.

  В доме Бирюковых заполночь горел свет. Хлопотавшая на кухне Полина
Владимировна, как всегда, не то удивленно, не то обрадованно всплеснула
руками:
  - Антоша, сынок! Вот не ведала - не гадала. Слышу, мотор под окнами
фыркнул. Подумала, наконец-то отец с полей вернулся, а тут ты заходишь.
Надолго ли заглянул?
  - На одну ночь, - поцеловав мать, ответил Антон. - По работе приехал.
  - Наверно, с пасечником серебровским разбираться?
  - С ним.
  - Ох, сынок, какое несчастье ужасное стряслось... - Полина Владимировна
суетливо стала доставать из буфета посуду. - Сейчас ужин соберу, отец
вот-вот должен подъехать. Да ты снимай пиджак, умывайся с дороги...
  Повесив на вешалку фуражку и пиджак, Антон снял галстук. Расстегнул ворот
рубахи, быстренько умылся и, присев к столу, спросил:
  -  Дед Матвей спит?
  - В поле с отцом на машине утянулся. Ворчит, мол, надоело телевизор
смотреть, вези, Игнат, по полям - хочу своими глазами увидеть, чего там
ныне делается.
  -  Все здоровы?
  - Слава богу. С прошлой недели у отца в плече осколок заныл, так у него с
самой войны к непогоде плечо ноет.
  -  Значит, ненастье ожидается?
  - Позавчера, говорят, над райцентром весь вечер гроза бушевала, а у нас
ни дождинки не выпало. - Полина Владимировна тревожно посмотрела на сына: -
Видать, запутанное убийство, если тебя из Новосибирска прислали с ним
разбираться?
  - Я, мам, теперь в районе буду работать начальником отделения уголовного
розыска.
  - Зачем, сььнок, тебе это начальствование? В петлю ведь голеву суешь.
  -  Ну, какая ж тут петля?
  - А вот такая... Уголовники не пышки в карманах таскают - револьверы да
ножики. Устроился бы ты лучше адвокатом.
  Антон улыбнулся:
  - Если все юристы перейдут в адвокаты, кто же ловить преступников станет?
  -  Кому нравится, тот пусть и ловит.
  -  Вот этим я и занимаюсь.
  -  Так ведь риск-то какой, Антоша...
  -  Волков бояться - в лес не ходить.
  -  Тревожусь я за тебя.
  -  Не тревожься, мам. Не тах черт страшен, как его малюют.
  -  Это тебя еще жареный петух не клевал...
  Осветив окна фарами, у дома -остановился "газик". Лязгнули дверцы, и
послышался громкий голос деда Матвея:
  - Не доказывай мне, Игнат, что попало! Поповщина - земля пшеничная, а за
Винокуровским наделом пшеница никогда не родилась. Там же хвощ сплошной,
закисленная почва. Вот рожь в нынешнем году ты на том кляну собрал бы.
  -  На удобрения с агрономом понадеялись.
  - Чо, паря, твои удобрения? Химия есть химия! Отравили землицу - и
только!
  -  Ну, батя, не перегибай.
  - Скажи, недогибаю! За тем же Винокуровским наделом, помнишь, сколько
тетеревов раньше водилось? Осенью березки от них чернели! А теперь?..
Напылили химией так, что сороки дохнут. В природе, Игнат, все с умом
построено...
  -  Вот с умом и надо улучшать.
  -  Если б он у каждого ум тот был!..
  Полина Владимировна улыбнулась Антону:
  -  Опять просчет обнаружил наш дед Матвей. Бушует!
  Дверь отворилась. Держа под мышкой огромный арбуз, в кухню вошел Игнат
Матвеевич Бирюков, За ним, задиристо выставив белую бороду и сердито
пристукивая дубовым батогом, сутудо ступал высоченный дед Матвей.
  Антон обнял отца, затем - деда. Засмеявшись, спросил:
  -  Воюешь с молодежью, дед?
  - А чо на них смотреть, едри-е-корень! Помешались люди на химии,
отравляют землю и живность.
  -  Здоровье как?
  - Лучше, чем у пионера! - дед Матвей подмигнул, - Повышенное
обязательство взял: дожить до сотни лет.
  -  Сдержишь слово?
  -  Бирюковы никогда болтунами не были.
  - Умывайтесь, полуночники, ужинать станем, - пригласила Полина
Владимировна и посмотрела на мужа: - Арбуз-то откуда? В райцентр заезжали?
  - Это в Серебровку завезли. Завтра нам обещают, - ответил Игнат
Матвеевич.
  За ужином шел обычный разговор. Дед Матвей не терпел бесхозяйственности
и, обнаружив таковую, сурово отчитывал провинившихся. Вот и сейчас не скоро
он отвел душу, но уж отведя и допив чай, сразу удалился на покой. Полина
Владимировна собрала посуду. Антон с отцом остались наедине.
  -  Ну, что там, на пасеке? - сразу спросил Игнат Матвеевич.
  -  Кротов сказал: ты по этому делу приехал.
  -  Пока - загадка, - ответил Антон.
  -  Не скрывай; на кого след наводит?
  -  Честно говорю, скрывать нечего.
  -  Неужели убийца все следы замел?
  - Следов много, но их расшифровать надо. Пока все шишки валятся на цыган,
однако, насколько я успел сориентироваться, не в цыганах дело. Старых
дружков Репьева надо искать. Знаешь откуда Репьев к вам приехал?
  - Знаю. Но старые дружки, как мне известно, к нему не наведывались..
  - Так они тебе и представятся! Пасека - на отшибе. Кто там у Репьева
бывал, сам бог не знает. Кстати, Репьев о своем прошлом не рассказывал?.
  - Толковали мы с ним на эту тему. Наказание он отбывал с Захаром
Екашевым, который в одном классе с тобою учился. Освободились из колонии
вместе. Захар сговорил Репьева заехать в Серебровку. Тому приглянулись наши
места, решил остаться в колхозе.
  -  А за что в колонии оказался?
  - Ребенка украл. История такая... Умерла молодая женщина, а зять с тещей
не поделили годовалого мальчика. Жили они в разных городах. И вот эта самая
теща за две с половиной тысячи уговорила Репьева выкрасть внука. А чтобы
сразу не навести следствие на нее, условились, что Репьев с полгода
подержит мальчика у своих родителей, выдав его за своего внебрачного сына.
После этого старуха обещала заплатить еще две тысячи, а сама на пятый месяц
отдала богу душу. Оказавшись в пиковом положении, Репьев надумал сорвать
деньги за украденного ребенка с папаши. На этом "бизнесе" и попался.
  - Уголовных привычек за ним не замечалось?
  - Нехорошие замашки у Репьева, конечно, были - семь лет ведь общался с
уголовниками, - однако ни воровством, ни хулиганством он не грешил. Вот
спиртным злоупотреблял, И то, надо сказать, последнее время умереннее стал
пить. На прошлой неделе я заезжал к нему на пасеку, потолковали по душам.
Предупредил его крепко. Он дал слово, что со временем или сам избавится от
водочной заразы, или поедет лечиться.
  -  А где Захар Екашев теперь? - опять спросил Антон.
  - Мотается по белу свету. Как-то разговаривал я со Степаном, говорит, в
воду Захар канул. Из всех сыновей только старший, Иван, стариков навещает.
Остальные разъехались, и как будто не существует для них родителей.
  -  Что это они так?
  - Сам Степан виноват. С детства замучил парней в личном хозяйстве, ни
одному сыну образования не дал. Вот они как ушли на службу в армию, так и
не вернулись. А Захар из-за судимости и служить не попал, заколобродил.
  -  Кроме Репьева, он еще никого в Серебровку не привозил?
  -  Вроде бы, нет.
  Помолчали. Антон снова спросил:
  -  Почему Екашев так бедно живет?
  Игнат Матвеевич нахмурился:
  -  У этого "бедняка" денег, наверное, уже миллион.
  -  Ты серьезно?..
  - Конечно, не шучу. От жадности Екашев задыхается. И дядька Осип, отец
Степана, такой же скряга был. Работал, как вол, от зари до зари, а в таких
портках зачуханных ходил, что другой, на его месте, от стыда бы сгорел. В
сундук деньги складывал. Скотины полный двор имел, но мясо в доме было
только по церковным праздникам и то не досыта.
  -  Екашевы из кулаков, что ли?
  - Настоящие кулаки на чужом горбу наживались, а Осип Екашев сам спину
гиул и Степана приучил... - Игнат Матвеевич задумчиво помолчал. - Правда,
при коллективизации чуть было Екашевых не раскулачили - хозяйство-то они
солидное имели. Наш дед Матвей за них застудился. Представляешь, в знак
благодарности Осип принес деду Матвею ягненка.
  -  И что дед?..
  - Сковородником огрел Осипа за "благодарность". Думаешь, обиделся Осип?..
Как бы не так! От радости, что ягненок в хозяйстве остался, упал деду
Матвею в ноги. Вот такие, сын, бывают люди...
  - Помнится, Степан Екашев раньше в колхозных передовиках ходил, - сказал
Антон.
  - До самой пенсии безотжазно трудился. Сколько правление ему премиальных
выплатило - не перечесть! Двужильный мужик. С виду - в чем только душа
держится, а за дело возьмется - не каждый здоровяк с ним потягается. И что
характерно... После колхозной работы, не разгибаясь, Степан управлялся с
личным хозяйством. До самого последнего времени держал корову, телку,
поросят...
  -  Зачем вдвоем со старухой иметь такое хозяйство?
  -  Спроси его....

                            10. КУЛАЦКИЙ ОБРЕЗ

  Несмотря на ранний час, в коридоре серебровокой конторы дым висел
коромыслом. Как бы ни была отлажена работа в бригаде, на утренней
разнарядке всегда выявляется что-то "вдруг". У комбайна вдруг "рассыпался"
подшипник и без мастерской-летучки там дело - труба; у одного из тракторов
- ни раньше, ни позже - вдруг "полетел" поршень, который - страшный дефицит
- можно достать только в районной Сельхозтехнике; кузнецу для ответственной
поковки вдруг понадобился древесный уголь, а где его взять теперь, и сам
кузнец не знает. Даже скотники и те вдруг надумали перегонять дойный гурт
на новые выпаса и пришли к бригадиру sa советом: "А то обождем, Витольд
Михалыч, денек-другой? Надои молока, кажись, пока не снижаются"...
  Толклись люди в конторском коридоре. Судили-рядили о колхозных делах,
шумели-спорили, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к
бригадиру раньше другого. Всем было позарез некогда, всем - срочно!
  И бригадир Гвоздарев, сдвинув на затылок флотскую фуражку, которую не
снимал даже в кабинете, срочно отправлял к остановившемуся комбайну
мастерскую-летучку; на собственном мотоцикле гнал нарочного в
Сельхозтехнику за дефицитным поршнем; хватался за телефон в поисках
древесного угля, которого раньше на селе было хоть пруд пруди, а теперь -
сгори он синим огнем! - в век электричества дефицитом стал; вытирая
вспотевший лоб, советовал скотникам, что не стоит, мол, дорогие товарищи,
дожидаться, когда надои снизятся - поднимать их тяжело будет, сами знаете,
И скотники охотно соглашались: ясно дело, Витольд Михалыч, знаем...
  По мере того, как колхозники покидали бригадирский кабинет, разноголосый
шум за его дверью постепенно утихал. Уже в девятом часу, проводив взглядом
монументальную повариху, приходившую жаловаться на лихача Торопуню, который
самосвалом раздавил новехонькую алюминиевую флягу с молоком для
комбайнеров, бригадир наконец-то посмотрел на терпеливо сидящих у окиа
Антона Бирюкова и участкового Кротова. Облегченно вздохнул:
  - Уф-ф-ф... Теперь и перекурить можно...
  На вид Гвоздареву было около сорока пяти. Плечисто-сутулый, с загоревшим
до смуглости крупным лицом и воспаленными от недосыпания глазами, он в
своей флотской фуражке больше походил на корабельного боцмана, чем на
колхозного бригадира.
  - Витольд Михайлович, - заговорил Антон, - когда Барабанов должен
вернуться в Серебровку?
  Разминая в толстых пальцах папиросу, Гвоздарев надолго подумал:
  - Покупка машины - дело одного дня. Вчера вечером надо бы Андрею
появиться, но пока что нет его... - Прикурив, посмотрел на Антона. - А что,
нужен вам Барабанов?
  - Он в день убийства утром на пасеку заходил и, вероятно, видел пасечника
еще живого.
  - Да?..
  Антон рассказал, как Тропынин высадил Барабанова возле пасеки, где тот
хотел взять меду для родственника из райцентра, у которого собирался занять
деньги. Гвоздарев выслушал внимательно, пустил к потолку густое облако
табачного дыма и сердито заговорил:
  - Неужели Андрей в райцентре загулял? Шурин у него там живет на улице
Кирпичной, Костя Ляпин - брат бывшей жены. Неужели машину обмывают? Ну,
всыплю, когда появится!
  -  Адрес этого шурина знаете?
  -  Номер дома не помню. Да там все Костю знают.
  Бирюков подсел к телефону.
  Слава Голубев ответил так быстро, словно нетерпеливо ждал этого звонка и
обрадовался ему. Выслушав Антона, он скороговоркой прочастил:
  - Минут через двадцать буду у Кости Ляпина и, если Барабанов там, мигом
направлю в Серебровку.
  - Поговори с ним насчет пасечника, - подсказал Антон. - И вот еще,
Слава... Попроси Лимажина, чтобы выяснил у чубатого гитариста Левки, где
тот находился утром в день убийства. На работе, как стало известно, его не
было. О результатах сразу звони мне, буду в кабинете бригадира.
  -  Понятно!
  Бирюков положил трубку. Участковый поднялся и зашагал по кабинету.
Обращаясь к Гвозаареву, спросил:
  - Тебе известно, Витольд Михалыч, что Степан Екашев самогоноварением
занимается? Или тебе ничего не известно?..
  Гвоздарев насупился:
  -  Зачем Степану самогон? Он же непьющий.
  - За воротник льющий, - скаламбурил Кротов. - Приезжим шоферам по
выгодной цене продает. Ты понял, какие дела у нас под носом, можно сказать,
творятся?
  - За приезжих я - не ответчик, - Гвоздарев вроде с облегчением затянулся
папиросой, - А с Екашевым сам меры принимай.
  -  Вон как?
  - Что, вон как?.. В магазине у нас, можешь проверить, ни бутылки
спиртного нет, Степан же теперь пенсионер, мне не подчинен.
  -  И его предпринимательство тебя не тревожит?
  - У меня других забот - по самую макушку, - хмуро обронил бригадир. -
Надо хлеб в поле до последнего колоска убрать.
  -  Узко подходишь к делу.
  -  Это почему же?
  - Потому, что своим невмешательством потворствуешь самогонщику. Знаешь,
что за это может быть, если до районных властей докатится?..
  - Я знаю, что государству убыток будет, если хлеб под снегом оставлю. А
то, чем занимаются в селе пенсионеры, меня не щекочет.
  -  По-твоему, пусть Екашев безобразничает?
  -  На ликвидацию такого безобразия у нас силенок хватит...
  Гвоздарев бросил в пепельницу искуренную папиросу и достал новую. - Надо
сегодня же разгромить у Степана самогонный аппарат да штрафануть его для
острастки.
  - Штрафануть! Против Екашева возбуждено уголовное дело. Происшествие с
пасечником вот помешало вплотную Степаном заняться.
  - Ну, Михаил Федорович, это лишнее. Степану жить от силы полгода
осталось.
  -  Он еще нас с тобой переживет.
  - Нет, - бригадир, прикуривая, повел головой. - Совсем никудышным Степан
стал. Вчера его видел - кожа да кости. Говорят, в придачу к туберкулезу
старая грыжа открылась, а в больницу ни под каким предлогом ехать не хочет.
  -  Екашев - туберкулезник? - заинтересовался Бирюков.
  -  Уже много лет барсучье да собачье сало пьет.
  Антон быстро взглянул на Кротова;
  -  Не Екашев ли застрелил Букета?..
  - Полагаю, вполне возможно, - сразу согласился Кротов. - Кобелек у
Хлудиевокого был очень упитанный.
  За окном внезапно закудахтали перепуганные куры. Тут же послышался
приближающийся гул автомобильного мотора, и возле конторы, будто
наткнувшись на невидимую стену, остановился запыленный самосвал. Заметив
через окно всклокоченного шофера Тропынина, бригадир нахмурился:
  - Как с цепи сорвался, молокодав. Видать, оправдываться за новую флягу
приехал.
  А Тропынин между тем достал из кабины что-то похожее на ружейный приклад,
громко хлопнул дверцей и со всех- ног бросился к конторе. Ворвавшись в
бригадирский кабинет, он возбужденно оглядел присутствующих, резко протянул
Бирюкову перемазанную подсохшим илом куцую винтовку и выпалял:
  -  В Крутихе нашел, товарищ капитан! У мостика...
  Бирюков и Кротов стали рассматривать обрез. Это была старая винтовка со
стволом, расточенным для стрельбы дробью и отпиленным, примерно, на три
четвертых своей длины. Судя по ржавчине на месте отпила, сделан он был
давным-давно. Повернув рукоятку, Антон осторожно открыл затвор. В
патроннике тридцать второго калибра гильзы не было.
  - Кулацких времен оружие, - насупленно сказал Кротов.
  - Приглашай, Михаил Федорович, понятых. Надо это дело оформить
юридически, - проговорил Бирюков и посмотрел на Тропынина: - Расскажи,
Сергей Павлович, как ты эту штуку отыскал.
  - Просто, товарищ капитан. Радиатор у моего самосвала. немножко
перегревается, парит. Первым рейсом зерно сдал - возвращаюсь из райцентра.
Решил водички подлить, чтобы не запарился движок. Остановился у Крутихи,
где всегда воду беру, Спускаюсь под мостик, а там кто-то передо мной
черпал, муть со дна поднял. Прошел метра два к камышу. Присматриваю, где бы
поглубже место найти. Вижу - в прогалине между камышами приклад ружья под
водой. Там сантиметров двадцать глубина, не больше. Разулся, забрел в речку
- кулацкий обрез! Сразу - в кабину и к вам...
  Завязался оживленный разговор. Участковый привел двух понятых, и Бирюков
стал оформлять протокол добровольной выдачи Тропыниным ружья. Едва только
понятые расписались, зазвонил телефон. Бригадир Гвоздарев ответил и передал
трубку Бирюкову.
  - Антон Игнатьич, вот какое дело... - встревоженно заговорил на другом
конце провода Слава Голубев. - Барабанов не появлялся у Кости Ляпина.
  -  А уговор между ними был насчет денег?
  - Был, но Барабанов за деньгами не приехал. - Годубев вздохнул. - И из
райпотребсоюза никто в Серебровку не эвонил. Очередь Барабанова на машину
подойдет только через месяц.
  -  Ты, Слава, ничего не напутал?
  - Путать нечего. От Ляпина я сразу заехал к председателю райпо. Он всех
опросил, кто с машинами связан. Никто о Барабанове ни сном ни духом не
знает. Мигом позвонили на оптовую базу в Клещиху. И там Барабанов не был.
  - Подожди, Слава. - Бирюков повернулся к бригадиру: - Витольд Михайлович,
с кем из райпотребсоюза говорил Барабанов насчет машины?
  Гвоздарев встревожился.
  - Я сам разговаривал. Позвонила оттуда женщина, назвалась секретаршей.
Потом передала трубку будто бы председателю правления райпо. Тот мне все
рассказал, а я передал Андрею, что слышал. Барабанов сразу недостающие
деньги стал занимать по селу.
  -  Сколько денег он с собою повез?
  - Деньги у него в райцентре на сберкнижке лежали. Но, видво,
недостаточно. Тысячи полторы он в Серебровке занял. Я тысячу дал, да еще,
по-моему, у кузнеца Андрей пятьсот перехватил.
  - У куэнеца Андрюха четыреста взял, а еще сотню - у деда Лукьяна
Хлудкевского, - уточнил Тропынин.
  Бирюков, морщась, потер висок и сказал в трубку;
  - Слава, с другого телефона позвони сейчас в сберкассу: был ли там
Барабанов? Результат сразу мне. Я Жду.
  Вскоре снова послышался голос Голубева:
  -  Барабанов в сберкассе не был.
  - Вот что. Слава... - Бирюков опять потер висок. - Передай следователю
Лимакину, пусть немедленно возьмет Онищенко с Барсом, экспертов... Словом,
полностью оперативную группу. И, начиная от речушки Крутихи до серебровской
пасеки, прочешите весь березник глубиной метров на тридцать вправо от
дороги. Каждый кустик проверьте. Скажи следователю, я просил. Понял?
  -  А слева от дороги не надо? - уточнил Голубев.
  -  Слева - жнивье, там искать нечего.
  -  А в кустах что?..
  -  Что найдете, все наше будет.
  -  Понятно.
  Бирюков положил трубку и встретился взглядом с любопытно насторожившимся
Тропыниным:
  - Тебе, Сергей Павлович, срочно надо ехать к Крутихе. Дождись там
милицейскую машину и покажи оперативникам, где и как нашел обрез. Окажи, я
тебя прислал. Понял?
  -  Конечно!
  -  Давай, не трать время.
  Тропынин, запнувшись за порог, выбежал из кабинета. Насупившийся Кротов
тревожно спросил:
  -  Полагаете, организованное преступление?..
  - Кажется, Михаил Федорович, очень ловко ортанизованное. - ответил Антон,
  -  Каковы ближайшие планы?
  - Все будет зависеть от того, что обнаружит оперативная группа между
Крутихой и пасекой.
  -  Будем ждать результата?
  - Нет, сложа руки сидеть не будем. Сделаем осмотр жилых и хозяйственных
помещений Екашева. - Антон посмотрел на бригадира: - Витольд Михайлович,
вы, случаем, не депутат сельского Совета?
  -  Депутат, - ответил Гвоздарев.
  - Прекрасно. С понятыми и в вашем присутствии поищем у Степана Вкашева
самогонный аппарат. Быть может, при этом посерьезней что-либо найдем.

                         11. БАРС СВОЕ ДЕЛО ЗНАЕТ

  Тропынин подъехал к Крутяхе почти одновременно с оперативной грутюй.
Подробно рассказал все следователю и стал наблюдать за оперативниками. Те
что-то измеряли, высчитывали, фотографировали. Прошли через мост на другой
берег и опять начали измерять, подсчитывать, фотографировать. Тропынин
поскучнел и стал разглядывать красивую овчарку, которую держал за поводок
пожилой милицейский сержант. Не вытерпев, спросил:
  -  Много жуликов поймал?
  - Девять задержаний на границе и здесь двадцать четыре, - ответил
сержант.
  -  Ого! Знает свое дело, а?..
  -  Знает.
  -  А чего демобилизовало с границы?
  - По ранению, - сержант погладил на левом боку собаки широкий заросший
шрам. - Видишь, пуля прошла.
  Тропынин присвистнул. Восхищенно поразглядываа Барса, он поднялся на
подножку своего самосвала и крикнул разговаривающим на мостике
оперативникам:
  -  Эй. начальство! Мне зерно возить надо...
  Белобрысый молодой следователь махнул рукой - поезжай, дескать. Самосвал,
лихо развернувшись, запылил в сторону Серебровки. Резво спускавшийся с
пригорка встречный "Москвич" испуганно вильнул и осторожно проехал мимо
стоящих на мостике оперативников.
  Зеркальная гладь воды у мостика желтела редкими пятнами опавших листьев.
На одном из них растерянно елозила божья коровка с черными крапинками на
глянцевито-красной спине. Метрах в шести, раскачивая спелыми метелками,
шелестел густо затянувший речку белесый камыш, за которым скрывалась водная
прогалина, где Тропынин наткнулся на старый винтовочный обрез. Несколько
тонких камышинок перед ней надломленно склонили макушки. Приглядываясь к
ним, эксперт-криминалист Семенов сделал шаг в сторону по мосту и оказал:
  - Можно предположить, что вот отсюда бросили обрез в речку.
  Слава Голубев подошел к Семенову. Привщурясь, подтвердил:
  -  Точно, макушки надломлены прямо по траектории падения.
  Следователь Лимакин сделал пометку в блокноте. Судмедэксперт Медников с
сожалением заглянул в пустую сигаретную пачку и недовольно проговорил:
  - Меня зачем сюда привезли? Траекторию высчитывать, так я вам насчитаю...
  - Сейчас, Боря, лес начнем прочесывать, - ответил следователь.
  - Нашли чесуна, - Медников смял пачку и бросил ее под мост. - Петь, дай
закурить, кончились свои-то.
  Лиманин протянул "Приму".
  - Без фильтра куришь, не бережешь здоровье, - упрекнул его судмедэксперт.
  Следователь улыбнулся:
  - Ты, Боря, как тот "нищий с претензией". Заходит в хлебный магазин и к
продавцу: "У вас батоны есть?" - "Есть". - "Свежие?" - "Свежие". -"С
изюмом?" - "С изюмом". - "Подайте милостыню, Христа ради".
  Голубев засмеялся.
  - Чего смешного? - вроде бы обиделся судмедэксперт. _ Вот народ пошел;
дешевой сигареткой угостят и еще попрекают. Даже спасибо говорить не
хочется.
  Лимакин сложил блокнот:
  -  Кури, Боря, на здоровье, что дают.
  Осмотр березника начали от реки. Шли цепью - метрах в шести друг от
друга: Слава Голубев - у придорожного кювета, правее него - Медников,
дальше - криминалист, следователь, а в самой глубине леса - Онишенко с
Барсом. По шоссе медленно двигался милицейский "газик", мимо которого то и
дело проносились машины.
  Освещенные сентябрьским солнцем березки, роняя желтые листья, тревожно
лопотали на ветру. В глубине колков было сумрачно и тихо. Густую траву
покрывали матовые пятна утренней росы. От земли тянуло сырой свежестью.
Впереди, будто накликая беду, надсадно каркала ворона.
  - Вот это фрукт! - внезапно воскликнул Борис Медников а показал Славе
Голубеву ядреный, чуть не с фуражку, груздь. - Надо было корзинки взять, на
всю бригаду запаслись бы грибами!
  Опять пошли молча. Грузди попадались на каждом шагу. Целыми семействами
они нахально выпирали из травы, хотя, судя по обрезкам грибов, здесь уже
прошел не один отряд грибников. Видно, удачливый год выпал. Или место
оказалось такое.
  Выйдя с опушки очередного колка к шоссе, Голубев огляделся. От Крутихи
было пройдено уже больше километра. Столько же оставалось и до серебровской
пасеки. Вдали, параллельно шоссе. зеленый электровоз шустро тянул по
высокой насыпи длинный хвост грузового состава. В той же стороне среди
тополей виднелись покрытые красной черепицей крыши пристанционных домиков
разъезда Таежный. Через жнивье к разъезду черной полосой пролегала
накатанная проселочная дорога.
  Из колка вышел Борис Медников, подошел к Голубеву и показал на ладони
старую обгоревшую спичку:
  -  Вот нашел. Посмотри, по-моему, шведская...
  Голубев шутку не принял:
  -  Знаешь, Боря, о чем сейчас думаю?
  -  О чем, Сократ?
  - Вот с этого места убийца Репьева мог направить лошадь с порожней
телегой к разъезду Таежный, а сам - на попутную машину и - в райцентр...
Возможен и другой вариант. Сначала он направился на лошади до райцентра, а
когда утопил в Крутихе обрез, сообразил, что до Таежного ближе, и подкатил
на лошади прямо к электричке...
  Медников прищурился:
  -  А если на попутную машину, но - в другую сторону?
  -  Там сплошь деревни, нового человека сразу заметно.
  - Зато милиционеров нет, а в райцентре на вашего брата запросто
нарвешься. Что лучше?.. Кстати, тебя не заинтересовал серебровский шофер?
Мне, например, показалось, что обнаружить в камышах обрез можно только при
очень пристальном внимании.
  Оба задумались. Надсадно каркавшая ворона, ненадолго умолкнув,
раскаркалась снова. Близко, за колком. Там же длинными очередями
застрекотала сорока. Голубев повернулся к березняку:
  -  Что это птицы разговорились?
  - Кстати, о птичках. У бегемота... - Медников широко развел руки и
внезапно так и замер: из глубины колка послышался отрывистый лай Барса,
  Придерживая кобуру с пистолетом. Голубев бросился в колок. Грузноватый
судмедэксперт запыхтел следом. С березок густо посыпались жухлые листья,
под ногами захрустел валежник. Приостановившийся на шоссе милицейский
"газик", словно по тревоге, свернул в придорожный кювет, выбрался из него
и, оставляя в траве примятую колею, быстро помчался в объезд колка.
  Метрах а пятидесяти от шоссе, почти у самой опушки Семенов и Лимакин
смотрели на невысокую кучу хвороста. Тут же удерживал за поводок лающую
собаку Онищенко. А из-под хвороста нелепо торчали две ноги в черных
лакированных полуботинках. Бурые остатки раздавленных на корню груздей
хранили вмятины шипов, похоже, от подошвы кирзового сапога.
  -  Понятых?.. - спросил Голубев.
  - Конечно, - ответил следователь. - Выбеги на шоссе, останови
кого-нибудь.
  Минут через пятнадцать Слава привел в колок двух пожилых водителей. Им
объяснили суть дела и начали разбирать хворост.
  Убитый лежал на боку. Серый, в крупную клетку пиджак был расстегнут. Под
левой лопаткой виднелась прорезь, заполненная сгустком засохшей крови,
пропитавшей и пиджачную ткань.
  Подошедший - шофер милицейского "газика" молча протянул экспертам их
чемоданчики. Семенов сфотографировал труп с разных точек. После этого
Лимакин склонился было над трупом, но сразу выпрямился и просяще посмотрел
на Медникова:
  -  Боря, пожалуйста, обыщи карманы.
  - Нашел ищейку,- надевая резиновые перчатки, буркнул Медников,
  -  Не могу, запах...
  В карманах, кроме носового платка и тощего бумажника, лежали паспорт и
сберкнижка Барабанова Андрея Александровича. На сберкнижке числилось ровно
четыре тысячи рублей. Наличных денег не было ни копейки.

                           12. ЕКАШЕВ МУТИТ ВОДУ

  Просторный двор Екашева был так густо изрыт свиньями, что походил на
вспаханное поле. Все дворовые постройки, как и сам дом, почернели от
времени и вросли в землю. Возле покосившегося плетня, отгораживающего
огород, прогнулся старый амбар, рядом с которым возвышался сеновал с летним
загоном для скота. У загона на навозе копошились куры, а посреди двора
блаженно похрюкивали два разомлевших на солнце борова.
  Антон Бирюков вместе с Кротовым, бригадиром и понятыми прошел через
заполненные всякой рухлядью сени в такую же захламленную кухню с
потрескавшейся русской печью и широким обеденным столом. У стола на
низеньком сапожном табурете, обхватив руками живот, сидел небритый
сморщенный старик и раскачивался из стороны в сторону. Антон с большим
трудом признал Степана Екашева, так сильно он изменился. На приветствие
Екашев не ответил.
  - В чем дело, Степан? Оглох, что ли? - хмуро спросил бригадир.
  Екашев измученно уставился на него и заплакал:
  -  Загибаюсь я, Гвоздарев.
  -  Почему не едешь в больницу?
  - Чего там делать? Час мой пришел, к вечеру грыжа доконает. Папаша
родной, помню, таким же манером загнулся. Болезни-то, оказывают, по
наследству передаются.
  Бригадир огорченно вздохнул:
  -  Жадность у тебя, Степан Осипович, наследственная.
  - Побойся бога, Гвоздарев. Чего жалеть, когда все хозяйство порушилось...
  В доме сильно пахло перебродившей бардой. Участковый пригляделся к
Екашеву:
  - Да ты в нетрезвом состоянии, Степан!
  - Не скрою, выпил стакашек. Думал, облегчение боли наступит, а грудь,
туды-ее-нехай, еще больнее защемила.
  -  На каком основании самогон варишь?
  - Чего?
  - Самогоноварением, говорю, почему занимаешься? В избе от барды не
продохнуть.
  -  Не кати на меня, бочку, Кротов. Последний день доживаю...
  Бирюков исподволь огляделся. В доме было мрачно-темно. На полу у печи
громоздились черные чугуны, полные вареной картошки "в мундирах", видимо,
для свиней. Тут же, на лавке, стояла немытая посуда. Грязный некрашеный
пол, облупившиеся стены, засиженные мухами окна. Казалось, свет и то
меркнет, проходя сквозь них. Из всего, что окружало Степана Екашева,
Бирюков отметил единственное светлое пятно: на низком верстаке около печи,
среди обрезков и выкроенных лоскутов кожи, белела выскобленная деревянная
рукоятка сапожного ножа с широким косым дезвием.
  У порога переминались с ноги на ногу понятые. Бригадир, посмотрев на них,
спросил Екашева:
  - В доме у тебя стулья или табуретки есть?
  - Нету, Гвоздарев. Старые поизносились, а новых не завел. Рассиживаться
некогда было. Сыновья мои, как знаешь, непутевые удались, побросали
родителей. Как хочешь, так и загибайся теперь.
  - Иван-то ведь навещает...
  - Какая польза от его навещаний? Если б он деньгами старикам помог,
другое дело.
  -  Хозяйка-то где?
  - По грибы подалась.
  - Так вот, Степан, - начал участковый, - пришли мы, чтобы прикрыть твой
подпольный винзавод. Добровольно выдашь аппарат или поиски начнем?
  Екашев начал трезветь:
  - Какой у меня аппарат. Кротов? Помру сегодня к вечеру, тогда хоть весь
дом переверни.
  - Ты смертью не прикрывайся. У меня имеется официальное заявление, что
опаиваешь приезжих шоферов. Начальник милиции и районный прокурор разрешили
применить к тебе самые строгие меры. Что, будем искать?..
  - Ну, ищи. Кротов, ищи! - с неожиданной злостью выкрикнул Екашев. - Не
найдешь - я на тебя в суд подам.
  -  А найду?..
  - Тогда, что хочешь, со мной делай!
  - Так и отметим в протоколе: "Выдать самогонный аппарат добровольно
гражданин Екашев не захотел", - Участковый повернулся к Бирюкову: -
Полагаю, в первую очередь осмотрим надворные постройки?
  Антон утвердительно наклонил голову. Понятые облегченно вздохнули -
видимо, их смущала необычность положения - и торопливо вышли во двор.
  - Ты в доме, Кротов, ищи, в доме! - опять крикнул Екашев.
  -  Подсказывать, Степан, не надо, - строго сказал участковый.
  - Прошу выйти вместе с нами и присутствовать при осмотре надворных
построек.
  Екашев через силу поднялся. Обул у порога обрезки от старых валенок и,
еле-еле передвигая ноги, зашоркал позади всех. Увидев, что участковый с
понятыми первым делом направился к амбару, на дверях которого висел
здоровенный замок, он медленно опустился на прогнившее крыльцо и с натугой
выдавил:
  -  Кротов... Там нет аппарата...
  Участковый обернулся:
  - Это мы сейчас посмотрим. Неси ключ, Степан.
  Екашев, обняв низ живота, продолжал сидеть, как будто сказанное
участковым к нему не относилось.
  - Ну, в чем дело, Степан Осипович? - удивился бригадир. - Почему ключ не
даешь?
  -  Потерял я его, Гвоздарев.
  - Не валяй дурака. Думаешь, без ключа твой амбар не откроем?
  - Чего к амбару прилипли? Говорю, нет там аппарата. Уничтожил я аппарат.
  Кротов перешел на официальный тон:
  - Гражданин Екашев, не дадите ключ - будем взламывать дверь.
  - А чинить кто будет? - обреченно пробормотал Екашев. Сунув руку в карман
грязных заношенных штанов, он кое-ках отыскал ключ и со злостью швырнул его
на землю: - На, Кротов, подавись!.. Сажай меня в тюрьму, а я к вечеру
подохну... Велика радость тебе будет?..
  3амок никак не открывался. Пока участковый раз за разом проворачивал
ключ, с улицы в екашевский двор, чуть не крадучись, вошли дед Лукьян
Хлудневский и кузнец Федор Степанович Половников. Антон хотел было тут же
выдворить незваных свидетелей, но, подумав, что понятые все равно разнесут
по селу подробности, смолчал.
  Наконец замок щелкнул. Из амбара потянуло застойным запахом плесени.
Бирюков вошел в амбар вместе с Кротовым и понятыми. Кругом стояли
рассохшиеся старые бочки, громоздились друг на друга какие-то пустые ящики.
Слева от входа стоял замкнутый на такой же замок, как амбарная дверь,
старинный сундук Рядом лежали велосипедные колеса с погнутыми ржавыми
спицами, негодные обручи от бочек. В дальнем углу темнело дощатое
сооружение наподобие ларя. Над ним пристроились широкие полати заваленные
изношенной вдрызг обувью. Все было так густо покрыто пылью, что рыться в
этом старье не имело смысла. Слой пыли покрывал и прогнивший пол амбара, по
которому тянулась дорожка следов к замкнутому сундуку.
  - Надо посмотреть, что там, - показывая на сундук, сказал участковому
Антон.
  Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев.
Участковый спросил:
  -  Ключ от сундука подашь, Степан, или взламывать будем?
  -  Ломай, Кротов, чужое добро. Курочь без жалости!
  - Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, - подсказал
Бирюков.
  Замок действительно открылся. Кротов поднял тяжелую крышку. Сундук
наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми
зеленоватой плесенью, В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя
по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб бугор и
неожиданно, сам удивившись, достал из сундука добротные кирзовые сапоги с
засунутыми в голенища портянками из домотканого холста. Увидев их, дед
Лукьян Хлудйевокий чуть не уперся бородой в лицо рядом стоящего кузнеца:
  -  Федя, кажись, Гриньки-пасечника обувь!
  -  По размеру вроде его, - растерянно сказал кузнец.
  - Портянки Гринькины! - заволновался дед Лукьян. - Это моя Агата по весне
ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.
  -  Иуда-предатель! - вдруг взвизгнул Енашев.
  Дед Лукьян мигом развернулся к нему:
  -  Жлоб-преступник!
  - Разговорчики!.. - строго прикрикнул Кротов и поставил радом с Екашевым
сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса. - Полагаю, размер
тебе великоват, Степан, а?.. Екашев как воды в рот набрал.
  - Почему молчишь? - опять спросил Кротов, - Сказать в свое оправдание
нечего?
  -  Пасечник оставил...
  -  Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?
  -  Не бесплатно, ясно дело, оставил.
  -  А как?
  -  Пятерку взаймы выпросил.
  - У тебя зимой горсть снегу не выпросишь, - быстренько сказал дед Лукьян.
  -  Помолчи, Иуда-предатель, - морщась, огрызнулся Екашев.
  - Прекратите взаимные оскорбления, - Кротов, глядя на Екашева,
прищурился: - Выходит, за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и
босиком ушел?
  -  Пошто босиком... Опорки старые у меня взял.
  -  Ой ли, Степан?..
  Лицо Екашева болезненно покривилось:
  - Не ойкай. Кротов. На какую холеру портянки без сапог?.. Ей-богу, не
вру. За день до своей погибели приперся Гринька вечером и вот оставил, на
мою пропасть, в залог сапоги.
  -  Это мы установим, когда Репьев у тебя был...
  Угрюмо насупленный кузнец неожиданно оказал:
  - Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я
аккурат с работы шел, видел.
  Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:
  - Слыхал, Кротов, что православный человек говорит? - Поклонился кузнецу:
- Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь бог.
  Участковый недоверчиво посмотрел Екашеву в глаза:
  -  Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?
  - Говорю, пятерку взаймы канючил.
  -  Ну и заливаешь, Степан Осипович! - вклинился Гвоздарев.
  -  Натуральным алкашом пасечника представил.
  -  Разве он не пил?
  - Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.
  -  Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.
  Гвоздарев махнул рукой - что, мол, разговаривать с человеком, который
несет невесть какую чепуху. Кротов сокрушенно покачал головой и стал
осматривать сундук. Заглянув за него, он вдруг вытащил кусок ветхой
мешковины. Судя ио густым полосам ржавчины и масляным пятнам на мешковине,
в ней долгое время хранился винтовочный обрез. Металлическая оковка с торца
нриклада оставила четкий ржавый след, будто печать. Поддерживая мешковину
на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под
хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:
  - Прошу определить, что здесь пропечаталось?
  Два молчаливых колхозника переглянулись друг с другом. Один из них пожал
плечами:
  -  Кажется, ружейный приклад...
  -  Не кажется, а точно - приклад, - подтвердил другой.
  Кротов повернулся к бригадиру:
  -  Вы, товарищ депутат сельского Совета, как полагаете?
  - Чего тут полагать, Михаил Федорович, - хмуро ответил бригадир. - Обрез
был завернут.
  - А ты, Степан, что по этому поводу скажешь? - обратился Кротов к
Екашеву,
  Тот, обхватив руками живот, какое-то время молчал, как онемевший. Потом
глаза его тревожно забегали, словно он хотел определить - кто же это из
присутствующих так крепко ударил исподтишка?.. И вдруг, сморщась, заплакал:
  - Чего привязались?.. Пасечник тряпку оставил, ружье с обрезанным дулом
приносил...
  Бирюков решил, что настало время брать инициативу в свои руки.
  - Зачем Репьев принес к вам это ружье? - спросил он Екашева.
  - Собачка Лукьянова повадилась куриные яйца в гнезде уничтожать, Гринька
прикончил ее, чтоб не пакостила.
  Дед Лукьян Хлудневокий возмутился:
  - Ой, воду мутишь, Степан! Ой, мутишь! Мой Букет отродясь не трогал сырых
яичек.
  - В своем доме, может, и не трогал, а по чужим дворам давно пакостил.
  -  Брешешь, Степан!
  -  Сам ты брехун...
  - Куда дели убитую собаку? - останавливая назревающую перебранку, спросил
Антон.
  Екашев показал на роющихся в навозе кур:
  -  Там где-то пасечник закопал.
  -  Ружье куда дел?
  -  С собой ночью унес.
  -  А золотой крест Репьев не предлагал вам купить?
  Ноги Екашева обмякли. С трудом удерживаясь за дверной косяк, он уставится
на Бирюкова непонимающим взглядом:
  -  Какой крест?
  -  Золотой, с распятием.
  - Нет, не предлагал... - Екашев растерянно забегал глазами по хмурым
лицам понятых, затем перевел взгляд на кузнеца и внезапно как будто
обрадовался: - Федор, не дай соврать, православный... Это ж тебе пасечник
хотел продать крест, ей-богу, тебе.
  -  Откуда знаешь такое? - удивился кузнец.
  -  Гринька мне сказывал, как ты отказался.
  Пристально наблюдая за выражением лица Екашева, Бирюков интуитивно понял,
что золотой крест у него. Обращаясь к участковому, оказал:
  - Надо, Михаил Федорович, поискать застреленную собаку, потом - крест.
  - Может, сам покажешь, Степан? - спросил Екашева участковый.
  -  Чего?
  -  Где золотой крест находится.
  - Нету у меня креста. Кротов. Истинный бог, нету! А самогонный аппарат в
бане спрятан, под полом.
  -  Аппарат не волк - в лес не убежит.
  -  Ты ж за аппаратом ко мне пришел...
  -  Обстоятельства, как говорится, переменились.
  - Не убивал я пасечника! - сорвавшимся голосом вдруг взвизгнул Екашев.
  - А мы тебя в этом пока и не обвиняем. Может, все-таки добровольно выдашь
золотой крест?
  Екашев промолчал...
  Найти останки Букета оказалось нетрудно. Приглядевшись к навозной куче
возле загона, понятые вилами отрыли посеченную дробью голову и шкуру
собаки. Куда трудней было что-то отыскать в доме. Хозяева накопили здесь
столько всякого старья, что, казалось, сам. черт мог сломать в нем ногу.
Неизвестно, сколько пришлось бы провозиться в захламленных комнатах, если
бы не сам Екашев. Войдя в дом, он сел на свой сапожный табурет и стал
отчужденно наблюдать за участковым и Антоном Бирюковым. Обследовав
прихожую, они с понятыми вошли в большую комнату, где стояли два массивных
сундука с навесными замками. Екашев сразу заволновался и внезапно спросил:
  -  Кротов, а если покажу крест, что будет?
  -  Зачтется, как добровольная выдача.
  -  Значит, отберешь?
  - Не отберем, а изымем как добровольно выданное вещественное
доказательство.
  -  Крест же мой, а не Гринькин!
  - Степан Осипович, мы во всем разберемся, - сказал Бирюков.
  Екашев недоверчиво посмотрел на него, но встал, порылся в карманах,
вытащил ключ. Затем подошел к одному из сундуков, задумался, словно все еще
не решился: открывать или не открывать. Тяжело вздохнул, отомкнул замок и,
откинув крышку, перегнулся через высокий край. Как и все в доме, сундук был
заполнен древним старьем, и Екашев, зарывшись в него, похоже, чуть не
задохнулся. Выбравшись оттуда, он дрожащими руками протянул Бирюкову
сверкнувший золотом крест высотою сантиметров тридцать. Антон впервые видел
такую церковную реликвию. С интересом порассматривав на кресте скорбно
склонившего голову Христа, он пригласил в комнату кузнеца Половникова:
  -  Это предлагал вам пасечник?
  - Это, это... - не дав кузнецу открыть рта, заторопился Екашев. - Я
просил Гриньку продать. Перед смертью хотел деньжонок выручить, чтобы
похороны себе оправить...
  -  Где взяли крест? - спросил Антон.
  - Когда часовню у родника разбирал, под полом нашел, - на глазах Екашева
появились крупные слезы. - В войну еще это было. Сгнила часовня, на дрова
ее увез. С той поры хранил крест, а тут, чую, - загибаться стал, думаю,
пропадет золото ни за понюшку табаку...
  По деревне к бригадной конторе стремительно промчался милицейский
"газик". Бирюков поручил участковому оформить протокол. Сам вышел на улицу.
Машина, успев уже развернуться, мчалась назад. Едва она затормозила возле
усадьбы Екашева, из нее выскочил Слава Голубев и, подбежав к Антону, стал
рассказывать об обнаруженном трупе Барабанова. Подошли Лимакин и Медников,
только эксперт-криминалист Семенов остался в машине.
  - Труп на попутном грузовике в сопровождении Онищенко отправили в морг, -
со вздохом закончил Слава. - У тебя тут как дела?
  - Нашли сапоги пасечника с портянками и еще кое-что, - Бирюков повернулся
к Медникову; - Боря, осмотри Екашева. Если не симулирует, надо срочно его в
больницу.
  -  Неужели он?.. - многозначительно спросил Лимакин.
  - Определенно сказать нельзя. Улики выдают, но в поведении Степана
Осиповича много нелогичного.
  - Цыгана Левку я допросил. Сыщенко его фамилия. Оказывается, в то утро он
действительно не был в Серебровке. Тысячу рублей оформлял на аккредитив в
районной сберкассе.
  -  В какое время?
  - Утверждает, приехал а райцентр на попутке рано утром, а сотрудники
сберкассы запомнили, что цыган был у них около двенадцати часов... У тебя
не появилось фактов, связывающих убийство пасечника с убийством Барабанова?
  - Пока нет.
  - На опушке того лесочка, где обнаружили труп, мы нашли нож, которым, по
всей вероятности, убит Барабанов...
  -  Как бы его посмотреть?..
  Лиманин позвал эксперта-криминалиста. Семенов, подойдя к ним. показал
Бирюкову упакованный в прозрачный целлофан длинный охотничий нож. На остро
заточенном лезвии и на плексигласовой наборной рукоятке ножа засохли бурые
потеки крови. Внимательно осмотрев его, Антон сказал:
  -  Предъявим для опознания. - И поднял глаза на Семенова:
  - Во дворе лежит голова застреленной собаки. Надо взять несколько дробин
на анализ.
  Когда Бирюков и участники оперативной группы вошли в дом, Екашев понуро
сидел на своем табурете. Понятые и Гвоздарев, примостившись кто где,
наблюдали за пишущим Кротовым. Взгляд Бирюкова задержался на чисто
выскобленной деревянной рукоятке сапожного ножа, белеющего словно инородное
тело среди общего серого фона. Антон взял его с верстака, повертел и
положил перед Кротовым:
  - Включите, Михаил Федорович, и это в протокол выемки. На лице Екашева не
отразилось ни малейшего волнения. Возможно, он был под впечатлением только
что оказанного Медниковым: "Немедленно надо в больницу".
  Предъявленный охотничий нож по наборной рукоятке и выцарапанной на ней
метке "Л. С." опознал куэнец Федор Степанович Половников. По просьбе цыгана
Левки он на прошлой неделе выправлял у этого ножа зазубренное лезвие.

                          13. ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ

  Убийство серебровского механизатора Барабанова озадачило Антона Бирюкова.
Собственно, само убийство без всякого сомнения квалифицировалось как
преднамеренное, с целью грабежа, и загадки здесь никакой, можно оказать, не
было. Задуматься заставляло другое: сразу две смерти в небольшом тихом
селе, где даже бытовая драка - явление редкое.
  Оставшись после отъезда оперативной группы в Серебровке, Бирюков надеялся
получить хоть какие-то дополнительные сведения от жены Екашева, которая
лишь к вечеру заявилась из лесу с двумя огромными корзинами груздей.
Полусонная от усталости бабка Екашиха, как называли ее серебровцы, на все
вопросы тускло отвечала одним и тем же: "Не знаю, родимый, врать не хочу".
Только на вопрос о золотом кресте ответила по-иному:
  - Поминал как-то старик, чтобы в гроб его соборовали с золотым хрестом, а
где тот хрест взять, не сказал.
  -  Давно он это говорил?
  -  Не помню, родимый, врать не хочу.
  Антон обвел взглядом убогое жилище, посочувствовал:
  -  Бедновато у вас в ломе.
  Старуха дремотно клюнула носом:
  -  Мы усю жизнь у нужде.
  -  Сыновья не помогают?
  -  Сыны - отрезанные ломти, чего с них возьмешь.
  -  Где ваш Захар?
  -  У тюрьме сидит.
  -  Он же, говорят, освобождался.
  -  Ослободился и опять сел.
  -  Кто вам об этом сообщил?
  -  Старик мой.
  -  А старику кто?
  - Вроде друг Захара какой-то объявлялся, переночевал у нас и тем же разом
сгинул.
  -  Давно это было?
  - Несколько дён назад. В точности, родимый, не помню, врать не хочу.
  -  Как он выглядит?
  - Ростом высокий, а лицо не разглядела - в темноте шел в дом, по темноте
с позаранку и ушел.
  -  Один?
  -  С Гриней Репьевым.
  -  Они, что, знакомы были?
  -  Не знаю, родимый, врать не хочу,
  -  О чем говорили?
  -  Не слухала я ихнюю болтовню.
  -  Как Репьев у вас на квартире жил? - опять спросил Антон.
  Старуха пожала худыми плечами:
  - Как усе квартиранты живут. Пятерку у месяц за ночлег платил, а питался
сам. Нам кормить его нечем было.
  -  Говорят, он выпивал часто...
  -  А теперь многие мужики пьют.
  -  Не буянил пьяный?
  - Не, не буянил, врать не стану. Только, как сильно перепьет, тюремные
песни затягивал и плакал.
  -  Когда последний раз Репьев к вам заходил?
  -  Кажись, с Захаровым другом...
  -  Деньги в долг не занимал?
  -  Откуда у нас деньги, чтобы в долг раздавать...
  -  Хозяйство у вас приличное. Неужели не хватает денег?
  - Старик деньгами усю жизнь правит. Не знаю, родимый, куда они у него
расходятся, врать не хочу.
  Старуха устало склонила голову и, как показалось Бирюкову, даже
всхрапнула. Антон задал еще несколько вопросов и, не получив в ответ ничего
враэумительного, попрощался.
  В бригадной конторе, тихой в это позднее время, кроме бригадира, никого
не было. В неизменной морской фуражке, Гвоздарев подбивал на счетах
какую-то сводку. Указав взглядом вошедшему Бирюкову на стул у окна, он
несколько раз двинул костяшками туда-сюда и с удовлетворением откинулся на
спинку стула:
  - Вот работнул сегодня Тропынин! Два суточных плана сделал. Придется
простить парню раздавленную флягу с молоком. Утром в его честь флаг
трудовой славы поднимем. - Улыбнулся и без перехода спросил: - Что бабка
Екашиха рассказала?
  - Измученная она до изнеможения, спит почти на ходу, - ответил Антон.
  - И сам Екашев, как присядет, так дремлет. Они ж, как египетские рабы,
спин не разгибают. Хронически не высыпаются.
  -  Что за нужда у них такая?
  - Загадка!.. Я, например, ничего понять не могу. Степан пенсию хорошую
получает, но дело даже не в пенсии. Прошлую осень наш бухгалтер из интереса
подсчитал, сколько Екашев получил денег из колхозной кассы... - Гвоздарев
придвинул к себе счеты и принялся отщелкивать костяшками. - Нетель на
четыреста рублей сдал, двух бычков на восемьсот, кабана почти на двести
пятьдесят да картошки на тысячу. Итого получается... Две тысячи четыреста с
лишним рубликов, не считая того, что еще одного борова Степан продал мясом
в райцентре на базаре да, наверно, полдесятка овец туда же свез. Живут
Екашевы вдвоем. В месяц, по словам продавца, тратят через наш магазин не
больше двадцати рублей. Где остальные деньги?..
  -  На сберкнижку, видимо, складывают...
  - В том-то и дело, что нет у Екашева сберкнижки. Одевается, сами видели,
как. Сегодня перед отправкой говорю Степану: "Переоденься почище, не стыдно
в навозных штанах в больницу ехать?" А он серьезно отвечает: "Нету у меня,
Гвоздарев, во что переодеваться". Ну, мыслимо ли в наше время такое?...
  -  У них действительно в доме одни обноски.
  - А в Серебровке издавна повелось: не годна стала одежонка, тащи Екашевым
- доносят до последней нитки.
  Антон невесело усмехнулся:
  - Вот уж в самом деле, как оказал бы Кротов, загадочные обстоятельства.
Может, все-таки, Екашевы на детей тянутся?
  - Дети от них отреклись. Старший Иван - мой ровесник, даже когда-то
дружками были. Не так давно разговорились с ним, спрашиваю: "На вас, что
ли, отец жилы рвет?" Тот с болью: "По конфетке внукам ни разу не купил.
Одна песня у старика - на беспросветную нужду жалуется"..,
  Припоминая старшего сына Екашева, Антон спросил?
  -  Иван, кажется, танкистом служил?
  Гвоздарев кивнул:
  -  Знаете?
  - Я еще школьником был, когда он-то ли в отпуск, то ли закончив службу -
в танкистской форме к родителям приезжал. Помню, здоровый такой, спокойный
парень.
  - Точно. Ванюшка Екашев за свою жизнь, наверно, мухи не обидел.
  -  А остальные сыновья?
  - Остальные - тоже спокойные ребята, кроме Захара. Этот прохвост! Лет
пять тому. назад после колонии появлялся здесь. Заграничным коньяком перед
деревенскими парнями хвастался. Спустил деньжонки, сколько было, и опять
скрылся.
  - Бабка Екашиха сказала, будто друг Захара у них недавно ночевал. Не
видели?
  - Я днем почти не бываю в селе. Да и вряд ли Захаровы дружки станут мне
или участковому Кротову на глаза попадаться. Захар, по-моему, крепко завяз
в уголовщине.
  -  Давно в Серебровке бригадирствуете? - спросил Антон.
  -  Шестой год.
  -  Помнится, вы на флоте служили...
  - В общей сложности пятнадцать лет флоту отдал. Боцманскую школу
закончил. После увольнения в запас устроился в Черноморское пароходство. На
судах загранплавания работал. Повидал белый свет.
  -  И что же в родной край потянуло?
  Бригадир усмехнулся:
  - После женитьбы скучно стало по белу свету мотаться. Отдал якорь с женой
у ее родителей в Евпатории. У меня диплом малотоннажника есть. Устроился на
пассажирский теплоход "Герой Токарев" вдоль Евпаторийского пляжа отдыхающих
прогуливать. Сначала вроде ничего казалось, потом надоедать стало...
  -  Тогда и надумали в Сереброаку?
  - Отец ваш помог надумать. Принимаю однажды на борт своего "корвета"
новую группу отдыхающих, пожелавших отправиться к памятнику героям
Евпаторийского десанта, и вдруг слышу: "Гвоздарев! Витольд!"... Смотрю -
Игнат Матвеевич! Обнялись, конечно, разговорились. А вечером, когда я с
вахты сменился, зашли возле морвокзала в кафе "Маяк" и до закрытия там
просидели. Сговорил Игнат Матвеевич к себе в бригадиры.
  - Не жалеете, что согласились? Работа здесь - не на прогулочном
теплоходике.
  - Первый год сильно по морю тосковал, а теперь... - бригадир потянул за
козырек фуражку, - Вот только мичманка иной раз и напоминает о прошлом...
  Слушая Гвоздарева, Бирюков думал о своем. Пытался уловить связи Екашева с
пасечником или Барабановым, но никаких зацепок как будто не было. Самые
разные мысли кружились в голове Антона. Он дотошно анализировал поведение
Екашева, цыган, сложившуюся ситуацию и никак не мог соединить разрозненные
факты в логическую цепочку. Цыгане, не получив в колхозе, расчета и бросив
на произвол судьбы лошадь, внезапно снялись с облюбованного места. Левкин
нож найден почти у трупа Барабанова. Репьев, по словам Екашева, застрелил
из обреза собаку Хлудневского, а Тропынин, словно нарочно, отыскал этот
обрез в Крутихе. Екашев непонятно зачем спрятал в амбаре сапоги и портянки
убитого пасечника. У него же оказался золотой крест, который Репьев хотел
продать верующему кузнецу. Чей же это крест? Если Репь-. ева, то где
пасечник его взял? Кто телефонным звонком из райцентра спровоцировал
Барабанова на покупку машины? Не Роза ли с Левкой?..
  - Витольд Михайлович, - сказал Бирюков, - мне бы еще о Барабанове узнать
побольше.
  Гвоздарев недолго подумал:
  - Отличный был механизатор. Армейскую службу закончил три года назад. В
технике разбирался великолепно. Хоть на трактор его сади, хоть на
автомашину, хоть на комбайн. Норму пока не выполнит, с работы не уйдет. В
прошлом году, например, снег рано припугивать начал, а у нас гектаров
пятьдесят пшеницы в валках на полосе лежало. Будто на грех, задождило.
Комбайны на подборке валков худо пошли. Андрей почти трое суток сам штурвал
не бросал и других механизаторов за собой увлек. До последнего колоска
пшеницу убрали, хотя в других, соседних с нами, колхозах немало зерна
снегом накрыло. Вот такой это был работник...
  - А как человек?
  - И как человек хороший. Малость лишь легкомысленный.
  - В чем?
  - Женщины Андрею жить мешали. Внешностью парень был видный. Общительный,
веселый и... врун порядочный. Правда, врал без корысти, ради забавы. А
женщины прямо липли к нему. Куда бы ни поехал в командировку - обязательно
новую любовь заведет.
  -  Холостяк был?
  - Как сказать... Женился он как-то смешно. Нынешней весной Тропынин в
отпуск ушел. Самосвал пришлось на прикол поставить. А тут наряд на фуражное
зерно дали, срочно надо вывозить с райцентровского элеватора. Пришлось
Барабанова на самосвал садить. Вечером заявляется в контору: "Задание
выполнил, Витольд Михалыч!" - "Невесту не нашел новую?" - смеюсь. "Нашел, -
говорит, "в эту пятницу свадьбу будем гулять до понедельника. Официально
вас приглашаю". Я посчитал это шуткой. Посмеялись. А он на самом деле в
пятницу невесту привозят - лаборантку элеваторскую. Верой звать...
  - Пухленькая такая, хохотушка невысокая? - догадался Бирюков.
  -  Точно. Знаете? - вокинул Гвоздарев брови.
  - Вчера на элеваторе в попутчики меня к Тропынину определила.
  - Правильно, она и теперь на элеваторе работает. Ну вот... Преподнес нам
Барабанов сюрприз со скоропалительной женитьбой. Пришлось в срочном порядке
отдельную квартиру ему подбирать. За стенкой у меня пустовала половина дома
- для агронома держали. Устроил я молодоженов туда. Веру агрономом
назначили, она в сельхозинституте по этой специальности заочно училась.
Отгуляли всем селом свадьбу. Зажили Андрей с Верой любо-дорого, пока ему
командировка в Новосибирск не подвернулась. Мигом там кралю нашел, а Вере
кто-то передал. Та собрала свои вещички и опять на элеватор. Случилось это
в июле... А недавно видел Андрея с райцентре с какой-то новой любовью.
  -  Как она выглядит?
  - На мой взгляд, ничего особенного... Чем-то смахивает на пани Мониху,
только возрастом значительно моложе. Помните, юморную телепередачу про
кабачок "Тринадцать стульев"? Вечером, значит, я их видел, вроде бы в
ресторан "Сосновый бор" направлялись, а утром Андрей пришел на разнарядку с
большущим фонарем под глазом. Сколько я его ни пытал, так н не сознался, от
кого такое украшение получил.
  -  Барабанов не из местных?
  - Из Подмосковья. В Новосибирске служил. После увольнения в запас решил
остаться в Сибири.
  -  Почему именно в Серебровку попал?
  - Будучи солдатом, на хлебоуборку сюда приезжал. Приглянулся мне, ну и,
как в свое время Игнат Матвеевич меня уговорил, так и я Андрея. Родни у
него не было.
  -  А друзья были?
  - Друзей - хоть отбавляй, особенно - подруг. Как говорится, через день да
каждый день какие-то кисочки из райцентра "Андрюшу Барабанова" по телефону
спрашивали.
  -  Какое содержание разговоров было?
  - Любовная травля, как говорят на флоте. Смешочки, намеки разные,
приглашения в гости.
  -  А Репьеву последнее время никто не звонил?
  - Гриня, по-моему, вообще телефона боялся... - Гвоздарев достал из пачки
папиросу и стал разминать ее в пальцах. - Вот письмо какое-то недавно
Репьев получал. Жена мне рассказывала, она почтальоном работает. Говорит,
встретила Гриню у бригадной конторы и передала ему письмо. Он разорвал
конверт, начал было читать, а потом, прикуривая, поджег письмо спичкой.
Даже не дочитал до конца...
  Неторопливо, сумрачно велась беседа, и походила она на своеобразный вечер
воспоминаний.
  В кабинете бригадира зазвонил телефон. Гвоздарев снял трубку, назвался и
сразу передал ее Бирюкову. Слава Голубев сообщил, что необходимые
экспертизы закончены. Во-первых, дробь, которой убит пасечник и застрелена
собака Хлудневского, оказалась по структурному составу схожей. Во-вторых,
между рукояткой и лезвием сапожного ножа, изъятого у Екашева, обнаружены
груздевые споры и остатки крови той же группы, что и кровь пасечника, а
кровь на охотничьем ноже и на цыганской телеге по группе и резус-фактору
соответствует крови Барабанова. В-третьих, все отпечатки с рукояти
охотничьего ножа стерты. Пересказав это, Голубев замялся.
  -  В-четвертых - ничего нет? - хмуро спросил Антон.
  - Есть, - со вздохом ответил Слава. - Левка с Розой из табора исчезли...

                           14. КОНТРОЛЬНЫЙ РЕЙС

  Солнечное утро выдалось ослепительно чистым и по-сентябрьски
грустноватым. Шагая по росной траве вдоль Серебровки, Бирюков еще издали
увидел на высоком флагштоке у бригадной конторы лениво колышущееся
кумачовое полотнище. Здесь же, переговариваясь, курили собравшиеся на
разнарядку колхозники. Поздоровавшись с ними, Антон прочитал на фанерном
щите, прибитом к флагштоку: "Флаг Трудовой Славы поднят в честь шофера С.
П. ТРОПЫНИНА, выполнившего задание предыдущих суток на 200 процентов".
  Вскоре появился и сам виновник торжества. Разогнав с дороги кур,
тупоносый самосвал рявкнул сиреной и чуть не уткнулся радиатором в
флагшток. Тропынин выскочил из кабины на подножку, хотел что-то сказать
испуганно отшатнувшимся от машины колхозникам, но, увидев Бирюкова, лишь
смущенно поздоровался:
  -  Здравия желаю, товарищ капитан.
  -  Здравствуй, передовик труда, - Антон подошел к самосвалу.
  -  Аварию когда-нибудь так сделаешь.
  -  Каждый день тормоза проверяю - гидравлика железная!
  -  А вчера раздавил флягу с молоком.
  -  Повариха виновата - бросает где попало.
  -  До райцентра увезешь?
  Тропынин нырнул в кабину и распахнул дверцу с противоположной стороны:
  -  Такси подано!
  - Только, Сергей Павлович, без ветерка поедем, - усаживаясь, сказал
Бирюков.
  - Как прикажете. - Тропынин соскочил на землю. - Путевой лист у бригадира
возьму и покатим.
  Минут через пять он выбежал из конторы. Отпустил несколько реплик
набросившимся на него с шутками колхозникам, ущипнул сунувшуюся было к нему
с какой-то просьбой грудастенькую доярку в белом халате, отрицательно
крутнул ей в ответ головой и прямо-таки ковбойским прыжком взлетел за руль
на свое место. Повернувшись к Бирюкову, спросил:
  -  Чо, опасаетесь быстрой езды?
  -  Дело в другом, Сергей Павлович... - Антон чуть помолчал.
  -  Надо мне провести что-то вроде следственного эксперимента.
  -  А чо это такое?
  -  Дорогой объясню.
  - Две доярочки просят подбросить их до Таежного. Не возьмем?..
  Бирюков покосился на угол свободного сиденья рядом с собой:
  -  Если вместятся, возьми. Может, понятые потребуются.
  Тропынин, высунувшись из кабины, крикнул:
  - Танюшка, бегите с Олей сюда! Быстро! Разрешение на ваш проезд получено.
  Девушки недоверчиво подошли к машине. Бирюков, открыв дверцу, усадил их в
кабину. Тропынин сразу выпалил:
  -  Понятыми будете!
  - А нас за это в тюрьму не посадят? - тревожно спросила насторожившаяся
Таня.
  - Нет, самое большее - на химию залетите - Тропынин подмигнул Бирюкову. -
Так ведь, товарищ капитан?..
  Антон улыбнулся:
  - Не пугай, Сергей Павлович, девушек. Давай-ка сейчас сосредоточься самым
серьезным образом. Сделаем мы с тобою контрольный рейс. Провези нас точно
по тому пути, каким вез Андрея Барабанова, и попутно рассказывай: где что
видел, кого обогнал, кого встретил. Словом, меня интересуют все
подробности, вплоть до пустячных мелочей. Понял?
  - Я понятливый, как утка, только отруби не ем. От мехмастерской рейс
начнем, как тогда?
  -  Начнем с деревни.
  -  С деревни так с деревни.
  Самосвал, рявкнув мотором, запылил, по Серебровке. Поравнявшись с домом
кузнеца, Тропынин быстро проговорил:
  - Вот здесь Федора Степаныча гусыня чуть голову не сунула мне под колесо.
Так?..
  -  Так, - глядя на часы, оказал Антон.
  - А вот тут я своему собственному кабанчику на виду у своей собственной
мамаши чуть бампером под зад не поддал. Так?..
  -  Так.
  - Здесь вот бабка Екашиха с пустыми ведрами хотела мне дорогу перейти.
Сигналом пугнул - она аж креститься начала.
  Дальше, до конца деревни, Тропынин молчал. Девушки исподтишка попеременно
смотрели то на него, то на Бирюкова, делающего пометки в блокноте. Выскочив
из Серебровки на проселочную дорогу, самосвал запылил мимо березовых
колков, Антон посмотрел на показания счетчика километража и перевел взгляд
на спидометр - стрелка словно прикипела к цифре "60". Отмахав от околицы
ровно километр, Тропынин, будто вспомнив свою обязанность, заговорил:
  - А вот на этом месте догнал самого Екашева. С двумя корзинами за грибами
топал. Тормознул, кричу: "Залазь, дядька Степан, в кабину рядом с Андреем!
До пасеки подброшу, там грибное место!" Он рукой махнул - катись, дескать.
Я опять газанул на всю железку... - Помолчал не дольше полминуты и показал
на приближающийся колочек. - Вот тут какой-то заезжий грибник пасся.
  -  Почему "заезжий"? - спросил Антон.
  - В этом колке никогда грибы не растут, местные грибники сюда не ходят.
  -  Как этот грибник выглядел?
  -  Здоровый бугай, в зеленом брезентовом дождевике.
  -  Дождь, что ли, был?
  - Здесь - нет, а в райцентре накануне вечером хлестал - света белого не
видно. Видать, этот мужик в прошлый день из райцентра сюда по грибочки
заявился.
  -  Лицо его не разглядел?
  - Не-а, На четвереньках он елозил. Только разок на самосвал зыркнул и в
колок побрел.
  Бирюков попросил Тропынина остановиться. Вместе с ним и девушками вылез
из кабины, подошел к опушке колка. Никаких грибов, следов - тоже.
Располагался колок на взгорке. С его противоположного конца
просматривалась, как на ладони, бывшая стоянка табора. Чуть подальше
пестрели разноцветные ульи серебровской пасеки. За пасекой, мимо других
колков, тянулся старый тракт, сворачивающий на шоссе против разъезда
Таежный. Само шоссе, уходя влево, взбегало на небольшой подъемчик и ныряло
в низину к Крутихе. За Крутихой начинался длинный подъем, с перевала
которого, как знал Антон, уже виднелась окраина райцентра с высоким
элеватором вдали.
  На отдельном листке Бирюков быстро набросал план местности. Показав его
Тропынину, спросил:
  -  Так, Сергей Павлович?..
  - У вас зоркий глаз, товарищ капитан! - воскликнул Тропынин,
  - Вот это и подтвердим своими подписями, - с улыбкой сказал Антон.
  -  А потом?..
  -  Поедем дальше.
  Когда самосвал обогнул колок, Тропынин свернул к пасеке. Притормаживая,
показал место, где высадил Барабанова. Спросил:
  -  Дальше куда, товарищ капитан?
  -  Точно той дорогой, как тогда ехал.
  -  Значит, на Поповщину. Загрузиться зерном можно?
  -  Конечно. Делай все так, как тогда.
  -  Ясненько!
  Вскоре впереди зажелтело широкое пшеничное поле, по которому уступом,
друг за дружкой, медленно двигались комбайны. Было их около десятка. Над
передним горделиво трепыхался красный флажок возглавляющего группу.
  Развернувшись на стерне, Тропынин притормозил. Придержи-
вая правой ногой педаль газа и не выпуская руль, он вылез из
кабины на подножку в полный рост и ловко пристроил машину к
переднему комбайну. Подставив кузов под брезентовый рукав и
уровняв ход самосвала с ходом комбайна, закричал:
  - Петро-о-ович!.. Шуруй!..
  Пожилой комбайнер, блеснув на солнце стеклами пылезащитных очков,
остановил комбайн, и тотчас из брезентового рукава в кузов хлынул поток
зерна.
  Загрузившись, Тропынин глянул на Бирюкова:
  -  Опять, товарищ капитан, ехать, как тогда?
  -  Опять.
  -  В тот день на краю поля пшеницу убирали.
  -  Вот туда и заедем.
  Самосвал, урча, покатил по мягкой стерне влево от комбайнов. Обогнув
попавшийся на пути березничек, развернулся по часовой стрелке и, всхрапнув,
вырвался с облегчением на старый тракт. Через несколько минут слева
мелькнуло место цыганской стоянки. Впереди показалась пасека, отгороженная
от тракта реденьким березовым колком. Подъезжая к нему, Тропынин нажал
ладонью на сигнал, а поравнявшись, затормозил. Глядя па часы, сказал:
  -  Все в точности повторяю.
  Еще раз продолжительно посигналил. Выждал по часам ровно минуту,
скрежетнул рычагом скорости и пустил самосвал по тракту дальше.
  -  Никого здесь не видел? - спросил Антон.
  - Перед пасекой тетерка почти из-под колес вылетела и нисколько рябчиков
через дорогу фыркнули. А после пасеки, как в пустыне...
  -  До самого шоссе?
  - Ну. Я даже подумал: "Что так пусто на дороге?" Обычно, когда по старому
тракту мчишься, всякая живность из травы по сторонам разлетается.
  Припоминая вычерченную следователем Лимакиным схему места происшествия,
Бирюков про себя отметил, что после пасеки Тропынин ехал по следу недавно
промчавшейся цыганской подводы. Потому и опустел перед ним затянутый травою
старый тракт.
  - Сергей Павлович, когда с Барабановым проезжал мимо цыганского табора,
лошадь их там не видел?
  -  Запряженная стояла монголка.
  -  А когда с зерном от комбайнов на тракт выехал?..
  - Палатки слева виднелись, а лошадь... Нет, лошади тогда уже не было.
  "Все сходится", - подумал Бирюков и, увидев приближающийся березовый
колок, в котором, по рассказу Славы Голубева, следственно-оперативная
группа обнаружила труп Барабанова, попросил Тропынина остановиться.
  Осенняя грусть подчеркивалась необычайной тишиной. Казалось, все живое в
колке спряталось, и природа умиротворенно ждет того часа, когда ее укроет
снег.
  Войдя в березник, метрах в десяти от опушки, Антон быстро отыскал кучу
хвороста. Рассматривая оставленные оперативниками следы, задумчиво постоял
и вернулся к машине.
  -  Чо там, товарищ капитан? - любопытно спросил Тропынин.
  - Ничего хорошего, поехали дальше.
  Сразу за колком старый тракт пересекала наезженная проселочная дорога,
идущая к шоссе. Тропынин свернул на нее.
  - Этот свороток, по-моему, из Серебровки никак не миновать, - оказал
Бирюков.
  - Угу, товарищ капитан! Если и по новой дороге ехать, все равно на шоссе
только тут выедешь.
  - Припомни, Сергей Павлович, что видел на этом месте? Тропынин прикусил
губу, подумал:
  - Справа машин не было, а слева грузовой ГАЗ к Крутихе пылил. Я выехал на
шоссейку и - за ним.
  Антон указал на виднеющийся впереди Таежный:
  -  А там?..
  -  По линии электричка в райцентр катила.
  -  Лошадей на дороге не было?
  - При выезде на шоссе - нет. Дальше, честно говоря, не смотрел.
  -  Людей каких-нибудь поблизости видел?
  -  Как в пустыне.
  Бирюков посмотрел на притихших девушек-доярок и сказал Тропынину:
  - Сейчас завезем девчат в Таежный и покатим в райцентр. Попутно
остановимся у Крутихи. Покажешь, где возле мостика обрез выловил.
  - Так меня уже следователь там допрашивал! - будто испугался Тропынин.
  - Я допрашивать не буду. Просто покажешь мне и расскажешь. Не бойся.
  -  А чо мне бояться...
  Из Таежного возвращались вдвоем. Пропустив перед собой "Колхиду" с
загруженным прицепом, Тропынин выехал на шоссе и переключил скорость. Когда
самосвал поднялся на взгорок, с которого начинался спуск к Крутихе, сказал:
  - Прошлый раз сюда вот выскочил, идущий впереди ГАЗ крутихинокий мостик
переезжал.
  -  Тоже с зерном? - спросил Бирюков.
  - Порожний. В кузове один мужик сидел в дождевике с капюшоном. Как монах.
  -  Не зеленый был дождевик?
  - ГАЗ пылил здорово. Не разглядишь...
  -  Незнакомая машина?
  - Райпотребсоюзовский грузовик, с красной полосой на кузове. Арбузы в
Серебровку привозил.
  -  Значит, он из Серебровки ехал?
  - Ну!.. Только не по старому тракту, как я, а по новой дороге. На тракт
там сворачивают перед самым выездом...
  -  Не видел, как ГАЗ сворачивал?
  - Нет. Когда я к шоссе подкатил, он уже вовсю пылил к Крутихе.
  Проехав скрипнувший под тяжестью груженого самосвала мостик через
Крутиху, Тропынин свернул к обочине и пошел показывать, где и как увидел в
речке обрез. Тенью следуя за ним, Бирюков чуть ли не с первых слов понял,
что лихой передовик труда лукавит самым беспардонным образом. А тот, не
ведая об этой догадке, старательно показывал, где возле мостика была
взмутненная вода, как он обошел камыши и, приглядывая место почище,
внезапно увидел под водою приклад обреза. Внимательно выслушав его, Антон
спокойно проговорил:
  - Обстоятельно, Сергей Павлович, рассказал, но, к сожалению, все
рассказанное - неправда.
  Тропынин опешил:
  -  Чо такое, товарищ капитан?..
  Бирюков подошел к мостику и показал на низкий, словно обрубленный, берег:
  - Видишь, глубина почти метр. Как здесь, черпая воду, ил со дна взмутишь?
К тому же, место проточное. Долго ли на таком течении муть удержится?..
  Тровынин покраснел. Антон повел шофера к тому месту, где был обнаружен
обрез. Берег здесь тоже круто обрывался, и возле него можно было легко
набрать чистой воды.
  - Наклоняйся и черпай, - оказал Антон. - Зачем, Сергей Павлович,
понадобилось тебе камыши разглядывать?
  -  Для убедительности хотел поправдивее рассказать...
  - Свидетель должен говорить правду, а не правдивость. Давай начистоту.
  -  И так все чисто, товарищ капитан, самую малость заврался...
  Тропынин протянул руку по направлению вэгорка, с которого недавно
спустились к Крутихе. - Помните, я говорил, когда прошлый раз на ту горушку
выехал, ГАЗ через мостик проезжал? Ну, значит, показалось мне, будто в тот
момент из кузова что-то в речку полетело - даже камыш пригнулся. Сразу я не
сообразил, а вчера стал заливать радиатор и вспомнил. Думаю, дай погляжу...
Прикинул на глазок, где могло упасть, подошел, пригляделся к воде - обрез!
Думаю, тут чо-то неспроста. Достал - сразу к вам. Честное слово.
  Теперь Тропынин вроде бы рассказывал правду, но в его голосе, как у
всякого, только что уличенного во лжи, чувствовалась неуверенность. Он
торопливо добавил:
  -  Наверное, мужик из кузова ГАЗа выбросил.
  -  Прямо у тебя на виду? - недоверчиво спросил Антон.
  - Так он же спиной ко мне сидел! Ни разу не оглянулся. Даже когда после
Крутихи я обогнал ГАЗ, морду в сторону отвернул. Честно, клянусь!
  Ответ показался Бирюкову искренним. Направляясь с Тропыниным к самосвалу,
он, будто ненароком, упомянул Барабанова. Видимо, чувствуя неловкость за
недавнюю ложь, Тропынин мигом подхватил новую тему и стал рассказывать, как
однажды в бригадной конторе Андрей Барабанов "вот заврался - так
заврался!".
  - Зимой на перекуре мужики завели беседу про Левшу, который блоху
подковал. Ну, Андрюха и толкует: "Блоха - сказка! Вот у нас в Подмосковье
один старик часы деревянные сделал. И корпус, и стрелки, и пружинки, и
шестеренки, и винтики-шурупчики - все из натурального дерева!" Бригадир
спрашивает: "А стекло?.." - "И стекло деревянное!" Представляете, что там
было?.. Мужики от хохота чуть в осадок не выпали...
  Тропынин вырулил с обочины на проезжую часть шоссе и резко прибавил
скорость. Недолго помолчав, заговорил снова:
  - Вообще-то про Андрюху много всяких анекдотов в Серебровке ходит, а
вчера кто-то додумался распустить слух, вроде убили его в один день с
пасечником...
  -  К сожалению, это правда, - сухо сказал Антон.
  Тропынин широко открытыми глазами уставился на него:
  - Да вы чо, товарищ капитан! За что убивать Андрея? Он же никому зла не
делал. Неужели из-за денег, которые вез с собой?..
  -  Разбираемся.
  - Ну, дела-а-а... Да лучше бы отказался Андрюха от той, проклятой,
Машины!.. Нет, ну дела... - Тропынин сокрушенно покачал головой. Почти
минуту он нахмуренно молчал. Затем, не отрывая взгляда от смотрового
стекла, задумчиво заговорил: - Хороший парень был Андрей. Хвастун, правда,
но безвредный. "Ладу" ведь из-за чего решил купить? Чтобы не беднее других
выглядеть и перед поклонницами своими шиковать. Ох, и липли к Андрею
бабенки!.. - Тропынин махнул рукой встречному грузовику, за рулем которого
ему в ответ улыбнулась белокурая молодка.
  - Вот, Нюра Бояринцева покатила - тоже одна из любовей Барабанова. В
Транссельхозтехнике работает. Неразлучные подруги были с Верой, на которой
Андрей подженивался, а теперь враги...
  -  Из-за Барабанова? - спросил Антон.
  -  Из-за кого ж больше...
  -  Что это он так себя вел?
  - Да ведь Андрей не столько делал, сколько о нем разговоров велось. Сами
же поклонницы и болтали, вроде гордились его вниманием. Недавно в райцантре
Андрею за какую-то бабенку даже влетело - неделю синяк под глазом носил.
  -  Кто его украсил?
  -  Андрей привычки не имел жаловаться.
  -  Почему ж говоришь, что избили из-за женщины?
  - Нюра Бояринцева рассказывала, как возле ресторана "Сосновый бор"
жакой-то хмырь Андрею фингал преподнес. Ну, а из-за чего ему могло влететь,
как не из-за бабы? У Барабанова одна слабость была - тут и сомневаться
нечего.
  -  А кто мог позвонить насчет покупки машины?
  - Почему "мог"? Сам же бригадир Гвоздарев с райпотребсоюзом
разговаривал... - Тропынин помолчал. - Вообще-то "Ладу" Андрею мы с Верой
накаркали. С его бывшей женой. Помните лаборантку, которая позавчера на
элеваторе нас познакомила?
  -  Помню.
  - Ну так вот, значит, неделю назад сидим мы с ней в элеваторской
лаборатории, болтаем от скуки. Вера с ночной сменилась, а мне очередь под
разгрузку выстаивать. Чо делать? Там есть телефон. Говорю Вере: "Давай
Андрюху разыграем. Позвоним в Серебровку, как будто из райпотребсоюза, и
скажем, мол, очередь Барабанова на машину подошла, надо срочно выкупать.
Вот потеха будет! У Андрея несколько тысяч еще не хватает до "Лады" -
заегозит деньги занимать. Набегается, приедет в райцентр, а тут ему кукиш с
маслом", Вера смеется: "Кто поверят в такой звояок?" - "Поверят! Ты
секретаршей назовешься, а я на председателя райпо басом отговорю". Трубку
уже снял, но Вера отказалась. Слишком злая, мол, шутка получится. Да и сам
я потом одумался... Поболтали вот так, а через неделю Андрею по правде
пришлось деньги занимать.
  Стараясь не пропустить ни малейшего оттенка тропынинского голоса, Антон
Бирюков с трудом верил своим ушам и не мог понять: серьезно рассказывает
это Тропынин или довольно нелепо пытается выставить себя в роли
своеобразного провидца. Могло быть и другое: Тропынин с Верой все-таки
разыграли Барабанова. Кто-то подслушал их и, зная, что Барабанов поедет в
райцентр с крупной суммой денег, воспользовался "розыгрышем", а сам
Тропынин теперь, предчувствуя недоброе, пытается чистосердечным признанием
реабилитировать себя. Мысли закружились одна мрачнее другой. А безупречен
ли сам Тропынин? Почему он, высадив Барабанова у пасеки и загрузившись
зерном, не дождался его на старом тракте? Или почему Барабанов не дождался
Тропынина?..
  - Сергей Павлович, когда ты с Верой разговаривал, кто еще, кроме вас,
находился в лаборатории?
  -  Вдвоем болтали. А чо?..
  - Разговор ваш могли подслушать?
  - Кому такое надо? Там только дежурные лаборантки взад-вперед мотались.
  Самосвал натужно одолевал длинный подъем от Крутихи. Вот-вот должны были
показаться окраинные домики райцентра, за ними вдали - махина элеватора, а
справа от шоссе - двухэтажные кирпичные дома так называемого поселка
"Целинстрой", который почти вплотную примкнул к райцентру. Тропынин скосил
глаза на Бирюкова:
  - А чо, товарищ капитан, из того: слышал нас с Верой кто или не слышал?
  - Дело в том, Сергей Павлович, что ложный был звонок Барабанову и в
точности такой, как ты сейчас рассказал.
  Тропынин затормозил так резко, что самосвал метров шесть прополз по
дороге юзом.
  - Товарищ капитан! Честное слово! Мы с Верой только поговорили о
розыгрыше! Зачем нам Андрея разыгрывать?!
  - Кто вместо вас мог это сделать?
  - Не знаю, честное слово, не знаю! - Тропынин задумался и вдруг хлопнул
себя ладонью по лбу: - Товарищ капитан! Левка тот раз со мной из райцентра
в Серебровку ехал. Гвоздарев, кажется, в Сельхозтехнику его за
терморегулятором посылал.
  -  И Левка слышал твой разговор с Верой?
  - Не знаю. На улице он дожидался, пока разгружусь. Разок только заглянул
в лабораторию, спросил: "Успею в столовку сбегать?" Я говорю: "Беги,
подъеду к столовой".
  - В день, когда Барабанову звонили насчет машины, Левка и Роза были в
райцентре?
  -  Я за ними не следил.
  -  Ладно, поехали.
  -  Ой! Да что это я остановился? - удивленно воскликнул
  Тропынин. - Вас куда подвезти?
  -  К элеватору.
  -  С Верой хотите поговорить?
  -  Хочу.
  -  Она, может, сегодня не в смене.
  -  Домой заеду. Знаешь, где живет?
  -  Знаю.
  Тропынин вздохнул и засигналил обгон вырвавшейся вперед "Колхиде".

                             15. "ПАНИ МОНИКА"

  В это утро перед элеватором машин почти не было. То ли установили
дополнительные весы, то ли какую-то рационализацию ввели хлебоприемщики, но
машины с зерном шли теперь через ворота, как говорится, зеленой улицей и не
задерживались на территории элеватора ни одной лишней минуты.
  Вера оказалась "в смене". Бирюков и Тропынин отыскали ее в светлой
лаборатории, заставленной столами с микроскопами, колбами, пробирками и
прочими премудростями, о назначении которых несведущий человек мог только
гадать. Свободным от всей этой "техники" был один небольшой канцелярский
столик возле открытого настежь окна, сразу у входа. Как раз за ним сидела
Вера. Зажав между ухом и приподнятым левым плечом телефонную трубку, она
что-то записывала под диктовку в лежащую перед ней "амбарную книгу".
Закончив писать и положив трубку на аппарат, с напускной строгостью
спросила Тропынина:
  -  Разгрузился?
  -  Нет пока...
  - Чего телишься, родненький? Из "Гранита" двадцать машин с зерном враз
вышли. Сейчас подкатят - опять начнешь искать блатные каналы, чтобы без
очереди прошмыгнуть.
  -  Разговор к тебе есть.
  -  Сначала разгрузись, потом языки чесать будем.
  Заметив нерешительность Тропынина, Бирюков поддержал Веру:
  -  Иди, Сергей Павлович, иди...
  Тропынин пожал плечами - мол, как вам угодно - и с неохотой вышел из
лаборатории. Бирюков представился Вере и попросил ее рассказать о
"розыгрыше" Барабанова с покупкой машины. Вера удивилась:
  -  Зачем вам эта чепуха?
  -  Не ради забавы, разумеется, - сказал Антон.
  Вера пожала плечами и довольно бойко, порою имитируя интонации и манеру
Тропынина, заговорила. Судя по тому, как она почтя дословно повторила
рассказанное Тропыниным, память и наблюдательность у нее были
превосходными. Когда Бирюков стал задавать уточняющие вопросы, Вера без
труда вспомнила по именам и фамилиям всех трех лаборанток, которые в тот
день работали. А "молодой цыган, надумавший сбегать в столовку",
окачывается, заглядывал в лабораторию не через дверь, как почему-то
предполагал Антон, а через распахнутое настежь окно.
  - Вот сюда он заглянул,- Вера показала на раскрытое у стола окно и
добавила: - Я сидела вот так же, а Торопуня напротив.
  -  Цыган мог слышать ваш разговор?
  -  Мы не таясь говорили.
  -  И лаборантки слышали?
  Вера потерла вздернутый носик, задумалась и стала припоминать вслух:
  - Зина Ласточкина пробу приносила, Надюха Чумасова журнал учета у меня
брала, пани Моника анализ на влажность делала...
  -  Пани Моника?..
  -  Это Майку Тузкову шоферы так прозвали.
  -  За что?
  -  За придурковатый апломб.
  В голосе Веры просквозила откровенная неприязнь, и Антон вспомнил, как
Гвоздарев недавно видел Барабанова в райцентре "с какой-то новой любовью",
которая чем-то смахивает на телевизионную пани Монику.
  -  Значит, Тузкова ваш разговор слышала?
  - Она не слушала, а мешала. Ужасно бестолковая - пока анализ сделала,
тысячу вопросов задала.
  -  Туэкова знает Барабанова?
  -  Его все наши лаборантки знают.
  -  Как вашего мужа?
  -  Бывшего, - уточнила Вера.
  - Если не секрет, почему не ужились с Андреем? - Слишком любвеобильный.
За чужими юбками любит бегать.
  -  За Тузковой он не ухаживал?
  - Черт его знает. Нужен он мне, как рыбке зонтик. - Вера насторожилась: -
Чего это вы Барабановым заинтересовались?
  - Разыграли его с телефонным звонком, - ответил Антон, умолчав о главном.
  Страшная весть о Барабанове, как видно, не докатилась еще до элеватора.
Вера усмехнулась:
  - И Андрей уголовному розыску пожаловался? Не похоже на него. Барабанов,
когда ушами прохлопает, молчит как паинька.
  -  Не знаете, кто в райцентре недавно его избил?
  - Первый раз слышу...
  В лабораторию ворвался запыхавшийся Тропынин:
  - Порядок в танковых частях! Чо, теперь поговорим, товарищ капитан?
  -  Мы с Верой уже переговорили, - сказал Антон.
  -  Без меня?!
  Вера игриво подмигнула:
  - Зачем ты нам, родненький? Третий - лишний. Признайся, Торопупя,
разыграл все-таки Андрея, а?..
  - Ты что, Верк, сдурела? Сама же отказалась секретаршей выступить.
  -  Может, ты с пани Моникой дуэтом выступил.
  - Чего? А ты какого-нибудь пана Директора себе в компанию не подыскала? -
Тропынин растерянно повернулся к Бирюкову:- Этой Монике, товарищ капитан,
пока смысл втолмачишь - разыгрывать не захочется.
  Вера, с лукавым прищуром глядя Тропынину в глаза, вдруг спросила:
  - Не ты, родненький, наговорил капитану, что Андрея в райцентре кто-то
избил?
  -  Бояринцева мне рассказывала...
  -  И ты поверил Нюрке?
  -  А чо?
  - По злобе она Барабанова поливает. Замуж за него хотела, а он ей ручкой
сделал.
  Тропынин обиделся:
  - Запутался Андрей с вами, а я теперь вроде болтуном оказался. Под
глазом-то у Андрея фингал целую неделю-сиял...
  - Барабанов в армии чемпионом по боксу был, - с явной ноткой гордости
сказала Вера.
  - Подумаешь, шишка! В райцентре, есть такие чемпионы по бегу, что морду
начистят, и не догонишь. - Тропынин глянул на Бирюкова. - Поговорите с
Бояринцевой, товарищ капитан.
  -  Где ее можно встретить? - спросил Антон.
  - Из "Гранита" эерно возит, скоро подъедет, - с усмешкой ответила Вера.
  Бояринцева появилась на элеваторе через полчаса, однако, вопреки
заявлению Тропынина, никаких подробностей Антону не сообщила, Поминутно
демонстрируя в очаровательной улыбке миниатюрную ямочку на правой щеке, она
даже мысли не допускала о какой-либо связи с Барабановым и не хотела
говорить ни о каких его знакомствах в райцентре. Единственное, что в конце
концов удалось вытянуть Антону, Бояринцева "совершенно случайно" видела,
как однажды поздно вечером у ресторана "Сосновый бор" какой-то здоровый
парень из-за спины ударил Барабанова кулаком и сразу убежал, С кем был в
тот вечер Барабанов в ресторане и что за парень его ударил, Нюра
"совершенно" не знала.
  Так ни с чем и ушел Антон Бирюков с элеватора. Получалось, что
провокационный звонок в Серебровку могли организовать разные люди. Не
высвечивалась определенно и цель звонка: то ли это была нелепая шутка,
которой воспользовался преступник, то ли организованное преступление.
  Не откладывая, Антон решил зайти на автобазу райпо, переговорить с
шофером, который двое суток назад возил в Серебровку арбузы.
  Отыскать шофера оказалось нетрудно - с арбузами ходила всего одна машина.
Но разговор долгое время не клеился. Низенький краснощекий
шофер-первогодок, приняв Бирюкова за автоинспектора, с пеной на губах начал
доказывать, что попутных пассажиров еще ни разу за свою короткую шоферскую
жизнь не брал. Лишь через полчаса терпеливой беседы парень уразумел, чего
от него добивается капитан милиции, и стал рассказывать откровенно.
Выгрузив утром арбузы, он выехал из Серебровки в райцентр новой дорогой. На
шоссе, перед крутихинским подъемником, догнал идущего мужчину в зеленом
брезентовом плаще. Мужчина поднял руку. Шофер остановился и предложил
попутчику место в кабине. Однако мужчина предпочел ехать в кузове.
  -  Как он выглядел? - спросил Антон.
  -  Высокий. По годам, наверное, лет тридцать.
  -  Характерных примет не запомнили?
  - Черный, как цыган. Левая рука вроде протезная или больная. Плащ у него
наподобие солдатской накидки. Так он левую руку, даже когда в кузов
залазил, из-под плаща не вынимал. Правой поймался за борт, на колесо
наступил и - там.
  -  Где высадил его?
  -  А он сам вылез, - с неожиданной бодрецой заявил шофер,
  - К райцентру я подъехал, остановился. Открываю дверку, спрашиваю: "Где
вылазить будешь?" Ни звука... Заглянул в кузов - пусто!
  -  И на дороге никого?
  - Не-ка... Он, наверное, в целинстроевский поселок подался, я ведь там
мимо проезжал.
  - На Крутихинском мостике пассажир ничего в речку не выбрасывал?
  -  Кузов пустой был. Чего оттуда бросить?
  -  И у мужчины ничего с собой не было?
  -  А что у него должно бы быть?
  -  Скажем, корзина с грибами...
  -  Ничего не было.
  Предположение Тропынина о том, что винтовочный обрез выбросили из
райпотребсоюзовского грузовика, становилось похожим на выдумку. И опять
мысли Бирюкова вернулись к телефонному звонку, идея которого принадлежала
Тропынину. Кто все-таки звонил в Серебровку? Через кого можно выйти на след
"звонарей"? Вера, чувствуется, недолюбливает лаборантку Тузкову, прозванную
"пани Моникой". Интересно, а как Тузкова относится к Вере? Не поможет ли
она разгадать загадку провокационного звонка?..

                             16. ДРУГАЯ ВЕРСИЯ

  Кабинет Славы Голубева оказался на замке, и Антон прошел пустующим
коридором в приемную начальника райотдела. Увидев его, чернявенькая
секретарь-машинистка Любочка обрадованно защебетала:
  - Ой, какие вы легкие на помин, товарищ капитан! Только что подполковник
вас спрашивал. Я искала-искала... Заходите к нему, Николай Сергеевич один.
- И доверительно сообщила: - Сегодня генерал звонил из Новосибирска...
  Такую информацию Любочка выдавала далеко не каждому сотруднику, и это
можно было расценивать, как признак особого расположения
секретаря-машинистки, у которой забота о сохранении служебной тайны,
пожалуй, была выше заботы о собственной внешности, в чем, она, по словам
судмедэксперта Бориса Медникова, преуспевала зело борзо.
  Подполковник прикуривал папиросу. Затушив спичку, он поздоровался с
Бирюковым за руку, пригласил сесть и спросил:
  -  Что выездил в Серебровке?
  Бирюков подробно рассказал о результатах. Подполковник внимательно
выслушал его и поделился своими новостями:
  - Помнишь, на стеклянной банке с медом, снятой с цыганской телеги, кроме
отпечатков пасечника Репьева, были обнаружены отпечатки пальцев еще одного
человека? Это, оказывается, пальцы Андрея Барабанова.
  - Значит, на этой телеге и всадили ему нож под лопатку, - сказал Антон.
  - По всей вероятности... Слушай еще. Козаченко подтвердил, что нож,
которым убит Барабанов, принадлежал Левке, но... за сутки до убийства Левка
выменял на него у пасечника то самое тележное колесо, которое оказалось у
цыган. Продавать колхозное имущество Репьев якобы отказался, а нож, как
говорит Козаченко, очень был нужен пасечнику. Признаться, что-то здесь мне
кажется сомнительным...
  Бирюков подумал.
  - Пожалуй, Николай Сергеевич, этому можно верить. У Репьева было
своеобразное хобби: по осени забивать скот. Свой нож он, кажется, сломал.
Просил кузнеца Половникова сделать ему новый - кузнец отказался. Поэтому
вполне возможно, что Козаченко говорит правду. Без ножа Репьеву. было как
без рук. Кстати, куда Левка с Розой из табора делись?
  - Перехватили их в Новосибирске на железнодорожном вокзале, Говорят, в
Первоуральск направились - там у них какие-то родственники. Следователь
Лимакин на этих "беглецов" уйму времени ухлопал, а информации - ноль... -
Гладышев нахмурил седые брови. - Генерал сегодня звонил. Предлагает помощь
управления. ЧП, надо сказать, невиданное для нас.
  -  Что вы на это ответили?
  - Сказал, постараемся управиться сами, но теперь вот жалею. Версия с
цыганами рушится... - подполковник загасил в пепельнице папиросу. - Ну,
подумай: с чего бы Левка бросил свой нож почти рядом с трупом Барабанова?..
  - Уже думал об этом. Надо, Николай Сергеевич, начинать отработку другой
версии.
  -  Какой?
  - С телефонным звонком в Серебровку. По-моему, убийцу интересовал только
Барабанов, а пасечник оказался жертвой нелепого случая... Антон потер
переносицу. - Правда, тут вмешивается старик Екашев...
  Гладышев неожиданно перебил:
  - Вот еще что новенькое: на фляге с медом, утащенной в березовый колок,
есть отпечатки ладоней, и пальцев Екашева.
  -  Как его состояние?
  - Плохое. Рак легких. Медников предполагает, от силы месяц выдюжит.
  -  Сейчас в сознании? Следователь не допрашивал?
  - Легочники, обычно, до последнего часа в сознании, однако допрашивать
человека при таком кризисе, сам понимаешь...
  -  Где Голубев? - помолчав, спросил Антон.
  - Сила Голубева в ногах, - сказал подполковник. - Помчался Слава
беседовать со старшим сыном Екашева, Иваном. Через паспортный стол узнал
его адрес.
  - Иван Екашев, насколько мне известно, работает на кирпичном заводе.
  -  Верно.
  -  А живет где?
  -  По улице Целинной - это почти рядом с заводом.
  - В целинстроевском поселке? - мгновенно заинтересовался Бирюков.
  - Да, - Гладышев шевельнул бровями, - Имеет значение?
  - Может иметь, Николай Сергеевич. Пассажир-то в зеленом дождевике исчез
из машины как раз где-то у этого поселка.
  - Если я правильно понял, шофер тебе говорил, что подвозил мужчину вроде
бы с протезной рукой...
  - Под дождевиком ножно спрятать не только протез, но и... обрез.
  - Верно! - поддержал Гладышев. - К месту сказать, дождевик - деталь
любопытная. В день убийства и в Серебровке, и в райцентре солнце сияло.
Зато накануне у нас такая гроза молотила - чертям тошно. Значит, что?..
  - Значит, мужчина этот выехал из райцентра в Серебровку накануне. Как раз
в тот день, когда Барабанову насчет машины позвонили. Звонок был утром. А
гроза здесь началась?..
  -  В середине дня.
  - Выходит, мужчина выехал после телефонного звонка. Подполковник ногтем
указательного пальца постучал по папиросной пачке:
  - Не зря говорится: курочка по зернышку клюет. Собирай, Антон Игнатьевич,
эти зернышки, собирай. Так, пожалуй, и до истины доклюемся...
  От начальника райотдела Бирюков направился в прокуратуру, чтобы передать
Лиманину протоколы проведенных допросов и поделиться с ним своими
соображениями о новой версии. Там тоже появились новости. Следователю
удалось вызвать Козаченко на откровенность, и тот показал, что в момент
убийства Репьева Роза находилась в пасечной избушке. При ней заявился
Барабанов и попросил налить ему "в кредит" трехлитровую банку меда. Репьев
открыл флягу, которая стояла на телеге, и наполнил банку. Недолго о чем-то
поговорив с пасечником. Барабанов завязал банку в хозяйственную сетку и
пошел по направлению к старому тракту. Репьев, заглянув в избушку, сказал
Розе, что сейчас принесет "сотовую рамку из настоящего воска, а не из
синтетического". Взял большую миску, Левкин нож и пошел к ульям. Минут
через десять Роза через окно увидела, как за редким березняком недалеко от
пасеки остановилась мчавшаяся рысью цыганская подвода. От нее к пасеке
пробежал мужчина в зеленом плаще, и почти у самой избушки раздался выстрел.
Перепуганная Роза несколько минут ждала Репьева, но, видя, что тот не
приходит, выскочила босиком за дверь - пасечник с окровавленной грудью
лежал навзничь возле телеги. Позабыв о своих туфлях, Роза бросилась в
Серебровку, однако, испугавшись обвинения в убийстве, не добежала до
деревни и спряталась в лесу. Когда часам к одиннадцати, одумавшись, она
тайком пробралась к роднику, цыгане уже снялись с места, и Роза догнала их
лишь на шоссе, где они пытались остановить попутные машины.
  - Здесь Козаченко и "поучил" сестру цыганским кнутом, - закончил
прокурор.
  - Чего сам-то он испугался? - спросил Антон. - Зачем весь табор на ноги
поднял?
  - Пока Козаченко искал угнанную лошадь, табор стихийно снялся. Ромка
панику раздул. После выстрела мальчуган примчался к пасечной избушке.
Увидел окровавленного пасечника и убегающую Розу, перепугался. И с криком -
в табор: "Розка Гриню насмерть запорола!" Цыгане все подтверждают показания
Козаченко. Вину отрицают полностью.
  - Чего ж Левка с Розой надумали улизнуть, если не чувствуют вины?
  В разговор вмешался Лимакин:
  - Козачевко говорит, они не первый раз пытаются порвать с табором.
Любовь, дескать, у них.
  - Каких-либо примет того мужчины, который подбегал к пасеке, Роза не
указала? - опять спросил Антон.
  - Она подумала, что это Левка, потому и перепугалась сверх меры. А из
примет только - зеленый плащ вроде солдатского. Мы пробовали за эту примету
ухватиться, но такими плащами в районе с самой весны торгуют. - Лимакин
усмехнулся: - Даже у нас с Семеном Трофимовичем по такому плащу для осенней
охоты на уток имеется.
  - Да, да, - подтвердил прокурор и обратился к Антону: - Хотя бы общую
картину преступления представляешь?
  -  Предположительно...
  -  Как, по-твоему, дело било?
  - По-моему, дело было так... - Бирюков положил на стол схему дорог возле
пасеки и протоколы допросов, - Вот здесь все нарисовано и записано.
Серебровцы обычно добираются в райцентр электричкой от разъезда. Из
Серебровки до Таежного, как правило, Идут пешком - там близко. Мужчина в
зеленом плаще считал, что Барабанов, отправляясь покупать машину, поступит
так же, и с обрезом под полой ждал его на проселочной дороге возле
березничка на взгорке, откуда просматривается вся панорама вплоть до
Таежного. Однако Барабанов проехал мимо в кабине тропынинского самосвала.
Глядя вслед, мужчина отлично видел, как Барабанов вылез из машины у пасеки
и оттуда, уже с банкой меда, зашагал по старому тракту к Таежному. Догнать
его можно было только на лошади, которую так кстати запряг Ромка...
  -  Зачем же он пасечника убил? - спросил прокурор.
  - Может быть, чтобы избавиться от свидетеля, может, нож Левкин
приглянулся... Короче, на цыганской лошади мужчина догнал Барабанова,
предложил подвезти его и довез до ближайшего колка.
  - Если он забрал у пасечника нож, почему обрез до самой Крутихи под полой
тащил?
  - По всей вероятности, опасался навести розыск на след Степана Екашева.
Хоть Степан Осипович и говорит, что обрез принадлежал Репьеву, не верю я
этому.
  -  Предполагаешь, Екашев - соучастник?
  - Как показывает экспертиза, горло Репьева перерезано сапожным ножом,
который мы изъяли у Екашева, У него же оказались и репьевские сапоги с
портянками... Не могу лишь понять: зачем старик уже мертвому пасечнику
перерезал горло, разул его и в березовый колок спрятал тяжелую флягу с
медом?..
  - Для нас с Семеном Трофимовичем это тоже загадка, - читая показания
шофера Тропынина, проговорил Лимакин. Он закончил чтение и поднял глаза на
Бирюкова: - Любопытные сведения выдал твой земляк...
  -  Петя, что Козаченко о Екашеве говорит? - спросил Антон.
  -  Ровным счетом ничего. Он даже его не знает.
  -  Странно... А пасечник не предлагал цыганам золотой крест?
  - Предлагал. Сначала заломил две тысячи, потом до одной сбавил, но
Козаченко все равно отказался.
  Бирюков задумчиво побарабанил по столу пальцами:
  -  Не этот ли крест привел Екашева на пасеку?..
  Прокурор вздохнул:
  - Умрет не сегодня-завтра старик и придется нам на кресте крест
поставить..

                               17. ЖАДНОСТЬ

  Районная больница, где находился Екашев, была на окраине райцентра, в
густом сосновом бору. Бирюков прежде всего встретился с Борисом Медниковым.
Тот сидел в беседке прибольничного скверика и сосредоточенно затягивался
сигаретой. Рядом, на столике, лежала распечатанная пачка "Золотого пляжа".
Антон, здороваясь, протянул руку;
  -  Как жизнь, Боря?
  -  Цветет и пахнет!
  -  Хорошее настроение?
  - Угу... Бывший пациент только что заходил. В прошлом году язву ему
оперировал. Доходяга был - смотреть страшно. А теперь раздобрел, курить
начал... Пришлось конфисковать сигареты, чтобы не забывался...
  -  Людей отучаешь от курева, а сам...
  -  Мне что! Я каждый квартал бросаю.
  -  И каждый раз начинаешь сызнова?
  - Картинки привлекают, - Борис взял сигаретную пачку. - Научились у нас
такие штучки оформлять, просто и весело, да?.. Видишь? "Золотой пляж"
называется. Ну, как не подышать в Сибири запахом Черноморского побережья?..
  Антон улыбнулся, но сраэу посерьезнел:
  - Боря, Екашев хоть ненадолго поправится?
  - Нет.
  - Что-то, не задумываясь, отвечаешь.
  - Если бы ты спросил: "Можно ли в Спортлото трижды подряд угадать все
шесть номеров?" - я, возможно, и задумался бы: чем черт не шутит, когда бог
спит... С Екашевым думать нечего - все ясно, как ясный день. Самолечением
человек угробился. У него рак легкие доедает, а он, видите ли, собачьим
салом от туберкулеза себя потчевал,
  -  Знает о том, что не выживет?
  - Догадывается. Утром сегодня на обходе тихонько шепчет: "Доктор, загнусь
на днях. Скажи, судить меня будут, как живого, или помилуют за смертью?"
"За что вас судить?" - спрашиваю. "Дак вот... с пасечником набедокурил"...
  - Надо было посоветовать: со следователем, мол, лучше по этому поводу
поговорить.
  -  Представь, это я сделал и без твоей подсказки.
  -  Ну и что он?
  - На полном серьезе жалуется: "Следователю подмазать надо, чтобы замял
дело, а у меня денег - ни гроша". Потом о тебе вспомнил: "При обыске,
кажись, сын нашего председателя, Игната Бирюкова, присутствовал. Бирюковы -
мужики справедливые, подачек не берут. Может, Бирюков-младший бесплатно за
меня заступится перед судом, чтобы принародно мои кости не полоскали?
Земляки мы ведь с ним".
  -  Ты это серьезно?
  -  В подобной ситуации грешно шутки шутить,
  -  Как бы мне поговорить с ним?
  Медников глянул на часы:
  - Сейчас процедуры идут. Минут через двадцать организую встречу, если не
заснет старик. Спит он так, будто всю жизнь не спал. Поразительно умудрился
изнурить себя работой. Мне доводилось обследовать механизаторов после
уборочной страды, когда людям, считай, полный месяц приходится спать
урывками, и то у них даже намека на такую, как у Екашева, изнуренность не
было. У старика нечто феноменальное в этом отношении.
  -  На сыновей не жалуется?
  -  Даже не вспоминает.
  Помолчали. Антон опросил:
  - Какие вообще новости в райцентре? Я ведь два с лишним года здесь не
был.
  - Новости... Директора ресторана "Сосновый бор" скоро судить будут.
  -  За что?
  -  В котлетах мясо обнаружили.
  Бирюков улыбнулся:
  -  Старо, Боря.
  Медников затушил окурок, вздохнул и с самым серьезным видом опять
заговорил:
  - Слушай новее... Это в Эрмитаже было. Перед рембрандтовской "Данаей"
стоит импозантная пара. Профессорского вида мужчина, в пенсне, со знанием
дела рассказывает даме о голландской живописи семнадцатого века.
Подкатывается к ним старичок екашевского покроя. Повертелся с разных сторон
- любопытно насторожил уши. Только мужчина умолк, он быстренько показывает
на обнаженную Данаю и говорит: "Представляете, граждане, недавно в нашей
деревне аналогичная картина произошла. Сосед мой, основательно запарившись,
вышел нагишом в предбанник и сослепу сел на натурального живого ежа". У
мужчины чуть пенсне не выпало: "Простите, к чему вы это сказали?" - "Разве
не понятно? - удивился старик. - К тому, чтобы увлекательный разговор
поддержать".
  Антон засмеялся:
  -  По-моему, Боря, ты сам сочиняешь?
  - Зачем сочинять - жизнь подкидывает сюжеты... Вчера, например, Екашева
спрашиваю: "Что ж вы, Степан Осипович, так сильно запустили болезнь? Почему
раньше к врачу не обратились?" Знаешь, что он на это ответил?.. Колхозный
шофер, видите ли, ему сказал, что пенсионеров в больницах не лечат.
Дескать, чего на них попусту государственные средства тратить. Вот кадр!
Серый, как штаны пожарника после просушки. Такое впечатление, что человек
ни разу в жизни ни газету не читал, ни радио не слышал, ни телевизор не
смотрел.
  -  Какой там телевизор!
  - Что какой?
  -  У Екашева в доме простейшего радиодинамика нет.
  - Оно и видно. Такой дремучестью от старика веет, словно
законсервировался человек в доисторическом периоде и ни о чем окружающем
представления не имеет. - Медников посмотрел на часы, сунул в карман
сигареты и поднялся. - Пошли, сыщик, процедурное время заканчивается.
  Екашев лежал в одноместной палате. Под белой простыней до подбородка он,
с закрытыми глазами, походил на мертвеца. И только по тяжелому, с прихрипом
дыханию можно было догадаться, что старик еще жив. У кровати стояли
больничная табуретка и невысокая тумбочка. На тумбочке - графин с водой и
чуть надкусанное румяное яблоко. Бирюков сел на табуретку, тихо окликнул:
  -  Степан Осипович...
  Екашев медленно поднял веки. Почти полминуты глаза его абсолютно ничего
не выражали. Затем внезапно взгляд стал осмысленным, и старик еле слышно
проговорил:
  -  Кажись, Игната Бирюкова сын?..
  -  Его. Антоном меня зовут.
  - Стало быть, Антон Игнатьевич... - Екашев моргнул. - Доктор тебя
прислал?
  -  Почему доктор?..
  -  Вчера я говорил ему... Бирюковы - мужики справедливые.
  -  Как здоровье, Степан Осипович?
  -  Нету, Бирюков, здоровья... Загибаюсь основательно...
  -  Врачи сделают все возможное, чтобы вылечить.
  -  Поздно хватился.
  -  Давно надо было в больницу обратиться.
  - Дак... где ж было время взять... Хозяйство, будь оно неладно, в доску
замотало. Да и Торопуня меня с панталыку сбил... Ишшо весной просил его:
"Свези, Серега, в больницу - задыхаться чего-то стал". А он в ответ:
"Теперь, дядька Степан, такой указ издан, чтобы не лечить престарелых
граждан. Как узнают, что ты пенсионер, сразу укол в задницу и - на
удобрение"...
  -  Тропынин глупо посмеялся над вами.
  - Теперь понимаю - доктор мне правду обсказал... А тогда поверил
торопуниноким словам. Пользы государству от пенсионеров на самом деле
никакой нет... Зачем на них казенные деньги тратить...
  Антон намеренно не начинал интересующий его разговор. Ждал, когда Екашев
заговорит сам, но тот словно и не собирался исповедоваться. Пришлось
осторожно намекнуть:
  -  Что вы, Степан Осипович, вчера Бирюковых вспоминали?
  Екашев ответил не сразу. Он как будто не мог набраться решимости. Наконец
все-таки решился:
  - Суровые в вашем роду мужики, но справедливые... Твой дед Матвей моего
папашу от раскулачивания спас. И отца твоего, Игната, я уважаю. За всю
колхозную жизнь ни разу Игнат меня не обидел, ни единой копейкой не
обсчитал... - Глаза Екашева затуманились, вроде он пытался что-то
вспомнить. - Мы ж с Игнатом вместе росли. Только по-разному наши жизни
сложились... Папаша мне после маломальской грамоты запретил дальше учиться,
с малолетства, как щенка, натаскивал в хозяйстве спину гнуть... С той поры
присох я к земле... Теперь вот загибаюсь..
  В палату вошла молоденькая медсестра. Извинившись перед Бирюковым,
отсыпала из коричневого флакончика три таблетки и, подождав, пока Екашев
запьет их, удалилась. Проводив взглядом медсестру, старик озабоченно
спросил:
  - Не знаешь, Бирюков, сколько те лекарства стоят, какими меня потчуют?
  -  В больнице лечение бесплатное, Степан Осипович.
  - Это я понимаю... Только лекарства не за бесплатно делаются. Десятку,
наверняка, стоят, а?..
  -  Есть и дороже.
  - Сурьезно?!. - Екашев от удивления даже сделал попытку приподняться. -
Ой-ёй-ёй, в какую копеечку это пустое дело обходится... Не по-хозяйски так
разбазаривать деньги... Ну, какая польза будет от того, что меня вылечат?..
Один убыток. Вот и получается: на меня - десятку, на другого, на
третьего... А есть же пенсионеры, которые годами по больницам сшиваются.
Это и в добрую сотнягу на их затраты не уложишься...
  Наблюдая за Екашевым, Антон заметил, что, заведя разговор о деньгах,
старик преобразился. Глаза его стали тревожно-колючими, крепкие мозолистые
пальцы нервно заперебирали по простыне. Даже первоначальная одышка,
мешавшая говорить, уменьшилась, Только в груди по-прежнему что-то сипело,
булькало и хрипело.
  - Говорят еще, будто бы в сумасшедших домах дураков всю жизнь лечат за
счет казны, содержат их там, - продолжал Екашев. - К чему такие неразумные
траты? Если человек дураком уродился, никакая больница ему ум не вправит.
Это ж до гробовой доски калека... - На глазах старика навернулись слезы. -
Ты, Бирюков, наверно щас рассуждаешь: "Вот до чего жадный дядька Степан!"
Неправильно такое рассуждение. Я, сколько себя помню, в труде спину гнул.
Потому знаю стоимость копейки, какая с потом и кровью достается. Потому и
рассуждаю по-хозяйски...
  - Вы, Степан Осипович, лучше расскажите о пасечнике. Что там произошло? -
перебил Антон.
  Екашев разом сник. Сунул было под простыню натруженные руки, но тут же
вытащил их и сосредоточенно стал разглядывать мозолистые пальцы. Затем
тревожно посмотрел на Антона:
  - Поможешь ли, Бирюков, мне оправдаться перед судом, если всю правду тебе
выложу?
  Антон пожал плечами:
  - Сначала послушаю, что расскажете. После станет видно, чем помочь...
  -  Плохое расскажу...
  -  Плохое плохому - рознь.
  Екашев натянуто скривил губы, вроде бы хотел усмехнуться. Помолчав,
заговорил:
  -  Другой, на твоем месте, золотые горы мне за признание на-
обещал бы, а ты - ничего. Все вы, Бирюковы, такие. Потому и
уважаю вас... Хочешь, расскажу, как сапоги пасечника в мой ам-
бар перекочевали?
  Старик закашлялся. Тяжело, с хрипом. Лицо его посинело, на худой
кадыкастой шее до предела натянулись жилы Выждав. когда приступ утих, Антон
сказал:
  -  Кое-что, Степан Осипович, я знаю.
  Екашев моргнул. С натугой спросил:
  -  Чего, например?..
  - Сапоги вы уже с мертвого Репьева сняли и флягу с медом в колок
унесли...
  - И свой золотой крест на пасеке забрал, - словно опасаясь, что не успеет
сказать, натужно добавил Екашев.
  Признание было ценным, но Антон сделал вид, будто и это для него не
новость. Екашев сник, как азартный картежник, враз лишившийся всех козырей.
Тяжело переводя дыхание, он упавшим голосом спросил:
  -  Как ты узнал, Бирюков?
  -  Работа моя такая, Степан Осипович.
  - Я ж ни единой живой душе не рассказывал...
  -  Разве в этом дело?
  -  А в чем, Бирюков?
  - Кто совершил преступление, узнать легче, чем разобраться: почему
преступление совершено.
  - Какая необходимость тебе знать, почему я сапоги у Грини забрал?
  -  От этого зависит степень вашей вины.
  Екашев долго хрипел, тяжело откашливался. Наконец тихо зашептал:
  - Злость, Бирюков, меня погубила... Как флягу с медом доволок на руках от
пасеки в березник, глаза замутились, будто главная жила внутри лопнула...
Мне ж нельзя тяжестей поднимать, грыжа какой уж год мучает,
туды-ее-нехай...
  -  Зачем же тащили флягу?
  - От злости... Думал, крест золотой пропал... Такая беда вышла: смерть
свою я почуял. Папаша покойный приснился, спрашивает: "В чем, Степан,
собороваться думаешь? Рубаха у тебя хоть есть добрая, в которой на вечный
покой не стыдно отправиться?"
  - "Нету, - говорю, - нужда заела". - "А куда золотой крест подевал, что в
старой часовне нашел?" - "Берегу, как зеницу ока, - отвечаю. - С ним и в
гроб лягу". - "Зачем тебе крест в гробу? Нагим, что ли, тут перед нами
щеголять будешь? Продай его за тысячу и справь соборование себе да старухе
- ей тоже не сегодня-завтра на погост"...
  - Вы продали крест Репьеву? - воспользовавшись паузой, спросил Антон.
  - Нет, я только попросил Гриньку продать. Литру самогона ему споил, а он
не продал. Цыгане и православный кузнец Федор отказались купить,
пожадничали.
  -  И Репьев не вернул вам крест?
  - По моей подсказке хотел еще с Агатой Хлудневской поторговаться, она -
богомольная старуха. Но не успел Гринька...
  -  Почему сами не продавали?
  - Нельзя самому было. Меня, как облупленного, в Серебровке знают.
  -  Неужели, Степан Осипович, у вас действительно нет денег?
  - А откуда они, Бирюков?.. Сыновья-проглоты все до копейки с меня
вытягивают.
  - Иван говорит, что вы не помогаете им.
  - Слушай ты Ивана!.. Иван на меня злой за то, что с малолетства приучал
его к труду. Приедет в гости - матери разных сладостей привезет, а мне -
хоть бы рубль когда дал. Вот до чего ненависть к отцу родному человека
довела...
  -  Кто выстрелил в Репьева?
  -  Шуруп, должно быть...
  -  Кто это?
  - Холера его знает, проходимца. Тюремный дружок моего младшего... Захара
помнишь?
  -  Помню.
  - Дак вот, в заключении, на отсидке, они снюхались. И пасечник с ними
раньше сидел. Но Гриня, как в Серебровку приехал, остепенился, хотя и
попивал...
  Задавая вопрос за вопросом, Бирюков кое-как выяснил, что поздно вечером,
накануне убийства, к Екашеву заявился пасечник Репьев с черным здоровым
парнем, одетым в зеленый брезентовый дождевик. В компании с ним стал
распивать самогон. При этом Екашев объяснил Антону, что пятидесятилитровую
флягу "косорыловки" он выгнал еще весной из порченой свеклы, которую за
ненадобностью выбросили в отвал на колхозной свиноферме, и что продавал
свою продукцию "почти за бесценок, да в придачу к поллитровке доложил еще
луковицу на закуску.
  Из разговора подвыпивших собутыльников Екашев понял, что вместе они
провели не один год в колонии, но Репьев освободился давно, а парень -
недавно. Вспоминали они и Захара. Потом парень завел разговор о Барабанове.
Чего он говорил, Екашев не понял, но Репьев стукнул кулаком по столу: "Ну,
Шуруп! Как ты до такого додумался? Я ж ни за какие деньги на мокруху не
пойду - с меня семилетки хватит, которую отдубасил. А тебя, если хоть одну
душу в Серебровке пришьешь, заложу, как последнего гада, или придушу своими
руками!" После этого парень притих - видать, побаивался Репьева - и, когда
Репьев во зле ушел, спросил у Екашева: "У тебя, пахан, завалященького
ружьишка не найдется? Хочу уток на серебровских озерках попугать", Екашев
принес из амбара старый обрез, из которого иной раз тайком стрелял собак,
чтобы добыть себе на лекарство сало. Парень привязался - продай да продай.
Пришлось уступить ему за пятерку обрез вместе с заряженным патроном. Парень
просил еще патронов, но заряженных у Екашева больше не оказалось.
  - Где, Степан Осипович, вы взяли этот обрез? - спросил Антон.
  -  Под полом старой часовни вместе с золотым крестом нашел.
  -  И столько лет хранили?
  -  Он пить-есть не просил.
  -  Почему теперь решили продать?
  -  Смерть, говорю, свою почуял. Хоть пятерку хотел выручить.
  -  Ну, и... что дальше тот парень?
  - Остался у меня ночевать. Про Андрея Барабанова опять разговор завел.
  -  Он знал Барабанова?
  - Наверное, знал... Сходи, говорит, пахан, к Андрею, узнай: когда и каким
путем он намерен в райцентр двигать. Пугать даже меня стал - глазищи-то
самогоном залил. Пришлось идти. Совсем уж до бригадирского дома дошел, где
Андрюха проживает, и тогда мне в голову стукнуло, что Барабанов днем по
Серебровке деньги занимал на легковую автомашину - краем уха слыхал я
разговор его с Лукьяном Хлудневским. Не поверишь, Бирюков, холодным потом
прошибло, когда догадался, что парень не иначе - ограбить Андрюху надумал.
Чтобы беду отвести, вернулся домой и говорю, мол, в шесть утра Андрюха
потопает по новой дороге на Таежный...
  - А не вы рассказали парню, что Барабанов собирается покупать машину?
  Екашев вяло перекрестился:
  -  Ей-богу, Бирюков, не я.
  -  Откуда же парень узнал об этом?
  - Дак тот же Гринька-пасечник мог ему рассказать. До выпивки они мирно
толковали. Парень спрашивал - почему, мол, он, Репей, на письмо не отписал.
Гринька ему в ответ: "А чего. Шуруп, писать было?.. Когда из колонии
уходил, русским языком сказал: ша!.. Забыл, что ли?".. Вот так...
По-блатному больше объяснялись. Многие слова я и не запомнил...
  Судя по тому, как старик к месту употреблял запомнившиеся ему жаргонные
словечки, разговор Репьева с Шурупом он действительно слышал. Однако Антона
мучил вопрос: все ли на самом деле было так, как рассказывает умирающий
Екашев. Не сочиняет ли он чего-либо в свое оправдание?
  В палату вошел Борис Медников, в этой больнице была его основная работа -
хирургом. Пощупав у Екашева пульс, он показал Антону на часы - пора,
дескать, закругляться. Екашев, заметив этот жест, встревожился:
  - Обожди, доктор, обожди. Мне надо досказать Бирюкову главное. Слушай,
Бирюков, слушай... Ушел тот Шуруп от меня часов в пять утра, а в восемь я
сам за груздями подался. У поскотины поискал - нету. К пасеке - на грибное
место - потопал, По пути Торопуня обогнал на самосвале, с Андрюхой
Барабаневым ехал. Подвезти хотел - я отказался, потому как задыхаюсь от
бензинового духа в машине. Часу, наверно, не прошло, слышу, на пасеке будто
из моего обреза пальнули. Я рядом, в колочке, находился. Думаю: "Мать
родная! Этот Шуруп вполне может мой золотой крест у Гриньки заграбастать!"
Со всех ног кинулся к избушке - из нее цыганка молодая мелькнула. Думаю:
"Bce! Накрылся золотой крест!" Не помню, как докандыбал до избушки, и
обомлел - Гринька с кровавой грудью у телеги плашмя лежит... Злоба лютая
глаза мне сразу застила. Как в лихорадке затрясло: "Чего можно у пасечника
вместо креста взять?" Сгреб в охапку с телеги флягу с медом, доволок до
березничка - жила лопнула. Вернулся к избушке, новые кирзачи на Гриньке
увидал. Зачем такая роскошь мертвому? Потянул сапог - Гринька вроде рукой
махнул и голову сдвинул набок. Сдуру выхватил я из корзинки сапожный нож,
которым грузди резал... Больше Гриня не шевелился... Когда кирзачи стянул,
просветление наступило. Вспомнил, что пасечник на моих глазах прятал крест
под свою постель. Сунулся в избушку, руку - под матрас. На месте крест! От
радости совсем рассудка лишился. Каким чудом сапоги Репьева домой припер,
убей - не помню... - Екашев надсадно задышал. - Оправдай, Бирюков, меня
перед народом. Разъясни суду, мол, лютая злоба разум старика помутила...
  "Такая злоба, Степан Осипович, хуже называется", - хотел было сказать
Антон, но, заметив, как лицо Екашева натужно стало синеть, промолчал.
Медников быстро принес в палатку кислородную подушку. Следом вбежала
медсестра. Чтобы не мешать им, Антон тихо вышел.

                          15. "ТАЙНИК В ГОСБАНКЕ"

  Квартиру Ивана Екашева Голубев отыскал быстро, однако на продолжительные
звонки никто не отозвался. Слава хотел уж постучать в соседнюю дверь, но та
вдруг, как по щучьему велению, приоткрылась и невысокая полная женщина с
любопытством спросила:
  -  Вам кого, молодой человек?
  -  Екашевых.
  -  На работе они.
  Разговорившись, Голубев узнал, что это именно тот Иван Степанович Екашев
- из Серебровки, и что действительно он трудится на кирпичнон заводе, а
Маруся - жена его - нянчится в целинстроевском детсадике. Поскольку Славу
интересовал Иван Степанович, то он, поблагодарив женщину, направился к
кирпичному заводу.
  У заводских ворот стриженный наголо молодой парень любовался только что
вывешанным фанерным щитом, на котором жизнерадостный большеротый забияка в
комбинезоне, замахнувшись мастерком, похожим на саперную лопату, лаконично
призывал: "СТРОИТЕЛЯМ РАЙОНА - ПРОЧНЫЙ КИРПИЧ". Ярко-синюю пустоту на щите
заполняла парящая белокрылая птица. Слава остановился рядом с парнем,
порассматривал вместе с ним щит и улыбнулся:
  -  Встретим "покупателя полноценной гирей"
  Парень смущенно царапнул затылок:
  - Профорг придумал. Я подсказывал, что двусмысленность получается, а он
говорит: "Сойдет".
  - Белый альбатрос на плакате зачем? В нашем районе такая птица не
водится.
  -  Это чайка. Для композиции.
  - Для композиции годится, - Голубев посмотрел па парня. - Сам почему не
по моде подстрижен? Конфликт с обществом?
  - В военно-морское училище хотел, но опоздал. Вернулся на завод, а
профорг заставил наглядной агитацией заняться.
  -  Сам рисовал?
  -  Сам. Что, плохо?
  - Для агитации хорошо... Слушай, где Ивана Степановича Екашева найти?
Знаешь такого?
  -  Так это ж наш временный профорг!
  -  У вас до сих пор временное правительство?
  Парень хмыкнул:
  - Да нет... Постоянный профорг в отпуске, Иван Степанович его замещает. -
Показал на заводскую контору: - В коридоре первая дверь налево.
  За первой дверью налево оказался узенький длинный кабинетик, большую
часть которого занимал покрытый зеленым сукном канцелярский стол с
взлетающим каменным орлом над чернильным прибором, чудом сохранившимся с
той поры, когда искусство переживало расцвет фундаментализма. Возле
могучего стола приютился современный столик на тонких ножках, заставленный
банками с кистями, гуашью и масляными красками. Возле стен выстроились
новенькие мягкие стулья. На одном из них, у окна, плечистый смуглый мужчина
с забинтованной левой рукой старательно оттирал смоченной, судя по запаху,
ацетоном тряпочкой бурое пятно на зеленом брезентовом плаще-накидке.
  - Вы  Иван Степанович Екашев? - спросил Слава.
  - Да, - спокойно подтвердил мужчина, не отрываясь от своего занятия. -
Одну минуту. Ототру вот, чтобы не засохло...
  - Кровь плохо оттирается, - взглянув на пятно, подсказал Слава. - Надо -
в химчистку.
  - Это не кровь - художник краской мазанул. На вешалке плащ висел. Чего
этот живописец с кистью туда полез... - ворчливо ответил Екашев и, видимо,
чтобы сгладить вынужденную паузу, стал объяснять: - Качество кирпича у нас
плоховатым выходит. На днях комиссия из области была. Проверяли-проверяли и
заключение вынесли, мол, кроме технических недоработок, имеются, так
сказать, идейные упущения. Наглядная агитация, например, отсутствует. Вот
теперь приходится в срочном порядке ликвидировать пробел. Хорошо, свой
художник подвернулся... - Помолчав, вздохнул: - Агитация, понятно, дело
нужное, только далеко на ней не уедешь. Новый карьер надо открывать - в
старом добрую глину выбрали, но у нас руки не доходят. Уж очень велик спрос
на кирпич стал, про дерево строители теперь совсем забыли... - Екашев
поднес плащ к самому окну: - Вот, пожалуй, оттер кое-как...
  - Профоргом здесь работаете? - стараясь издали подойти к сути, спросил
Голубев,
  Екашев повесил плащ на вешалку в углу кабинета и сел рядом с Голубевым у
окна.
  - Экскаваторщик я, член месткома, - показал забинтованную руку. - Поранил
вот, бюллетеню. Вчера вызывает директор, говорит, мол, надо указание
комиссии по наглядной агитации выполнять, а председатель местного комитета
вернется из отпуска только через полмесяца. Не будем же мы его столько
ждать. Потому как ты, Иван Степанович, профсоюзный деятель - берись за
агитацию. В ней не рычаги двигать - головой соображать надо. Вот и
соображаю, как могу...
  -  Что с рукой?
  - Бытовая травма. Соседкин ухажер, крепко подгуляв, размахался столовым
ножом. Я сунулся успокаивать, да неловко за нож схватился - до самой кости
развалил ладонь. - Екашев посмотрел на погоны Голубева. - Неужели в милиции
стало об этом известно?
  - Нет, Иван Степанович, я - по другому вопросу. Давно в Серебровке были?
  -  Перед тем, как руку поранить.
  -  По каким делам?
  - Родители там живут. Который год уговариваю стариков ко мне перебраться
- квартира позволяет. Не хотят. Замордовались в хозяйством, словно дикари.
Отец - черт бы с ним. Мать жалко.
  - Что об отце-то так?
  - Да ну его... - Иван Степанович махнул забинтованной рукой, - К старости
совсем помешался. Собственно, он и в прежние годы ненормальным был. Еще
пацаном помню, после войны, все вздыхал: "Эх, Ванек, скопить бы нам
миллион. Вот бы зажили тогда!" Всю семью экономией извел, в соседских
обносках, считай, выросли. А в сорок седьмом году при денежной послевоенной
реформе его чуть паралич не разбил. В райцентр помчался, сколькото там
обменял накопленных денег, на остальные полную ботку повидла привез. Первый
день всей семьей ложками ели, потом из экономии запретил такую "роскошь".
Так почти вся бочка и пропала, испортилась... - Екашев тяжело вздохнул: -
Нас, пацанов, работой измотал. Сверстники, бывало, в колхозе копны на
лошадях возят при сенокосе, а мы от зари до зари для собственной скотины
литовками машем. Еле с сенокосом управимся - на полмесяца собственную
картошку копать. По целому гектару сажали. Пока не выкопаем, в школу не
пускал. Да и учились мы: кто до пятого класса, кто до седьмого, полностью
ни один из нас школьного образования не получил. Это я уж в армии с
техникой познакомился, специальность там приобрел. Вернулся со службы,
плюнул на отцовские порядки и вот сюда, на завод, устроился. Глядя на меня,
другие братья так же поступили. Лишь самый младший из-за судимости на
службу в армию не попал - так балбесом и остался...
  -  Где он теперь?
  - Никто из наших не знает, где его черт носит. Уже несколько годов ни
слуху ни духу нет.
  -  А что о серебровском пасечнике можете сказать?
  - О Григории Репьеве?.. Я мельком его несколько раз видал, когда он
квартировал у стариков. Вот с тем же Репьевым... Отец брал с него за
квартиру десять рублей в месяц, а матери говорил, что всего пятерку
квартирант платит.
  -  Зачем он деньги копит?
  - Спроси чудака! И куда прячет накопленное, никто из нашей семьи не
знает.
  - Может, в сберкассу складывает?
  -  Какая сберкасса!.. - Иван Степанович грустно усмехнулся:
  - Старик не верит никаким сберкассам. Да что об этом говорить... Он за
всю свою жизнь в долг никому никогда копейки не дал.
  -  У него золотой крест был?
  Невеселые глаза Ивана Степановича насторожились, но ответил он
по-прежнему спокойно:
  - Помню, еще Отечественная война не кончилась, показывал металлический
желтый крест. Золотой, нет ли - не знаю, но тяжелый. Подержать его дал и
говорит: "Вот, Ванек, сколько у твоего папаши золота! Может, на целый
миллион"...
  В общей сложности Голубев проговорил с Иваном Степановичем больше часа.
На все вопросы тот отвечал обстоятельно и так спокойно, что казалось, будто
говорит он не о родном отце, а о совершенно постороннем человеке, которого
ненавидит всей душой, стараясь, правда, не показать эту ненависть. О
покупке Барабановым машины и об убийстве пасечника Иван Степанович, судя по
его ответам, ничего не знал.
  Одно только насторожило Голубева: Екашев-сын так ни разу и не спросил,
что это вдруг милиция заинтересовалась его отцом?.. Невольно напрашивался
вывод: или Иван Степанович настолько сдержан, что не позволяет себе
задавать вопросы сотруднику милиции, или осведомлен обо всем происшедшем
ничуть не меньше этого сотрудника...
  С кирпичного завода Голубев направился на железнодорожный вокзал, чтобы
узнать - не замечали ли там дежурные в последние два-три дня каких-либо
подозрительных приезжих лиц? Ничего заслуживающего внимание он на вокзале
не узнал и на попутной машине доехал до райотдела.
  Погода портилась. К шести вечера, когда в кабинет внезапно вошел Бирюков,
сумерки сгустились уже так, что Голубев сидел при включенной настольной
лампе,
  - Информцентр УВД прислал справку о судимости Репьева? - спросил Антон.
  - Так точно, - Слава достал из сейфа отпечатанную на машинке страницу. -
Оригинальная судимость...
  Бирюков внимательно прочитал текст - официальное сообщение полностью
подтверждало то, что рассказывал Бирюкову-старшему сам Репьев.
  Разговорились. Антон заинтересовался было ранением руки Ивана
Степановича, но, подумав, сказал:
  - По-моему, Иван в этой истории сбоку припека. Кстати соседа-буяна за
шуточки с ножом привлекать надо. Но сейчас меня другое беспокоит... - Антон
поднялся и заходил по кабинету. - Скажи, Слава, в районе есть уголовник по
кличке "Шуруп"?
  -  Первый раз такую кличку слышу.
  - Я тоже. Давай вместе соображать. Может, какой-нибудь Шурупов есть?
  Голубев задумался:
  -  Нет Шурупова... Винтиков есть!
  -  Черный, здоровый?
  -  Наоборот. Беленький сморчок-карманник.
  -  Не тот. Еще?..
  Слава по памяти перебрал все знакомые фамилии привлекавшихся в последнее
время по уголовным делам, но ни одна из них не подходила, чтобы стать
производящей для клички "Шуруп", Начали прикидывать от обратного - опять
ничего не получилась.
  После получаса бесплодных догадок Бирюков сел к столу и, глядя на
Голубева, сказал:
  - Ладно, Слава, давай подумаем, кто мог органиэовать провокационный
звонок в Серебровку? У Ивана Екашева есть квартирный телефон?
  - Да. Я вначале обнаружил его в телефонной книжке - Екашев И. С., потом
уточнил у наших паспортистов.
  Антон взял телефонный справочник. Отыскав фамилии, начинающиеся с буквы
"Т", проговорил:
  -  Может, и у "пани Моники" есть телефоичик..,
  -  У кого? - не понял Слава.
  - У одной из знакомых Барабанова, - Антон быстро прочитал короткий
столбец фамилий и словно удивился: - Есть! Тузкова М. Л., улица Целинная,
двадцать четыре, квартира восемь. И номер телефона, пожалуйста...
  -  Майя Тузкова? - спросил Голубев.
  -  Она. Лаборанткой на элеваторе работает. Знаешь?
  - Не только Майю, но и самого Тузкова - бывшего ее мужа, который
повесился, знал.
  -  Повесился?.. Как?
  - Довольно оригинально. Пьяный забрался в платяной шкаф, в современных
квартирах ниши такие есть с дверками. Спрятался Туэков туда и на шелковом
галстуке... Ушел, как говорится, в мир иной.
  -  Причина?
  -  Белая горячка. И воровал.
  -  Как Майя к этому относилась?
  - Прятала краденое. - Слава оживился. - Однажды додумалась тайник в
Госбанке устроить. Она там тогда работала. Туфли и золотой браслет в
служебный стол замкнула. Больше месяца мы их искали, пока мне в голову не
стукнуло на работу к Майе заглянуть. Только присел к ее столу, она и
обомлела. Сам Тузков по этому делу полтора года ИТК получил, а Майя столько
же схлопотала условно. Из Госбанка ее, конечно, уволили, и она устроилась
на элеватор. Между прочим, после судебного процесса в районной газете был
напечатан фельетон моего собственного сочинения под детективным заголовком
"Тайник в Госбанке".
  - Ух ты, детективщик, - Антон улыбнулся. - А как теперь Тузкова?..
  - По уголовным делам больше не проходила, но с друзьями бывшего мужа,
по-моему, общается. Недавно в ресторане видел с Сашкой Бабенко.
  -  Кто это такой?
  - Похлеще карманника Винтикова. Из неполных тридцати - десять лет провел
в местах не столь отдаленных.
  -  Как выглядит внешне?
  -  Черный... Здоровый...
  -  Кличка?
  -  До судимости был "Шуровоз", в колонии могли перекрестить.
  - "Шуровоз", говоришь?.. - Антон вдруг нахмурился. - Значит, Шура...
Шур... Шуруп, а?..
  - Вполне возможно! - подхватил Голубев, на секунду задумался, заглянул в
раскрытый телефонный справочник и торопливо выпалил: - Смотри, Игнатьич!..
Тузкова живет в том же доме, что и Иван Екашев. У нее восьмая квартира, а у
Ивана - шестая...

                      19. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

  Антон Бирюков прекрасно понимал, что многие события и факты, кажущиеся
поначалу необъяснимыми совпадениями, на самом деле закономерны и объяснимы.
Надо только настойчиво и быстро искать ту невидимую нить, которая
впоследствии увяжет все "случайности" в единую логическую цепь.
  - Не Сашку ли Бабенко успокаивал Иван Степанович, когда руку поранил? -
неуверенно произнес Голубев.
  -  Может быть. Еще?..
  - У Тузковой и Екашева на квартирах есть телефоны. С любого из них Майя и
Иван Степанович, сговорившись, могли без свидетелей "разыграть" Барабанова
с покупкой машины.
  -  Сколько лет Тузковой?
  -  Не больше тридцати.
  - Ивану, насколько знаю, далеко за сорок. Сомневаюсь в их альянсе... -
Антон придвинул к себе телефонный аппарат, задумался; - Сейчас, Слава,
проведем психологический эксперимент. Я звоню Тузковой и спрашиваю, знает
ли она Андрея Барабанова...
  -  Что это даст?
  - Во-первых, по тому, как отреагирует Тузкова, можно узнать, насколько
близка она была с Барабановым. Во-вторых, если только Майя принимала
участие в розыгрыше, она от неожиданности должна растеряться или хотя бы
замешкаться. Согласен?
  - Логично... Но как ты назовешься? Скажешь, что говорят из уголовного
розыска?
  -  Я ничего не скажу, я спрошу.
  -  А дальше?..
  - Будем действовать в зависимости от того, ках отреагирует Майя.
  -  Дерзай, Игнатьич!
  В телефонной трубке долго раадавались длинные гудки, словно - в квартире
никого не было. Бирюков совсем уж было хотел разочарованно положить трубку,
но в это время гудки смолкли, и, похоже, нетрезвый женский голос нараспев
протянул:
  -  Да-а-а...
  -  Майя? - быстро спросил Антон.
  -  Да-а-а...
  -  Вы знаете Андрея Барабаноза из Серебровки?
  - Андрея? - голос как будто протрезвел, в трубке громко треснуло и сразу
запикал сигнал отбоя.
  Голубев вскочил из-за стола.
  -  Что?!
  - Она бросила трубку, - поднимаясь, сказал Антон. - Вот так. Слава! Я
немедленно еду к Тузковой, а ты звони ей. Ответит - говори, что хочешь. Не
ответит - все равно набирай ее номер, Пусть думает, что тот, кто только что
звонил, не отходит от телефона.
  - Слушай, Игнатьич, - заволновался Голубев. - Если у Тузковой окажется
Бабенко, он может много шуму наделать.
  - Постараюсь сработать тихонько, - пошутил Антон. Оперативный милицейский
"газик" стремительно промчался по сумеречному райцентру. Минут через пять
Бирюков уже надавил кнопку звонка возле дверей Майи Тузковой. В ответ - ни
звука. Где-то внизу, под лестницей, тягуче промяукала кошка. Антон, оглядев
пустующий тихий подъезд, нажал на кнопку еще раз и долго ее не отпускал. За
дверью послышались осторожные шаги словно к двери кто-то подкрадывался.
Вроде бы тот же женский голос, что отвечал по телефону, протянул:
  -  Кто-о-о?..
  -  Уголовный розыск. Откройте, пожалуйста. -
  -  Бросьте разыгрывать! Я сейчас в милицию позвоню!
  -  Если не верите, приглашу соседей.
  Шаги за дверью удалились, но вскоре опять послышались вблизи. Все тот же
голос заспанно проговорил:
  -  Подождите. Мне одеться надо.
  Ждать пришлось долго. Наконец за дверью раздался тяжелый вздох. Замок
щелкнул, дверь медленно отворилась на длину запорной цепочки, и в
образовавшейся щели Бирюков увидел невысокую молодую женщину в коротком
халатике, внешне очень похожую на пани Монику из популярной в свое время
телепередачи. В том, что перед ним Майя Тузкова, Антон не сомневался,
однако для порядка спросил:
  -  Ваша фамилия Тузкова?
  -  Да-а-а.
  -  Мне необходимо с вами поговорить.
  -  Покажите документы.
  -  Пожалуйста.
  Бирюков раскрыл удостоверение, Тузкова изучала его слишком долго. Затем
вялым движением сняла с двери цепочку.
  -  Входите.
  Антон вошел в узкую прихожую, по укоренившейся профессиональной привычке
огляделся. Слева была кухня. Хотя лампочка в ней и не горела, но на
кухонном столе можно было различить остатки недавнего пиршества и массивную
пепельницу с грудой белых папиросных окурков. Справа - небольшая квадратная
комната, ярко освещенная люстрой со стеклянными подвесками. Из комнаты -
дверь в спальню, где виднелась кровать с вроде бы наспех разобранной
постелью. В квартире сильно пахло свежим табачным дымом, а под потолком,
как показалось Антону, даже еще не успели раствориться сизоватые дымные
полосы. В спальне настойчиво звонил телефон.
  -  Вы одна? - спросил настороженную Тузкову Антон.
  -  Да-а-а. Что вам надо?
  -  В первую очередь - присесть.
  -  Говорите на ногах.
  -  Разговор серьезный.
  - Да-а-а?.. - Тузкова с неохотой повернулась к Антону спиной и пошла в
комнату. - Проходите.
  Пройдя за ней, Бирюков, опять же по привычке, прежде всего
сориентировался. В спальне так же, как в кухне, света не было. Балконную
дверь и широкое окно в комнате прикрывала плотная красная штора. Справа -
диван-кровать, на которой таращил глаза-пуговицы большой плюшевый
медвежонок, и в углу - телевизор на высоких черных ножках. Слева -
полированный шифоньер, а рядом с ним - выкрашенная в голубой цвет
двухстворчатая дверь, прикрывающая нишу платяного шкафа, где, по рассказу
Голубева, повесился Тузжов. Посреди комнаты - квадратный стол, возле него
четыре стула.
  Тузкова поставила один из стульев так, чтобы усадить Бирюкова спиной к
двери и к платяному шкафу. Сама села на диван-кровать, обхватила ладонями
локти. Тускло сказала:
  -  Садитесь...
  Бирюков сам выбрал место. Слева от него оказалась Тузкова и открытая
дверь в спальню, справа - полированный, как зеркало, Шифоньер и голубая
дверь шкафа, а прямо - выход в прихожую.
  Притихший на несколько секунд телефон зазвонил снова. Тузкова не
шелохнулась. Бирюков встретился с ней взглядом:
  -  Кто так настойчиво звонит?
  -  Хулиган какой-то.
  -  Разрешите успокоить?..
  -  Зачем?
  -  Он же поговорить нам не даст.
  - На лице Тузковой не дрогнул ни один мускул. Несколько затянув ответ,
она пожала плечами:
  -  Успокойте, если сможете,
  С самой первой минуты, как только Антон вошел в квартиру, его не покидало
предчувствие, что здесь, кроме самой хозяйки, присутствует еще кто-то.
Поэтому, входя в спальню, он приготовился ко всему. Однако спальня
оказалась пустой. Антон поднял телефонную трубку:
  -  Бирюков из уголовного розыска...
  - Игнатьич, она ни разу мне не ответила, - протараторил Голубев.
  - Вы не туда попали... Будешь хулиганить - я тебе позвоню! Понял меня?..
  -  Понял, жду, - мигом догадался Слава.
  Положив трубку, Бирюков мельком глянул на расправленную, но совершенно не
измятую постель. Когда он вернулся в комнату, Тузкова сидела в прежней
позе, обхватив ладонями локти, и тряслась, как в приступе малярии. Видимо,
стараясь унять эту лихорадочную дрожь, она крепко прижала к груди
лупоглазого медвежонка. Халат при этом высоко задрался, юбнажив полноватую
загорелую ногу, но Майя будто этого и не заметила.
  -  Температурите? - спросил Антон.
  - Не-е-ет... - протянула Тузкова. - Знакомые приходили, посидели
компанией. Только спать улеглась - тут вы...
  Вид у нее был не то больной, не то чуточку пьяный, - Бирюков решил не
тянуть время:
  -  Майя, знаете Андрея Барабанова?
  - Конечно, - спокойно ответила Туэкова. - Бывший муж одной нашей
лаборантки.
  И замолчала, словно никакой Барабанов не интересовал и не мог ее
интересовать. Пришлось Антону опять проявить инициативу;
  -  Когда вы с ним последний раз встречались?
  - С чего бы мне с ним встречаться? Я с Барабановым вообще не встречаюсь.
  -  А ведь дедавно вас с ним видели.
  -  Интересно, где?..
  -  В ресторане.
  Тузкова замешкалась, однако, видимо, решив перейти в наступление,
иронично усмехнулась:
  -  Там не один Барабанов был.
  -  Кто еще?
  -  Полный зал народу.
  -  Но вы-то с Андреем в ресторан пришли,
  - А вы-то за нами следили?! - передразнив, неожиданно вспыхнула Туэкова.
  Бирюков сдержался:
  - Мы, Майя, слежкой не занимаемся. Других забот хватает. Не пойму - что
вас обидело?
  - На каком основании я должна перед вами отчитываться? С кем пошла, куда
пошла... Вы разве муж мне?..
  - Я сотрудник уголовного розыска... - начал было Антон, но Тузкова грубо
оборвала:
  -  И это дает вам право задавать интимные вопросики?
  - Не раздувайте из мухи слона. Я пришел не ради амурного разговора.
  Тузкова, вероятно, осознав беспочвенность своего возмущения, тихо
проговорила:
  -  Ну, а чего Барабанова мне клеите...
  - В тот вечер, когда вы были с Андреем в ресторане, его крепко ударили.
Не знаете, кто?
  - Не знаю, - поспешно ответила Майя. - Барабанов вышел из ресторана
раньше меня. Когда я подошла к нему, у него уже был синяк под глазом.
  -  И вас это не заинтересовало?
  - Андрей сказал, что не разглядел, кто ему кулак припечатал. Все?
  - Нет, Майя, не все. Не слышали, как серебровский шофер Тропынин хотел по
телефону подшутить над Барабановым насчет покупки машины?
  Тузкова отвела взгляд в сторону:
  -  Не слышала.
  -  Ложный ответ.
  -  Хотите сплетницей выставить?
  - Хочу знать правду.
  -  А потом скажете Тропынину, что я на него наговорила...
  - У меня нерушимое правило: собирать информацию, а не распространять.
  -  Честно, Тропынин о нашем разговоре не узнает?..
  -  Не будем торговаться, не на базаре...
  Майя нахмурилась, прикрыла полой халата обнаженную ногу и стала
рассказывать, как лаборантка Вера и шофер из Серебровки Тропынин
безжалостно разыграли Барабанова. Сейчас Тузкову прямо-таки нельзя было
узнать. Антону даже показалось, что она всерьез подражает телевизионной
пани Монике.
  Слушая, Бирюков не мог избавиться от тревожного предчувствия и краем уха
стал ловить посторонние звуки. За стенкой крутили магнитофон, в подъезде
тоскливо мяукала кошка, на кухне тихонько журчала вода, бегущая из крана.
  - Вера и Тропынин звонили при вас? - спросил Антон, когда Тузкова
замолчала.
  - Не-е-ет. Сергей снял трубку, чтобы звонить, а я закончила анализ и ушла
из лаборатории.
  -  Но вы вроде как уверены, что они звонили...
  - Само собой, уверена, Верка на каждом шагу мстит Андрею.
  Бирюков хотел задать очередной вопрос, и вдруг показалось, будто то ли у
шифоньера, то ли у платяного шкафа скрипнула дверца. Он чуть-чуть скосил
глаза вправо и заметил, как одна из голубых створок ниши, начавшая было
раскрываться, медленно прижалась на прежнее место. Тузкова, видимо,
стараясь отвлечь внимание, капризно вздернулась:
  -  Собственно, что вам от меня надо?
  -  Шурупа знаете? - неожиданно спросил Антон.
  На лице Тузковой мелькнуло похожее на испуг недоумение:
  -  Кого-о-о?
  -  Бывшего "Шуровоза", Сашку Бабенко.
  - Сто лет не видала, - с усмешкой ответила Майя, но от Антона не
ускользнуло, какой силы воли стоило ей ответить спокойно. Придерживаясь
намеченного принципа неожиданности, он опять спросил;
  -  Кто у вас прячется в квартире?
  Лицо Тузжовой вспыхнуло так, словно ей влапили хлесткую
пощечину. На несколько секунд Майя даже онемела, затем ярост-
но швырнула медвежонка на пол и подскочила, как ужаленная:
  -  Перестаньте оскорблять!
  Бирюков тоже поднялся:
  -  Откройте шкаф.
  -  Хотите на мои платья поглазеть?
  - В женских платьях я плохо разбираюсь. Хочу увидеть Сашку Бабенко.
  -  Это произвол!
  -  Сейчас приглашу понятых...
  -  Вы рехнулись?
  - Нет, я в здравом уме и трезвой памяти, - Антон быстро прошел к
телефону. Краем глаза присматривая за дверью шкафа, набрал номер Голубева:
- Слава, срочно с опергруппой - на Целинную! Не забудьте санкцию прокурора
на обыск у Тузковой...
  -  Через десять минут жди! - выпалил Голубев.
  Бирюков бросил телефонную трубку и, по-прежнему не выпуская из вида шкаф,
громко оказал:
  - Выходи, Бабенко, говорить будем!
  Около минуты в квартире царило гробовое молчание. Затем дверные створки
шкафа с треском, словно их ударили изнутри, распахнулись, и оттуда, из-за
развешанных на плечиках женских платьев, неуклюже вылез похожий на цыгана
здоровенный детина с финкой в руке. Явно бравируя перед Тузковой, он
ощерился в улыбке:
  - Амба, начальник, добровольно сдаюсь. Пока твои не подъехали, давай
разойдемся мирно. Отваливаю тебе полторы тысячи. Больше нету, честное
слово,
  - Вот ты какой. Шуруп... - медленно проговорил Антон. - Легким испугом
отделаться хочешь?
  Бабенко, поигрывая финкой, набычился. Что произошло в следующую секунду,
Тузкова, видимо, не поняла. Реакция Антона на стремительный бросок Шурупа
была мгновенной - финка, сверкнув лезвием, звякнула в прихожей, а сам
Шуруп, утробно ёкнув, будто перевернутый тяжелый мешок, глухо ткнулся
макушкой в пол. Перемахнув через него, Бирюков подхватил финку и мигом
вернулся в комнату.
  Наступила немая сцена. Антон издали услышал приближающееся завывание
милицейской сирены. По зашторенному окну мелькнул яркий свет автомобильных
фар, и тут же у подъезда дома захлопали двери оперативной машины. На полу,
приходя в сознание, шевельнулся Бабенко.
  Майя Туэкова, зажав ладонями рот, стояла возле дивана словно
заледеневшая. У ее ног непонимающе таращил пуговицы-глаза плюшевый
медвежонок...

                         20. КОНЕЦ "ЭКСПЕРИМЕНТА"

  Солнце заполняло просторный кабинет начальника райотдела поигрывая
бликами на длинном лезвии остро заточенного финского ножа, лежащего поверх
пухлой пачки денег. Разговор участников следственно-оперативной группы,
среди которых отсутствовал лишь следователь Лимакин, начал было переходить
на отвлеченную тему, но подполковник Гладышев вернул его в прежнее русло.
Посмотрев на деньги, он повернулся к Бирюкову и спросил:
  -  Значит, Бабенко рассчитывал взять у Барабанова больше?
  - Да, Николай Сергеевич, - ответил Антон. - Шуруп считал, что Барабанов
будет иметь при себе не меньше пяти тысяч, а у того наличными оказалось
всего полторы тысячи.
  Борис Медников, обращаясь к прокурору, невесело сказал:
  -  Храните деньги в сберегательной кассе...
  Подполковник опять спросил у Бирюкова:
  - Если, как ты рассказывал, Бабенко подбил глаз Барабанову, то почему
Барабанов так безоглядно подсел к нему на цыганскую телегу?
  - По всей вероятности, Андрей действительно тогда не разглядел, кто его
ударил у ресторана.
  - Ну, а чего этот... Шуруп бушевал с ножом, когда Ивану Екашеву руку
поранил?
  -  Сцену ревности Тузковой закатывал.
  - За секретаршу вымышленного председателя райпо по телефону говорила
Тузкова?
  - Да. Но об истинном замысле Бабенко она не знала. Майя рассказала Шурупу
"идею" Тропынина. Тот сразу за нее ухватился и стая уговаривать Тучкову
"подшутить" над Барабановым. Доказывая свою преданность, Тузкова
согласилась. Кстати, в Серебровке Бабенко не в первый раз появился. Сразу
после отбытия наказания он несколько дней тайком жил у Екашева - привет от
сына привозил, самогоном позабавлялся. Хотел узнать, где старик прячет
деньги, но безрезультатно. Даже убив Репьева и Барабанова, Шуруп не терял
надежды "колупнуть" старика.
  Судмёдэжсперт Медников покачал головой:
  -  Чем Репьев Шурупу насолил?
  - Пасечник припугнул Бабенко, что выдаст его в случае грабежа с
убийством, а такие угрозы, Боря, убийцы не прощают.
  - Непонятно, зачем он екашевский обрез до самой Крутихи под полой тащил.
  - Чтобы уничтожить свои отпечатки и не навести на след Екашева. Я уже
говорил: насчет старика у Бабевко были дальние планы.
  -  Разве Шуруп не мог без стрельбы покончить с Репьевым?
  - Репьев был не из тех, кого можно в открытую ножом прикончить,- сказал
Антон.- Бабенко это знал и решил бить наверняка. Кстати, за обрез он
заплатил Екашеву двадцать пять рублей - дешевле старик категорически
отказался продать.
  -  А Екашев говорил, за пятерку...
  - Что касается денег, Степан Осипович все значительно уменьшает.
  - Вот двужильный скряга! Меня очень интересует... Ну, допустим, накопил
бы Екашев миллион, и дальше что?..
  -  Ничего, так и жил бы нищим.
  - Нет, ты скажи: ну куда бы он сунулся с такими деньгами в нашем
непорочном обществе?
  - Никуда, Боря, успокойся. Миллионерам у нас путь заказан. Наше общество
предпочитает жить скромно-одинаково.
  - Эх-х-х... - сокрушенно вздохнул Медников. - Лучше бы мы жили
по-разному, но богато.
  Бирюков улыбнулся:
  -  "Разговорчики!" - как сказал бы участковый Кротов.
  - Это было бы смешно, если б не было так грустно, - флегматично
проговорил судмедзксперт и снова спросил Антона: - Как же Левкин нож
оказался у Шурупа?
  - Репьев в момент нападения на него вырезал свежие соты с медом для Розы,
и Шуруп после убийства пасечника прихватил этот нож, чтобы "подпустить
следователям тумана".
  Подполковник Гладышев протянул Медникову только что распечатанную пачку
"Казбека":
  - Закури, Боря, а то вконец замучаешь Бирюкова вопросами.
  -  Спасибо, Николай Сергеевич, бросил.
  -  В который раз?..
  -  Я такие пустяки не считаю.
  -  Не можешь жить без трудностей?
  - Древние философы говорили: "Жизнь есть борьба". До обеда с голодом
борюсь, после обеда - со сном. А насчет курева советую всем: бросайте
травиться никотином - станете здоровыми и находчивыми, как Бирюков, который
не занимается дымным делом.
  Через распахнутое окно кабинета с улицы донесся размеренный цокот
лошадиных копыт по асфальту. Прокурор, подойдя к окну, сумрачно
продекламировал:
  -  Цыгане шумною толпой покочевали в Серебровку,
  -  Чего они опять туда? - спросил подполковник.
  -  Заработанные деньги получать.
  Бирюков тоже посмотрел в окно. Мимо райотдела неторопливо цокала пегая
монголка. На телеге с тюками немудреного скарба величаво восседал бородатый
Козаченко и сутуло горбилась повязанная черным платком старуха. За телегой
степенно шагали мужчины в ярких рубахах, за ними тянулся гомонящий хвост
цыганок. Замыкал шествие кудрявый Ромка.
  - Что-то Левки с Розой не видно, - сказал Антон. - Так и не вернулись они
в табор?
  - Нет, не вернулись... - прокурор вроде бы хотел еще что-то добавить по
поводу цыган, но вместо этого обвел взглядом присутствующих и словно подвел
черту: - Итак, товарищи, будем считать расследование законченным. Ломакин
уже над обвинительным заключением работает. На днях передадим дело в суд.

  ...Степан Осипович Екашев скончался в районной больнице за неделю до
начала суда. Вскоре после его смерти в подполе обветшалого дома в
Серебровке нашли тайник с необычным кладом. Глубокий, выложенный старинным
кирпичом подкоп был плотно забит перевязанными навощенной дратвой пачками
денег. Половину из них сгноила плесень.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: