Илья Фальковский
Сочинения
Жопец
Двадцать шестой
Система понятий
Ода эпистолярному жанру или да здравствует e-mail!
Литература и интернет
Россия и Германия на примере фестиваля "Берлин-Москва: Мир без границ"
Александр Бренер
Дмитрий Александрович Пригов
Ф. Паковичу
ЖОПЕЦ
Рассказ пациента:
Одна моя знакомая приставала ко мне, обнимала, целовала.
Тогда я сказал ей ласково: "Давай без антимоний, сразу же в
жопец." Она заплакала и убежала.
Другая настаивала: "Если ты когда-нибудь заведешь себе
постоянную девушку, то это обязательно буду я." " Если я
обзаведусь постоянной подругой, - задумчиво ответил я, - то
стану ее все время в жопец жучить..." Она обиделась и ушла.
Жена моего друга сообщила мне как-то: "Я видела во сне, что
мы будем вместе." "А было ли там что-нибудь насчет жопца?" -
живо поинтересовался я. Она тоже сильно расстроилась.
Так началась эта история, эта мука, эта болезнь. Постепенно
жопец затмил все. Когда-то давно, в детстве, я писал о своей
неизбывной тоске по мягким грудям женщины. Когда-то давно, в
детстве, я мечтал во снах о прекрасных глазах. Тогда я не знал,
да и не мог знать Этого. Только сейчас я догадался - все мои
видения, грезы, чувства, тексты, мечты были лишь набросками,
прелюдией к одной великой и вечной, ныне всецело захватившей
меня теме - теме Божественного Жопца. Как-то раз в кругу друзей
мой старый приятель сказал: "Чеченам этим, - так он сказал, - за
все их дела давно пора попец раскрокодилить." Это похожее,
приближающееся по смыслу, но все же не совсем точно, точнее,
совсем не верно, неправильно, данное им определение, эта
совершенная им подмена значения, так неприятно поразила меня,
покоробила, удивила, что я закричал: "Нет, нет, нельзя, нельзя
искажать смысл, корежить название, не попец вовсе никакой, а
жопец, жопец, жопец!" Друзья удивленно посмотрели на меня, и я,
затихнув, смутился и отворотил глаза в сторону. С тех пор в
компаниях я стал тих, задумчив, почти молчалив, на все заданные
мне вопросы отвечал немного- вернее, двухсложно, зато коротко и
ясно: "жопец". Изредка пытался поддержать беседу, кстати и
некстати, и тогда опять повторял дорогое мне слово - здесь с
трудом удержался, чтобы не написать - имя.. И лишь однажды, в
пьяном угаре, вышел из себя, "жопец" - возопил, заорал бешено,
нелепо взмахивая руками, вращая глазами, белками, зрачками,
еtcetera.
Одной, одной, но пламенною страстью я был гоним по жизни.
По улицам, по бульварам бродил в поисках Жопца. Прекрасного
Жопца. Приглядывался, ловил очертания взглядом, стремился
затеряться в толпе, раствориться в толчее рынка, сутолоке потока
и все искал, искал, так надеялся, но - тщетно.
В тот достопамятный день с утра я, как обычно, съел три
таблетки сиднокарба и шесть циклодола, немного покурил - голова
не болела, настроение было, как всегда, в это время, этой
осенней, этой унылой порой, романтическое, немного
сентиментальное, такая возвышенная грусть, нечто сравнимое - по
мнению моего соседа-алкоголика, мы с ним не раз сопоставляли
наши чувства, так вот, в это время мое состояние духа, как ни
странно, практически совпадало с его, а он уже успевал принять
грамм триста, не меньше, и впадал не то что в меланхолию, а - ,
мы, кстати, встречались на лестничной клетке, куда оба выходили
покурить, он - сигареты "Дымок", подаренные мной ему, щедро я
одарил его, пачек двадцать отдал, старых, завалившихся, я нашел
их в полиэтиленовом пакете под платяным шкафом в комнате сестры,
от кого-то достались, так сказать, в наследство, сложно понять
от кого, раньше народу в квартире бывало много - и своих и
посетителей, а сейчас почти никого, пустота, все куда-то
подевались, рассосались, может быть, произошла диффузия тел с
воздухом, а быть может, есть еще какая-нибудь причина, мне
кажется, это я запоздал, задержался, а они сумели вырваться и
перейти на другой перрон, пересесть на другой поезд, и на том
новом уровне они курят совсем иные сигареты, очень хорошего
качества, высшего сорта, все курят в том числе и те, кто раньше
никогда не курил, скажем, моя тетя или двоюродный дядя, он жил в
пятой комнате нашей необъятной квартиры, в этом доме, который
построил мой дедушка, мне кажется, нет, я почти, практически
уверен, они курят там сигареты "Мальборо", или даже Кастальский
табак, или по кругу ямайские шишечки - пищу богов; так вот, мне
это наследство не пригодилось, ибо я не курил ни папирос, ни
сигарет , короче, мы стояли вместе, и он тянул свой "Дымок", а я
вдыхал сладкий аромат чуйской долины, и - пока не забыл - это
самое чувство, которое нас охватывало тогда, это самое чувство
он, почему-то, достаточно странно, но, в то же время абсолютно
точно, именовал, называл, величал, да, именно величал - Эпохой
Возрождения.
Мы покурили, и он вернулся обратно за железную дверь -
непонятно, зачем ему железная дверь, хотя, впрочем, чего тут
непонятного, чем человек замкнутее, тем больше он ставит дверей
у выхода - ровно как и у входа - своей квартиры, у меня,
например, три двери, две деревянные и одна железная - а я пошел
к метро, честно говоря, без особой цели, так, покататься.
Я сидел в вагоне, погрузившись в себя, крепко задумавшись,
смотрел под ноги , но вдруг что-то заставило меня оторвать взор
от пола, что-то потянуло меня, какая-то настойчивая, неуемная
сила, словно магнитом, приковывая, согнала с места - я заметил
ее - правда, со спины - ее, уже выходившую из вагона девушку. Я
взметнулся к дверям, словно дикий кулик, сердце сильно екнуло, в
груди защемило - я сорвался за ней, будто гончий пес полетел по
следу.
Станция метро, я узнал ее уже наверху , очутившись под
аркой - оказалась старой Кропоткинской. Первый раз в жизни я
забыл о пивном ларьке, том, что по правую руку, если стоять
спиной к бывшему бассейну, теперь храму. Она шла очень быстро
вперед по бульвару, не оборачиваясь, не останавливаясь, полы ее
пальто ветер разметал по себе, я летел вослед. Временами она
исчезала, я терял ее из виду, снег залеплял ее белизной, дождь
хлестал меня по щекам , солнце лупило мне в глаза, но вскоре она
появлялась опять, невдалеке передо мной, как птица Феникс,
возрождаясь из пыли и вихря песка. Помню, что поздоровался с
Гоголем, он, сука, привычно стоял на посту, кого не люблю, так
этого Гоголя, вечно щерится, а когда мы отмечали выпускной
вечер, настучал, паскуда, ментам, что мы машину перевернули, и
меня в 46-м отделении долго пиздили, нос сломали. Затем у
"Художественного" она нырнула в подземный переход, проскользнула
мимо столь же непременной, как Гоголь, детали пейзажа -
металлистской тусовки, и вынырнула у трех ларьков на углу, у
кафе "Капуччино" свернула на короткую колбаску Суворовского,
прямо напротив деревянного столика со скамеечками, где раньше
допивали свой век бывшие журналисты, изгнанные из Домжура. Слава
богу, спорхнула с мостовой не у самых Никитских, а чуть дальше -
избавив меня от необходимости здороваться с подонком и
извращенцем Тимирязевым. Зато на этом бульваре любви, широком
ложе Тверского, я кивнул негодяю Есенину, он стоял, унылый,
гордо возвышаясь, посреди шахматистов, они не обращали на него
ровным счетом никакого внимания, поглощенные стуком часов и
игрой фигур, а когда-то, я помню, мы пытались этого бедолагу
раскрутить на бухло, и хоть он, гнида такая, отказался нас
уважить и денег не дал, зажал, падла, бабки, все равно выпили с
ним на троих- чисто из жалости - а кто был третий, хоть убей, не
помню, помню лишь, что было это после Сан Саныча, который
грустит совсем один, там, в тенистом дворике неподалеку от
особняка Рябушинского. Хотя нет, кажется, припоминаю, третьим
был странный субъект, не то крылатый осел, не то лошадь летучая,
маленькая и добрая, в облике ее мерещился мне пегас, пегасик с
огненными крылами. Потом мы пронеслись мимо старинного дерева,
как мне раньше казалось - еще петровских времен, но недавно
выяснилось - наебон - гораздо моложе, а я так любил под ним
поссать, под дубом этим, бывало выйду из "Русского бистро" и
поссу всласть, как следует. С Пушкиным здороваться не захотел,
отвернулся, полная гнида он, развел проституток, пакости разной
потворствовал, мафии глухонемых покровительствовал. Еще со
школьных времен мерзавца ненавижу. Кто скажите, кто у ментов
стукарем главным работал, а? Кто на диссидентскую сволочь доносы
клепал? Кто на души невинные поэтов втихаря капал? Кто, -
говорю, - Якира с Красиным заложил? Гоголь, что ли? Или Пушкин
все же? Правильно? Пушкин! Пушкин! Он самый!.
Изрядно устав, измотавшись, я бежал за ней, несся, будто
весенний зверь, но все равно никак не мог догнать, настигнуть,
она не сбавляла ходу, я кричал ей, звал : "Татьяна, Лиза,
Наталья," - задыхался, она не отзывалась, имен не хватало, я
совсем выбился из сил. Проносились мимо Страстной, Петровский,
Рождественский, Высоцкий.. Высоцкий - утопленник - был зелен и
ужасен... У Грибоедова упал ниц, целовал колени... Хоть и
форменный идиот Чацкий, а все равно, люблю ублюдка! Да и Чацкий
здесь не при чем, а Грибоед столько раз прикрывал, грудью
вставал на защиту, когда в хипповскую молодость свою я уходил от
холодной погони, прорывался из твердого оцепления злобно
гикающих, ухарски и удальски присвистывающих, лихих гнилозубых
гопников. Лбом считал гранит ступеней, мрамор перил. Чья рука не
дрогнула, вовремя отвела ту стальную трубу, что пыталась зловеще
мне проломить юную голову? Моя или его? Я приближался к
"Джалтарангу", которого больше нет... "Современник" напротив
есть, а "Джалтаранга" нет. По пути видел пидерций, педрилок,
Виктюка. Или нет, это уже был второй круг? А может и не второй?
А какой тогда? На каком кругу, я вас спрашиваю, это произошло?
Сбился со счета. Неужто, думаю я, смеюсь, шучу - на девятом?
Вспоминаю, что шел по воде, по Москва-реке, по Яузе, аки по
суше. Каштаны кричали, липы пели, сирень цвела. Три Поганых
пруда видел и трех лебедей черных. Иногда мне казалось, что это
не я бегу за ней, а она за мной. Да и кто сможет разобраться в
пределах круга, внутри нуля?
Я пытался успокоиться, придти в себя, вернуться, перебирал
имена, теребил память, не доставало самого важного, главного...
Наконец, где-то примерно в районе ныне не существующего "Джанга"
внезапно, стремительно, неожиданно, вдруг она повернулась.
Тотчас же слабея, теряя силы, враз обмякая, я осознал: " Это -
он, да, это он, он, это был он, наконец, он, он!" О, чудо, о,
блаженный миг! Господи, ведь - это он, он, я узнал его, я узрел
его!
Прекрасный Жопец воссиял мне в ее лице!
Комментарий врача:
Автор, особенно современный, был бы совсем не тем автором,
если бы удержался от желания прокомментировать собственный
текст. Так и настоящий врач, ученый, психоаналитик просто обязан
прокомментировать сон, текст, устный рассказ пациента. Проблема,
поднятая здесь, как нам кажется, стала в последнее время
чрезвычайно актуальной. Индивид, увлеченный поиском Жопца,
способен на многое. Инфляционные процессы, поразившие личность,
охватили и в целом общество, для которого характерны гонка
вооружений, межэтнические и межконфессиональные конфликты, жажда
накопления материальных ценностей. В то же время полностью или
почти полностью утерян интерес к культуре, к духовному
творчеству. Под инфляцией, по мнению Уайли, следует понимать
постоянное возрастание мужского Эго за счет присвоения им
функций Самости. Процессы эти оказываются заразными и могут
передаваться от индивида к индивиду. Личность, поглощенная
бесконечным поиском, "поиском путей восстановления
бессознательного", заранее обречена на поражение. Однако
интерпретация этого поиска как поиска "утраченного фаллоса",
кажется нам абсолютно безосновательной. (К такой трактовке
склоняются представители школы Ларсена, в том числе и
процитированный выше Дж. Уайли)
На наш взгляд, общая позиция ученых нашей школы куда более
последовательна. К тому же мы считаем недопустимым столь вольное
обращение с идеями покойного К.Г. Юнга, присущее коллегам из
школы Ларсена, которые тем не менее так же причисляют себя к
ученикам великого мыслителя. Все собранные нами факты и
доказательства свидетельствуют: поиск этот есть не что иное, как
"поиск утраченного Жопца.".Это не гипотеза, а научно
подтверждаемый вывод, базирующийся на анализе снов нескольких
сотен пациентов и успешной методике применения психоанализа.
(Благодаря лечению, пациент избавляется от свойственной ему
переоценки самого себя, приписываемых себе ложных возможностей,
таких как управление звездами, разговор с памятниками искусства
и старины, встречи с небожителями, перемещение предметов
взглядом, контакты с душой вещей за счет полтергейста,
проникновение во второй мир и чтение подводных надписей. Также
он освобождается от навязчивых состояний, бессвязности речи,
излишней напыщенности и ложной риторики.) Утверждение Винтера,
Найта и Ларсена о "первичном приапическом культе", позволяющее
им настаивать на архетипической подоплеке этого культа, несет в
себе целый ряд явно выраженных несообразностей. Мы внимательно
изучили практически все сохранившиеся источники древнегреческого
и римского происхождения и с уверенностью можем утверждать - в
античное время превалировал культ Жопца.
Проведенный нами тщательный подсчет ( посчитаны все
упоминания об этом культе - в том числе, и в других
транскрипциях, как-то: попец, попендрон и просто жопа) показал -
Божественный Жопец упоминается десятки тысяч раз, что на порядок
превосходит количество всех сообщений о культе бога Приапа.
Только один пример: просто смешно видеть в злоключениях Энколпия
проявление фаллического поиска (Найт, 1992). Любому
здравомыслящему специалисту очевидно - Энколпия гнал по жизни
поиск Жопца, воплощенного в светлом облике мальчика Гитона.
Обладание этим мальчиком-рабом - вот главная недостижимая цель
страждущего Энколпия. ( То же самое верно и в отношении "Смерти
в Венеции" Томаса Манна - разве не прельстительный жопец Тадзио
- миниподобие, отражение Жопца Божественного, разве не поиск
этого жопца довел Ашенбаха до состояния физической импотенции?)
За неимением места и времени не будем говорить о
периодичности истории, о возрождении этого культа в
средневековой Италии, о развитии его в наши годы.
Вот что хочется сказать в заключение - психоаналитики
будьте бдительны! Охраняйте свою науку!
Илья Фальковский
ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ.
Мы спешили на стрелку. Мы неслись в Пи-таун, знаменитый
город голубых на мысе Кейп-Код, со скоростью сто десять миль по
95-й дороге. Не знаю, как такое удавалось нашему раздолбанному
бьюику "регалу" 81-ого года, но надо сказать, что чувствовал я
себя и без того хреново. Весь день мы провели на океане -
катались на серфинге, я наглотался соленой воды, ужасно обгорел.
Меня даже стошнило, и теперь я мучился от боли в животе, от
нестерпимого зуда по всему телу, кожа горела так, что впервые в
жизни я уверовал в адские сковородки. Меня бил озноб - видимо,
повышалась температура, и тогда-то Шура и предложил покурить.
Шура - хотя в общем-то он был никакой не Шура, а мексиканец по
имени Александр, но мы называли его Шурой, мы познакомились с
ним ночью в сумасшедшеи пабе "Сайко Монго", там я обыкновенно
пил темное разливное, питчер стоил девять долларов, и просаживал
деньги в пул, партия - десять центов, как обычно; потом мы жили
все у него вчетвером в одной комнате в Ист-Вилладж, этом
трущобном районе полубогемы и хиппующей молодежи, так вот Шура
достал бумажки от голландского табака и свернул две самокрутки.
"Тонизирует," - улыбнувшись, сказал он. Мы курили по кругу, я
блаженно улыбался, полной грудью втягивая сладостный дым. Трава
с Ямайки - зелье богов. И правда, мне стало немного полегче,
как-то отпустило, боль притупилась, и вот тут-то Шура резко
вывернул руль вправо и нажал на тормоза. Я даже не почувствовал,
я только услышал удар, крыша оказалась такой мягкой, что голова
легко прошла насквозь, словно через обитую велюром подушку
кресла, в глазах потемнело, боком, боком мы летели вперед,
скрежетало железо, разрезая асфальт...
Я очнулся от слов Алика. "Вылезай, давай," - как-то слабо
шептал он, он был уже почти снаружи, вернее, снаружи находилась
задняя часть его туловища, а руками он неуклюже отталкивался от
сиденья, широко загребая, будто учился плавать, все лицо его
было в крови, а очки куда-то пропали, исчезли вместе с кусочками
кожи. Алик был еврей, сын эмигрантов из России, он еще не знал
женщин, он занимался физикой, очень много, постоянно работал, за
эти два дня пути он ужасно достал меня пошлыми анекдотами о
бабах, он говорил только о них, и сейчас он тихо сказал:
"Ощущение, как после секса," - хотя откуда ему знать, мудаку
этакому, как бывает после секса. Я выполз из машины и, надо
сказать, обнаружил, что мне даже лучше, чем до удара, только все
вокруг немного кружилось в легком темпе вальса. Шура уже стоял
на дороге и курил свой вонючий голландский табак, нервно
затягиваясь. "Хуля, ты, сука, хуля, ты, сука, такое сделал," -
сказали мы с Аликом хором. "Енот," - пояснил Шура. "Енот? При
чем здесь енот?" - удивились мы. "Енот, енот, перебегал дорогу,
я увидел его в свете фар и вывернул вправо." "Енот? Да не было
там никакого енота," - сказали мы снова хором, мы оба сидели
сзади, но оба глядели вперед, на дорогу, и не видели никакого
енота. "Мудак ты, Шура, нет здесь никаких енотов, и быть не
может, откуда им взяться," - уверяли мы. Но он настаивал на
своем, этот подонок обкурился, и ему померещился енот, а мы
чудом остались живы. И мы орали на него хором, вдвоем, в унисон,
а он орал в ответ, и вдруг внезапно, разом, все мы остановились
и замолчали. Мы вспомнили про Васю. Осторожно мы приблизились к
машине, заглянули в нее, но в темноте разглядели только огромные
васины армейские ботинки, мы схватились за них и вытащили его и
сразу поняли - Вася мертв. Широкая ухмылка застыла на его
продолговатом лице, предъявляя миру и нам его белые ровные
зубы-тесаки (больше не пригодятся, а как ловко ты жевал пищу,
мудила - пронеслось в голове), глаза бессмысленно косили в
разные стороны, белокурые прежде волосы приняли ярко-красный
цвет заходящего солнца. Вася был мертв. И тогда Шура скрутил еще
один косяк, мы закурили снова, опять, а потом, а потом... у нас
не было времени его хоронить, мы спешили на стрелку, мы взяли
его за руки, за ноги, раскачали и - пусть покоится в придорожной
канаве - швырнули туда, вдаль, за кусты.
На подъезде к Пи-тауну нам стало опять плохо, и мы
припарковались на самой окраине, взяли в баре по виски без
содовой и без льда. С океана дул сильный ветер, на грешную землю
пришла ночь. Оставалось уже очень мало времени. Но у Алика
начался сильнейший жар, он бредил, сидя за столиком, бормотал
опять что-то о бабах и о том, что вообще он поперся с нами в
такую даль из чистого любопытства, а вот теперь страдает, все
его беды по нашей милости, а как хорошо бы сейчас развлечься с
блондинкой - официанткой из "Сумасшедшей Коровы", раком, раком
бы, у меня такой, как вам и не снился, вдруг стал уверять он,
обводя нас победоносным взглядом, и нам пришлось оставить его
там, мы попросили бармена вызвать скорую, а сами помчались
дальше. Мы очень спешили на стрелку.
У пиццерии мы остановились и затерялись в толпе. Мы кинули
жребий, и он пал на меня, мы обнялись на проощание, но Шура не
очень расстроился, он уже познакомился с симпатичной
негритянкой-травести, и договорился пойти с ней на дискотеку, я
подожду до утра, сказал он, но какая-то неуверенность
померещилась мне в его глазах, я знал, что мысли его уже далеко,
пройдет пара часов, он и вовсе забудет меня, паспорт его был
испещрен визами далеких друг от друга государств, а душа
переполнена людьми, которым не ужиться в одной крохотно-короткой
коробке человеческй памяти. Затем вместе с другими
счастливчиками я зашел в квартиру - принарядиться, переодеться,
привести себя в порядок.
Наконец, мы вышли из дома и пошли вперед навстречу свободе,
мы шли молча, торжественно, один за другим. Нас было двадцать
пять педерастов, черных и белых, с походкой женщин и с походкой
мужчин, в роскошных платьях и меховых манто или узких кожаных
брюках и тесных водолазках, мы шли вперед. Мы молчали, но дущи
наши пели, пели, ветер дул все сильнее, мы шли навстречу морю,
волны становились все выше, кит раскрывал своб пасть, чтобы
поглотить Иова. Но мы еще не знали этого, нам надо было пройти
через весь город и дойти до берега, чтобы затем повернуть на
Хаустон-стрит, улицу галерей и видео-залов и совершить круг. На
голове каждого из нас был венок из цветов, мы сплели их друг
другу. Нас было двадцать пять. Но тогда, именно тогда, на пути к
свободе, я почувствовал, осознал - произошла ошибка, нас,
наверное, обманули, подставили. Среди нас был чужой. Двадцать
шестой незримо затесался в наши ряды, затерялся среди нас,
растворился в шеренге. Двадцать шестой. Мы, двадцать пять
педерастов, вышагивали марш под аплодисменты зрителей, вспышки
камер и голоса телекомментаторов, но двадцать шестой не
отставая, глумился над нами, чеканя каблуками чечетку
подъебки... И я сразу же понял, в чем дело. Почему я почуял его,
почему распознал. Чужак двадцать шестой, чудак двадцать шестой,
чувак двадцать шестой не был мужчиной. Это была женщина, чувиха,
обманно принявшая мужское обличье. Тщкетно я пытался его
вычислить, вращал головой туда, сюда, чуял его, вернее, точнее,
ее дыхание у себя за спиной, "хаау, хаау," - дышал он мне уже в
самое ухо, мы, двадцать пять педерастов спешили вперед, но
двадцать шестой занес над нами свою косу. "Щъяк," - блеснуло
серебряной молнией лезвие, холодом сверкнули глазницы...
В ту ночь море вышло из берегов, вихрь смерча поглотил
Пи-таун. Но нам было уже все равно.
СИСТЕМА ПОНЯТИЙ.
Отморозки в погоне за "золотым тельцом".
Отморозки - они же отмороженные, отвязанные, беспредельщики
- на блатном жаргоне это те, кто не уважает воровской закон,
"понятия." Попросту говоря, те, кто играет не по правилам.
Зачастую они внушают ужас даже своим коллегам по ремеслу. Один
мой знакомый жаловался, что когда за него и его
друзей-антикварщиков взялась банда таких вот отъявленных
отморозков из Ростова-на-Дону, то все самые мощные по тем
временам "крыши" - солнцевская, таганская, отказались с ними
связываться. Само собой - своя шкура дороже.
Крушение корабля.
Конвенциональная система "понятий" сформировалась во
времена целиком теневой деятельности (предпринимателей и т.д.),
во времена как бы дописьменные, когда никакая другая система
договоренностей не была возможна. Казалось бы, и сейчас, в
условиях оставшегося в значительной мере теневым капитала, эта
система должна работать. Но... С размыванием границ прежде
замкнутой структуры (включавшей в себя и воров и спекулянтов,
цеховиков), с ее деформацией, произошло то, что и должно было
произойти. Приход новых людей, воспитанных на абсолютно других
ценностях, привыкших к незначимости слова, знака в условиях
господствовавшей повсеместно бумажной бюрократии и тотального
вранья, привел к разрушению кода и, как следствие, полному краху
этой структуры. То есть, возникло вполне закономерное
непонимание между людьми, говорившими изначально на совершенно
разных языках. Потому-то воры старой закалки воспринимали
физическую гибель своих друзей исключительно в контексте столь
же на их взгляд катастофичного уничтожения самой системы устного
договора. Известно, что пытаясь остановить произвол, Япончик
созванивался с Тайванчиком :" Что происходит в Москве? Убивают
одного, другого... Нужно встретиться, разобраться." (Николай
Модестов. "Бумеранг, или кто убивает бандитов?") Разборки
(прежде, аналогичные по своей сути суду старейшин, собрания, на
которых мирным путем решались внутриклановые проблемы) вылились
в кровопролития. Пуля сменила слово.
Главный герой повести Ильи Деревянко "Разборка" "авторитет"
Савицкий по кличке Сава ведет беспощадную войну с другим
авторитетом - Кадием. Устав от бесконечной резни, он едет на
мирную "стрелку" с Кадием один, без оружия - под гарантии,
данные "вором в законе" Филином. И гибнет - от пуль нанятых
Кадием убийц. Сава понимает, что обречен, но, тем не менее, едет
- чтобы прекратить "беспредел", сдержать слово. В то же время
развязавший резню "беспредельщик" Кадий, почти не колеблясь,
нарушает обещание - "подставляет" Саву. "Старый дурак, - думает
он про Филина. - Живет вчерашним днем: "по понятиям". Конечно,
они еще действуют на зоне, но на воле теперь совсем другое.
Чихать хотел... на ваш "разбор" да на вашу "сходку". Воровские
"толковища" уходят в прошлое. Сейчас решающим аргументом
является автоматная очередь. "Вор, вор" - подумаешь какая птица!
Заряд кортечи в брюхо и нет "вора". Именно так поступил я с
теми, из моего родного города!"
С другой стороны, проглядывается и противоположная -
правда, пока еще очень слабая - тенденция. Так, нельзя не
отметить благотворное влияние легко усваиваемого воровского
дискурса на новую - и наиболее сознательную - молодую поросль
коммерсантов. Мой одноклассник, занявшийся бизнесом, встает, а
стало быть, и ложится спать очень рано - в отличие от меня.
Потому- то долгое время мы никак не могли вместе выбраться
куда-нибудь на выходные. Мы договаривались о встрече, но пока я
доделывал дела, он успевал заснуть. В конце концов, мы перестали
созваниваться, осознав всю бессмысленность этого занятия.
Недавно, по прошествии года возобновив наше общение, я обнаружил
странную трансформацию в психологии и мотивировке поступков у
моего друга. Все развивалось как прежде - мы, в принципе,
условились встретиться, но мои сборы затянулись, и когда я, уже
абсолютно уверенный в обычном исходе, позвонил в час ночи и
сказал, что готов к выходу, он тяжело вздохнул и ответил: "Ну,
что ж, пошли, раз договорились. Нельзя же с базара слезать."
Метаморфоза.
Илья Деревянко - автор целого ряда книг с впечатляющими и
лаконичными названиями: "Разборка", "Рэкетиры",
"Беспредельщики", "Отморозки", "Подонки". Мир, описываемый у
Деревянко, предельно жесток, жестокость эта порой бьет через
край, доводя до абсурдности происходящее. "В Блинова же словно
бес вселился: "хрусь", "хрясь", хруп" - крушили мощные удары
мальчишечьи тела, ломали тонкие шеи. Остановился он, лишь когда
вокруг валялось семь трупов, а восьмой, поскуливая от страха,
отползал в кусты, волоча перебитую ногу." (Илья Деревяеко.
"Кукла.") Для нас наибольший интерес представляет повесть
"Отморозки" - она является самой красочной (хоть и
гиперболической) иллюстрацией протекающих в криминальной среде
процессов. Сюжет простой: бригада московских бандитов по наводке
- дядя одного из них, охотник, обнаружил в тайге разбившийся
вертолет со слитками золота - отправляется за добычей. В
результате, обуреваемые жаждой наживы бандиты истребляют друг
друга, а, в довершение ко всему, последний из них сжирает
зарезанного им друга. Вот как описывается это у Деревянко:
"Периодически он хищно поглядывал на Лазарева, едва
передвигающего ноги от изнеможения. "Мя-я-со, мно-о-о-го
мя-я-яса! - вожделенно думал обезумевший бандит. - Ско- оро! Уже
ско-оро!!!... Лазарев опустил на землю тяжелый рюкзак, и в этот
момент Бобров молниеносно выбросил вперед руку с ножом. Удар
пришелся в основание глотки, чуть ниже кадыка. Лезвие рассекло
яремную вену, и смерть наступила мгновенно. - Хо-роший, хороший
барашек!!! - удовлетворенно пробормотал Бобров. опускаясь на
колени рядом с мертвецом. - Вку-у-усный!!!"" Сам по себе случай
людоедства не является чем-то необычным для обрисованной выше
системы конвенций. Мой двоюродный дедушка, в 50-е годы бежав с
зоны вместе с напарником, взял с собой молодого неопытного зэка,
"барашка", которого они благополучно съели на полпути к родному
Минску. На первый взгляд, этот поступок, совершенный в реальной
жизни идентичен сцене из "Отморозков." Однако, имеется одно
серьезное отличие. Поступок моего родственника вписывался в
систему, ибо проделать такое в отношении чужого, слабого,
низшего - по воровскому кодексу считается нормальным. Поступить
так со своим - самоуничтожение, путь к наибольшей энтропии,
приводящий к хаосу и катастрофе. Вот почему, очевидно, отказ от
"понятий" (отождествляемых у Деревянко с моральными принципами)
приводит к потере героями человеческого облика. В прямом смысле
этого слова: "Послышался треск ломаемых кустов, и на тропинку
выскочила странная фигура в изодранной одежде, заросшая диким
волосом. - Горилла! - растерянно пробормотал молодой, а
незнакомец, глухо урча, бросился на пожилого и, повалив на
землю, попытался вцепиться в горло." (Можно смело констатировать
тот факт, что Деревянко является изобретателем интересной и
вполне оригинальной теории. Ее следует определить как "обратная
теория" Дарвина-Деревянко.)
Скатывающийся по схеме письмо - устный договор - отказ от
договора человек неизбежно возвращается к первобытному
состоянию. И начинает поедать себе подобных.
Илья Фальковский
Ода эпистолярному жанру или да здравствует e-mail!
В последнее время я пристрастился к особому, абсолютно
неожиданному наркотику. В какой бы стране мира не оказался -
будь-то Англия, Франция, США, Египет или Израиль - меня
неудержимо тянет к экрану монитора. Поскорее бы "усесться за
компьютер" - с одной лишь целью немедленно вступить в переписку
с друзьями, раскиданными по всему свету. (И это, кстати, еще
одно проявление сегодняшних реалий - всего лет пять тому назад
нельзя было и представить, что мы станем столь свободно
передвигаться по миру, переезжая из страны в страну, учиться,
работать за рубежом, оставаясь по-прежнему российскими
гражданами.)
Так вот, если совсем недавно можно было смело говорить о
вырождении и отмирании эпистолярного жанра, то теперь так же
уверенно можно констатировать - с появлением электронной почты -
e-mail'а - он возродился на новом, совершенно ином уровне.
Действительно, телефон и другие современные средства
коммуникации, как-то: телеграф, факс и пейджер в некоторый
момент почти полностью вытеснили из нашего обихода почтовые
услуги. К тому же, стоит только учесть качество работы нашей
почты - когда письма то и дело теряются, застревают непонятно
где на полпути, а в лучшем случае месяцами доходят до адресата -
все становится яснее ясного. С исчезновением необходимости, мы,
в свою очередь, утратили навыки и, попросту говоря, разучились
писать.
И тут внезапно возникает, казалось бы, лишь еще один из
многих способов передачи информации - электронная почта. И сразу
выясняется, что пользоваться ей крайне удобно, причем не только
в целях международной переписки, но даже для связи по городу.
Так, однажды я часами не мог дозвониться до своего приятеля -
его телефон был постоянно занят - тогда догадался отправить ему
сообщение по e-mail'у и моментально получил ответ. (Скорость
передачи меня в тот миг просто потрясла! )
Одно из приятных излишеств, предоставляемых e-mail' ом -
это возможность "форварднуть" только что полученное письмо
дальше - переслать его следующему абоненту. Как-то я отправил
письмо бывшему однокласснику в Гренобль, оно показалось ему
настолько занимательным, что он тут же переслал его другому
нашему однокласснику в Южную Каролину, тот, в свою очередь, в
Эдинбург, и оттуда оно снова попало в Москву, а потом уже и
вовсе вернулось ко мне - причем все это за несколько часов.
C помощью e-mail'а очень удобно назначить свидание и
договориться о встрече. Со своей знакомой девушкой, живущей в
Мексике, я условился встретиться в Берлине, и, как ни странно,
встретился - в точное время и в указанном месте.
С семиотической точки зрения представляет интерес то, что
пользователи электронной почты общаются друг с другом в основном
с помощью новой знаковой системы - транслитерации. Это означает,
что письмо пишется на русском языке, но латинскими буквами.* (*
В принципе, это не всегда носит обязательный характер - так на
российском пространстве некоторые программы позволяют
использовать кириллицу, а для международной переписки можно
применять кодировки, которые при расшифровке и при наличии
необходимых шрифтов дадут на выходе тот же "русский" текст.)
Такая сложность компенсируется тем, что латиница позволяет легко
и свободно вставлять во фразу необходимые термины из других
языков. С другой стороны, это иногда по недоразумению приводит к
появлению в тексте неожиданных эффектов - новых словоформ и
языковых образований. К столь странному методу общения
постепенно привыкаешь и начинаешь непринужденно ориентироваться
в необычном "знаковом" пространстве. Надо отметить, что
существует также и второй, дополнительный язык, заметно
обогащающий переписку, про который, однако, знают немногие -
язык символов - специальные значки, выражающие удивление, улыбку
радости или гримасу печали.
И, наконец, самое интересное, это смешение совсем разных
жанров в электронном сообщении - в одном послании можно зачастую
натолкнуться на политическую информацию и обмен соображениями
философского или культорологического плана, а статья по физике
соседствует с рассказом о последней пьянке. То что в рукописном
тексте выглядело бы нелепицей или свидетельствовало о не совсем
вменяемом состоянии автора, в рамках e-mail'а оказывается
уместным и нормальным. Забавно, что иногда отправитель подражает
какому-либо из известных ему литературных стилей - скажем, 18
или 19 века (причину этого видимо стоит искать не в излишней
образованности автора - подражание это не всегда удачно - а
скорее , в отсутствии в природе какого б то ни было подходящего
современного стиля), а получатель отвечает стихотворной одой,
перемежающейся с матерной бранью. Именно быстрота и доступность
такого рода переписки - компьютер-то всегда под рукой - приводит
к тому, что авторы - кто во что горазд, не жалея времени и сил,
изгаляются над собственными текстами. В прежних условиях такое и
не могло придти в голову - будучи не уверен в успешной доставке
письма (и при отсутствии постоянной связи), адресант тем не
менее - или как раз потому - прежде всего спешил донести до
адресата какую-либо наиважнейшую мысль или оповестить его о
главных произошедших событиях.
В заключение хочется предостеречь - при переписке по
e-mail'у будьте бдительны! Внимательно проверяйте все ваши
письма и следите за ними. Дело в том, что в системе электронной
почты опытный пользователь может легко подделать обратный адрес
"на конверте" - в шапке письма. Если кто-то захочет сыграть над
вами злую шутку - это ему вполне по зубам. Так что не
удивляйтесь, когда в один прекрасный момент ваш добрый друг (
или начальник по работе) вместо обычных и привычных теплых
поздравлений к дню рождения или на Новый Год получит злобную
ругань от вашего лица. Вообще, в недалеком будущем при таком
бурном развитии компьютерных сетей это может привести к
печальным последствиям - какойнибудь шутник спровоцирует
конфликт между банками или от имени одного государства объявит
войну другому.
Вот для примера одно из лучших писем, хранящихся в моем
архиве - письмо профессора математики Лондонского Imperial
College Василия Стрелы. В этом тексте совмещено многое из того,
о чем было сказано выше - размышления о смысле жизни, рассказ о
намерении автора письма посетить Шотландию, высказывание по
поводу работы Интернета, и самое главное - неповторимый стиль.
>From Vasily.Strela@comlab Thu Sep 28 22:12:07 1995
Da, tak zarabotalsia, chto otvechat' tebe,
pochtennii Ilia Banifat'ich, sobralsia tokmo k nochi.
A denek-to segodnia vidalsia holodnii i vetrennii.
Vo vsem chuvstvuetsia priblizenie zimi. Uz i ne uslishish
bol'she solov'inoi treli v sosednei roshe, da i korovi
michat uze vovse ne tak veselo i prizivno, kak eto
sluchaetsia rannei vesnoi.
Segodnia proizoshlo radostnoe sobitie v moei zizni.
Moi gospodin sobralsia uehat' v zamorskie strani. I eto,
samo po sebe, nichego bi ne znachilo, no
on okazlsia tak velikodushen (schast'ia emu, dorogomu moemu
sokoliku i zene ego, v nekotorom rode anglichanke, i detiam ego,
such'im otrodiam), chto soblagovolil ostavit' svoiu samodvizushuiusia
karetu (a vernee skazat', staruiu razdolbannuiu kalisku) na moio popechenie.
Etim maloznachitel'nim sobitiem mozno bilo bi prenebrech',
prosto proiti mimo nego, kak bi ne zametiv, i snova pogruzitsia
v beskonechnuiu cheredu serih dnei, ohuitel'no bistro pronosiashihsia
sverkaiushimi iskorkami mimo nashih ustalih glaz, no kakaia-to
tainstvennaia sila uderzala menia ot stol' neobdumannogo
i opasnogo postupka, koih neschetnoe kolishestvo uspel natvorit' ia
za svoiu bestolkovuiu zizn'. A ostanovivshis', ia podumal, chto
ne ploho bilo bi ispol'zovat' siiu situaciiu, i prodelat' ne-
bol'shoe puteshestvie po Bogom Prokliatoi strane.
Podumavshi tak, ia prikinul hui k nosu i ponial, chto osmislennei
i, po-vidimomu, prilichnei vsego, navernoe, sovershit' voiage v daliokuiu
Shotlandiiu, blago sluzit tam nas obshii znakomii,
den'shik Iashka, koego davno ia ne videl, da, skazat' po pravde,
i videt' bi ne hotel.
Posle stol' dolgih i napriazennih razmishlenii, na lbu moiom
vistupila isparina, i vsio telo pokrilos' melkimi kapel'kami pota,
ot chego po komnate rasprostranilsia nepriiatnii zapah, tak chasto
sviazivaemii s koniushnei ili kazarmoi. Odnako zapah etot ne bil
edinstevnnim rezul'tatom moih tainstvennih razmishlenii, krome nego ia
priobrel nekuiu uverennost' v tom, chto v ponedel'nik ia vsio-taki
pokinu Raiskii ugolok, v kotorom prebivaiu vot uze pochti mesiac.
Bol'she ze skazat' mne Vam, dostochtimii Ilia Banifat'evich
absoliutno i nechego, da i etogo to ia bi ne stal govorit', esli bi
po odnomu tol'ko Bogu poniatnomu stecheniiu obstoiatel'stv, ne nahodilsia bi
ia v tomitel'nom ozidanii, pokuda etot suchii komp'iuter perekachiaet
dve stol' neobhodimie dlia moei raboti kartinki, iz daliokogo shtata
Massachusets, o kotorom tak mnogo mi s vami
chitali eshio v otrochestve, buduchi vetrennimi gimnaziastami, bespechno
dergaiushimi za kosi barishen'-institutok i tratiashimi godi na
suzhuiu bezdelicu, ne znaia, chto smert', kak skupaia staruha procentchitsa,
uze podvela itog ih dniam. A INTERNET ze v poslednee vremia
rabotaet ochen' medlenno, i neohotno propuskaet shustrie bitiki, poeliku
miriadi takih vot mudakov kak mi s vami, zagruzaiut ego (internet) razlichnogo
roda chepuhoi i suzhei bezdelicei, srodni etomu poslaniiu, koego mozno bilo bi
i ne pisat', no daze ne smotria na polnuiu ego bespoleznost',
v samoi glubine svoei dushi ia nadeius', chto ono (poslanie eto)
zaimet dostoinoe mesto na skrizalih istorii i kogda-nibud',
cherez tisiachi let, malen'kii goluboglazii mal'chik, tak pohozii
na menia v detstve, guliaia taikom ot roditelei v debriah seti,
natkniotsia sluchaino na zapilivshisia fail,
s trudom priotkroet ego, i pogibnet pod neuderzimim potokom slovesnogo
der'ma, kotoroe v danni moment ia vilivaiu na vashu uze sedeiushuiu
golovu.
Nu da ladno, zasim konchaiu i proszhaius'. Vidat', ne uvidet' mne stol'
nuznih kartinok.
S neminuimim uvazheniem,
Vasilii Lavrent'evich'.
А вот образец совсем другого стиля:
>From cpd!sasha@lxlin.math.technion.ac.il Fri Oct 25 17:36:47 1996
Ilinii Mladshii Leshasiiu privet.
S beregov neizvestno kakikh. Da eto i nevazhno. Ia sizhu v svoem domu,
gorit svetil'nik. Piiu vino, zakusyvaiu khlebom, to est' syrom. Priroda
vokrug iuzhnaia, romanticheskaia, pochti krymskaia. Platany, pal'my, ki-
parisy i gory. Kanaly i fontany, nepodaleku more. Naprotiv moego doma
bol'shoi amfiteatr, pochti kak nash Kolizei, zdes' tak zhe po prazdnikam
sostiazaiutsia gladiatory. Ne to chto v stolitse - khudosochnye vse i nizkoros-
lye. Vchera ezdil molit'sia k khramu Avgusta. Vstretil tam prokuratora.
Po utram lezha na lozhe v sadu i slushaia shum vody, pishu memuary.
Iliniia Starshego ia pochti ne vizhu. Rano utrom on saditsia v svoiu
povozku i mchitsia v gimnasii, gde provodit ves' den' sredi uchenykh
zabot.
Skol'ko ezhe prodlitsia moia ssylka - ne znaiu, a pokamest moliu bogov
o prozhenii i vse zhdu, zhdu... Bud' zdorov.
Вот так называемая "любовная" лирика:
>From 5334.g23@g23.relcom.ru Fri Oct 18 17:11:52 1996
Privet, milaia Irochka!
Vidish', kak ia umeiu nezhno pisat'? Mne bez raznitsy, kak eto delat' - po
russki ili po-angliiski, no izbrannyi v dannom sluchae mnoi variant dobav-
liaet nekotoroi svobody, tochnee ee stepenei, s drugoi storony ponizhaia pa-
fos moego poslaniia, lishaia ego nenuzhnoi i bestsel'noi vysokoparnosti.
Izviniaius' za putannyi stil,' no chut' vitievatoe postroenie moei le-
tiazhei na vsekh parakh navstrechu tebe frazy ne est' rezul'tat ili sled-
stvie moego neumeniia upravliat' krasotami velikogo i moguchego, a, skazhem,
lish' proiavlenie togo obzhego sostoianiia, kotoroe nastupilo v vide kary za
neumerennoe potreblenie razlichnykh napitkov i prochikh preparatov, osobenno
zdes', po priezde, v poslednie dva dnia. Lish' odno khochu skazat' tebe, donesti
do tebia eto ne oslabevaiushee nikogda chuvstvo, etu tosku, etu bol', etot
tomiazhii strakh. Na koleniakh moliu, proshu o prozhenii. Skoropalitel'nyi
ot'ezd moi - ne moia vina, a skoree togo okruzheniia, vremeni, toi epokhi,
chto stoit na dvore. Vse chto sluchilos' so mnoi - eto takaia zhe legkaia,
slovno dykhanie, sluchaino predostavivshaias' vozmozhnost' rastaiat', budto
khrustalik l'da v stakane, kak by ne proiavit'sia, ostavshis' nazavtra temnym pi-
atnom na zasvechennoi plenke, i, promeniav volgluiu mglu bolot, vopl' volkov
na unyluiu pustotu po tu storonu reki, v suzhnosti, teriaesh' ne mnogo...
Nyne zhe prebyvaiu ustalo mezh pustykh butylok, gory okurkov i nepriiatno
durmaniazhikh bychkov. Perelet ne pribavil
novizny v moi ozhuzheniia, da i osobogo izmeneniia vo vremiaprovozhdenii ia
ne zametil, ne obnaruzhil, etc. Tak po priezde, tochnee s utra otpravilsia
v irlandskii pub Salli O' Braiens, gde prinial sem' pint otmennogo Harpa,
zatem v billiardnuiu na Krasnosel'skuiu, posle v klub pod nazvaniem Utrata
Zhanra - poslushat' neplokhoi dzhaz i popit' tekily, a zatem k chernym brat'-
iam - pokurit' prekrasnyi iamaiskii "tabak". Takie dela. Posemu, prebyvaia v ves'ma strannom
tom sa-
mom sostoianii dukha, mezh zemli i neba, pary prostranstv, dvukh mirov,
ne smeiu nadeiat'sia, no vse zhe mechtaiu o vstreche.
Ostaius' vechno tvoi
Tseluiu
Genrikh.
А это пример того, как обсуждается предстоящая поездка:
>From cpd!klama@ifmpan.poznan.pl Sat Sep 21 19:21:26 1996
Ilja!
Iz Poznani v Berlin 240 km - vsego!
Tak, iz Poznani mozhno dobratsa:
peshkom,
velosipedom,
avtostopom,
poezdom,
abtobusom i
v nekotoryje dni samoletom.
Pod rukoj u menja net raspisania avtobusov,
velosipedov, samoletov i gruzovikov.
Poezda ja sprosil:
1) Iz Poznani 19,31 v Berlinie 22,39 === cena okolo 30$
2) iz Poznani 3,15 (utrom!) v Berlin - Lichtenberg 7,23 === okolo 20$.
Prijedesh - otdoknesh v Poznani i mozhesh uekhat' v Berlin.
A iz Berlina - cherez Strasburg - v Monpel'e.
Nado tol'ko oformit' bumagi t.j. vizy.
Adres znaesh i dorogu k nam tozhe. Napishi - kogda pryjedesh.
Zhelatel'no - zavtra. Khoroshego nastroenija i krepkogo zdorovia tebe.
Stanislaw Klama
ЛИТЕРАТУРА И ИНТЕРНЕТ.
Опыт рецензирования электронного журнала.
Жизнь в российском Интернете бурлит и развивается. Вот
только возникает вопрос: благотворно ли скажется развитие
электронных коммуникаций на и без того тяжелом состоянии наших
музеев и библиотек?
Ведь многие студенты и некоторые школьники уже позабыли,
что значит пользоваться библиотекой, стоять в очереди, заполнять
требование, затем долго и терпеливо ждать, пока выдадут
необходимую книгу. Зачем, когда, не выходя из дому, можно
посетить виртуальные галерею и библиотеку, полистать виртуальный
фотоальбом или виртуальную книгу? Да и картины мастеров
Ренессанса в электронном виде, оказывается, совсем не хуже
качеством, чем те же репродукции.
Благодаря Интернету появились и возможности нового
прочтения старых текстов. Так, если воспользоваться аналогией
между экраном монитора и библиотечной карточкой - они похожи по
форме - можно пронумеровав карточки Рубинштейна, поместить их в
Интернет таким образом, чтобы тексты пролистывались в ту или
иную сторону, закольцовывались, образую сложную систему,
подобную лабиринту. Заигравшийся в карточки - или карты - игрок
живо ощущает и впитывает с молоком не матери, но компьютера,
жизненность и правдоподобность разного рода постмодернистских
утверждений, понимая, что значит- читать "мир как текст" и, что
такое борхесовская Библиотека. Молодые литераторы, увлеченные
примером Льва Семеновича, если еще не начали писать по "системе
Рубинштейна", то в Интернет во всяком случае устремились. Еще
бы, ведь опубликоваться в киберпространстве куда проще и
быстрее, чем в печатных изданиях. В Интернете стали проводить
литературные конкурсы, а наряду с электронными книгами появились
и журналы. Один из них - и наиболее профессионально оформленный
- так и называется Журнал ( его адрес - http://www.zhurnal.ru).
Отличается он от прочих подобных изданий тем, что делают его те
же самые люди, что и развивают русский Интернет. Журнал целиком
посвящен сетевой культуре, ее философии и политике. (К примеру,
вы можете поучаствовать в дискуссии на тему - "эффективность
рекламы в Интернете" или ознакомиться с опусом "Виртуальная
жизнь и смерть Кати Деткиной", автор которого Александр
Житинский предлагает любого участвующего в жизни сети персонажа
считать виртуальным, вне зависимости от реальности его
существования.) К литературе он имеет непосредственное отношение
- и не только потому, что его главный редактор Евгений Горный по
образованию литературовед. Создатели Журнала для начала
организовали в прямом интернетском эфире встречи с читателями
таких классиков жанра (какого именно - выбирайте сами), как
Дмитрий Александрович Пригов и Виктор Пелевин. Кроме того - и
это главное - Журнал включает в себя раздел "Словесность", в
котором находятся первые публикации литературных произведений.
Тексты эти уровня разного (авторы зато люди на Сети, по большей
части, уважаемые.). Что тут сказать... Линор Горалик, например,
во сне видится такое:
Я приносила чай, ты чмокал губами, пил
И засыпал на кушетке.. И в тот же момент входил
В комнату кто-то третий, и, не видя его лица,
Сердце мое узнавало в нем твоего близнеца...
... Не знаю, что все это значило.
А Олег Постнов любит "запах домашнего чада. Это - детство,
Россия". Писать он, видимо, тоже любит и пишет - о малышке Мими,
которая "немка лишь на часть, по отцу" и девушке Заире,
открывшей "тысячи дверей там, где он знал лишь одну."
Зато несомненной удачей журнала можно считать сонет
поэта-декадента Петра Пустоты. Чтобы это осознать, достаточно
лишь на него посмотреть (что всем и рекомендую). Также в разделе
публикуются "Ядерные бывшеградцы" бывшего тартуского студента
Дмитрия Болотова ("и не поленилась Неля с пнем. Отчего не
выкорчевать?") и "двенадцать осколков" признанного авторитета в
поэзии хайку Алексея Андреева ("когда у меня будут деньги/ я
подарю тебе спаниеля/ с ушами, как две стельки").
Всему свое время. Молодое дело Интернет, зеленое.
Когда-нибудь, может быть, и литература расцветет на новой,
электронной почве. Журналисты (с большой буквы) надеются, что
скоро у них появятся "деньги и люди." Деньги - чтобы платить
гонорары авторам. Люди - чтобы отбирать тексты (видимо, все же
есть из чего) и редактировать продукт. Недавно Журнал обрел и
бумажного близнеца, то есть печатного брата. Четвертый номер
вышел из типографии практически параллельно с сетевым вариантом.
Не все еще обзавелись компьютером, стало быть, пусть пока
знакомятся с изданием так - по старинке.
Россия и Германия на примере
фестиваля "Берлин-Москва: Мир без границ".
Литературное кафе.
Мероприятия фестиваля "Берлин - Москва: Мир без границ"
проходили на редкость спокойно. Кроме разве что совместного
выступления Д. А. Пригова и Берта Папенфус-Горека, на которое
явился Александр Бренер. Надо сказать, что в этом боксерском
поединке (между Приговым и Бренером) безусловную победу одержал
Дмитрий Александрович. Вопервых, он нанес упреждающий удар,
сообщив публике, что если господин Бренер начнет раздеваться или
"просто что-нибудь вытворять" - не стоит обращать внимание. Это
нормальное действие в рамках художественного процесса. После
такого предуведомления Бренеру ничего другого не оставалось,
кроме как горестно выкрикивать одну и ту же фразу: "ты сегодня
плохо выглядишь," - вначале из зала, а затем вплотную
приблизившись к столику президиума.
Фраза эта должна была, видимо, подразумевать скорую смерть
концептуализма и, быть может, даже постмодернизма - в лице
Дмитрия Александровича Пригова и предвещать расцвет нового
тоталитарного и радикального искусства, олицетворяемого самим
Бренером. Однако прозвучала она неубедительно - Д. А. выглядел
на редкость спортивно и как всегда молодо - в отличие от А.
Бренера. Кстати, как известно, внешность поэта не претерпела
заметных изменений за последние лет десять - что явно
свидетельствует в пользу постмодернистской идеологии. Дмитрий
Александрович же нанес противнику и завершающий (а заодно и
посрамляющий) удар - ухватив Бренера за нос. ( Кстати, что
особенно символично, классик русской поэзии Вознесенский
удалился в самом начале вечера - абсолютно сраженный поведением
Бренера.)
А вот мнения самих участников фестиваля с российской
стороны:
Виктор Ерофеев:
- Мероприятие это не бессмысленное, потому что до сих пор
мы общались друг с другом не на уровне смысла, а на уровне
прагматики - политической, идеологической и даже культурной.
Уровень смысла предполагает включение двух ментальностей - их
возгонку и совместное кипение - и дальше мы понимаем, где мы
разны и где мы общны. Вообще, Бог нас создал разными не зря, но
нам эта разность должна быть в радость, а не в тягость, должна
придавать энергию, которую и дает это мероприятие.
- Довольны ли вы организацией фестиваля?
- В общем, да, хотя, конечно, если бы я был стратег, я бы
сделал иначе, постарался извлечь больше смысла, взамен светского
ожидания этого самого смысла, ведь остаются не решенными еще
многие глубинные проблемы. А так - слава богу, что мы
знакомимся, ведь наши народы парадоксальным образом близки, чего
мы за занавесами войн, недоразумений и прочих переплясов не
замечаем.
- Можно ли сказать, что происходят параллельные процессы в
нашей и немецкой литературе?
- Да, есть такое. Туман постмодерна покрыл всю Европу, но
это не локальная проблема и не болезнь, а просто примета времени
. Наше время - время полисемантизма, обожания кича, скрытого
цитирования и многих других вещей, которые спасают нас от
стерилизации и стереотипизации слова, в этом смысле постмодерн -
санитар леса, но не моральный, а просто на уровне языка. Мораль
к литературе не имеет прямого отношения.
Дмитрий А. Пригов:
- Не надо преувеличивать значение фестиваля. Мероприятие
это - маленькое событие на фоне гораздо более существенных
контактов. Например, тема фашизма овладела авторами российскими,
а в то же время даже по этому чтению видно влияние российской
стилистики и современного футуризма на немецких авторов. Мне
представляется, это индикатор более важный, чем сам фестиваль.
Как ступень взаимопроникновения он, конечно, интересен. Но если
проследить всю драматургию развития - она впечатляюща для обеих
культур и обоих народов. Русский и немецкий менталитеты,
склонные к пристрастию к тотальным утопиям, отражаются друг в
друге.и помогают понять эту драматургию. Что касается наших
литератур, я думаю, и там и здесь страсть и искренние
идентификации в конце концов возымеют преимущество над временно
постмодернистским дискурсом.
Лев Рубинштейн:
- Я полагаю, что роль таких мероприятий неправильно ни
недооценивать, ни переоценивать. Мне кажется, что любое
культурное движение в ситуации все нарастающей энтропии имеет
смысл. В целом, я очень тепло отношусь к немецкой славистике,
которая старается все понять, описать, оценить и сделать
достоянием культуры.
- Вы долго жили в Германии и можете сравнивать. Скажем, по
Бердяеву, Россия это как бы женщина, а Германия - воплощение
истинно мужского характера. Каковы ваши впечатления?
- Мой опыт пребывания там показывает, что из всех
заграничных государств Германия - наиболее "русская" страна. Я
даже как-то подумал, что это заведомо неосуществимая мечта того
среднего русского класса, который так и не возник.
Илья Фальковский
Александр Бренер
Интернационал неуправляемых торпед
М.: Гилея, 1996
Всем знакомым с творчеством Бренера мало-мальски
образованным ценителям искусства давно уже ясно: он - ведущий, а
то и лучший, художник нашего времени.
Теперь, приоткрыв этот сборник, можно убедиться - он еще и
великолепный поэт.
Чего стоят строки....Черт, тут понимаешь, что
процитировать-то нечего - не то что решимости не хватает, нет,
просто очевидно - зачем понапрасну копья ломать, все равно,
редакторы не позволят... Слишком уж издание приличное - зазря
почтенную публику обижать не будет. Вспоминается старый анекдот,
герои которого рассказывали друг другу анекдоты по номерам. Так
и сейчас - придется перечислять номера страниц. (Ведь, не правда
ли, лучше не портить авторское высказывание, комкая, вырывая из
контекста, оскопляя или стерилизуя?) Скажем, стихотворение на
стр. 34 - выдержано в духе восточной миниатюры, изящно и
прекрасно. Или - ни в коем случае не пропустите обращение к
Сорокину и Рубинштейну - страница семьдесят четвертая. Мощно
ревет там Бренер, чувствуется - второй Маяковский пришел... Во
всех ипостасях - от акций и фотообъектов до поэтической - Бренер
остается верен себе. (Знаменитый р. Баал-Шем-Тов учил: человек
должен выправить себя по трем напрвлениям: мысль - слово -
действие. Бренеру, судя по всему, это удалось.) Свою поэзию он
подчинил одной теме, одной Прекрасной Даме Свободы и
Революционности. Вот когда впору говорить о настоящей
мускулистости - мускулистости тела, точнее, отдельных его
членов, мускулистости духа, мускулистости строки. На память
приходит его лаконичное, мудрое изречение, почти афоризм:
"Настоящая любовь - это похоть". Оно многое раскрывает. Красной
нитью пролегая, упругой железнодорожной стрелкой простираясь,
восставшим перстом указуя, улыбается муза: вот он, перенявший
дыхание Горация и Овидия, подхвативший лиру, самостийный,
плывущий по волнам реалий нового времени, подлинный Поэт. Гордым
факелом, подняв голову, взметнулся ввысь, воссияв.
Рискнем все же напоследок завершить текст цитатой: "На небе
синими буквами написано слово..."
Не вышло. Три буквы.
Современное зарубежное литературоведение.
(страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины.
Энциклопедический справочник.
М.: Интрада-Инион, 1996.
Вполне нужный, просто необходимый, справочник даже для так
называемого "широкого круга" читателей. Ведь все чаще на
страницах псевдофилологических, подлинно культурологических и
чисто литературных, ставших в последнее время почти научными,
текстов мы сталкиваемся с незнакомыми нам терминами. Да что там
сталкиваемся! Бывало, сами так и норовим в беседе ловко
ввернуть, щегольнуть неведомым словцом. Ляпнешь невзначай
что-нибудь вроде: "Эх, несмотря на всю маргинальность,
интравертность моего сознания, дискурса, не могу распознать
симулякр!" Тут, осекшись, призадумываешься: "А что это за
симулякр такой? Каким сачком его выловить?" Или: "Как же мне,
горемычному, отличить парадигму от синтагмы? Кому может быть
присуща нарочитая навязчивая нарративность - нарратору или
наррататору? И причем здесь масло масленое, то бишь,
дискурсивный диегезис? И что есть герменевтика, а что -
феноменология?" Толком-то и понятия не имеешь. Так вот, на все -
или практически все - эти наболевшие вопросы ответит
вышеупомянутый справочник. (Хотя, если быть до конца честными,
так сказать, глянуть правде в глаза, то вовсе не на все.
Никакого симулякра. к примеру, вы в нем не отыщите.) Отрадно,
что долго и трепетно ожидаемое пособие такого рода, наконец,
увидело свет.
Дмитрий Александрович Пригов (1940, Москва) - известный
поэт, художник, один из идеологов отечественного концептуализма.
Недавно издательство "Текст" выпустило книгу его стихотворений и
рисунков - "Явление стиха после его смерти." Выступает с
совместными перформансами со многими музыкантами, в частности с
группой "НТО Рецепт."
ДМИТРИЙ А. ПРИГОВ : " Я ПОШЕЛ В ПОЛЕ ГУЛЯТЬ, СЕЛ В СТОГ,
ПОСМОТРЕЛ НА НЕБО, И МНЕ ВСЕ СТАЛО ЯСНО."
И.Ф.- Читателям, наверное, будет интересно узнать, как и
где вы сейчас живете, больше за границей или здесь, в России ?
Д.П.- Живу-то я в основном здесь, потому что вы знаете, что
такое жить : жить - это там, где твой дом, одно дело ездить,
осуществлять проекты туда, но существование там - это как в
стеклянной капсуле, а ведь вокруг много новых проблем, и есть
такое понятие : дети - маугли, это мы с вами, дети совсем другой
культуры, и слишком поздно вникать во все это. Другое дело, что
их общество гораздо терпимей, скажем, в Нью-Йорке, в China town,
люди живут годами, даже не зная английского, передвигаясь от
кухни до магазина, не выходя за пределы квартала.
И.Ф.- Бываете вы, в основном, в Англии или Германии ?
Д.П.- Конечно, в Германии, Англия ни в какое сравнение не
идет ни по величине, ни по богатству, ни по открытости, к тому
же Германия - это та страна, откуда рекрутировались русские
царицы и дореволюционные интеллектуалы.
И.Ф. - Вы осуществляете свои проекты как художник или
поэтические тоже в равной мере ?
Д.П.- В равной мере не только поэтические, но и
музыкальноперформансные, поскольку западная культура более
ориентирована на культуру визуальную и
перформансно-энтертайнментную, т.е. развлекательную. Но, в
принципе, и к литературе большой интерес - проводят чтения в
книжных магазинах, в литература-хаузах (дома литературы - ред.)
и в литература-ферайнах (литературные общества - ред.). Публика,
кстати, во всех этих местах очень разная. В Германии существует
тип романтического безумного поэта, который живет литературным
трудом - не на публикации, но на стипендии, гранты. Это редкий
случай.
И.Ф.- Ваши работы покупают ?
Д.П.- Да, много купил музей Людвиг Форум в Аахене и в
Кельне - Людвиг Музей. Но в этих двух музеях вообще большие
коллекции современного русского искусства.
И.Ф.- Какое сейчас отношение к русскому искусству в целом :
идем ли мы в ногу с мировым процессом или заметно отстаем ?
Д.П.- Просто все стало на свои места. Термин русское как
таковое отпал. То есть оно уже не рассматривается как что-то
экзотическое, были волны китайская, кубинская, сейчас я даже не
знаю что там, но остались те, кто включился в интернациональный
компот. Они не отстают по уровню деятельности, но у них слабая
рекламная поддержка, скажем, за немцами стоят крупные немецкие
банки, собирающие коллекции, а нас спонсировал сам имидж
перестройки, за которым не было ни денег, ни музеев. Но судьба,
в общем-то, не такая уж и плохая : Кабаков, как вы знаете, в
элите первейшей, Комар и Меламид вполне известные художники, ну,
из Москвы держатся человек тридцать и из Питера человек пять.
И.Ф.- А с чего началась ваша поэтическая деятельность,
ведь, если мне память не изменяет, вы кончали Строгановское
училище, были собственно художником ? И еще, ранние ваши
произведения - это традиционная поэзия или вы сразу нашли, так
сказать, свое лицо ?
Д.П.- Да, начал я писать поздно. Все начинают лет в десять,
четырнадцать, а я запоздал, была атмосфера логоцентризма, поэты
были поп-героями, типа сегодняшних рок-звезд, ну, я и записал.
без всякого умысла, в мандельштамо-пастернако-ахмато-заболоцком
стиле, как и все, и знать не знал, что есть поэзия, в чем ее
смысл. Но я стал как художник заниматься соцартистскими,
концептуальными проектами и призадумался : а каков аналог этому
в поэзии? Ответа я найти не мог, в литературных кругах знакомых
у меня не было, посоветоваться не с кем... Все произошло очень
странно.
Однажды летом я поехал на дачу к моему другу, такому Игорю
Шелковскому - он издатель журнала "А-Я", художник, и ночью мне
что-то не спалось, пошел в поле гулять, присел в стог, посмотрел
на небо, и мне все стало ясно. Тогда же я написал свое первое
стихотворение - помните книжку "Исторические и героические
песни" ? Стихотворение это - "Сталин и девочка", затем были
"Калинин и девочка", "Ворошилов и конь" и т.д. Такой достаточно
жесткий поп-артистский, немножко анекдотический тип письма. С
этого началось то, что я и считаю своим поэтическим лицом. Свои
стихи до этого я стеснялся не только показывать, но даже
перечитывыать. Но в связи с моим новым проектом, о котором вы
знаете, написать к двухтысячному году двадцать четыре тысячи
стихов, поскольку в общую сумму они включены, мни пришлось их
показывать людям, все говорят, что стихи плохие, я им верю, но в
данном проекте это никакой роли не играет, тем более, что он
оброс несколькими сопутствующими проектами - один - это Винер
Славистик собираются все эти стихи издать, но тут сложность -
очень они медленно издают, я пишу быстрее, второй параллельный
проект свяэан с Интернетом, я ввожу туда двадцать четыре тысячи,
но это проект на следующие две тысячи лет, в течение которых
каждый месяц должно открываться по стихотворению. Сами стихи,
понятно - из предыдущих двух тысячелетий. А третий проект - это
проект такого филолога Максима Шапира. который собирается
прочитать эти двадцать четыре тысячи стихотворений к
двухтысячному году. Но он, правда, читает быстрее, чем печатают,
и уже прочитал две тысячи.
И.Ф.- Вообще это один из лучших наших филологов, и я думаю,
у него все получится, и его проект окажется удачным.
Д.П.- Да, будем надеяться, что к концу тысячелетия он не
разучится читать и сумеет прочесть.
И.Ф.- Вот сейчас, когда вы уже классик, видите ли вы
кого-нибудь после себя и можете ли предсказать дальнейшее
развитие поэзии ?
Д.П.- Знаете, когда нет двора, нет и шталмейстера. Статус
поэзии меняется. Поколение Вознесенского, Евтушенко,
Ахмадуллиной - это последнее поколение больших поэтов. Наше
поколение - это последнее поколение поэтов. Дальше "вакансия
поэта" если и есть, то в другом качестве. Существуют три способа
: первый - литераторы выступают в качестве преподавателей,
некоего академического истэблишмента , второй - перформансное
существование, например, рок-поэзия, для молодежи ведь тексты
Гребенщикова ничем не отличаются от текстов Парщикова, даже
более интересны, третий - коллаборация с визуальным искусством,
я вот, например, в своих визуальных вещах часто использую
тексты. Поэзия как таковая себя исчерпала.
И.Ф.- А что вы думаете по поводу периодичности культуры, то
есть, скажем, во времена римской империи возникали произведения
подобные "Сатирикону" Петрония или "Золотому Ослу" Апулея,
явления в чем-то похожие на наш постмодернизм, а потом в силу
разного рода внешних причин все повторялось, опять шел
классический этап и так далее ?
Д.П.- Схема маятника.
И.Ф.- Ну да.
Д.П.- Эта периодичность в культурах действительно
наблюдается. Она сменяется как стили рационально-конструктивный
и иррациональновитальный. В наше время -Модерн или, как еще
говорят, Арт Нуво, а потом конструктивисты. Более глобально -
осевые времена Ясперса... Другое дело, чтобы литература не
сжалась до трех салонов, не потеряла свое социальное значение,
иначе будет малоинтересно прослеживать на ней эти колебания. А
то она превратится в изолированное общество, такое
мегаэнтропическое, исповедующее странные идеи, которые в
дальнейшем включении в культуру будут иметь интересный эффект,
но на синхронном срезе получится аномалия.
И.Ф.- Не возможен ли, как когда-то культуру Рима обновил
приход варваров, приход извне в наше время, к примеру, культуры
африканских негров или растаманов Ямайки, или, быть может,
инопланетной ?
Д.П.- Приходы других культур - это очень интересно, но дело
в том, что алгоритм прихода исчерпан, помимо прихода было
ожидание прихода. А сейчас, что бы не пришло - ты понимаешь, ну,
пришло что-то новое. Ну и что ? Есть другие эвристические
стратегемы выхода. Исчерпан сам антропологический тип культуры,
в том виде, как он начался в постримское время, эпоху
Возрождения или Просвещение. Некоторые варианты предсказывают,
но обещанное приходит редко. Например, вся культура основана на
боли наших чувств, все остальное - лишь продление.
Быстродействие - это продление возможности перемещения; ноги,
лошадь, карета, самолет, ракета, сейчас Интернет - то есть это
собственно продление тактильности. Шпага, штык - это продление
кулака, но они продлили его уже до ядерного оружия, так что этот
кулак, упершись в стену, обратится на его посылающего.
Виртуальные пространства, продолжая функции продления, может
быть, конечно, придвинувшись к стене, способны на слом...Я
уповаю на новую антропологию, на генную инженерию, скажем.
Правда, здесь несколько сложнее, потому что виртуальные миры, о
которых вы говорите, имеют аналоги в антропологии, типа
мистического откровения или измененного сознания после
галлюциногенных препаратов, в то же время новая антропология в
иудеохристианском мире сталкивается с нравственным запретом "по
образу и подобию божию" - все-таки опыты над человеком -
табуированная зона, она связана с такими образами, как монстр,
монструозность, Полифем, все, что наделено отрицательным
семантическим фоном. Тем не менее мы приближаемся к генной
инженерии. Есть художники занимающиеся пересадками тканей тела,
что уже выходит за пределы "метафоры тела". А виртуальные
словокультуры - пока неясно, я участвовал недавно в симпозиуме
по новым электронным искусствам, и результаты там были
минимальны. Эти ли выходы будут путями преодоления
постмодернистской стагнации, другие ли - сказать пока
невозможно.
И.Ф. - Теперь вопрос на иную тему, более житейскую - как вы
относитесь к восприятию вас залом, мне показалось, что публика
зачастую на слух не воспринимает всей глубинной сущности вашей
поэзии, концепта, люди смеются, словно на выступлении сатирика
или пародиста ?
Д.П. - Ну, наверное, слушатель всегда прав. У меня есть
несколько уровней, один это уровень анекдотический, для того и
существующий, чтобы на него реагировали, есть уровень
версификационный, предназначенный для людей, занимающихся
поэзией - размеры, сбивы, есть уровень культорологический -
культурно-политические аллюзии, а есть уровень запредельный,
метафизический - драма невозможности личного высказывания и
прочее. Конечно, мне приятнее всего люди, которые могут прочесть
все четыре уровня, но на это рассчитывать невозможно. Я
предполагаю, что каждый уровень стягивает на себя все остальные.
И.Ф. - Когда-то лет семь назад я присутствовал на одной
квартире, и вы читали там произведение , где рефреном повторялся
вопрос : "Ты убил, ты убил ?" А потом следовало признание : "Я
убил !"...Именно звуком вы сильно повлияли на слушателей, все
были поражены, возникает такой вопрос, каким вы видите
соотношение звука и текста - является ли для вас звук неким
дополнительным измерением, позволяющим перевести плоскостность
текста в пространственность восприятия ?
Д.П. - То, о чем вы говорите - это отдельные мои писания, я
их называю оральными кантатами, они сугубо перформансные, их
можно исполнять вместе с музыкантами, я делаю в них упор даже не
на звук, а скорее на интонацию, суггестию крика, ора, для меня
важно это мантрическое воздействие. Хотя, как я уже сказал,
здесь есть и другой уровень - это мое отношение с этим типом
письма. Я там как бы отбегаю в сторону... Насчет перформанса :
наш с вами диалог - это тоже своего рода перформанс, но, в
принципе, я имею в виду специфический жанр, который позволяет
сохранять поэтическую позу, но уже в пределах полуспектаклевого
представления.
И.Ф. - Не касаясь работ Барта, как вы относитесь к проблеме
"текст и автор" , к мысли о независимости текста от автора, о
том, что тексты говорят между собой, и культура - это диалог
текстов ?
Д.П. - Я считаю, что это верно в отношении предыдущей
культурной традиции, нынешняя или последующая культура - это
скорее диалог авторов, к тому же при возможности запечатлеть
авторское поведение на видеопленку или компьютерный диск ,
возникает вариант перекодировки предшествующей культуры. Для
меня важнее поза, чем сам текст, Лермонтов важен не столько
текстами, а скорее позой мистагога, Пушкин позой болтуна,
Маяковский позой хулигана, стихи прочитываются мной через позу,
то есть поза оказывается первичной.
И.Ф. - Возвращаясь к концерту : как возникла идея вашего
совместного выступления с музыкантами из "НТО Рецепт" в клубе
"Табула Раса" ?
Д.П. - Мои взаимоотношения с роком достаточно старые, была
такая группа "Среднерусская возвышенность", где я принимал
участие, во времена андерграунда мы все составляли одну
слипшуюся массу, клецку такую, Гребенщиков, Цой, Артем Троицкий,
художники, писатели, все ходили по мастерским, пели. Со своими
джазовыми старыми знакомыми я и сейчас поддерживаю отношения,
устраиваем перформансы. А "НТО Рецепт" - друзья моего сына.
И.Ф. - Хотелось бы узнать, каковы ваши музыкальные
пристрастия , то есть, чтобы вы послушали в спокойной
обстановке, дома?
Д.П. - Я работаю ночами, рисую и всегда слушаю музыку -
классическую, люблю оперу : Моцарта, итальянскую, а так много
чего люблю - буддистскую музыку, Джоан Баэз, Боба Дилана, Битлз,
Квин, Спрингстина, Боуи, нашей поп-музыкой восхищаюсь, как кичем
- совершенно неземное создание Анжелика Варум, например...
И.Ф. - Замечательный есть проект - группа "На-на"...
Д.П. - Да, да, с большим удовольствием слушаю, весь круг
вокруг Аллы Борисовны замечателен, Влад Сташевский - одно
очарование слушать, настолько сер, Добрынин неплох, почти
конгениален Анжелике Варум, сентиментальная Наташа Королева куда
лучше, чем Николаев, он портил ее, Леонтьев хорош в своих
высокодуховных вещах...
И.Ф. - Малинин тоже неплох.
Д.П. - Неплох, неплох, но к сожалению мешает ему то, что у
него есть задатки голоса.
И.Ф. - А в литературе какие ваши предпочтения ?
Д.П. - Должен сказать, что читаю я только своих друзей, в
прозе больше десяти страниц прочесть не могу, мне проще прозу
читать в пересказе критиков.
И.Ф.- В русской литературе есть, к примеру, линия
Достоевского, более сюжетная, а есть линия Набокова, который
вообще называл "полицейским романом" романы Достоевского, линия
, так скажем. языковая, стилевая. Вам что ближе ?
Д.П. - Конечно, Достоевский. Но читаю-то я своих друзей, а
они приверженцы более стилевого отношения к прозе, скажем, Саша
Соколов - последователь Набокова. В то же время Виктор Ерофеев
скорее наследник Достоевского, эта страсть к скандалам, страсть,
превалирующая над изяществом отделки. Попов - скорее лесковская
линия, сказовая. А Сорокин ближе к Достоевскому, но всего ближе
к Чехову. Но теперешняя позиция Сорокина мне не ясна, он слишком
романтизировался, говорит о правде жизни и сам уже подпадает под
пародирование.
И.Ф. - Философией вы по-прежнему увлекаетесь ?
Д.П. - Это, да, но здесь как - дома-то я вообще читать не
могу, дома у меня рефлекс рисования, а рефлекс чтения у меня в
метро появляется, но так как прозу я не читаю, то только
философия и остается, ну минут по десять и хватает на Канта там,
Гегеля...
И.Ф. - А кино смотрите ?
Д.П. - Пока кино не дает возможность явиться автору, как
человеку, производящему текст и тут же его отменяющему. Цитаты,
аллюзии, затем актуализация сцен насилия - этот слой меня не
интересует.Тут я вижу сходство Тарантино и нового Сорокина.
И.Ф. - Ну, и в завершение, какие ваши ближайшие творческие
планы ?
Д.П. - Не знаю, пожалуй, наиболее интересное - это мой
самиздатский проект издания Сталина, я все прилагательные там
заменяю на "безумный" и "неземной". А так рутина - у меня есть
свой миф, я им и занимаюсь.
И.Ф. - Илья Фальковский
