Карел Чапек.
Птичья сказка
Перевод Д. Горбова
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Конечно, дети, вы не можете знать, о чем говорят птицы.
Они разговаривают человеческим языком только рано утром, при
восходе солнца, когда вы еще спите. Позже, днем, им уже не
до разговоров: только поспевай - здесь клюнуть зернышко,
тут откопать земляного червячка, там поймать мушку в
воздухе. Птичий папаша просто крылья себе отмахает; а
мамаша дома за детьми ухаживает. Вот почему птицы
разговаривают только рано утром, открывая у себя в гнезде
окна, выкладывая перинки для проветривания и готовя завтрак.
- ...брым утром, - кричит из своего гнезда на сосне
черный дрозд, обращаясь к соседу-воробью, который живет в
водосточной трубе. - Уж пора.
- Чик, чик, чирик, - отвечает тот. - Пора лететь, мошек
ловить, чтобы было что есть, да?
- Верно, верно, - ворчит голубь на крыше. - Просто беда,
братец. Мало зерен, мало зерен.
- Так, так, - подтверждает воробей, вылезая из-под
одеяла. - А все автомобили, знаешь? Пока ездили на
лошадях, всюду было зерно, - а теперь? А теперь автомобиль
пролетел - на дороге ничего. Нет, нет, нет!
- Только вонь, только вонь, - воркует голубь. - Поганая
жизнь, брр! Придется, видно, закрывать лавочку.
Кружишь-кружишь, воркуешь-воркуешь, а что за весь труд
выручил? Горстки зерна не наберешь. Прямо страх!
- А ты думаешь, воробьям лучше? - сердито топорщится
воробей. - По совести сказать, кабы не семья, я бы отсюда -
фю-ить!
- Как твой родич из Дейвице? - отзывается невидный в
гуще ветвей крапивник.
- Из Дейвице?.. - переспросил воробей. - Там у меня
знакомый есть, Филиппом зовут.
- Это не тот, - сказал крапивник. - Того, что улетел,
звали Пепик. Такой взъерошенный был воробышек, вечно
немытый-нечесаный; и целый день ругался: в Дейвице, мол,
скука смертная... Другие птицы зимовать на юг улетают, на
Ривьеру или в Египет: скворцы, например, аисты, ласточки,
соловьи. Только воробей всю жизнь в Дейвице торчит. "Я
этого так не оставлю, - покрикивал воробей по имени Пепик.
- Если может лететь в Египет какая-нибудь ласточка, что на
уголке живет, почему бы и мне, милые, не полететь? Так и
знайте, обязательно полечу, только вот упакую свою зубную
щетку, ночную рубашку да ракетку с мячами, чтобы там в
теннис играть. Увидите, как я всех в теннис обставлю. Я
ведь ловок, хитер: буду делать вид, будто кидаю мяч, а
вместо мяча сам полечу и, если меня трахнут ракеткой, я от
них упорхну либо убегу - прочь! прочь! прочь! А как
только всех обыграю, куплю Вальдштейнский дворец и устрою
там на крыше себе гнездо, да не из обыкновенной соломы, а из
рисовой и из майорана, дягиля, морской травы, конского
волоса и беличьих хвостов. Вот как!" Так рассуждал этот
воробышек и каждое утро подымал шум, что сыт этими самыми
Дейвице по горло и непременно полетит на Ривьеру.
- И полетел? - спросил черный дрозд на сосне.
- Полетел, - продолжал в чаще ветвей крапивник. - В один
прекрасный день ни свет ни заря - пустился на юг. А только
воробьи никогда на юг не улетают и не знают туда дороги. И
у этого воробья, Пепика, то ли крылья коротки оказались, то
ли геллеров не хватило, чтобы переночевать в трактире;
воробьи, понимаете, спокон веков - пролетарии: целый день
знай взад и вперед пролетают. Короче говоря, воробей Пепик
долетел только до Кардашовой Ржечице, а дальше не мог: ни
гроша в кармане. И уж тому был радехонек, что воробьиный
староста в Кардашовой Ржечице сказал ему по-приятельски:
"Эх, ты, бездельник, шатун никчемный. Думаешь, у нас в
Кардашовой Ржечице на каждого голодранца,
бродяжки-подмастерья, сезонника, а то и беглого вдоволь
конских яблок да катышков приготовлено? Коли хочешь, чтоб
тебе позволили остановиться в Кардашовой Ржечице, не смей
клевать ни на площади, ни перед трактиром, ни на шоссе, как
мы, здешние старожилы, а только за гумнами. А для
устройства жилья выделяется тебе из казенных запасов клок
соломы в сарае под номером пятьдесят семь. Теперь подпиши
вот это заявление о прописке и убирайся, чтоб я тебя больше
не видел". Так получилось, что воробей Пепик из Дейвице,
вместо того чтоб лететь на Ривьеру, остался в Кардашовой
Ржечице.
- Он и теперь там? - спросил голубь.
- И теперь, - ответил крапивник. - У меня там тетя
живет, и она мне про него рассказывала. Он смеется над
тамошними воробьями, галдит: дескать, смертная тоска быть
воробьем в Кардашовой Ржечице; ни трамвая там, как в
Дейвице, ни автомобилей, ни стадионов "Славия" и "Спарта", -
ну ничегошеньки. Сам он не собирается всю жизнь торчать в
Кардашовой Ржечице: его, мол, приглашают на Ривьеру, и он
только ждет, когда из Дейвице деньги придут. И столько
наговорил им всякого о Дейвице и Ривьере, что и
кардашово-ржечицкие воробьи поверили: в другом месте лучше
- и перестали клевать, а только чирикают, галдят, ропщут,
как все воробьи на свете. Твердят: "Всюду лучше, чем, чем,
чем у нас!"
- Да! - отозвалась синица из кизилового куста. -
Странные бывают птицы. Здесь, возле Колина, в таком
плодородном крае, жила одна ласточка. И прочла она в
газетах, что у нас все очень плохо, а вот в Америке, милые,
такие хитрюги: до всего доходят, знают, что к чему! И
забрала эта ласточка себе в голову: надо, дескать, во что
бы то ни стало на эту Америку посмотреть. Ну, и поехала.
- Как? - прервал крапивник.
- Не знаю, - ответила синица. - Скорей всего на
пароходе. А то на самолете. Может, пристроила гнездо к дну
самолета или каютку с окошком, чтоб можно было голову
высунуть, а захочется - так и плюнуть. Словом, через год
вернулась и говорит, что была в Америке, и там все не так,
как у нас. Даже и сравнить нельзя - куда там! Такой
прогресс. Например, никаких жаворонков нету, а дома такие
высокие, что если б воробей на крыше гнездо себе свил и из
того гнезда выпало бы яичко, так оно падало бы так долго,
что по дороге из него вылупился бы воробышек, и вырос бы, и
женился бы, и народил бы кучу детей, и состарился бы, и умер
бы в преклонном возрасте, так что на тротуар, вместо
воробьиного яйца, упал бы старый мертвый воробей. Вот какие
там дома высокие. И еще говорила ласточка, что в Америке
все строят из бетона, и она тоже так строить научилась;
пускай, мол, другие ласточки прилетают смотреть; она им
покажет, как строить ласточкино гнездо из бетона, а не прямо
из грязи, как они, глупые, до сих пор делали. И вот
пожалуйста! Слетелись ласточки отовсюду: из Мнихова
Градиште, из Чаславы, из Пршелоуче, из Чешского Брода и
Нимбурка, даже из Соботки и Челаковице. Столько собралось
ласточек, что пришлось натянуть для них семнадцать тысяч
триста сорок девять метров телефонных и телеграфных
проводов, чтоб им было на чем сидеть. И когда они все
собрались, сказала американская ласточка: "Вот послушайте,
парни и девушки, как в Америке строят дома и гнезда из
бетона. Сперва надо натаскать кучку цемента. Потом - кучку
песку. Потом налить туда воды; и получится каша такая; из
этой-то каши и строится настоящее современное гнездо. А
если нет цемента, смешайте песок с известью. Тогда
получится каша из извести с песком. Только известь должна
быть гашеная. Я сейчас вам покажу, как гасят известь.
Сказала и - порх-порх! - полетела на стройку, где работали
каменщики, за негашеной известью. Взяла кусочек извести в
клювик и - поррх! - уже летит обратно. А в клювике-то
влажно - и давай известь у ней в роточке гаситься, и шипеть,
и жечь. Испугалась ласточка, выпустила известь и кричит:
"Вот смотрите, как надо гасить известь. Ой-ой, как жжется!
Ой, батюшки, как щиплет! Ой, караул! Ей-ей, так и палит,
ох-ох-ох, а-ля-ля-ля, о чтоб тебе, с нами крестная... о ч-
черт, фу ты, святые угодники, ой-ей, ах-их, душа из тела
вон, боже мой, уф, мать пресвятая богородица, разрази его, о
горюшко, мама, ой беда, эх-эх, милые, брр, этакая
дьявольщина, уй-юй, чтоб ему, ох-хо-хо, ай-ай, окаянство!"
Вот как гасят известь! Остальные ласточки, слыша ее горькие
жалобы и стоны, не стали ждать, что будет дальше, а, тряхнув
хвостиками, полетели по домам. "Славное было бы дело, если
б мы так обожгли себе клюв", - подумали они. Поэтому
ласточки до сих пор строят свои гнезда из грязи, а не из
бетона, как их учила подруга, побывавшая в Америке... Но
ничего не поделаешь, милые, мне надо лететь за провизией!
- Кумушка синица, - откликнулась дроздиха, - раз уж вы
летите на базар, купите мне там, пожалуйста, кило дождевых
червей, только хороших, длинных. А то мне сегодня некогда:
надо учить детей летать.
- С удовольствием, соседка, - ответила синица. - Знаю,
золотая моя, как это трудно - научить детей летать
по-настоящему.
- А знаете, - спросил скворец на березе, - кто научил
нас, птиц, летать? Я вам расскажу. Мне карлштейнский ворон
говорил, который сюда прошлый раз, в большие морозы,
прилетал. Этому ворону самому сто лет, да слышал он это от
своего деда, которому сказал об этом прадед, а тот узнал про
это от прадеда своей бабушки с материнской стороны. Так что
это-святая истина. Так вот, бывает иногда, вдруг - ночью
звезда упадет. Да иной раз падающая звезда эта - и не
звезда совсем, а золотое ангельское яйцо. И, падая с неба,
воспламеняется оно в своем падении и как жар горит. Это
святая истина, потому что мне это карлштейнский ворон
рассказал. А люди ангельские яйца эти как-то иначе
называют, - не то метры, не то монтеры, менторы либо моторы
- как-то так вот!
- Метеоры, - сказал дрозд.
- Да, да, - согласился скворец. - Тогда птицы еще не
умели летать, а бегали по земле, как куры. И, видя, как
такое ангельское яйцо с неба падает, думали: хорошо бы его
высидеть и посмотреть, какой из него вылупится птенец. Это
сущая правда, потому, что так тот ворон рассказывал. Раз
они за ужином об этом толковали, - вдруг совсем рядом, за
лесом - бац! - упало с неба золотое, лучезарное яйцо, так
что даже свист слышно было. Все сразу туда кинулись, - аист
впереди, потому что у него самые длинные ноги. Нашел он
золотое яйцо, взял его в лапу; а оно от падения еще страшно
горячее было, так что аист обе лапки себе обжег, но все-таки
принес это раскаленное яичко к птицам. Потом сразу
шлеп-шлеп по воде, чтобы обожженные лапки остудить. Оттого
с тех пор аисты по воде бродят, чтоб коготки остуживать.
Вот что мне ворон рассказал.
- А дальше что? - спросил крапивник.
- Потом, - продолжал скворец, - приковыляла дикая гусыня
- хотела на это яйцо сесть. Но оно еще жглось; она обожгла
себе брюшко - и скорей плюх в пруд, чтобы его охладить.
Оттого гуси до сих пор плавают на брюшке по воде. После
этого все птицы стали одна за другой ангельское яйцо
высиживать.
- И крапивник тоже? - спросил крапивник.
- Тоже, - ответил скворец. - Все птицы на свете это яйцо
высиживали. Только когда дошла очередь до курицы и позвали
ее, она ответила: "Как? Как? Куда, куда так? Когда же
клевать? Кто себе враг? Какой дурак?" И не пошла
высиживать ангельское яйцо. А когда все птицы по очереди на
том яйце отсидели, вылупился из него божий ангел. Но,
вылупившись, не стал ни клевать, ни пищать, как другие
птицы, а полетел прямо к небу, возглашая аллилуйю и осанну.
Потом сказал: "Чем мне отблагодарить вас, милые птички, за
вашу ласку, что вы меня высидели? С этих пор будете вы
летать, как ангелы. Смотрите: надо вот так взмахнуть
крыльями и - готово, полетели! Итак, внимание: раз, два,
три!" Не успел он сказать "...три", как все птицы начали
летать и летают до сих пор. Только курица не умеет, потому
что не хотела высиживать ангельское яйцо. И все это -
святая правда, потому, что так рассказал карлштейнский
ворон.
- Итак, внимание! - сказал дрозд. - Раз, два, три!
Тут все птицы тряхнули хвостиком, взмахнули крыльями и
полетели каждая за своей песней и своим пропитанием, как
научил их ангел божий.
