Карел Чапек.
Жестокий человек
Перевод Т. Аксель и О. Молочковского
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
В бухгалтерию, освещенную двумя десятками ламп и сиявшую,
как операционный зал, доносился грохот и лязг из цехов. Был
шестой час вечера. Сотрудники уже вставали и шли к
умывальникам. Вдруг зазвонил внутренний телефон. Бухгалтер
снял трубку и услышал одно слово: "Блисс". Положив трубку,
он кивнул молодому человеку, который, облокотясь на сейф и
сверкая золотыми зубами, болтал с двумя машинистками.
Молодой человек блеснул всеми своими пломбами и коронками,
отбросил сигарету и вышел.
Прыгая через три ступеньки, он бегом поднялся на второй
этаж. В холле никого не было. Блисс постоял, кашлянул и
через двойные двери вошел в кабинет Пеликана. У стола
принципала он увидел директора завода; тот стоял навытяжку,
как солдат, рапортующий командиру.
- Pardon! - извинился Блисс и отступил.
- Останьтесь! - послышалось ему вслед.
На лице директора, выражавшем напряженное внимание,
конвульсивно, как от тика, дергалась одна щека. Пеликан
писал и, закусив сигару, говорил сквозь зубы. Внезапно он
бросил перо и сказал:
- Завтра объявите об увольнениях.
- Это непременно вызовет забастовку, - мрачно заметил
директор.
Пеликан пожал плечами.
У директора нервно подергивалось лицо - у него, видимо,
накипело на сердце. Блисс деликатно отвернулся к окну, как
бы желая показать, что его, Блисса, собственно, тут нет. Но
ему было совершенно ясно, в чем дело. Уже год он следил за
борьбой не на жизнь, а на смерть, которую вел Пеликан.
Немецкая конкуренция что ни день все сильнее душила
огромный, шумный завод, и завтра он, быть может, затихнет
навсегда. Хочешь не хочешь, а немцы продают свои изделия на
тридцать процентов дешевле! Год назад Пеликан расширил
завод, вложил сумасшедшие деньги в новое оборудование, - все
для того, чтобы удешевить свои товары. Он приобрел новые
патенты и рассчитывал, что производительность труда
поднимется наполовину. Но она не поднялась ни на один
процент: сказывалось сопротивление рабочих. Пеликан
устремился в атаку на нового врага, терроризировал цеховых
уполномоченных и постарался выжить их с завода. Но этим он
только вызвал две ненужные забастовки и в конце концов был
все же вынужден повысить оплату труда и попытался купить
рабочих премиями. Но накладные расходы возросли ужасающе, а
производительность еще больше снизилась. Молчаливая вражда
между фабрикантом и рабочими превратилась в открытый
поединок. Неделю назад Пеликан вызвал к себе уполномоченных
и предложил участие в прибылях. В душе он задыхался от
злобы, но перед представителями рабочих распинался с
необыкновенным красноречием: повысьте, мол, выработку,
проявите добрую волю, и завод будет наполовину ваш.
Рабочие отказались. Значит, быть сокращению! Блисс
знал, что Пеликану нужна передышка и что фабрикант не
считает себя побежденным.
- Это вызовет стачку, - повторил директор.
- Блисс! - крикнул Пеликан, как кричат любимой собаке, и
снова стал писать.
Директор откланялся и ушел, нарочито медля и словно
рассчитывая, что его остановят, но Пеликан и бровью не
повел.
Блисс неслышно прислонился к шкафу и стал ждать
дальнейших событий, с улыбкой поглядывая то на свои
блестящие ботинки, то на ногти, то на узор ковра... Он
щурил свои томные еврейские глаза, как довольный кот,
задремавший здесь в тепле, под шорох пера, бегающего по
бумаге.
- Поезжайте в Германию, - сказал Пеликан, продолжая
писать.
- Куда? - улыбнулся Блисс.
- К конкурентам, поглядеть... Вы знаете, на что...
Польщенный Блисс улыбнулся. Это был прирожденный
лазутчик и промышленный шпион. Найдись государственный
деятель, который захотел бы использовать мягкую элегантность
и изумительную дерзость этого человека с девическими
глазами, Блисс охотно служил бы любой политике или
предательству. Пока же он разъезжал по разным странам,
проникая взглядом своих прищуренных, насмешливых глаз в
производственные и коммерческие тайны и патенты различных
предприятий и продавая их конкурентам. Он был до странности
предан Пеликану, который "открыл" и вывел в люди его,
безвестного нищего беженца из Польши. Сейчас надо было
подставить ножку немецким конкурентам, и Блисс это сразу
понял. Впервые Пеликан сам попросил его о такой услуге.
- Съездить в Германию, - повторил Блисс и блеснул всеми
своими золотыми зубами. - И больше ничего?
- Если представится возможность, почему бы и нет, -
процедил Пеликан. - Но долго не задерживайтесь.
Наступила минутная пауза. Блисс неслышно отошел к окну и
посмотрел на улицу. Завод уже затих и сверкал огромными
окнами, как стеклянный дворец.
Пеликан все еще сосредоточенно писал.
- Сегодня утром я видел вашу жену, - раздался от окна
сдавленный серьезный голос.
- Та-ак... - произнес Пеликан, не шевелясь, но скрип
пера вдруг прекратился, словно писавший замер в ожидании.
- Она поехала в Стромовку, - не оборачиваясь, сказал
Блисс. - Там вышла, переехала на тот берег, в Трою. В
павильоне ее ждал...
- Кто? - не сразу спросил Пеликан.
- Доцент Ежек. Они пошли по набережной... Ваша супруга
плакала... У перевоза они расстались.
- О чем они говорили? - спросил Пеликан как-то слишком
спокойно.
- Не знаю. Он сказал: "Ты должна решиться, так больше
нельзя, невозможно!.." Она заплакала.
- Он с ней...
- ... на ты. Потом он сказал: "До завтра". Это было в
одиннадцать утра.
- Спасибо.
Перо снова заскрипело по бумаге. Блисс отвернулся. Он
щурился и улыбался по- прежнему.
- Я заеду в Швецию, - заметил он, скаля зубы, - у
сталелитейщиков там есть кое- что новенькое.
- Счастливого пути! - отозвался Пеликан и подал ему чек.
Было видно, что принципал намерен еще работать, к Блисс
на цыпочках вышел. В кабинете воцарилась такая тишина,
словно Пеликан окаменел.
Внизу, под окнами, в ожидании ходит продрогший шофер.
Какие-то голоса доносятся со двора. Пробили часы: семь
мелодичных металлических ударов. Пеликан запер письменный
стол, взял трубку, набрал номер своего домашнего телефона.
- Барыня дома?
- Да, - последовал ответ. - Позвать ее?
- Нет. - Он повесил трубку и снова опустился в кресло.
"Так, значит, сегодня утром, - твердил он себе. - Вот
почему Люси была такая смущенная... такая... бог знает..."
Когда он днем приехал обедать, она играла на рояле и не
заметила мужа. Пеликан слушал ее игру, сидя в соседней
комнате. Никогда прежде он не думал, что на свете может
быть нечто столь страшное, душераздирающее и властное, как
то, что слышалось ему сейчас в этой музыке. К обеду жена
вышла бледная, с горящими глазами и почти не дотронулась до
еды. Они обменялись несколькими словами - в последнее
время, слишком занятый борьбой на заводе, о которой жена
даже не подозревала, он не знал, о чем говорить с ней.
После обеда Люси опять играла и не слышала, как он уходит.
Что за страшную, исполненную отчаяния силу и окрыляющую
решимость, какой тайный толчок искала она в этой буре
звуков, чем она упивалась, с кем говорила, взволнованная,
потрясенная? Пеликан покорно опустил голову. Его крепкий
лоб был словно забронирован от звуков, он умел спокойно
работать под грохот парового молота и пронзительный вой
металлорежущих станков. Крик страдания и нежности, который
извергал раскрытый рояль, был для Пеликана чужой, непонятной
речью, и он тщетно пытался уразуметь ее.
Пеликан ждал, пока жена доиграет и встанет из-за рояля.
Тогда он посадит ее рядом с собой на диван, скажет ей, как
он устал, скажет, что все, что он сейчас делает, - выше сил
человеческих... Он даже не закурил сигары, чтобы дым не
беспокоил Люси. Но она не замечала его, погруженная в иной
мир. Наконец он поглядел на часы и на цыпочках вышел - пора
было ехать на завод.
Пеликан стискивает зубы, словно стараясь перекусить
что-то. Так, значит, Ежек, друг детства... Ему
вспомнилось, как он впервые ввел Ежека в гостиную своей
жены, волосатого, бородатого, сутулого Ежека, очкастого
ученого, немного смешного и рассеянного, с удивленным
детским выражением глаз. Тогда Пеликан привел приятеля
почти насильно, притащил с благодушным превосходством, как
новую забавную игрушку. Ежек изредка заходил, стеснялся и
вскоре безумно влюбился в молодую хозяйку дома. Пеликан
отметил это с удовлетворением собственника: он был горд
своей интересной женой, образованной, одаренной женщиной.
"Приходи почаще", - говаривал он приятелю. Ежек робко
уклонялся, краснел от смущения и сердечных терзаний и
предпочел бы совсем не показываться у Пеликанов, однако не
выдерживал и приходил снова, измученный, молчаливый,
тревожный и вместе с тем безмерно счастливый в те минуты,
когда хозяйка дома, уводя его от других гостей, садилась за
рояль и говорила с Ежеком языком прелюдов, разыгранных ее
белыми руками; ее глаза, сияющие и чуть насмешливые, были
устремлены на взъерошенную шевелюру несчастного доцента. О,
тогда Пеликан не питал ни малейшего сочувствия к этому
мученику и по-королевски забавлялся его терзаниями,
уверенный, слишком уверенный в своих силах, чтобы
предположить...
Сильные челюсти Пеликана дрогнули. "А ведь это
происходило не только у меня дома", - лишь теперь вспоминает
он. Он изредка сопровождал жену на концерты и, довольный
уже тем, что сидит рядом с Люси, думал о своих делах. На
концертах всегда оказывался и доцент Ежек: опустив голову,
он стоял где-нибудь у стены. Бог весть, что такое кроется в
музыке, но минутами Люси вздрагивала и бледнела от волнения;
и в ту же минуту Ежек поднимай голову и издалека глядел на
нее напряженным, пылким взглядом, словно вся эта музыка
извергалась из его сердца. И Люси тоже искала его взглядом
или, в каком-то безмолвном сговоре с ним, замыкалась в себе
самой. Они понимали друг друга на расстоянии, они говорили
сверхчеловеческим языком звуков, заполнявших концертный зал.
По пути домой Люси бывала молчалива, не отвечала на вопросы,
прятала лицо в меха, словно изо всех сил старалась сохранить
в своей душе что-то великое, созданное музыкой... и
неведомо чем еще.
Пеликан закрыл лицо руками и застонал. Он сам виноват,
что дело зашло так далеко! В последние месяцы он
действительно совсем не уделял Люси внимания, отгородился от
нее молчанием. Но ведь у него столько работы, он был так
занят жестокой борьбой! Приходилось сидеть на заводе, в
банке, в десятке правлений Нужны деньги, а доход от завода
слишком мал. Нужны деньги... прежде всего для Люси! У нее
такие широкие запросы. Он никогда не говорил ей об этом,
но, черт побери, ведь все его время уходит на то, чтобы
обеспечить ей ту жизнь, которую она ведет. Все его время,
все дни! Да, последние месяцы Пеликан чувствовал: что- то
не в порядке, что-то происходит в его семье. Почему Люси
такая грустная и отчужденная, почему она побледнела от
раздумий, как-то осунулась и замкнулась в себе? Пеликан
ясно видел это и тревожился за жену, но усилием воли
подавлял свое беспокойство. Приходилось думать о других,
более важных делах...
В памяти Пеликана вдруг с мучительной отчетливостью
всплыл последний визит Ежека. Доцент пришел поздно,
какой-то всклокоченный, сам не свой, сел в сторонке, ни с
кем не разговаривал. Люси, чуть побледнев, подошла к нему и
принужденно улыбнулась. Ежек встал и, словно бы тесня ее
взглядом, заставил отойти к нише у окна. Там он шепотом
сказал ей несколько слов. Люси наклонила голову в знак
грустного согласия и вернулась к гостям. У Пеликана тогда
сжалось сердце от беспокойного предчувствия, и он решил, что
надо быть настороже. Но у него столько забот, столько
неотложных дел!
Часы мелодично пробили восемь.
...На набережной в Трое стоит пара. Красивая дама
плачет, прижимая платочек к глазам. К ней склоняется
бородатое лицо со страдальческой и страстной улыбкой "Ты
должна, должна решиться, - говорит он. - Так больше нельзя,
невозможно!" Эта картина терзает Пеликана своей беспощадной
отчетливостью. "Как далеко зашли у них отношения? -
подавленно спрашивает он себя. - Боже, что же мне делать?
Объясниться с Люси или с ним? А как быть, если они скажут:
"Да, мы любим друг друга"? И зачем добиваться того, чтобы
услышать это, если... если и так все ясно?"
Тяжелые руки Пеликана сжаты в кулаки и лежат на столе.
Он ждал бешеной вспышки гнева, но чувствует лишь, что его
гнетет неимоверная слабость. Сколько сражений уже решено за
этим столом! Отсюда он распоряжается людьми и вещами, здесь
получает и наносит удары, стремительные, страшные удары, как
на матче бокса. А сейчас с каким-то ужасом и глухим гневом
на самого себя сознает, что не способен ответить на этот
удар.
Масштабы своего поражения он измеряет своей слабостью.
"Надо что-то предпринять, что-то сделать", - мрачно твердит
он и тотчас же представляет себе рояль, Люси с прикрытыми,
горящими глазами, Люси, бледную и пошатывающуюся, на
влтавской набережной... И снова нестерпимая мука бессилия
охватывает Пеликана.
Наконец, собрав все силы, он встает и идет к машине.
Автомобиль тихо спускается к центру Праги. Глаза Пеликана
вдруг наливаются кровью.
- Скорей, скорей, - кричит он шоферу и тяжело дышит от
внезапного прилива ярости. Ему хочется врезаться в толпу,
как пушечное ядро, давить людей, с грохотом налететь на
какую-нибудь преграду... - Быстрее, быстрее, ты, олух!
Зачем ты объезжаешь препятствия?
Испуганный шофер гонит машину на предельной скорости,
непрерывно сигналя. Слышны крики прохожих, кто-то чуть не
попал под колеса...
Дома Пеликан казался спокойным. Ужин прошел в молчании.
Люси не говорила ни слова, чем-то подавленная, замкнутая.
Сделав несколько глотков, она встала, чтобы уйти.
- Погоди, - попросил он и с дымящейся сигарой подошел,
чтобы заглянуть ей в глаза. Люси подняла взгляд, внезапно
исполненный отвращения и страха.
- Оставь меня, - попросила она и нарочно кашлянула,
словно от табачного дыма.
- Ты кашляешь, Люси, - сказал Пеликан, пристально глядя
на жену. - Тебе надо уехать из Праги.
- Куда? - в испуге шепнула она.
- В Италию, к морю, куда угодно. На курорт. Когда ты
выедешь?
- Я не поеду! - воскликнула она. - Никуда я не хочу. Я
совершенно здорова!
- Ты бледна, - продолжал он, не сводя с нее испытующего
взгляда. - Прага вредна для твоего здоровья! Надо
полечиться два-три года.
- Я никуда не поеду, никуда! - воскликнула Люси в
страшном волнении. - Прошу тебя... что это... Я не поеду!
- еще раз крикнула она срывающимся голосом и выбежала из
комнаты, чтобы не разрыдаться. Пеликан, сгорбившись, ушел к
себе в кабинет.
Ночью старый слуга долго ждал Пеликана в комнатке около
спальни, чтобы приготовить ванну. Вот уже полночь, а хозяин
все еще не выходит из кабинета. Слуга на цыпочках подошел к
двери и прислушался. Слышны равномерные, тяжелые шаги из
угла в угол. Старик вернулся на свой диванчик и задремал,
иногда просыпаясь от холода. В половине четвертого он
вскочил, пробудившись от крепкого сна, и увидел хозяина,
который надевал шубу; лакей забормотал извинения.
- Я ухожу, - прервал его Пеликан. - Вернусь к вечеру.
- Вызвать машину? - осведомился слуга.
- Не надо.
Пеликан зашагал пешком к ближайшему вокзалу. Морозило.
Спящие улицы были безлюдны. Город будто вымер. На вокзале
несколько человек спали на скамейках, другие тихо, терпеливо
мерзли, свернувшись в клубок, как звери. Пеликан выбрал в
расписании первый же отходящий поезд и в ожидании стал
расхаживать по коридору. О поезде он забыл, и поезд ушел.
Пришлось выбирать другой, и вот, наконец, Пеликан едет один,
в пустом купе, сам не зная куда. Еще не рассвело. Пеликан
отодвинул лампу и уселся в угол.
Его сознание затуманила безмерная усталость. С каждым
оборотом колес на него словно накатывалась новая волна
слабости. Было смертельно тоскливо и вместе с тем
безгранично покойно, словно он впервые за много лет отдыхал
всем своим существом. Впервые в жизни, не сопротивляясь,
принять удар и со странным удовлетворением сознавать, как
глубоко он тебя ранит. Он уехал, попросту бежал из дому,
чтобы весь день пробыть одному, все обдумать и твердо, без
колебаний решить, как быть с Люси, что делать, как вообще
покончить с этим ужасным положением. Но сейчас он не может
- и не хочет - ничего, только бы терзаться своей мукой.
Там, за окном, рождаются огоньки нового дня, люди,
просыпаясь, неохотно расстаются с теплым сном. Люси сейчас
еще спит... Он представил себе большую подушку, русые,
разметавшиеся волосы. Быть может, они еще мокры от слез,
детских слез, утомивших ее. Она бледна и прекрасна... ах,
Люси! Ведь моя слабость - не что иное, как любовь. Какое
же решение я ищу, ведь и так все решено, я люблю тебя!
"Действовать, действовать, действовать!" - настойчиво
стучат колеса. "Нет, нет, зачем? Как ни действуй, от любви
никуда не уйдешь. Но если Люси несчастна, значит надо
сделать так, чтобы она стала счастливой". - "Действовать,
действовать!" - "Погоди, Люси, погоди, я покажу тебе, что
такое любовь! Ты должна быть счастлива, если даже..." -
"Итак, каково же решение? Раз ты любишь Люси, докажи это.
Какая жертва достаточно велика, чтобы стоило принести ее?.."
Над землей распростерся рассвет.
Спокойно, сильно бьется мужское сердце, проникнутое
великой болью. "Люси, Люси, я верну тебе свободу! Иди к
своему любимому и будь счастлива. Я принесу и эту жертву.
Слабая и прекрасная Люси, иди и будь счастлива!.." За окном
пейзаж сменялся пейзажем Крепкий, упрямый лоб прижат к
холодному стеклу... Пеликан преодолевает дурман страдания.
Но в израненное сердце уже вливается мир решения.
"Скажу ей сегодня вечером, что мы разводимся, - думает
Пеликан. - Она испугается, но ненадолго, потом согласится и
через полгода будет счастлива. Ежек будет носить ее на
руках, он понимает ее лучше, чем я. А Люси..."
Пеликан вскакивает, как от удара. Разве может быть Люси
счастлива в нужде? Люси, которая сжилась с роскошью и
дорогими прихотями, Люси, которую в свой богатый дом он взял
из богатого дома ее отца, владельца крупной торговой фирмы,
правда, как раз накануне банкротства. Люси, которая по
прихоти, из азарта, по наивности, по внезапному импульсу и
бог весть почему еще безрассудно сорит деньгами. Всех
заработков Ежека ей не хватит на одно платье... "Ну что ж,
- возражает сам себе Пеликан, - после развода мне все равно
придется платить ей алименты, вот я и дам ей достаточно,
чтобы..."
"Нет, какие же алименты, - спохватился вдруг он, - ведь
она выйдет за Ежека, и я, конечно, не смогу содержать ее.
Значит, ей нельзя выходить замуж. Не то пусть остается
свободной и получает от меня содержание... Ну, а что же
тогда с ней будет? Отношения с Ежеком неизбежно пойдут
своим путем. Если они не поженятся, значит это будет более
или менее открытое... сожительство. Общество, в котором
она живет, даст ей это почувствовать, оно изгонит ее и
унизит. И она, гордая и впечатлительная Люси, будет
безмерно страдать: ведь она воспитана в определенных
правилах... Нет, так нельзя! Если мы разведемся, пусть
выходит за Ежека и научится жить в бедности... если может.
А я... я время от времени буду давать Ежеку денег... - Но
Пеликан сам смущается от такой мысли. - Нет, ведь Ежек ни
за что не возьмет".
В смятении Пеликан сходит с поезда на первой же
остановке, не зная, на какую станцию попал. Сидеть в купе -
выше его сил, хочется бежать по темным полям с полосами
смерзшегося снега, хочется прийти в себя. Светает. Серое и
сырое утро. Пеликан выходит из вокзала, тут же садится на
придорожную тумбу и задумывается.
Можно сказать ей и так: "Я уйду от тебя, но дам тебе
кое-какие средства - вроде приданого, понимаешь? Капитал,
чтобы ты жила на проценты". А потом пусть выходит замуж.
Пеликан наскоро прикинул, какую часть своего состояния он
может реализовать. Вышло, что почти ничего. Весь капитал в
обороте. Ничего не поделаешь, Люси, придется тебе вести
скромный образ жизни, самой шить себе платья, стоять у
плиты, а вечерами озабоченно подсчитывать дневные расходы...
Он поежился от холода, поднялся и наугад пошел по дороге.
"Люси, Люси, что же мне с тобой делать? Не могу же я
допустить, чтобы ты нуждалась! Послушай меня, детка, это не
для тебя, ты не знаешь, как постыдна бывает бедность.
Возьмись за ум, Люси, подумай, к какой жизни ты привыкла!.."
Согревшись от быстрой ходьбы, Пеликан напряженно думает.
Сам того не замечая, он вдруг начинает разрабатывать
грандиозный план новой промышленной компании, которая
принесет ему новые миллионы Он уже представляет себе, что и
как нужно сделать, рассчитывает средства и силы, ломает
предстоящее сопротивление. При этом в голове таится нелепая
мысль, что, если он осыплет Люси новыми, еще большими
богатствами, она, быть может, передумает...
Запыхавшись, Пеликан останавливается на вершине холма,
потом быстро сбегает с него Кругом не видно ни шоссе, ни
проселка, одни рыжеватые холмики и черные перелески Южной
Чехии Продрогший и безмерно усталый, Пеликан шагает напрямик
по полям. Наконец он добирается до какой то деревни и
входит в первый же трактир.
В низкой избе нет никого, кроме Пеликана. Золотушный
подросток подает ему оранжевый чай с ромом, пахнущий
нюхательным табаком. Пеликан жадно пьет неаппетитную
жидкость и понемногу обретает силы "Нет, Люси не будет
страдать, ведь я живу, чтобы не допустить этого... Сейчас
она, наверное, проснулась.. встает, как малое дитя...
вспоминает вчерашние терзания". Пеликан смертельно устал,
он чувствует себя очень старым, кажется, что он годится Люси
в отцы. "Нет, ты не попадешь в нужду, Люси! Ничто не
изменится в твоей жизни, я ни словом, ни взглядом не покажу,
что знаю все. Живи в своих прекрасных мечтах, Люси, люби,
поступай как знаешь. Меня все равно целыми днями нет дома и
я не могу дать тебе ничего, кроме богатства. Пользуйся же,
Люси, чем хочешь, и будь счастлива; твое гордое сердце не
позволит тебе пасть слишком низко..."
Подросток то и дело выходит в зал и неприветливо
поглядывает на гостя. Что нужно здесь этому рослому
господину в шубе, который уселся в углу, вертит в руках
пустой стакан и как-то странно улыбается? Почему он не
расплатится и не уйдет восвояси?
"...Нет, это невозможно, - пугается Пеликан. - Люси уже
сейчас страдает от своих отношений с Ежеком, сейчас, когда
между ними нет ничего, кроме пустых разговоров. Уже сейчас
она избегает меня, плачет от душевных мук и терзается
сознанием вины. Что же будет завтра и послезавтра, когда
отношения зайдут дальше? Разве Люси, гордая и порывистая
Люси, сможет... изменить?.. Она не вынесет унижения,
истерзает свое сердце страхом и стыдом. Могу ли я оставить
ее в таком состоянии? - спрашивает себя подавленный
Пеликан. - Неужели я не в силах ничего сделать?.."
- Рассчитаться не хотите? - хмуро спрашивает подросток.
Пеликан резким движением вынимает часы: одиннадцать.
- Когда идет первый поезд в Прагу?
- В половине двенадцатого.
- А далеко до станции?
- Час ходьбы.
- У вас есть подвода?
- Нету.
"Одиннадцать часов, - думает Пеликан. - Именно в этот
час они встречаются на набережной у Трои..." Он представил
себе длинную каменную дамбу. Люси стоит, отвернувшись к
свинцовой воде, и плачет, прижав платочек к глазам. "Может
быть, как раз сейчас они принимают решение, безумное,
бессмысленное, может быть, как раз сейчас безрассудная Люси
решает свою судьбу, а я сижу тут..."
Он вскакивает.
- Найдите мне подводу!
Подросток, ворча, уходит. Пеликан с часами в руке стоит
у трактира. Сердце у него колотится. Неужели не будет
подводы? Он выходит из себя от нетерпения.
Десять минут пролетают впустую. Наконец подъезжает
деревенский тарантас, запряженный белой лошадкой. Пеликан
кричит деду, сидящему на козлах:
- Быстро! Заплачу сколько спросите, если поспеем к
поезду!
- Это можно! - отвечает дед, тихонько понукая коня.
Тряский тарантас тащится с горки на горку.
- Скорей! - кричит Пеликан, и дед на козлах всякий раз
потряхивает вожжами, отчего белая кобылка начинает чуть
живее перебирать ногами. Но вот за спиной старика
поднимается мощная фигура, вырывает у него вожжи и хлещет
лошадь, хлещет по голове, по ногам, по спине, по чем
попало... Бедная лошадка, исполосованная в кровь, пускается
во всю прыть. Вон уже и железнодорожное полотно. Но на
повороте заднее колесо натыкается на придорожный камень и
тарантас валится на бок: колесо сломалось, как игрушечное.
Пеликан кричит от бешенства, бьет лошадь кулаком по морде и,
как был, в распахнутой шубе, опрометью подбегает к станции,
куда как раз подошел поезд.
"Действовать, действовать, действовать!" - стучат колеса.
Взмокший от пота. Пеликан сидит в переполненном вагоне, в
нетерпеливой ярости постукивает ногой, сжимает кулаки. До
чего медленно тащится поезд, словно назло! Станции уплывают
куда-то назад, тянутся аллеи, мостики, перелески, бегут
телеграфные столбы... Пеликан рывком опускает окно и глядит
прямо на рельсы: по крайней мере хоть здесь бесконечная
полоса щебня и шпал убегает назад с бешеной скоростью.
Прага. Пеликан выбегает из вокзала и едет прямо к Ежеку.
Запыхавшись, он звонит у дверей.
- Господина профессора нет дома, -говорит
квартирохозяйка. - Но он скоро вернется с обеда, наверное в
половине третьего.
- Я подожду, - бормочет Пеликан и садится в комнате
Ежека.
Пробило три часа, скоро половина четвертого Ежека нет как
нет. В комнате постепенно темнеет.
Пеликан дышит как загнанный зверь. Может быть, он
приехал слишком поздно? Наконец около пяти распахивается
дверь, и на пороге появляется Ежек. Увидя Пеликана, он
застывает на месте.
- Ты... как ты здесь? - произносит он не своим голосом.
- Ведь ты уехал...
Самообладание сразу возвращается к Пеликану.
- Откуда ты знаешь, что я уехал? - холодно спрашивает
он.
Ежек понимает, что проговорился Он краснеет, его лоб
увлажняется от волнения, но он не произносит ни слова.
- Я уже вернулся, - после паузы говорит Пеликан, - и
теперь хочу кое в чем навести порядок. Позволь, я закурю.
Ежек молчит. Ему кажется, что сердце стучит слишком
громко, и он дрожащими пальцами барабанит по столу, стараясь
заглушить этот стук. Вспыхивает огонек спички, осветив
твердое, как маска, лицо Пеликана, его прищуренные глаза и
крепкие, жестокие челюсти.
- Словом, - начинает Пеликан, - этому надо положить
конец, понял? Ты подашь заявление о переводе в другой
город.
Ежек молчит по-прежнему.
- Мою жену оставь в покое, - продолжает фабрикант. -
Надеюсь, ты не осмелишься писать ей... с нового места
службы.
- Я не уеду из Праги, - неверным голосом говорит Ежек. -
Что угодно делай, не уеду! Я знаю, ты думаешь... Ты не
понимаешь, что это такое! Ты вообще не понимаешь...
- Да, я ничего не понимаю, - прерывает его Пеликан. -
Мне ясно только одно: этому надо положить конец. Ничего у
тебя не выйдет... ничего! Ты должен уехать.
Ежек вскакивает.
- Верни ей свободу! - торопливо и взволнованно говорит
он. - Выпусти ее из золотой клетки! Выпусти! Я не для
себя прошу, сжалься над ней! Будь человеком хоть раз в
жизни! Неужели ты не чувствуешь, что она тебя не выносит,
что для нее мука - жить с тобой? Зачем ты держишь ее
насильно? У вас нет ни общих интересов, ни общих взглядов.
Скажи, есть у тебя, что сказать ей, что дать ей... кроме
денег?
- Нет! - слышится в темноте.
- Верни же ей свободу! Я знаю... она знает, что ты ее
по-своему любишь. Но все это не то... В последние месяцы
вы стали совсем чужими. Слушай, разведись с ней!
- Пусть сама возбуждает дело о разводе.
- Разве ты не понимаешь? Ей не хватает решимости, не
хватает смелости сказать тебе... Ты так щедр. Но ты ее не
понимаешь, не знаешь, как она щепетильна. Она лучше умрет,
чем скажет тебе... Это такая впечатлительная натура, она
целиком зависит от тебя! Она не сможет сама... Вот если бы
ты сказал, что расстаешься с ней! От этого зависит ее
счастье... Пеликан, я знаю, ты не привык к разговорам о
любви, для тебя это пустые фразы... и вообще тебе не понять
такой жены... Да ведь и ты не чувствуешь счастья. Скажи,
зачем тебе Люси? Какая тебе от нее радость? Ты терзаешь ее
своим вниманием и только. Неужто ты не понимаешь, как все
это ужасно?!
- А ты бы потом на ней женился, а? - спрашивает Пеликан.
- Один бог знает, с какой радостью! - с надеждой и
облегчением восклицает растерявшийся Ежек. - Лишь бы она
согласилась. Я ни о чем не думал - лишь о ее счастье...
Знал бы ты, как мы понимаем друг друга. Лишь бы она
решилась на это! - продолжает он, чуть не плача от радости.
- Чего бы только я для нее не сделал! Ведь я с ума по ней
схожу, дышу ею и живу. Ты... ты не понимаешь. Я и не
думал, что можно так полюбить!
- Сколько ты получаешь?
- Что? - недоумевает Ежек.
- Какой у тебя доход?
- А причем здесь... - Ежек смущен. - Сам знаешь, что
небольшой... Но она приучилась бы жить скромно, мы уже
говорили об этом. Если бы ты знал, как мало придаем мы
значения деньгам! Ты этого не понимаешь. Пеликан, у нас
есть другие, высшие мерила. Ей безразлично богатство! Она
даже не хочет говорить о том, что произойдет... в будущем.
Она прямо-таки презирает деньги.
- Ну, а ты сам что предполагаешь делать?
- Я?.. Видишь ли, ты человек иной природы, чем мы, ты
думаешь только о материальной стороне. Люси настолько выше
тебя... Она и булавки от тебя не возьмет, если ты ее
отпустишь Главное, я этого не допустил бы, понимаешь? Она
заживет новой жизнью.
Красный огонек сигары поднимается до высоты человеческого
роста.
- Жаль! - говорит Пеликан. - Я охотно послушал бы тебя,
да пора на завод. Так вот, имей в виду, Ежек...
- ... Ведь твое богатство ее связывает!..
- Да. Так вот, ты подашь заявление о переводе. Привет,
Ежек! Если ты придешь к нам, я велю тебя выставить. И пока
ты в Праге, не удивляйся, что за тобой будут следить. И не
ходи по набережной у Трои, чтоб тебя не столкнули в воду.
Моей жены ты больше не увидишь.
Ежек тяжело дышит.
- Я не уеду из Праги!
- Тогда уедет она. Хочешь довести дело до этого? Но с
моей женой ты больше не встретишься. Привет!..
Некоторое время спустя привратница, слезая по лестнице с
чердака, увидела на ступеньках человека в шубе.
- Вам нехорошо? - участливо спросила она.
- Да... нет, - сказал человек, словно приходя в себя. -
Пожалуйста, вызовите мне извозчика.
Привратница побежала за извозчиком и, когда человек с
трудом садился в пролетку, привратнице показалось, что он
пьян. Пеликан сказал извозчику адрес своего дома, но через
минуту стукнул его в спину:
"Поверните, я еду на завод!"
