Возможно также, что за проявленную мною небрежность мне была
назначена какая-нибудь штрафная работа, и у меня не оказалось
времени пойти окольным путем. Право, не знаю. Знаю только, что
в ту пору чудесный сад так занимал меня, что я уже не в силах
был хранить эту тайну про себя.
Я поведал о ней одному мальчугану. Ну как же его фамилия?
Он был похож на хорька... Мы еще звали его Пройда...
- Гопкинс,- подсказал я.
- Бот, вот, Гопкинс. Мне не очень хотелось ему
рассказывать. Я чувствовал, что этого не следует делать, но
все-таки в конце концов рассказал. Возвращаясь из школы, мы
часть дороги шли с ним вместе. Он был страшный болтун, и если
бы мы не говорили о чудесном саде, то все равно тараторили бы о
чем-нибудь другом, а мысль о саде так и вертелась у меня в
голове. Вот я и выболтал ему. Ну а он взял да выдал мою тайну.
На следующий день, во время перемены, меня обступило человек
шесть мальчишек постарше меня. Они подтрунивали надо мной, и в
то же время им не терпелось еще что-нибудь разузнать о
заколдованном саде. Среди них был этот верзила Фоусет. Ты
помнишь его? И Карнеби и Морли Рейнольдс. Ты случайно не был с
ними? Впрочем, нет, я бы запомнил, будь ты в их числе...
Удивительное создание - ребенок! Я сознавал, что поступаю
нехорошо, я был сам себе противен, и в то же время мне льстило
внимание этих больших парней. Помню, мне было особенно приятно,
когда меня похвалил Кроушоу. Ты помнишь сына композитора
Кроушоу - Кроушоу-старшего? Он сказал, что ему еще не
приходилось слышать такой увлекательной лжи. Но вместе с тем я
испытывал мучительный стыд, рассказывая о том, что считал своей
священной тайной. Это животное Фоусет даже позволил себе
отпустить шутку по адресу девушки в зеленом.
Уоллес невольно понизил голос, рассказывая о пережитом им
позоре.
- Я сделал вид, что не слышу,- продолжал он.- Неожиданно
Карнеби обозвал меня лгунишкой и принялся спорить со мной,
когда я заявил, что все это чистая правда. Я сказал, что знаю,
где находится эта зеленая дверь, и могу провести их всех туда -
какихнибудь десять минут ходу. Тут Карнеби, приняв вид
оскорбленной добродетели, заявил, что я должен подтвердить свои
слова на деле, а не то он меня хорошенько проучит. Скажи, тебе
никогда не выкручивал руку Карнеби? Если да, ты тогда поймешь,
что произошло со мной. Я поклялся, что мой рассказ - истинная
правда.
В то время в школе некому было защитить меня от Карнеби.
Правда, Кроушоу пропищал что-то в мою защиту, но Карнеби был
хозяином положения. Я испугался, взволновался, уши у меня
разгорелись. Я вел себя, как маленький глупый мальчишка, и под
конец. вместо того чтобы пойти одному на поиски своего
чудесного сада, я потащил за собой всю компанию. Я шел впереди,
веки у меня пылали, глаза застилал туман, на душе было тяжело,
я сгорал от стыда, а за мной 'шагали шесть насмешливых,
любопытных и угрожавших мне школьников... Мы не увидели ни
белой стены, ни зеленой двери...
- Ты хочешь сказать?..
- Я хочу сказать, что мне не удалось найти стены. я так
хотел ее разыскать, но никак не мог. И позже, когда я ходил
один, мне также не удавалось ее найти. В то время я так и не
разыскал белой стены и зеленой двери. Теперь мне кажется, что
все школьные годы я только и делал, что искал зеленую дверь в
белой стене, но ни разу не увидел ее, веришь, ни единого разу.
- Ну, а как обошлись с тобой после этого товарищи?
- Зверски!.. Карнеби учинил надо мной лютую расправу за
явную ложь.
Помню, как я пробрался домой и, стараясь, чтобы домашние
не заметили, что у меня заплаканные глаза, тихонько поднялся к
себе наверх. Я уснул весь в слезах. Но я плакал не от обиды, я
плакал о потерянном саде, где мечтал провести чудесные вечера.
Я плакал о нежных, ласковых женщинах и ожидавших меня
товарищах, об игре, которой я снова надеялся выучиться,- об
этой чудесной позабытой игре...
Я был уверен, что если бы тогда не рассказал... Трудное
время наступило для меня, бывало, по ночам я лил слезы, а днем
витал в облаках.
Добрых два семестра я нерадиво относился к своим занятиям
и получал плохие отметки. Ты помнишь? Конечно, ты не мог
забыть. Ты перегнал меня по математике, и это заставило меня
снова взяться за зубрежку.
3
Несколько минут мой друг молча смотрел на красное пламя
камина, потом опять заговорил:
- Я вновь увидел зеленую дверь, когда мне было уже
семнадцать лет. Она внезапно появилась передо мной в третий
раз, когда я ехал в Падингтон на конкурсный экзамен, собираясь
поступить в Оксфордский университет. Это было мимолетное
видение. Я сидел в кебе, наклонившись над дверцами экипажа, и
курил папиросу, считая себя, без сомнения, безупречным светским
джентльменом. И вдруг передо мной возникла стена, дверь, и в
душе всплыли столь дорогие мне незабываемые впечатления.
Мы с грохотом прокатили мимо. Я был слишком изумлен, чтобы
сразу остановить экипаж. Мы проехали довольно далеко и
завернули за угол. Затем был момент странного раздвоения воли.
Я постучал в стенку кеба и опустил руку в карман, вынимая часы.
- Да, сэр? - сказал любезно кучер.
- Э-э, послушайте! - воскликнул я.- Впрочем, нет, ничего!
Я ошибся! Я тороплюсь! Поезжайте! Мы проехали дальше...
Я прошел по конкурсу. В тот же день вечером я сидел у
камина у себя наверху, в своем маленьком кабинете, и похвала
отца, столь редкая похвала, и разумные его советы все еще
звучали у меня в ушах. Я курил свою любимую трубку, огромную
трубку, неизбежную в юности, и раздумывал о двери в длинной
белой стене.
"Если бы я остановил извозчика,- размышлял я,- то не сдал
бы экзамена, не был бы принят в Оксфорд и наверняка испортил бы
предстоящую мне карьеру". Я стал лучше разбираться в жизни.
Этот случай заставил меня глубоко призадуматься, но все же я не
сомневался, что будущая моя карьера стоила такой жертвы.
Дорогие друзья и пронизанный лучезарным светом сад
казались мне чарующими и прекрасными, но странно далекими.
Теперь я собирался покорить весь мир, и передо мной
распахнулась другая дверь - дверь моей карьеры.
Он снова повернулся к камину и стал пристально смотреть на
огонь; на миг багровые отсветы пламени озарили его лицо, и я
прочел в его глазах выражение какой-то упрямой решимости, но
оно тут же исчезло.
- Да,- произнес он, вздохнув.- Я безраздельно отдался
своей карьере. Работал я много и упорно, во в своих мечтаниях
неизменно возвращался к зачарованному саду. С тех пор мне
пришлось четыре раза мельком увидеть дверь этого сада. Да,
четыре раза. В эти годы мир стал для меня таким ярким,
интересным и значительным, столько открывалось возможностей,
что воспоминание о саде померкло, отодвинулось куда-то далеко,
потеряло надо мной власть и обаяние.
Кому придет в голову ласкать пантер по дороге на званный
обед, где предстоит встретиться с хорошенькими женщинами и
знаменитостями?
Когда я переехал из Оксфорда в Лондон, я был юношей,
подающим большие надежды, и кое-что уже успел совершить.
Кое-что... Однако были и разочарования...
Дважды я был влюблен, но не буду останавливаться на этом.
Расскажу только, что однажды, направляясь к той, которая, как
мне было известно, сомневалась, посмею ли я к ней прийти, я
наугад пошел по кратчайшей дороге и очутился в глухом переулке
близ Эрлс-Корт. Там я вдруг наткнулся на белую стену и знакомую
зеленую дверь.
"Как странно,- сказал я себе,- а ведь я думал, что это
где-то в Кэмпден-хилле. Это заколдованное место так же трудно
найти, как сосчитать камни Стонхенджа".
И я прошел мимо, так как настойчиво стремился к своей
цели. Дверь не манила меня в тот день.
Правда, был момент, когда меня потянуло открыть эту
дверь,- ведь для этого пришлось бы сделать каких-нибудь три
шага в сторону. В глубине души я был уверен, что она
распахнется для меня, но тут я подумал, что ведь это может меня
задержать, я опоздаю на свидание, а ведь дело идет о моем
самолюбии. Позднее я пожалел о том, что так торопился, ведь мог
же я хотя бы заглянуть в дверь и помахать рукой своим пантерам.
Но в то время я уже приобрел житейскую мудрость и перестал
гоняться за недостижимым видением. Да, но все же тогда я был
очень огорчен...
Потом последовали годы упорного труда, и о двери я и не
помышлял. И лишь недавно я снова вспомнил о ней, и мною
овладело непонятное чувство: казалось, весь мир заволокла
какая-то тонкая пелена. Я думал о том, что больше уж никогда не
увижу эту дверь, и меня томила горькая тоска. Возможно, я был
слегка переутомлен, а может быть, уже сказывается возраст: ведь
мне скоро сорок. Право, не знаю. Но вот с некоторых пор я
утратил жизнерадостность, которая помогает бороться и
преодолевать все препятствия. И это теперь, когда назревают
важные политические события и надо энергично действовать.
Чудно, не правда ли? Я начинаю уставать от жизни, и все земные
радости, какие выпадают мне на долю, кажутся мне ничтожными.
С некоторых пор я снова испытываю мучительное желание
увидеть сад. Да... я видел его еще три раза.
- Как, сад?
- Нет, дверь. И не вошел.
Уоллес наклонился ко мне через стол, и, когда он заговорил
снова, в его голосе звучала неизбывная тоска.
- Трижды мне представлялась такая возможность. Понимаешь,
трижды! Я давал клятву, что, если когда-нибудь эта дверь
окажется предо мной, я войду в нее. Убегу от всей этой духоты и
пыли, от этой блестящей мишуры, от этой бессмысленной суеты.
Убегу и больше никогда не вернусь. На этот раз я уже непременно
останусь там. Я давал клятву, а когда дверь оказывалась передо
мной, не входил.
Три раза в течение одного года я проходил мимо этой двери,
но так и не вошел в нее. Три раза за этот последний год.
Первый раз это случилось в тот вечер, когда произошел
резкий раскол при обсуждении закона о выкупе арендных земель и
правительство удержалось у власти большинством всего трех
голосов. Ты помнишь? Никто из наших и, вероятно, большинство из
оппозиции не ожидали, что вопрос будет решаться в тот вечер. И
мнения раскололись, подобно яичной скорлупе.
В тот вечер мы с Хотчкинсом обедали у его двоюродного
брата в Бретфорде. Оба мы были без дам. Нас вызвали по
телефону, мы тотчас же помчались в машине его брата и едва
поспели к сроку. По пути мы проехали мимо моей двери в стене,
она казалась совсем призрачной в лунном сиянии. Фары нашей
машины бросали на нее яркие желтые блики,- несомненно, это была
она! "Бог мой!" - воскликнул я. "Что случилось?"- спросил
Хотчкинс. "Ничего!" - ответил я.
Момент был упущен.
- Я принес большую жертву,- сказал я организатору нашей
партии, войдя в здание парламента.
- Так и надо! - бросил он на бегу.
Но разве я мог тогда поступить иначе?
Во второй раз это было, когда я спешил к умирающему отцу,
чтобы сказать этому суровому старику последнее "прости". Момент
был опять-таки крайне напряженный.
Но в третий раз было совсем по-другому. Случилось это
всего неделю назад. Я испытываю жгучие угрызения совести,
вспоминая об этом. Я был с Гаркером и Ральфсом. Ты понимаешь,
теперь это уже не секрет, что у меня произошел разговор с
Гаркером. Мы обедали у Фробишера, и разговор принял интимный
характер.
Мое участие в реорганизуемом кабинете стояло еще под
вопросом.
Да, да. Теперь это уже дело решенное. Об этом пока еще не
